Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2018
Немченко Гарий
Леонтьевич —
прозаик, публицист, переводчик. Публикации в «ДН»: «Кавказский пояс» (№ 1, 2009); «Крута гора, а миновать нельзя.
О людях и книгах» (№ 8, 2009); «Обряд воскрешения» (№ 3, 2013).
1
Было лет пятнадцать назад.
В разогретом летней жарой Майкопе шел я
по Пролетарской улице мимо центрального рынка, как вдруг за спиной послышались
настырные гудки легковушек.
С уверенностью старожила подумал:
опять!.. Начнут сейчас бабахать из ружей — от этих кавказских штучек даже и в
Москве уже не укроешься!
Обернулся глянуть на зеленые флаги с
адыгской символикой, которыми наверняка там размахивают участники свадебного
поезда. И вдруг, вдруг…
Как в детстве, приоткрыл рот, и в
сознании, будто у станичного паренька, пронеслось: «Чи-о-о?!»
Разномастные легковушки уже неслись
мимо, и над каждой полоскался андреевский флаг, белый
с синим, а в салоне и тут, и там прямо-таки
взрывалось: «Ур-ра!.. Ур-ра-а!
Ур-р-а-а-а-а!..»
Троекратное «ура», видишь ли!
В голове опять промелькнуло: ну,
понял!..
Спросил у пожилого адыга,
который тоже остановился поглядеть на странный кортеж:
— Русские ребята?
— Есть и русские, есть, — охотно
отозвался адыг. — Но больше черкесов… там эти,
знаешь? — приподнял полусогнутую пятерню, словно держал в ней невидимый бокал,
и лицо у него сделалось не только строгое — торжественно-суровое. — «За то,
чтобы число погружений равнялось числу всплытий…» Это Тхагапсов!
— Кто-кто? — невольно переспросил я.
— Меджид Тхагапсов! — И он дружелюбно посочувствовал: — Ты
нездешний?.. Это адмирал наш. С севера. А сегодня День Военно-Морского флота…
Они тут каждый год так!
Я чуть не залепил себе ладонью в лобешник: ну, хорош!.. Конец июля, воскресенье. Тебе не
стыдно?.. Юнга липовый! Как мог забыть об этом празднике?!
2
Скорее всего, нынешние мальчишки мечтают
уже о чем-то ином. Моему поколению снилось море, и сны эти были вызваны, кроме
прочего, недавней войной и громкой славой участвовавших в ней моряков. И тех,
кто служил на кораблях. И — кто воевал в рядах морской пехоты, которую немцы
называли «черная смерть». Не только из-за цвета бушлатов…
Несколько моих однокашников поступили в
военно-морские училища, а мне дорога туда, оказалось, была заказана. На
медицинской комиссии в военкомате выяснилось, что я дальтоник: плохо различаю
цвета.
И вдруг спустя много лет журналистская
судьба надо мной смилостивилась — долгонько мне пришлось ждать!
В 1999-м, когда мне было уже за
шестьдесят, меня взяли на борт большого десантного корабля «Азов», которому
вместе с четырьмя другими «десантниками» предстояло доставить в греческий порт,
в Салоники, несколько сотен наших миротворцев и боевую технику. Оттуда, уже
своим ходом, они должны были уйти в Косово.
Может, еще не забыли тот славный бросок,
когда наши ребята взяли аэропорт в Приштине? Это были
как раз они. Их везли.
То было тяжкое для России время, а для
ее Военно-морского флота в определенном смысле — особенно. Наши корабли,
считай, покинули мировой океан. Ушли из Средиземного моря, где долгие годы
противостояли американскому господству.
Теперь во время перехода через Босфор
самолеты с опознавательными знаками Штатов с оглушающим ревом проносились над
«десантниками» из нашего каравана, едва не задевая верхушки надстроек и будто
вдавливая корабли в чужую, негостеприимную воду.
Грузились мы в Агое
под Туапсе, куда корабли пришли из «осажденного» тогда Севастополя, и
прикомандированные к судовым командам офицеры, участники былых
средиземноморских рейдов, скрипели зубами: попробовали бы «америкосы»
позволить себе такое раньше!
У меня была отдельная каюта, и я для
начала быстренько ознакомился с немалым числом книг, стоящих на полке над
столом… Печальные то были, горькие книги!
О гибели русской морской славы.
