Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2017
Тамирлан Бадалов родился в
Баку. Архитектор, кандидат наук. С 1963 по 2010 год жил в Москве, работал в
проектных и научно-исследовательских институтах, преподавал на кафедре
градостроительства МАрхИ. Пишет стихи, рассказы, сказки, лирические и сатирические
этюды. Публикуется в различных интернет-изданиях. С
Брак его был продолжительным. Точнее, затянувшимся на годы. Как водится в таких случаях, не без ухабов и колдобин, не без житейских проволочек и заморочек. Ничего странного, все как у людей… В протяженном брачном союзе, как в библейском талмуде или современных сериалах, без синусоидных амплитуд не обходится.
Сценарий нашей жизни, может, и задуман в небесных канцеляриях, но действительность изрядно его треплет. В воплощенном, многостраничном – среди всякого прочего, были светлые и благопристойные страницы, даже счастливые. Были главы спокойные, без всплесков, но от того не менее памятные. Однако встречались и тягостные параграфы. О некоторых из них впоследствии он предпочитал даже не вспоминать.
Но так было. Год за годом его несло по накатанной колее, внешне невидимой, а подспудно как бы заданной, будто отмеченной волей провидения. Этому не мешали ни периодические внутрисемейные встряски, которые потом забывались, ни случайные его увлечения, уводившие ненадолго в сторону от колеи, впрочем, не оставляя заметных следов. В целом, казалось, так будет всегда, так предначертано судьбой, в которую он верил, пока не обнаружилась выхолощенность семейной жизни, какая-то ее монотонная пустотелость. А как развеять понурую обреченность постоянства, как разорвать порочный круг, никто толком не знает.
Суть в том, что в ее представлении он никогда не был принцем на белом коне, о котором она мечтала с детства. Но жизнь распорядилась по-своему, пришлось смириться с реальностью и выбирать из окружающего не множества. На первых порах выбор казался вполне удачным. Позже, вглядываясь пристальней, она обнаруживала в нем все больше и больше изъянов, а со временем число недостатков только росло. Она постоянно натыкалась на них, тщательно разглядывала и фиксировала. С годами стал заметно черствее, – отмечала она в своем приватном дневнике, – менее сдержанным, ершистым и слишком колючим. Одним словом, и был не очень, а становился все хуже и хуже.
И продвигался по служебным ступеням слишком медленно, без должного рвения, не проявляя необходимой устремленности. И диссертацию написал под ее нажимом, а докторскую, между прочим, так и не защитил. Умные люди, как только свалился коммунистический частокол и дозволили частную инициативу, тут же начали создавать свое дело, сколачивать состояние, умножая его, а он плелся по обочине жизни, уткнувшись в свои книги и шахматы, не утруждая себя серьезными делами.
И друзей себе выбирал никудышных, не понимая, с кем связывается. Ей постоянно приходилось указывать на неблаговидные поступки друзей, многие из которых, с ее точки зрения, были совсем не случайными, а злонамеренными. Но примеры не шли ему впрок, и новые друзья семьи со временем оказывались то слишком назойливыми, то меркантильными, то бесцеремонными, и терпеть их дальше не было сил.
– Послушай, – говорил он ей, – тебе не кажется, что нас окружает слишком много "плохих" людей. Согласись, это ведь довольно странно, неправдоподобно…
– Нет, – отвечала она, – мне так не кажется. Просто не следует изменять своим принципам в угоду сиюминутной ситуации. Надо иметь твердые убеждения и собственное достоинство, тогда не придется подстраиваться под случайные обстоятельства, и все поступки окружающих предстанут в истинном свете. Я выросла в семье, где честность и справедливость ценились выше всего.
– Мы, – говорила она, имея в виду семью в целом, – не любим людей лицемерных и корыстных, стремящихся только к своей выгоде.
И по-своему была права: корысть и лицемерие качества, безусловно, плохие, а честность и справедливость – качества хорошие. Вот ведь, как все оказывается просто.
«Чего уж греха таить, – подумал он, – я тоже далеко не всегда честен и справедлив, часто лицемерю, да и корысти во мне хоть отбавляй. Как же дальше жить с таким тяжким грузом, о котором тебе регулярно напоминают? Или еще изощренней, демонстративно и молча, насуплено и хмуро, а ты находишься под гнетом невысказанного упрека, тащишь на себе тяжесть постоянной вины, не понимая, как от нее избавиться».
Изменить свою сущность, наполнив ее добродетелью, еще никому не удавалось. Еще сложнее, а по правде говоря, просто невозможно изменить мироощущение взрослого человека, заменив один фрагмент его серого вещества другим. Эта матрица является неизменной частью материнской платы. С такой внутренней установкой, с таким волевым "софтом" бороться бесполезно, приходится мириться.
Воля – это странная мессианская убежденность в собственной правоте, она не зависит от числа прочитанных книг. Особенность задана и закреплена изначально, свойство природного происхождения. Родовое проклятье сначала вытаптывает милосердие в собственной душе, а потом принимается за ближнего. Волевой человек рожден доминантным, и независимо от того, мужчина это или женщина, ощущает себя нормально только при подчинении партнера, предполагает "исправление" человека, попавшего в зону соприкосновения, принуждая к правильной жизни. Если тот готов выполнять отведенную роль, если роль его не коробит, не стесняет, то совместное проживание может быть вполне счастливым. Как только эта готовность ослабевает или исчезает, желание безоговорочно подчиняться пропадает, такой союз распадается.
Все сущее имеет границы, все живое имеет конец; совместная жизнь исчерпала себя, продолжать ее, насилуя природу, стало бессмысленно и тягостно. В сложившихся обстоятельствах расставание стало наилучшим выходом для обоих.
Возвращение…
В промежутке между известным и неизвестным, между прошлым и будущим возникла идея возвращения туда, где угораздило родиться и прожить пару десятков юных лет. Там жили родственники и друзья, знакомые, мало знакомые и вовсе незнакомые соотечественники, там были похоронены родители, туда он изредка наведывался, и знал об этих местах не понаслышке, – небось, не Америка какая-нибудь.
Незаметно, как бы исподволь, жизнь подталкивала именно к этому непростому решению.
Брат, с которым вел продолжительные беседы по скайпу, по понятным причинам, в целом обрисовывал довольно радужную картину житья-бытья, в которой было много солнца и моря, разнообразие привлекательных ландшафтов: от пустынных до субтропических, от предгорных до горных. Копилка местных достоинств включала фольклорные шутки и анекдоты о темпераменте мужского населения и скромном обаянии женщин. Вдобавок к перечисленному, сказ был приправлен ярким живописанием шумных и обильных застолий, а чревоугодие, как известно, неисправимый порок. При этом, чтоб жизнь не казалась малиной, не скрывал и трудностей, которые встретятся в период адаптации.