Отягощенный новым знанием,
спросил у командира нашего похода, контр-адмирала Васюкова:
— Чем, Владимир Львович, могу
отблагодарить за столь комфортное жилище на «Азове»? На головном корабле. Как
подставить «цивильное» свое, писательское плечо под нынешние военно-морские
нужды?
Он сказал:
— Пожалуй, уже заметили, что основной
состав команды — худосочные «птенчики». Разве можно их сравнить с «пассажирами»
— повидавшими мир «контрактниками», нынешними «солдатами удачи». А
новобранцы-матросики — жители сельской глубинки, родители которых не смогли
«откосить» их от службы в армии. Да и родители-то — все больше матери-одиночки,
похоронившие умерших от «самопала» мужей. Отсюда у сыновей не только никудышнее здоровье, но и дефицит общения. А значит, дефицит
веры. Походите по кораблю, подольше поразговаривайте с командой… Сможете?
Не этим ли всю жизнь занимался?..
Только до той поры — на суше.
И неделю, пока шли до Салоник, я то простаивал с нашими «птенчиками», а то отводил душу с
повидавшими мир «контрактниками» да офицерами из Севастополя, свято верившими:
еще не вечер! Придут, придут времена, когда наши мальчики из морской авиации
будут «опускать америкосов в их собственное
дерьмо»!
На борту «Азова» был севастопольский
батюшка Георгий Поляков: через несколько лет он подарит мне свою книгу «Военное
священство России». А тогда всю неделю до Салоник он ежедневно крестил по
два-три десятка хилых «птенчиков» и дюжих «миротворцев». Я помогал ему в роли пономаря.
Но «окрестили» и нас с ним. В Эгейском
море дали выпить по стакану забортной воды и вручили по черной пилотке с
тельником. Приняли в «морское братство».
Главный штурман ВМФ контр-адмирал Евгений
Геннадиевич Бабинов, рядом с каютой
которого находилась моя, вечером протянул мне «Устав корабельной службы» и
нарочито серьезным тоном предложил: «Начните с дарственной надписи…»
Там под его автографом стояло: «Юнге
Черноморского флота…»
Перед тем как занять свой высокий пост,
контр-адмирал служил на подводных лодках, на Дальнем Востоке и на Севере, и это
от него я впервые услышал о «количестве погружений», которое непременно должно
быть равно «количеству всплытий»…
К несчастью, далеко не всегда так
случается!
И одно ли это поджидает не только
подводников — всех, связавших свою судьбу с морем?
3
Что ж, что тот наш «боевой поход» в
Грецию был не таким дальним и не столь боевым.
Как весь русский флот начинался когда-то
с «Азова», о чем свидетельствовали памятные доски, доставшиеся нашему
«десантнику» от славных морских предшественников, так с того июльского рейда
1998-го года в Грецию началось медленное возрождение разгромленного
«перестройкой» Военно-морского флота.
О самом походе не однажды пришлось потом написать, и всякий раз это было размышление
уже на новом этапе быстротекущей действительности. Но и то чрезвычайное время,
спрессованное жестким графиком и плотным общением не только с матросами,
офицерами и командным составом нашего каравана, но и, так тогда получилось, с
главкомом и с командующим Черноморского флота, — уже оно сделало из меня
яростного болельщика за судьбу морского дела в России.
Наверное, так бывает: давние юношеские
мечты не пропали даром. В урочный свой час подпитали
вдруг зрелый, уже было подуставший опыт. Наполнили его силой молодого, не
напрасно сбереженного вдохновения.
Отсюда и возникло во мне в центре
Майкопа, на Пролетарской улице, это мальчишеское: «Чи-о?»
Ведь будто снова побывал в гостях у наших морячков…
Разве — нет?!
Тогда, во время похода в Грецию,
специально — порадовать майкопчан! — искал среди
матросов черкеса и с помощью главного штурмана, нашел-таки, наконец: Руслан Тотлок служил младшим поваром камбуза на большом десантном
корабле «Цезарь Куников».
Шутливо спросил его:
— Может, угостишь четлибжем,
земляк?
Он понимающе рассмеялся:
— Макароны по-флотски не подойдут?
А тут, в Майкопе, вон их сколько,
черкесов!..
Под российским андреевским
флагом.
4
Хорошо помню, как дома тут же взялся
названивать и адыгским друзьям, и русским коллегам: расскажите об Адмирале
подробней!.. А нет ли его номера телефона?
Домашний телефон Тхагапсовых
упрямо молчал. Дозвонился я на третий-четвертый день. Уже в будни.
Голос Адмирала был вежлив, но полон
достоинства.
Конечно, найдет время повидаться. Жаль,
что не завтра-послезавтра. Уезжает на несколько дней в аул.
Потом уехал я. На несколько месяцев.
Тоже в аул. Только в очень большой. В Москву. Как называл ее мой старший друг
Аскер Евтых, тосковавший в столице адыгский классик,
уже в советское время невольно повторивший судьбу лишенного
родины махаджира.
Потом…
Да мало ли, при сумасшедшем ритме
«большого аула», причин отложить даже срочные дела. Не говоря о благих
намерениях.
И в очередной раз опять вспомнил о Тхагапсове уже недавно, когда мне позвонил Тимур Барчо, сын старых майкопских
друзей Кима и Галины. Оказалось, привез передачу от родителей. И приглашает на
торжественный вечер, посвященный 95-летию ДОСААФ России. Смогу ли завтра
прийти?
Он звонил из Москвы, а я как раз на
родной Кубани подлечивался. В дружеском, гостеприимном Лабинске.
С невольной виной взялся объяснять, что
при всем желании увидеться не смогу. Расспросил о прибаливающих
родителях, поблагодарил за добрую память. Полюбопытствовал, конечно, как
сам-то?.. При очень непростой в наше время «досаафовской»
должности.
Тимур ответил с искренним прямодушием:
давно бы не выдержал, сбежал. Если бы не помощь старших. Многое только
благодаря им и держится. Если бы не авторитет таких
ветеранов, как Тхагапсов…
Тимур еще не договорил, у меня
вырвалось: как там Адмирал?
— Не только полон
энергии. Он прямо-таки заряжен на помощь тому, кто в ней нуждается…
да! — и в тоне у Барчо-младшего прорвалось прямо-таки
восторженное почитание. — Между прочим, он книгу написал, представляете? Вам
наверняка будет интересно…
5
Как в воду глядел. Еще бы не интересно!
Еще из Лабинска я позвонил в Майкоп
поэту Давлету Чамокову,
попросил:
— Будешь передавать мне в Отрадную свой
новый сборник, прибавь к нему, пожалуйста, книгу адмирала Тхагапсова.
Будь другом, поищи по магазинам, она год назад вышла.
— Считай, она уже у тебя, — в
полунасмешливой своей манере заверил
Давлет. — У нас с Меджидом
не только добрые отношения. Я его дальний родственник…
Укорил его:
— Что ж ты молчал?!
Он опять с нарочитым спокойствием
произнес:
— Я это должен был афишировать? А ты не
спросил.
Ждал с нетерпением. Но вот они, наконец,
передо мной: привезенные женой из ее родного Майкопа книги.
На обложке книги адмирала Тхагапсова — поверхность неспокойного моря с передней
половиной небольшого эсминца справа. А слева, на берегу, — явно железобетонный,
серого цвета памятник моряку с автоматом в руках. Над ним бело-голубой андреевский флаг с косым крестом, а над флагом — такое же
белое полотнище с советской символикой. И красная звезда. И былая «сладкая
парочка»: серп и молот. А название, название… По
нашим-то либеральным временам — ну, уж такое незаманчивое: «На службе
Отечеству». Посередине первой страницы — набранная крупным курсивом надпись:
«Посвящаю ветеранам Армии и Флота, стоящим на страже интересов Отечества —
России».
Ох, эти старые служаки! Но почему же не
выпустил книгу из рук, пока не дочитал до конца?! Долго размышлял потом: может,
это хитрованский прием? Или все-таки — цельность
натуры, уцелевшая вопреки всем нашим общественным передрягам? Вместе с
нерастраченной романтикой, которую так и не смогли остудить ни пронизывающие
ветры северных морей, ни — самого Ледовитого океана.
После краткого авторского вступления
следует предисловие «Россия и Флот» с эпиграфом «от адмирала Нахимова»: «У
моряка нет трудного или легкого пути, есть один — славный путь».
С первых же страниц своего
документального повествования Адмирал поднял его на такую нравственную высоту,
что пришлось чуть ли не с восхищением подумать: да что
же это?.. Переложение кодекса чести черкеса, «Адыгэхабзе»,
на сдержанный и временами строгий язык морского офицера? С его удивительной,
суровой жизнью, несгибаемым стержнем которой, и в самом деле, является не
только полузабытая нынче сыновья верность долгу перед Отечеством. Основой этой
жизни стала та самая высокая «человечность», выше которой нет ничего в
моральном законе горца.