– Послушай, Милан, в конце концов, тебя же не на цепь посадят, не в кандалы закуют. Гражданство твое сохранится, ноги и голова при тебе, если почувствуешь, что это не твое, чужое, – скатертью дорога. Всегда можешь вернуться туда, откуда "понаехал". Уверен, ты приживешься и еще будешь благодарить меня за разумный совет.
Оставалось только нырнуть в этот заманчивый водоворот обстоятельств, рассчитывая выплыть; просчитать все последствия до конца все равно невозможно, а по жизни случалось выбираться и из более крутых воронок судьбы.
Он понимал разницу между временным визитом в страну, при котором местные хитросплетения обычно воспринимаются с юмором, и постоянным пребыванием, с накапливающимся раздражением от нелепых традиций и несуразиц, утяжеленных восточным конформизмом – "так положено", которых здесь всегда хватало с избытком. Одно дело быть долгожданным гостем, и совсем другое – жителем.
Но все-таки решился…
Возвращение, особенно на первых порах, всегда расцвечено светлыми, радужными тонами. Так было и в этом случае, мажорные тона явно преобладали над унынием и меланхолией по утраченному, но некоторая настороженность все-таки сохранялась. Еще бы, ведь столько лет прошло; уже не было той интернациональной среды, в которой он прежде жил, не было старой городской атмосферы, которую помнил. Переехать пришлось в совсем другую страну, самостийную, незнакомую.
Но на душе, в глубинных ее ощущениях, почему-то было спокойно. Приятно согревали воспоминания о счастливом детстве и безмятежной юности; а вдруг да повезет и в грядущем отрезке, и все завершится эдаким "хеппи эндом", как принято в американских фильмах. Мало ли превращений случается в жизни, фортуна – дама непредсказуемая, бывает и доброй. На это, собственно, вся надежда, иначе нет смысла оставлять привычные широты, взваливать на себя неизбежные хлопоты, связанные с многоступенчатой юридической волокитой, заботы по переброске своего скарба из северной столицы в южную; это ведь не романтическое путешествие на острова в океане, не к морю на недельку съездить.
Наконец, свершилось, – новый этап стал фактом биографии. Как ни странно, процесс "вживления клетки в биомассу" прошел вполне успешно, практически, безболезненно. Он довольно быстро освоил правила новой жизни и находил много способов обращать их в свою пользу. Особенно забавно было, когда в разных нестандартных ситуациях незнакомые, услышав его нелепые речевые обороты, явно калькированные, отмечая некоторые признаки внешности и манеру одеваться, принимали его за иностранца, старались всячески угодить, а он, шутками да прибаутками, включался в эту незатейливую игру.
На первых порах не обходилось, конечно, без каверз, в первую очередь со стороны блюстителей правил дорожного движения. Куда уж без них… Они были такими же "санитарами" на дорогах, как полиция нравов на Сицилии или рыбаки-экологи, радетели чистоты водоемов, с тротилом в снастях. Гаишники своими искусно расставленными сетями с завидным постоянном штрафовали его, имевшего немалый опыт вождения. А когда начинался диалог, их опытный глаз и острое ухо безошибочно определяли несомненные достоинства выловленного джентльмена, что позволяло вдоволь покуражиться, вежливо обкладывая витиеватой словесной вязью претензией. Иногда казалось, что менты пополняли свой бюджет в основном за счет его скудного кошелька. Но и это миновало… Со временем он научился не попадать в примитивные ловушки, и темная полоса с бесконечными поборами была преодолена, или почти преодолена, а число штрафов уменьшилось в разы.
Возрождение…
Жизнь как-то незаметно наладилась, балуя небольшими сюрпризами и нежданными радостями. Легко писалось, что-то печаталось, кое-что зрело, а что-то в виде набросков и черновиков копилось в памяти компьютера. Появился новый круг знакомых, в том числе виртуальных, со сходными или близкими интересами. Было много лестных отзывов на газетные статьи, рассказы и посты, с просьбой не оставлять ту или иную затронутую тему. Количество зарегистрированных отечественных и зарубежных сетевых друзей, а также число постоянно читающих, за короткий промежуток времени резко возросло. Среди них было немало миловидных дам, на которых, судя по аватаркам и селфи, можно было положить глаз, а при случае, распустив павлиний хвост, поумничать в инбоксах. Впрочем, как ни странно, удавалось просто приятно поболтать на разные темы, обменяться впечатлениями об увиденном, услышанном и даже поговорить по душам.
Точно так же, из ниоткуда, в фейсбуке впервые мелькнула Элина: неприметным лайком, затерявшимся среди прочих. И осталась бы незамеченной, как часто бывает с иными туристами, случайно забредшими на многолюдную, кишащую зеваками, городскую площадь. Но когда через некоторое время лайки повторились – отметил про себя факт внимания к постам, но и не более того.
Позже, уже задним числом, обнаружил, что по нынешним временам знакомы-то, оказывается, давно. Почти два года назад их свели извилистые фейсбучные тропы, но тогда контакт казался малозначимым, скользящим по поверхности, каких в сети миллионы, подавляющее большинство из них не оставляет следа, растворяясь в эфирной тине.
Всемирная паутина многолика и многообразна, не всегда сдержанна и благообразна, но и не так безобразна, как пытаются изобразить ее хулители. Фейсбук – часть паутины, виртуальная скамейка для эфирного общения, со всеми достоинствами и недостатками. К пишущему человеку, естественно, подсаживается больше людей, по сравнению с теми, кто от случая к случаю читает популярные страницы, еще реже их комментирует, в основном просматривая видеосюжеты, слушая музыкальные клипы на You Tube и этим ограничивается.
Элина, став сетевой френдессой, робко подсела на скамью, с краешка. Посидела некоторое время тихонечко, видимо, присматриваясь к словам хозяина и репликам гостей, потом несколько раз обозначилась лайком. Спустя еще пару месяцев появились первые ее комменты. Заметные, нетривиальные… Ответил… И тут же возражение… Последовала полемика, затем другая, уже по другому поводу, которая как-то плавно утянула в личку, где больше свободы от посторонних глаз и больше откровенности. Взаимный интерес проявился сразу, это угадывалось уже с первых ее увесистых фраз: злободневных, острых, колючих. Она умела четко сформулировать мысль, писала практически без ошибок, что не так уж часто встречается. Это не могло не заинтриговать.
Если уж совсем откровенно, то, конечно, не только умение связывать слова привлекло его внимание; приглянулась и аватарка, а последующий нырок в глубь фотоальбома только укрепил интерес. Неясно было одно: это обычное знакомство на основе совпадения взглядов, случай распространенный, или, возможно, нечто большее. Одного ведь желания здесь недостаточно, – как известно, это улица с двусторонним движением…
А жизнь, между тем, продолжала свое ежеминутное, неназойливое тиканье; продолжала настойчиво и бесстрастно, не останавливаясь ни на секунду, вертеть шестеренки бесконечности.