Хорошо понимаю, что этому суждению можно
и не поверить. Но какая трогательная нежность, какое большое и чуткое сердце
скрыто за скупыми, бесхитростно выстроенными строками книги «На службе Отечеству»!
Коли считается, что сибирские холода
вымораживают все дурное и делают человека чище, то что
говорить о Заполярье?! Где по-особому думается о теплой и зеленой малой родине.
Об Адыгее. Где выше цена всему главному — твердому слову, верному товариществу,
любви.
6
Может быть, еще и потому задержалось в
моей руке документальное повествование Адмирала, что нить от него протянулась к
другой дорогой мне книге — «Северному дневнику» Юрия Казакова. Уже дома, в
Москве почти первым делом нашел книжку Юрия Павловича, которую он подарил мне
поздней осенью 1973 года в теплой почти в любое время Гагре…
Последняя глава «Северного дневника»
называется «И родился я на Новой земле. (Тыко Вылка)». Близко знавшим Казакова ведомо и то, что до конца
жизни тема Великого ненца оставалась заботой, тревогой, болью писателя.
Сколько сил пришлось ему потратить на
то, чтобы в Архангельске, на Беломорье и в Арктике
собрать живые свидетельства об уникальной биографии этого новоземельца:
художника, сказителя, собрата-писателя, которого «всесоюзный староста» Михаил
Иванович Калинин назвал когда-то «президентом Новой земли».
Общий наш с Казаковым друг писатель Юрий
Пахомов, волею обстоятельств ставший у Юрия Павловича
«семейным доктором», рассказывал, как тот однажды срочно вызвал его из Москвы
на свою дачу в Абрамцево.
— Что случилось? — с порога спросил
Пахомов.
— А ты сравни! — выкрикнул Казаков,
протягивая ему два варианта сценария о Тыко Вылке. Свой, авторский. И — усеченный, изрезанный:
режиссерский. По которому в конце концов и был снят
фильм.
— Сперва,
может, чаем угостишь? — попробовал успокоить его «семейный доктор».
И с болью, на грани срыва, последовало категоричное:
— Нет, ты сначала сравни!
Из дня
нынешнего еще ясней видится: каким мог бы стать такой
фильм!
Или все в руке Божьей и всему свое
время?..
Разве это не прямая перекличка сквозь
пространство и время, вчитайтесь!
1972 год. Юрий Казаков. «Северный
дневник»: «Вылка не был горд, он был добросердечен и
храбр, он был Учитель. Он учил не только ненцев, но и русских, он говорил: не
бойтесь жить, в жизни есть высокий смысл и радость, жизнь трудна, но и
прекрасна, будьте мужественными и терпеливыми, когда вам трудно.
Невелика, может
быть, мудрость в его поучениях, но необходимо помнить, что говорил он это не в
ресторанах под сакраментальное «прошу наполнить бокалы!» и не в уютных
гостиных, не обеспеченным людям, которым не так много храбрости нужно было,
чтобы жить — говорил он это своему бедному народу, в заваленных по крышу снегом
избушках, в чумах, долгими полярными ночами, под визг и вой метелей — и
многих своим участием, своим словом спасал не только от отчаяния, но и от
смерти…
…Живи он не там, а в каком-нибудь ином
месте, кто знает, не имели бы мы теперь в его лице еще одного святого? Или
национального гения, какого норвежцы имеют в лице Фритьофа Нансена?»
Сравниваю с тем, что написал в 2015 году
Меджид Тхагапсов в своей
книге. Главка так и называется: «О "президенте Новой земли"». Приведу
отрывок из нее:
«Рассказывая об участии в ядерных
испытаниях на Новоземельском полигоне, нельзя обойти
вниманием знакомство с легендарной личностью, «президентом Новой земли» — Ильей
Константиновичем Вылкой, художником, сказителем,
одним из зачинателей ненецкой литературы…
…Как я уже писал, в Лагерном мне
довелось побывать, выполняя задание командования по эвакуации ненецких семей на
Большую землю. Поселок ненцы покидали с тяжелым чувством скорби о родной земле.
Многие плакали. Даже собаки хотели остаться: те, которым удавалось освободиться
от привязи на корабле, бросались с борта и плыли к родному берегу.