Бытовая канитель
Все было бы хорошо и мило, если бы не постоянная бытовая мелочевка, назойливая, как августовские мухи. Эта ежедневная канитель, от которой не отобьешься, оказалась для него неожиданным неприятным открытием и большим сюрпризом.
В квартире с видом на море, купленной в новом доме по случаю переезда, почему-то постоянно пачкались окна, загрязнялись полы и балконы, пылились кресла и диван, гостиная мебель и кухонное оборудование, все горизонтальные и вертикальные плоскости. Все, что имело массу и тело, стремилось как можно быстрее замараться, включая экран телевизора и монитор ноутбука. Все, буквально все… И, что необычно, происходило это непрерывно, без пауз на выходные дни.
К сожалению, это предполагало не просто констатацию факта, мол, свобода не бывает без издержек, – требовалась регулярная уборка. Когда уровень загрязнения зашкаливал, а гости вот-вот должны были нагрянуть, приходилось спешно прибираться, заталкивая все неприглядное в шкафы, ящики, стиральную машину.
К счастью, не пылились персидские ковры, белоснежные ажурные занавеси, бархатные гардины с кисточками и шторы с тесемочками, по причине их отсутствия. Зато после еды посуда и столовые приборы каждый раз настойчиво требовали немедленного мытья. Постельное и нательное белье, полотенца и тряпки, рубашки и носки неоправданно быстро пачкались, накапливались и нуждались сначала в стирке, сушке, а потом еще и глажке.
Мусорное ведро, между прочим, тоже жило по собственным законам, неподдающимся человеческой логике. Опережая время и нарушая принцип всемирного тяготения, оно заполнялось быстрей, чем в него бросали бытовые отходы.
Еда и питье – и эти туда же! – сами собой не заполняли холодильник, их надо было регулярно покупать и раскладывать по полочкам с жуткой частотой. Зато они имели тенденцию внезапно исчезать в самый неподходящий момент, вынуждая постоянно за этим следить, чтобы держать холодильник в тонусе.
Но и этого было недостаточно: часть продуктов по пути к желудку следовало предварительно отмыть, очистить, нарезать, смешать в определенных сочетаниях и пропорциях, затем долго готовить, то на сильном, то на среднем, то на слабом огне, причем ни в коем случае нельзя было путать последовательность операций. Только после этой занудной тягомотины, отдающей откровенным языческим колдовством, продукты превращались в нечто, отдаленно похожее на пищу. Самое обидное, что, несмотря на все старания, блюдо, на которое было затрачено много времени и сил, не всегда можно было назвать едой. Окончательный продукт редко получался вкусным, чаще не совсем съедобным, а иногда совсем даже не…
И еще: оказалось, что думать о еде надо не тогда, когда проголодаешься, а загодя, когда ты сыт и доволен жизнью. Вот ведь какая напасть. Это было самым неприятным открытием человека, не обремененного прежде заботами о желудке.
Если готовить было лень (а это – как правило), приходилось напяливать на себя цивильную одежду и ехать в ближайшие закусочные, кафе или рестораны на бизнес-ланч. Но там своя головная боль – парковка автомобиля. Еще один полулегальный способ отъема денег у граждан.
Парковка превратилась в специфическую форму полицейского бизнеса: искусственные запреты на стоянку, даже на второстепенных улицах, услужливые информаторы, как правило, таксисты, и эвакуация автомобиля на штраф-площадку работали как хорошо отлаженный часовой механизм. Бизнес-ланч, и без того не очень качественный, становился к тому же весьма дорогостоящим удовольствием.
Короче, в неравной борьбе холодильника с компьютером, пузатого с тощим, всегда побеждал упитанный меркантильный холодильник. Он, в отличие от емкого и уступчивого хард-диска, всегда готового поделиться своим содержанием, был прожорлив и ненасытен, требовал постоянного пополнения и не намеревался милостиво ждать.
Нельзя сказать, что бытовая канитель была неподъемной, вовсе нет, но она частила, трепыхалась, мешала сосредоточиться, постоянно отрывала от работы, разбивая каждый день на множество мелких осколков.
Хозяюшки…
Неожиданно вызрела гениальная идея – а не свалить ли всю эту назойливую мелочевку на кого-нибудь другого? Наверняка, кто-то может сделать эту работу быстрей и лучше.
Идея радовала оригинальностью и поражала проницательностью. Но не нужно оваций, не все так просто на этом свете; не всякая глубокая задумка имеет ясное решение, не всякая реализация оптимальна. И все же нет таких рубежей, которые бы не покорились внезапно разбуженному могучему интеллекту. Мысль, рожденная в извилистых складках больших полушарий, объемом в полторы тысячи кубических сантиметров, требовала воплощения, и остановить этот процесс было уже невозможно.
Время вперед, клич был брошен: нужна подсобница, чистоплотная хозяйка, готовая убрать квартиру, постирать и погладить белье, приготовить что-то съестное на несколько последующих дней.
Глас был услышан, и через пару дней появилась первая претендентка, приглашенная сердобольными родственниками на роль спасительницы творца. Это была молодая миловидная женщина с пышными формами, зорким, прицельным, наметанным глазом. Быстро оценив ситуацию, характер и объем работы, она назвала вполне приемлемую сумму за свои услуги и согласилась сразу же приступить к осуществлению "благотворительной" деятельности.
Через несколько часов квартира была убрана, обед приготовлен, и на предложение вместе пообедать охотно согласилась. Обед прошел "в теплой и дружеской атмосфере". Так началась новая, писанная с чистого листа, незамутненная глава в жизни новоиспеченного репатрианта, представлявшаяся ему розовым облаком над голубым заливом.
Хозяйка оказалась добросовестной, с работой справлялась успешно и была приглядна во всех смыслах. И все бы ничего, можно даже сказать замечательно, но на работу "хозяюшка" приходила с маленькой дочерью: девочкой шустрой, шаловливой, любознательной, требовавшей к себе постоянного внимания. На первых порах это было не слишком тягостно, но работать при ней было непросто. Она требовала бумагу, фломастеры, карандаши, линейку, интересовалась всем, что попадало в поле ее зрения, спрашивала, о чем он пишет, советовала как это лучше сделать, но больше всего ей нравилось смотреть веселые, шумно мелькающие мультики.
Чтобы на время отвлечься от этого милого, активного существа и сосредоточиться на своем, приходилось на несколько часов становиться гостем у ближайших родственников или друзей.
Иногда, чтобы не докучать родным и близким частым незваным присутствием, просто бродил вдоль набережной по бульвару. По ходу обкатывал задуманную версию какого-нибудь сюжета, мысленно проговаривал канву повествования, уточнял формулировки и обороты, а когда фразы складывалась, или почти складывались, чтобы не утерять их, а такое случалось не раз, усаживался на близлежащую скамью, делая пометки в блокноте.
По разным причинам не всегда удавалось выбираться: то обстоятельства не складывались, то погода не благоприятствовала, и он вынужден был оставаться дома и развлекать дитя, невольно выполняя роль учителя и воспитателя. Это было несложно, даже забавно, но непривычно, учитывая языковые различия. Говорили они на какой-то адской тарабарской смеси, в которую приходилось активно включать жестикуляцию и мимические способности. Девочке, в свою очередь, очень нравилась игра в наставницу неумелого дяди, которого приходилось постоянно поправлять и учить основам родного языка.
Как позже выяснилось, дочь была гарантом целомудрия хозяюшки. Ее строгий супруг, не имея особого желания работать самому, чтобы обеспечить семью материально, не гнушался пользоваться поденными заработками своей жены. Но, будучи человеком набожным, гордым и ревнивым, рьяно следил за нравственностью благоверной. Именно так, с помощью дочки, он надеялся сохранить неприкосновенность суженой и обеспечить целостность семьи. С этой задачей он успешно справился, жена была непорочна, как святая дева, и чиста, как ключ в высокогорье. Таковой и осталась до окончания своей недолгой трудовой вахты, возвращенная бдительному супругу нетронутой, в целости и сохранности.
Следующая работница, к слову, армянка, всем была хороша: аккуратна, усердна, чистоплотна, готовила прилично. Она была сдержанна и солидна, чуточку горделива, возможно, отпечаток значимости древнего происхождения этноса, но, несмотря на тяжкий исторический груз, вполне доброжелательна. Трудность была в том, что она практически не владела русским языком, только азербайджанским, что казалось странным, даже неправдоподобным, но воспринималось снисходительно. Вероятно, – решил он, – это такой способ конспирации…
Был у нее и более существенный недостаток – она была не слишком обязательна, считая подобную блажь привилегией аристократов, и это сбивало с привычного рабочего ритма. Несколько раз в самый последний момент сообщала по телефону о переносе работы на следующий день, не оставляя ему выбора. Видимо, считала это в порядке вещей. И, действительно, на день раньше, на два позже, – что это меняет в мировом устройстве? Абсолютно ничего. Даже наоборот, понижает энтропию…
И все-таки, когда в очередной раз мадам заявила, что не может прийти в назначенное время из-за очень большой занятости, от ее услуг пришлось отказаться.
Очередная хозяйка была само свечение: очень приветлива, улыбчива и пунктуальна. Излучала неподдельную природную доброжелательность и наполняла квартиру солнечным сиянием. Как и предыдущая, – почти ни слова не понимала по-русски. Впрочем, в отличие от прежней, постоянная улыбка на ее лице вполне заменяла речь и смягчала недопонимание. Так-то оно так, но объясняться с ней все же приходилось. Диалог был насыщенный… мычание и невнятные звуки больше напоминали переговоры глухонемых…
Сразу же предупредила, что женщина она простая, не городская, изысканных блюд в их деревнях не готовят, деликатесов не обещает, но будет стараться. Она действительно очень старалась, прислушивалась к каждому слову, но когда дело доходило до приготовления какого-нибудь незамысловатого блюда, необходимо было объяснять, как это делается. Сам он этого сделать не мог по двум причинам, – незнание вопроса и ограниченный словарный запас, поэтому звонил племяннице, и та по телефону давала бесплатные уроки приготовления вкусной и здоровой пищи. Это, правда, не гарантировало высокого качества кулинарного продукта на выходе, но сохраняло определенную надежду. Некоторое время он бодрился и терпел, надеясь если не на высокий уровень, то хотя бы на сносный, – все лучше, чем есть всухомятку, – но уверенность с каждым разом угасала. Вера в судьбоносность бытия никогда не заменяла ему аналитические знания, а жизненный опыт позволял безошибочно прогнозировать, чем все закончится.
Покорность судьбе продлилась не очень долго, расставаться с солнечной женщиной-хозяйкой было чрезвычайно жалко, но очередное несъедобное блюдо, выброшенное украдкой в унитаз, и сильное желание иногда поесть вкусно приготовленную домашнюю пищу, вынудили его пойти на этот немилосердный шаг.
Первый зигзаг
Однажды, это было в конце октября или начале ноября, Элина электронным письмом послала свою литературную зарисовку, попросила оценить и высказаться. Небольшой художественный экспромт, мимолетные ассоциации, связанные с осенью, листопадом, ее душевными терзаниями и неблагополучием. Текст в целом понравился, но некоторые очевидные просчеты были на поверхности. В меру откровенно, щадя однако самолюбие начинающего автора, высказал свои замечания. Критику, как показалось, восприняла спокойно, проявив заинтересованность в дальнейших контактах. Так завязалось регулярное виртуальное общение.
Темы сначала расширялись, раздвигались границы интересов, нащупывая зону доступного и возможного. Затем освоенное пространство стало углубляться, уплотнилась словесная вязь. Содержание бесед становилось все откровеннее, а контент сужался, напоминая минное поле. Стык в оценке отношений между мужчиной и женщиной ее нервировал, нередко искрился, подходя к опасной черте возгорания, но что-то удерживало разночтения на грани конфликта. А через некоторое время почувствовалось, что и заочное общение себя исчерпало.
Место первой встречи Элина выбрала сама, в историческом центре города – Ичери-шехер. В определенном смысле место сакральное, музей-заповедник под открытым небом. В одном из выставочных салонов должна была открыться экспозиция какого-то местного художника. Сказала, будет не одна, хочет познакомить его с дочерью, неординарным очаровательным созданием и большой баловницей. Чуть позже выяснилось, что пятилетнее дитя – плод запретной любви (или отчаянной страсти, что тоже не слабо) –существо действительно весьма неординарное.
Ну-ну, подумал про себя, вот уже и дитя появилось, воздушно капельное. И не просто дитя – экзотическое… В первой же, еще не состоявшейся встрече "двух страждущих сердец", интрига была довольно круто замешена.
Как всегда, вылезла масса неотложных дел, которые требовалось решить именно в последние минуты, и дела эти растворили все оставшееся до свидания время под самую завязку: пунктуальность в число его добродетелей не входила. Опаздывать на первое свидание тоже не хотелось – это дурной тон, о приличных манерах он знал, вычитав это в хороших книжках про этикет. Поэтому по телефону, покаявшись и сославшись на непредвиденные обстоятельства, предложил перехватить девушек у Девичьей башни уже после вернисажа.