Пока личный состав помогал грузиться
жителям поселка, я и мой заместитель, капитан-лейтенант Иван Петрович Катровский, пошли знакомиться с покидаемым поселком
Лагерным и забрели в местную школу. Всюду были следы заброшенности, ветер
хлопал ставнями окон и дверьми, в помещениях летали листы бумаги, только парты
и столы еще твердо стояли на своих местах. В коридоре мы остановились у
стенгазеты, которая целиком была посвящена 70-летию со дня рождения Ильи
Константиновича Вылки. Я снял одну из фотографий, где
он сидит за рабочим столом у себя в кабинете. Этот снимок хранится у меня и
сейчас. Позже в разные годы я много прочел о Новой земле и ее «президенте» Тыко Вылке…
Прожив долгие годы в Заполярье, можно
понять, с каким чувством покидали обжитые места Новой земли ее коренные жители.
Сейчас трудно предполагать, но тоска по родине, видимо, ускорила уход из жизни
знаменитого ненца, бесспорно, мужественного человека — Тыко
Вылки. Только такие люди могли жить в дружбе с
суровой природой. Умер Илья Константинович 28 сентября 1960 года. Расул
Гамзатов писал: «Когда тебя спрашивают, кто ты такой, можно предъявить
документы, паспорт, в котором содержатся все основные данные. Если же спросить у народа, кто он такой, то народ, как документ,
предъявляет своего ученого, художника, писателя, композитора, политического
деятеля, полководца. Для ненцев таким человеком был Тыко
Вылка. Он был для них ВСЕМ».
Отчего-то кажется, что над этими
строчками адмирал Тхагапсов, старый служака, просто
не мог не уронить слезу. Такую же тайную, как его
секретная служба на Новой земле.
Или же вытер глаза двумя страничками
раньше? Когда написал первые строчки биографии Великого ненца: «Родился Вылка 12 февраля 1886 года в становище Белушья губа на
Новой земле в семье охотника. Новорожденный получил ласковое имя Тыко, что в переводе с ненецкого означает «олененок»…
Как мне хотелось обо всем этом с
Адмиралом поговорить! Для начала — хотя бы по телефону.
И почему Давлет
не положил в подписанный мне Тхагапсовым экземпляр
книги номер его мобильника!.. Небось опять скажет: а
ты не просил.
7
Но Давлет,
когда я позвонил ему, сказал вдруг иное:
— Похоронили вчера Адмирала!.. Что
случилось?.. Да в том-то и дело — вроде бы ничего такого. Перед днем Советской
Армии пригласили, как всегда, в администрацию города. Говорят, успел даже речь
произнести. А сел на место, и — все! Отлетела душа…
Давно я не испытывал такого внезапного
чувства горькой вины…
Книгу мне он подписал еще 20 января. Дня
через три-четыре она была у меня в станице. Еще через несколько дней позвонил
Тимуру Барчо. Поблагодарил: книга удивительная,
молодец, что сообщил о ней. А то бы так и не знал! Передай, пожалуйста,
Адмиралу, что из Москвы ему тут же позвоню.
Предотъездные хлопоты. Хлопоты по
приезде…
Снегу навалило как никогда. Хорошо, что
старую пластиковую лопату предусмотрительно под крыльцом припрятал, а то бы не
пробрался к сараю за остальным зимним «инвентарем». Пока откопался…
Или все готовился в душе к важному для
себя разговору? Оно ведь как у нашего брата, у литератора: всякое лыко — в
строку. Какие у меня уже начали складываться сюжеты! С какими неповторимыми,
почерпнутыми уже из книги Адмирала деталями… Но так ли
просто сдержанному и мудрому его повествованию соответствовать?!
Или и это — не оправдание?!
Нынче мир, как, может быть, никогда,
прямо-таки ощутимо заряжен болями и тревогами. Показалось, почувствовал теперь,
что их вдруг сделалось больше: не стало одного из тех, кто мужественно, без
оглядки брал на себя и общие заботы и — общую боль.
Знаменитое адыгское «зиусхан»?
«Беру твою боль»…
А что, если благодаря этому в человеке и
жив пока раздираемый неразрешимыми противоречиями «большой дунэй»
— белый свет?
И правда, не
знал, куда деть себя: взялся вновь листать книгу Меджида.
«Не останешься сиротой! — сказал ей
мысленно. — Такие, как ты — не остаются!»