Эсемески выполнили свою роль, и два дивно щебечущих воробышка, как две неразлучные подружки, разместившись на заднем сидении автомобиля, не обращали внимания на третьего, за рулем, продолжая выяснять что-то архиважное, словно ничего не изменилось. Наконец, они вспомнили, что не одни, замолкли и решили представиться. Точнее, не представиться, а обратить на себя внимание.
Если вам нравится мама, и непременно надо завоевать ее расположение, лучший способ произвести впечатление – наладить контакт с ее производной. С Кристиной, так звали малышку, проблем не было. Она сходу подхватила его игриво строгий тон и мальчишеский напор и без всяких условностей включилась в игру. Сначала осведомилась, как зовут нового знакомого, отдала должное автомобильному комфорту, а затем, повторив незнакомое имя вслух, сразу же перешла на ты.
Девочка оказалась смышленой, говорливой (порой избыточно), без видимых зажимов и комплексов (что далеко не всегда благо). Скоро выяснилось, что ей нравится быть в центре событий: считала, что взрослые существуют исключительно для того, чтобы развлекать ее, и имела в арсенале множество разнообразных уловок, чтобы этого добиться. При отсутствии должного внимания к себе (если ей так казалось), она бесцеремонно вклинивалась в разговор, а если втиснуться не удавалось, обижалась, надуваясь по пустякам. Экзотическую внешность, включающую большие круглые глаза, африканские кудряшки и природную коричневатость (загорелость) кожи, дополняло психологическое оружие, которым Кристина владела в совершенстве. Чуть что не так, в ход пускались бровки домиком, кислые губки и слезы, по капельке выдавливаемые из страдающих глаз.
Ну, а мама… А мама была под стать дочери. Так же экзотична, хоть и в ином ключе, в иной эстетической плоскости. Броская, молодая черноокая брюнетка персидского типажа, с явными чертами северной Каджарской ветви.
Худоба бледного продолговатого лица, дополнялась скульптурно выделенными скулами, смелым размахом красиво очерченных бровей и упрямой горбинкой на носу. Большие, глубоко посаженные темно-серые выразительные глаза, отмеченные смутной, затаенной грустинкой в них. Болезненный сероватый налет на тонкой пергаментной коже: осязаемо тонкой, будто на ощупь. Эта прозрачность усиливала флер загадочности и какой-то недоговоренности ее образа, упрятанного за рампой жизни.
Законченность портрету придавали роскошные, смолянисто черные, чуть вьющиеся длинные волосы. Для своих 35 – 37 лет мама имела невероятно изящную и стройную фигурку, доставшуюся ей скорее всего по наследству, а не в результате изнурительной диеты. Впрочем, худоба не мешала иметь привлекательные верхние и нижние округлости. При навыке обладательницы рельефно обозначенных, вызывающе выпуклых ягодиц правильно ступать, они попеременно ритмично возвышались, легко дорисовываясь мужским воображением.
Очевидные внешние достоинства матери дополнялись живым и проницательным умом, умением поставить себя, сохраняя необходимую дистанцию, постоянной внутренней готовностью к противоборству. Эти особенности проявились позже, когда контакты стали тесней, а сейчас он почувствовал необычайный внутренний прилив и магнитные импульсы, приятно будоражившие нервные окончания и пронизывающие каждую клеточку тела.
При всей ее внешней сдержанности было ощущение, что Элина несет в себе какое-то нераскрытое вожделение. Будто оно упрятано, где-то глубоко-глубоко в тайниках ее души, и она опасается его проявить, боится неосторожно обнажить чувственность, выдав свою интимную тайну.
Вечер прошел на одном дыхании, без сучка и задоринки, как одно мгновение: начался на приморском бульваре катанием на карусели, затем прыжками и кувырканьем на всевозможных аттракционах, в которых участвовала только Кристина, продолжился в людном кафетерии с видом на море на верхнем этаже торгово-развлекательного центра – "Парк бульвар", а завершился у него дома обильными порциями мороженого с соками и газировкой, чаепитием с варением, конфетами и тортом.
Где-то к полуночи Милан благополучно отвез девочек домой, а вернувшись к себе в приподнятом, благодушном настроении, обнаружил приватное сообщение в фейсбуке:
– Спасибо большое за этот прекрасный вечер. Кристина в восторге от тебя…
– Только Кристина?
– Не только…
– Ты была прекрасна…
– …..
– Ты была само очарование…
– …..
– Ты слышишь меня?
– Да, конечно, слышу.
– А что молчишь?
– А что в этом случае нужно говорить? Чего ты ждешь от меня… благодарности? Или я должна повторять слова, смущающие меня… У нас не принято так откровенно выражать свои чувства.
И то верно, не станет такое прелестное существо, уверенное в своих достоинствах, распыляться в ответных благодарностях. Не для того девушку растили…
А наяву, еле сдерживая напор эпитетов, распирающих его, отщелкал:
– Спокойной ночи.
– И тебе спокойной ночи.
Встречи стали частыми, проходили в разных формах, в разных местах, с разным содержанием и продолжительностью: весело, непринужденно, дурашливо… Иногда по-домашнему, почти ритуально, словно семейное воскресенье, как бывает с близкими, давно знакомыми людьми. Невидимые нити тянулись между ними, кончики притягивались, но не связывались в узелочки. Болтали обо всем, иногда он сознательно сворачивал на темы эротические, когда на время удавалось чуть отдалиться от Кристины, однако Элина сохраняла бдительность, не давая теме развиться.
Неизменным было только одно, – их было трое. Тройственный союз был неразлучен. Бывало, к компании присоединялся сын Эли, тогда вольная тройка превращалась в квадригу, с разнообразием настольных игр и состязаний. Фуад, внешне очень похожий на мать, был очень милым, глазастым мальчуганом с черным непослушным всклоченным чубом, чуть рассеянный, живущий в своем мире, весьма сообразительный, к тому же, большой любитель шахмат.
В дни, когда появлялся Фуад, нешуточная борьба разворачивалась за честь поиграть с гостеприимным хозяином в шахматы, на это претендовали все, но чаще других право отвоевывал будущий чемпион.
Но особенно богатая гамма чувств и эмоций проявлялась, когда за доску садилась Эля. Это был миг преображения: она становилась очень серьезной, сосредоточенной, готовой к атаке хищницей, которая должна была непременно побеждать, но умения было недостаточно. Стоило позиции стать плохой, – она морщилась, расстраивалась, кусала губу, мотала головой, превращаясь в слабое беззащитное дитя. В этот момент Милан переворачивал доску, и ей доставалась его позиция. Надо было видеть какая неподдельная радость, какое счастье отражалась в ее чарующем облике. Вот теперь-то она покажет на что способна… Но через несколько ходов позиция опять становилась ужасной, и перевернутая доска вновь чудесным образом спасала от неминуемого поражения. Так продолжалось несколько раз, пока по обоюдному согласию противники не соглашались на ничью.
Он не уставал расточать ей комплименты, каждый раз находя все новые и новые сравнения. Это было несложно: Эля действительно была очень привлекательна и колоритна. Как-то, в пылу нахлынувших чувств, непроизвольно с силой притянул ее к себе, обнял, сжал в тисках, попытался поцеловать, но она, чуть-чуть поколебавшись, отстранилась со словами – "не люблю когда меня хапают без моего ведома". Это был дурной признак, отчетливый диссонансный звоночек, тем не менее, делать скоропалительных выводов не стал… не хотелось.
Несколько раз предпринимал
попытки выманить Элю, чтобы встретиться наедине, объясниться, но она ловко
ускользала, всегда находя убедительные отговорки. Это удивляло, если не сказать
больше, но тут же находил и оправдание ее поведению: это особая разновидность
женщин, смесь глубоких витиеватых восточных корней с зыбкой западной ветвистой
кроной. А может быть, – вторгся внутренний циничный подсказчик, – светский шарм
всего лишь наносной европейский макияж. И еще одна, как ему показалось, важная
деталь, подмеченная здесь, у южан: в этой модели все авансы должны быть
оплачены загодя, в качестве предоплаты, поскольку потом предполагается
неоспоримая мужская доминация. Так уж у них заведено… И вспомнил набившую
оскомину фразу из известного фильма: " Восток, – дело тонкое…"
Шейла
Наконец, с четвертого захода в квартире появилась та самая, что была прекрасна во всех смыслах. Она была симпатична, пикантна, кокетлива, вполне прилично изъяснялась по-русски. К несомненным ее достоинствам можно было отнести и то, что на работу она являлась без детей, внуков и правнуков. Если к этому добавить хозяйственную практичность, сметливость, умение неплохо готовить, похоже, это было "самое то".
Звали ее, между прочим, не как-нибудь, а Шейла, в восточном произношении – "ЩеойлЯ" (губки колечком), что по-арабски означает – "женщина, преисполненная благодати". Риторическая условность имени, как ни парадоксально, соответствовала действительности: она была улыбчива, словоохотлива, с немалым врожденным юмором, который охотно демонстрировала. Щедро источала неподдельный восторг тем, что работает у такого интеллигентного и образованного человека. Сказала, что читала несколько его статей и рассказов, они произвели на нее очень большое впечатление. Хотела бы поучиться у него красиво писать свои статусы в фейсбуке (?!). Это, конечно, "радовало", настораживало… но не отпугивало.
– Постараюсь сделать все от меня зависящее, – сказала женщина, преисполненная благодати, – чтобы вам было комфортно со мной.
Всякий падок на комплименты, а когда их произносит полногрудая и мягкотелая женщина, с двусмысленной шаловливой искринкой на устах, это приятно вдвойне. И не стоит напяливать на себя маску целомудрия, закатывать глаза к небу и прикидываться святошей; когда между мужчиной и женщиной, независимо от их ролевых позиций, существует неназойливый флирт, легкое словесное баловство – это обычная интрига. Небольшой светлячок в виде подстрочника будоражит рецепторы, подстегивает и расцвечивает отношения.
Все предвещало теплую атмосферу и доверительность…
События развивались плавно, по нарастающей, никто из них не испытывал необходимости подстегивать отношения, не проявлял избыточного любопытства. Вместе с тем, как это обычно бывает, в откровенных беседах все больше узнавали о деталях предшествовавшей жизни, и это невольно сближало.
Шейла рассказывала о том, что вышла замуж, когда ей было всего восемнадцать лет. Парень, ухаживавший за ней чуть ли не с пятнадцати лет, был намного старше. Известен был в округе, как большой смельчак, задира и драчун. Он рьяно следил за тем, чтобы никто из мальчишек района не смел к ней близко подойти. Ежедневно провожал со школы домой на правах жениха, держась на приличном расстоянии, но в зоне визуального контакта. Ничего нового, так принято, форма местного неписаного этикета, заявка на собственность. Тем самым, все в округе должны были воспринимать ее как нареченную невесту.
Все этапы сватовства, обручения и свадебный обряд прошли в соответствии с принятыми традициями, импровизации здесь не приняты. Через отведенное природой время Шейла родила сына, мечтала о втором ребенке, на сей раз – девочке. Судьба распорядилась иначе. При новой беременности, по велению мужа, вынуждена была сделать аборт. Он оказался неудачным, после чего была лишена возможности повторного материнства, о чем позже оба сожалели. Тем не менее, браком своим была вполне довольна, искренне считала его счастливым.
Муж был сильным, уверенным в себе человеком, любившим застолья и мужские компании. Дела его, связанные с торговыми сделками, шли успешно, особенно после того как они перебрались в Москву и прожили там свыше десяти лет. Ему благоволили женщины, и он, как правило, отвечал им взаимностью. Жена догадывалась об изменах мужа, но противостоять не смела. Он, в свою очередь, никогда не забывал о достатке в доме, следил за внешними проявлениями благопристойности, в его понимании этого слова, вникал во все домашние дела и детали, вплоть до покупки ей нарядов и украшений.
Это был традиционный восточный брак, со всеми его достоинствами и недостатками, в котором главенство мужчины в семье было неоспоримо. Слова его не подлежали обсуждению, выполнялись беспрекословно, перечить было бесполезно, да и не было особого желания. Но, как не странно это прозвучит, при этом сохранялась внешняя атрибутика и видимость светскости.
Жизнь протекала вполне предсказуемо и не предвещала неприятностей, пока несколько лет назад у мужа не диагностировали рак желудка. Опухоль проявилась внезапно, была неумолима, и он стал быстро сдавать. Несмотря на предпринимаемые усилия, состояние ухудшалось, болезнь прогрессировала. Высокий, пышущий здоровьем мужчина, еще довольно молодой, привыкший быть хозяином в доме, любивший широко и раздольно жить, начал заметно худеть, слабел и терял интерес к происходящему вокруг.
В последний годы он практически отошел от дел, все сбережения были потрачены на лечение и две операции, они несколько продлили жизнь, но не изменили исход. Два года назад муж умер, когда ему было чуть больше пятидесяти.
Шейла рассказывала об этом ровно, спокойно, без надрыва, видимо, за прошедшие два года боль приутихла, но в этом спокойствии чувствовалась и горечь утраты, и сожаление о беспощадности судьбы…
Обеспеченная жизнь закончилась, она вынуждена была искать хоть какой-то способ зарабатывать на жизнь, но найти работу по профессии так и не смогла. Поскольку она хорошо готовила, была сноровиста, то нашлись семьи, которые нуждались в такого рода помощнице по хозяйству. Работа была не очень утомительна и неплохо оплачивалась. Примерно так же произошло в их случае, ее порекомендовал словоохотливый свояк Шейлы. С тех пор она работала, выполняя не только прямые функции, но добровольно взвалив на себя дополнительные обязанности хозяйки, и с ролью этой вполне успешно справлялась.