Вроде бы «малохудожественные» строчки из
«Правил поведения руководителя», завещанные успевшей к 60-70 годам поумнеть,
подобреть, «очеловечиться» советской эпохой: «Не дави указаниями, а возбуждай
интерес к делу. Всегда благодари подчиненных за хорошо выполненную работу. Если
твое распоряжение оказалось ошибочным, признай это и отмени его. Имей
бесконечное терпение. Будь справедлив, особенно к подчиненным. Не бойся, если
твой подчиненный способней тебя, гордись им и помогай в продвижении по службе».
М-да, грустно
подумал. Чуть-чуть не похоже на известное в наших северо-кавказских краях: «Будь первым за моим плечом!»
Или это оно и есть?!
Опять вчитался в немногословный рассказ
Адмирала о «втором этапе» Первого съезда адыгского народа: «Он прошел под
лозунгом «Основа согласия — паритет». Будучи приглашенным на это мероприятие, я
познакомился со многими людьми и стал свидетелем множества выступлений. В
основном они были конструктивными и носили позитивный характер, но некоторые
горячие головы предлагали создать отдельные национальные силовые структуры, не
задумываясь о возможных последствиях. Я посчитал необходимым
выступить против сепаратистских призывов и поддержал предложение о паритетном
представительстве в структурах формируемой власти, основанном только на
взаимном согласии и доверии народов».
Предельно скуп этот текст о «втором
этапе», который осенью рокового для России 1991 года состоялся лишь спустя
месяц после «первого этапа». В Майкопе тогда собрались не только представители
братских республик — Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. На него съехались
со всего мира представители многочисленной адыгской диаспоры.
Может, то было знакомое Адмиралу по
испытаниям на Новой земле объединение в «критическую» массу, которая и вызывает
беспощадный взрыв?
Хорошо помню то время в Адыгее. После
бурного собрания, поздним вечером, хорошо знакомые ровесники взялись подвезти
меня до дома. За разговором я не назвал адреса, а только указывал:
— Прямо по Советской… теперь налево…
опять налево. Тут — стоп!
Сидевший за рулем,
отчего-то посмеиваясь, спросил:
— Может, назовешь номер дома?
И сидевшие со
мной рядом в салоне понимающе поддакнули:
— Да-да, вдруг придется заехать за тобой
совсем поздно ночью!
Кто-то сказал:
— Видели на вашем углу т о т
с а м ы й контейнер?.. Это —
рядом.
По Майкопу тогда потихоньку полз
обывательский слушок: большие железнодорожные контейнеры стоят по городу тут и
там. Неизвестно, кто и зачем их перед дворами оставил. Но то, что в них —
оружие, это точно.
То был пик охватившей Северный Кавказ
эйфории сепаратизма. И куда опасней прямодушных, а то и по-рыцарски искренних
«горячих голов», были подливавшие масла в огонь холодные, расчетливые
двурушники.
Подумаешь иногда: великое горе — гибель
в Грозном Майкопской бригады.
Но было бы куда горше, если бы она погибла дома…
Господь не допустил?
Стараниями старших, хвативших много лиха
и всякого на своем веку повидавших, умудренных печальным опытом.
Таких, старших, как «северный черкес»,
контр-адмирал Меджид Тхагапсов.
8
Мучимый весь день невольной виной и
грустными мыслями, вечером позвонил старому другу Юре Пахомову. Тому самому
«семейному доктору» писателя Юрия Павловича Казакова.
Придется кое-что о Пахомове рассказать.
Не только с ним одногодки, еще и
земляки, он — бывший краснодарец…
Если бы не мой дальтонизм, могли бы оказаться на одном курсе
Военно-морской медицинской академии в Ленинграде.
Неизвестно, как бы судьба, окончи я тоже
эту академию, распорядилась мной. Его она для начала отправила медиком на
подлодки Северного флота. В Северо-Двинск. Под
Архангельск.
Там-то морской офицер, начавший «марать
бумагу», впервые увидал приехавшего в очередной раз в Архангельск Юрия
Казакова, успевшего к тому времени стать не только известным писателем, но самым
ярким певцом Севера. На одной из литературных вечеринок набрался смелости
попросить у преуспевающего тезки домашний адрес. Чтобы прислать первые свои
литературные опыты.
И прислал их уже из другой части света.
Боевую карьеру Пахомов закончил
полковником медицинской службы в должности главного эпидемиолога
Военно-Морского Флота СССР. И чуть ли не все, в которых
так или иначе участвовала страна, тяжкие «эпидемии» мирового океанского
побережья оставили у него на груди боевые награды: за Вьетнам, за Эфиопию,
за Сомали.
Но самыми «горячими точками» на
протяжении долгих лет для Юры так и остались точки в конце литературных
произведений. Другой раз думаешь: как только успевал?
После первой,
«по молодости» написанной повести «К оружию, эскулапы!» последовали зрелые,
крепкие романы «После шторма», «Введенский канал»,
«В поисках двойника». Многочисленные мастерские рассказы. И как дань
уважения Учителю — посвященный Казакову «Тесть приехал». По которому режиссер
Марлен Хуциев снял известный фильм «Послесловие».
Познакомились мы с Пахомовым и
подружились уже в зрелые наши годы, в середине семидесятых, сведенные горькой
судьбой Юрия Павловича. И как бы уже справкой о «проверке на прочность» общих
симпатий и антипатий стала для нас поездка на Белое море, на первые «Казаковские чтения». Назывались они «Поедемте в Лопшеньгу». По имени одного из последних рассказов Юрия
Павловича. Написанного как раз о жителях славной рыбацкой деревеньки, в которой
стоит на берегу прочная старая изба: нынче уже — с памятной доской в честь
живавшего в ней некогда Казакова…
И все-таки Юра Пахомов оставался для
меня, штатского штафирки, больше морским, нежели литературным авторитетом…
Может быть, потому что его юношеские
мечты не только сбылись — сбылись почти сказочно. А мои — нет.
После общей нашей поездки я даже
собирался написать об этом то ли рассказ, то ли очерк
под условным названием «Между Белым и Черным». И снова теперь о своем замысле
вспомнил, когда в последнее свое погружение, из которого не бывает возврата,
ушел адмирал-адыг.
Запоздало принятый
мной в наше литературно-морское братство.
То что на
протяжении этого маленького своего повествования о нем предпочел не называть
его по отчеству — искренняя, уважительная дань горской традиции. Майкопские земляки поймут.
9
И вот позвонил вечером Пахомову, первым
делом спросил, есть ли у него пяток минут. И полчаса потом, а то больше горячо
и сбивчиво пытался объяснить московскому другу то, до чего и сам заодно, в
течение нашего разговора с ним, мучительно пытался дойти…
До чего прорывался мысленно, как через
шторм и туман.
И в самом деле: разве такие, как
Адмирал, личности не восполняют тот самый «дефицит общения», которого лишены не
только все живущие в сельской глубинке, но еще больше — в «большом ауле», в
Москве? Прямого, как шпага, умного и честного общения, которое нынче подменено
бесконечными бездарными сериалами и дурно пахнущими телешоу…
И разве вместе с «дефицитом общения» огонь и воду прошедшие, из
поколения Адмирала, люди не восполняют также самый трагический нынче в
государстве «дефицит» — дефицит веры в Отечество?
— Ты сказал, что вгорячах начал об
Адмирале писать… Как хочешь назвать свою работу? —
спросил Пахомов.
— Пока «Северный черкес»…
— Тогда уж назови… «полярный». Либо —
«арктический». Это все-таки разные вещи: Север и Арктика. Ты — про Новую землю.
Я там хоронил друга. Из экипажа подлодки.
— А ты не мог тогда слышать об
Адмирале?.. Тогда он, правда — «каплей». Капитан-лейтенант Тхагапсов…
— Я понял, что он был «секретчик», — сказал Юра. — А это такие, брат, люди, что
услышишь о них только тогда, когда они сами этого захотят. Но фамилия… фамилия вроде знакомая. А что совершенно точно — так это то,
что на офицеров… выходцев с Северного Кавказа… можно было всегда положиться.
То, что для них «умри, но сделай» — это факт…
— А теперь вот и умер, видишь.
И он подхватил:
— Как раз потому, что занят был
неподъемным делом!.. По нашим временам. Как ты говоришь? Пришел к отцам города… Накануне Дня Военно-Морского флота. Сказал слово…
Переспрашивал об этом уже в третий, а то
и четвертый раз, и я опять неопределенно сказал: передали, что-то, мол, вроде
этого.
Голос у моего старого товарища
переменился. В нем послышалась строгость, окрашенная чуть ли не
мечтательностью:
— Пришел. Доложил: «Честь имею!» И умер… Что может быть достойней?
10
Утром Пахомов позвонил сам:
— Назови все-таки «Арктический черкес».
Сложней для уха, согласен, но в этом больше морской
точности. Больше стратегической истины. И жесткой правды. Которая сейчас снова
стала доходить, наконец, до наших верхов.