Однажды, это было в конце осени, она позвонила, чтобы уточнить какие-то бытовые детали, и неожиданно предложила встретиться после работы на обновленном приморском бульваре. Возможно, это был не совсем уж экспромт, скорее продуманная заготовка, но он не придал этому слишком большого значения.
– Вы целыми днями безвылазно сидите за компьютером. Это вредная привычка. Надо бы отвлечься, развеяться, взглянуть на мир без посредника, без монитора. Просто подышать свежим воздухом. Уверяю вас, здесь не хуже, чем в вашей законопаченной квартире.
Он охотно согласился. Действительно, никакие уговоры родных и собственное абстрактное желание вести здоровый образ жизни, не могли вытянуть его тело на свежий воздух. А тут сама судьба провоцировала.
Вечерний бульвар, наполненный дыханием Каспия, всегда был местом притяжения бакинцев. Важной, если не главной, достопримечательностью города. В последние годы он был основательно реконструирован, преобразился и помолодел: расширился в сторону моря, значительно растянулся вдоль береговой косы, появилось много новых деревьев, в том числе экзотических. Разнообразные многоцветные клумбы, причудливо выстриженные кустарники, баловни агрономов, фонтаны на любой вкус и всевозможные аттракционы, но особенно примечательным нововведением стали зеленые газоны с ежедневным искусственным поливом, невозможным в прежние годы – и технически, и из-за дефицита пресной воды.
Прогулка оказалась приятной и продолжительной, но с непривычки довольно утомительной. Несколько раз присаживались на причудливые скамейки, расставленные вдоль овала набережной и на пирсах, выдвинутых глубоко в акваторию.
В разговорах неожиданно натыкались на самые невероятные темы. Шейла была переполнена всевозможными знаниями: осведомлена о природных аномалиях и спаривании насекомых, медицине и астрологии; в курсе гламурных новостей и криминальных происшествий. Главным информационным источником, как полагается, был телевизор; он был основным ориентиром в оценке мировых событий и популярных музыкальных веяний. Но не только: как-то поставила даже в тупик, спрашивая его мнение о нашумевшем фильме, бывшем на устах, а он и не знал о его существовании. Поинтересовалась, не хотел бы пойти в Русский драматический театр, куда должны были приехать московские гастролеры. Столичные звезды в таком качестве не входили в перечень его приоритетов, поэтому пришлось осторожно, чтобы не обидеть, уклониться от лестного предложения.
Он, в свою очередь, понимая, что ей хочется произвести хорошее впечатление, выглядеть современной и информированной, старался особенно не углубляться, не задавать слишком сложных вопросов, которые могли ее смутить.
Встречи повторялись, но не часто. Как правило, они происходили раза два в месяц, доставляя обоим удовольствие самим фактом. С каждым разом отношения становились доверительнее, теплее, но все же оставалась небольшая дистанция, которая не сокращалась.
Бывало, заходили в какое-нибудь небольшое кафе или чайхану, чтобы отогреться и спрятаться от здешних частых ветров: проникающего за шиворот, вплоть до позвонков, северного – "хазри", или противоположного – своевольного и неустойчивого южного – "гилавара". А иногда просто так, без видимой причины, забегали в какую-нибудь кофейню, вели милые ни к чему не обязывающие беседы на разные темы, интересные прежде всего ему для расширения своих представлений о ее мире, системе ценностей. Надо сказать, Шейла была полна оптимизма, обожала юмор, не чуралась смачных анекдотов и поговорок, не раз удивляла сходными или близкими суждениями в самых разных областях.
Так было и на сей раз; сидели в кафе, за чаепитием, перескакивая с одной темы на другую, мирно беседовали о чем-то отвлеченном.
Параллельно в мессенджере: …Фуаду очень понравилось бывать у тебя, особенно запомнились твои шахматные подсказки и наставления. Он все спрашивает, когда мы опять пойдем в гости к Милану?
– А ты ?
– А я сказала, – он очень занят.
– Это неправда.
– Еще какая правда…
– Врешь… А если и занят, то только потому, что твое место пусто.
Так и продолжался этот своеобразный сюрпляс, на одном судне "тишь да гладь и божья благодать", на другом… "а волны и стонут, и плачут, и бьются о борт корабля", но с каждым разом все больше чувствовалось, рано или поздно развязка неминуемо наступит.
Это было в начале лета. В очередной вторник Шейла должна была работать в известной дачной зоне северного побережья, в одном из пышных, вычурно декорированных, ампирных домов, принадлежащих внезапно разбогатевшим азербайджанцам. Уже зная об его пристрастии к плаванию, предложила заехать за ней после работы, и провести время у моря, благо летние вечера достаточно светлы и продолжительны.
После внезапно подступившего лета и знойного дня, вечер у моря – своеобразная отдушина. Перед закатом в безветренную погоду море с его размытым горизонтом особенно привлекательно. Прибрежная гладь, вслед за уходящим солнцем, постепенно темнеет, завораживая своим ровным, глубоким дыханием, а воздух, уже не столь изнуряющий, как днем, насыщенный солоноватыми ароматами слабеющего бриза, прозрачен и ласково струится.
Предложение оказалось выверенным. Женщины безошибочно угадывают ахиллесову пяту мужчин и бьют по ней прицельно, без промаха. Точно также знают они, какую струнку задеть, чтобы вызвать в душе наибольший отзвук. Любитель плавания всегда готов окунуться в прохладу, испытать восторг от бархатного прикосновения морской волны и парения в состояние невесомости. Если же к непорочному плаванию добавятся "порочные" контактные шалости, то удовольствие превратится в счастье.
Упрашивать не пришлось, все так и случилось, неожиданно просто и естественно; парный заплыв и подводные непристойные прикосновения только усилили трепетное ощущение, преодолев последнюю ступень недомолвок. Через пару часов, без жеманства и ложного кокетства с ее стороны, они очутились в его городской квартире, заведомо подготовленной к такому обороту.
Чинно начатый вечер обещал превратиться в приглушенную идиллическую пастораль. Стол, красиво сервированный благодаря искусству Шейлы, вселял надежду на длительное романтическое застолье. Пузатые бокалы на высоких тонких ножках, на четверть заполненные вином, с нетерпением ждали своего участия в сближении рук, и первые же глотки традиционного французского напитка наполнили комнату грезами. Не хватало только бронзовых подсвечников викторианской эпохи и томно мерцающих свечей, но их почему-то не было… Хотя и без них все располагало к плавной церемониальной неспешности.