— Ты старше меня на четыре месяца, —
сказал ему. — А я — лицо кавказской национальности. Слово
старшего для меня — закон. К тому же ты — полковник медицинской службы
Военно-Морского флота. А я всего-навсего — юнга. Уже поправил. Уже не «Северный
черкес», а «Арктический».
Пахомов ушел со связи, а я опять
вернулся мыслями к «адмиральской» книге Меджида.
Иногда меня упрекают, подумал, что в
документальных моих романах слишком много героев… В
этом смысле Адмирал — рекордсмен. Сколько названо флотских сослуживцев!..
Сколько земляков и соратников в Адыгее!
Когда натыкался на хорошо знакомую
фамилию, и впрямь радовался. О Хутызе Азмете Консаовиче, председателе
республиканской организации ветеранов МВД: «Интернационалист. Верный друг и
товарищ». Как не поверить?.. Несколько лет назад разыскал его в Майкопе, чтобы
передать «личный привет» от генерал-полковника Шилова, уже много лет
возглавляющего ветеранскую организацию «Внутренних войск и МВД Российской
Федерации».
А мои друзья и соратники помнят его еще
старшим лейтенантом, когда он наводил порядок на нашей непокорной «Западно-Сибирской Сечи» — ударной комсомольской стройке Запсиба. Как все-таки, и действительно, это славно: что
есть люди, которые с годами не меняются, а только набирают порядочности и
мужества!
Еще один из героев книги «На службе
Отечеству»: « Шовгенов Казбек Абдулахович.
Капитан первого ранга, опытный моряк. Родился в ауле Мамхег
… с 1982 года — старший советник командующего военно-морской базой Сирии в Тартусе. Участвовал в боевых действиях в Арабо-израильской
войне. С 1985 года командовал учебным отрядом Черноморского Флота… Сыновья
пошли по его стопам: старший, Роман — капитан 2 ранга, младший Аскер — капитан
3 ранга…» Уже — династия!
А вот еще один Казбек. На этот раз —
сухопутный. Директор педагогического колледжа Казбек Гучипсович
Ачмиз: когда проходила общественная конференция на
тему «Правда о Второй мировой войне» «поставил под
ружье» практически всех своих молодых воспитанников…
С Казбеком Ачмизом
нет-нет, да перезваниваемся.
Как-то позвонил мне домой, в Москву,
когда в газете «Советская Адыгея» вышел мой очерк «Доброе имя, или Благодарное
слово черкешенкам». Похвалил и задал вопрос: а не стоит ли от автора ожидать
такого же проникновенного слова о героических адыгских мужчинах?
Что, дорогой друг Казбек, может, к этому
я как раз и приступил?
Предполагал, правда, сделать несколько
иначе… Когда в книге «На службе Отечеству» прочитал
сдержанную, суховатую фразу. «После избрания президентом Адыгеи Хазрета Меджидовича Совмена в 2002 году я был назначен на должность советника,
а затем помощника Президента Республики Адыгея — председателя Комиссии по
правам человека при президенте».
Тут же увиделось, что за этими скупыми
строчками скрыто. Как интересно было общаться между собой двум «северным
волкам», наверняка понимавшим друг дружку с полуслова: испытавшему силу шторма
в полярном море Меджиду и столько перемен судьбы
вынесшему в ледяных краях, но узнавшему в конце
концов, что такое фарт, золотопромышленнику Хазрету…
Я даже представил себе фантастическую
картину: в одной кампании с ними, хорошо знающими цену мудрой книге, сидит
Аскер Евтых. Писатель, в силу разных причин не так
много тепла получивший на своей жаркой родине. Но всегда о ней помнивший,
переживающий все ее невзгоды и радости. Как-то сказал мне: недавно узнал, что
на Колыме, на крайнем севере, есть поселок с редкостным названием «Адыг-Аллах». Не слышал ли я об этом дальнем, на краю света,
поселке? Не знаю о нем хоть что-нибудь?..
Нашел кого спросить,
ай!
А этих двух, президента с помощником,
прошедших, как любят говорить в наших краях, «Крым и Рим», этот вопрос
наверняка не застал бы врасплох…
Тогда, дорогой Казбек, я подумал: вот
они!.. Те трое, о ком стоило бы в первую очередь написать, чтобы исполнить твое
братское пожелание.
И вот как распорядилась судьба.
Неожиданно для себя начал не со старшего… С горечью в опечаленной душе — с незабвенного
адыгского Адмирала.