Увы, ужин был бесцеремонно прерван тактильной жаждой. Воздух, уплотненный эротическим инстинктом, незримо витал, разрастался и внезапно заполнил собой все свободное пространство, не оставив места чинности. Прикосновение губ лишь на время погасило первую волну страсти, остудив вожделение, но с еще большей силой накатилась вторая волна, утяжеленная прерывистым дыханием, а затем и третья – глубинная, заветная…
Вызревший плод требовал, чтобы его немедленно испробовали.
Страсть утолена была не сразу, порочные блуждания длились до тех пор, пока не наступило опустошение. Два переплетенных, бесстыдно обнаженных тела, лишившись сил земного притяжения, находясь в невесомости, пребывали в состоянии прострации. Их одинокий плот, покачиваясь на тихой волне, уплывал все дальше и дальше от берега, а вокруг был безбрежный морской простор и синь безоблачного неба.
Прерванный ужин так и не возобновился…
Не вспомнили о нем и позже, не до него было. Зато утро, завидев пару безмятежных, расслабленных комнатных обитателей, вспомнило про вечернее отрешение и стало настаивать на восполнении потерь. Чувственный пир, погасив полуденный жар, утолив жажду инстинктов, пробудил голос плоти. Тут-то голос напомнил о себе во всю мощь, прозвучав зычно и трубно. Ничего странного, чрево, на время отодвинутое прегрешением, теперь потребовало немедленного возмещения потерь.
Возмездие состоялось… Наконец, все части тела получили свое.
Лето, хоть и длинное, едва начавшись, пролетело как миг, за ним также быстро растаяли осенние деньки и наступила переменчивая, но бесснежная южная зима. Отношения складывались безоблачно, не по зимнему тепло; Шейла была счастлива, сияла, расточала комплименты, а когда представился удобный случай, не без основания осторожно пожурила его.
– Какой же вы все-таки сдержанный, "товарищ-майор", совсем не щедрый на нежные слова. Я понимаю, мужчина не должен быть слишком распахнутым, но так иногда хочется слышать слова признания и влечения.
– Ну, почему же… ты мне очень нравишься. Ты очень добрая, ласковая, заботливая, мне с тобой хорошо и комфортно.
– Ну и хитрец… Так и быть, не буду настаивать, не вымучивай из себя восторги, это я к слову сказала. Я все прекрасно понимаю и прощаю; ты сильно поглощен работой, а эта бездушная неоновая особа, "железная леди", – основная твоя страсть.
– Да, как-то так получается… – начал было он уклончиво, но она не дослушала, не дала сфальшивить.
– Возможно, возможно, допускаю, что так и есть. Охотно верю, но от этого не легче. Просто каждой нормальной женщине хочется слышать слова влюбленности.
– Ты права, литература и публицистика теперь самые важные части моей жизни. Это ведь не работа в обычном смысле – это мое внутреннее состояние; приходится наверстывать упущенное по молодости время… (В душе, конечно, поморщился от напыщенности и выспренности слов, но… так уж произнеслось, не взять же слова обратно) Нам ведь хорошо вместе, ну и слава Богу.
– Ладно, – сказала она, снисходительно улыбнувшись, – я буду терпеливо ждать, когда в тебе проснется лирическое начало.
Инцидент, едва начавшись, был быстро погашен, и жизнь вошла в свою привычную колею.
Приближалось календарное новогоднее празднество. Шейла, как бы между прочим, поинтересовалась где он собирается провести его.
– Как обычно, в кругу семьи племянницы, но без особой помпы. Так уж сложилось с момента моего возвращения – новогоднюю ночь встречаю у них, не буду менять традицию и на сей раз.
– Отлично, я тоже буду у себя, с семьей сына.
Уже загодя началась обычная предновогодняя суета, связанная с покупками, а вечером тридцать первого ажиотаж переместился в квартиру, с тем чтобы к моменту ритуального совмещения стрелок на циферблате стол был в полной готовности. Внешне все проходило по заведенным праздничным правилам, может, с чуть большей суматохой. И он старался соответствовать общей атмосфере, не выдавая внутреннего напряжения, хотя на самом деле, несмотря на кажущееся спокойствие, томился в ожидании вестей оттуда.
Звонок раздался когда стрелка подходила к половине двенадцатого.
– Боже мой, Милан, какой неожиданный сюрприз… Ты даже не представляешь какой фурор произвела на детей твоя огромная корзина с экзотическими фруктами, безалкогольным шампанским и арбузом. Мы только вышли из лифта, а она стоит у наших дверей, вся из себя такая летняя-летняя, маняще красивая и ароматно пахнущая, в ожидании запоздавших хозяев. Догадаться от кого подарок было совсем не трудно.
Ребята требуют твоего присутствия. Мы ждем тебя.
– Но…
– Никаких, "но"… Возражения не принимаются.
– Пойми, я ведь…
– Ну, пожалуйста…
– Ладно, сейчас подъеду.
Родные, с его же слов, уже знали об увлечении разведенной женщиной с детьми. Обсуждать это факт не имело смысла, да он бы и не позволил. Муж племянницы, знавший больше остальных и присутствовавший при телефонном разговоре, стал подтрунивать: "Друг мой, да ты, как мне кажется, выпал в осадок. Прям, отец большого семейства. Ладно, ладно не оправдывайся, надо так надо, куда ж теперь деваться… Лови свое счастье, но не гони лошадей. Не забудь передать привет новоявленным родственникам, и наши новогодние поздравления".
Перекресток
С легкой руки Шейлы, многокилометровая пешая прогулка вдоль береговой кромки стала практически ежедневной и доставляла ему удовольствие и невероятную эйфорию. Это неожиданное открытие стало прекрасным стимулом проветривания мозгов; после интенсивной ходьбы и теплого душа он чувствовал себя словно обновленным: легко и непринужденно воплощались задумки, рождались новые идеи.
Обычно дневная прогулка разбивала день на две неравные части: в первой половине дня он редактировал написанное накануне, уточняя фабулу, шлифуя детали и дополняя повествование; а во второй, – растянутой далеко за полночь, – продвигал текст новыми строчками, новыми эпизодами. Частично они складывались во время дневного променада; там же мысленно проговаривал словесную ткань, остальное рождалось в процессе работы.
Был один из редких декабрьских дней, когда море выглядело умиротворенным и задумчивым. День выдался на славу… Чуть сдвинутое с зенита солнце сверкало не по-зимнему ярко и ослепительно. Водная поверхность, словно рыбья чешуя, поблескивая мелкой дрожью, заставляла щурить глаза.
Море к началу зимы стало заметно прохладней, косяки мелюзги потянулись к шельфу, стали ближе подплывать к мелководью. Здесь много водорослей, планктона, подводных валунов, обвитых изумрудным мхом и больше прокорма. Утки-нырки, селезни и бакланы, расположившись на торчащих из воды скальных отрогах, внимательно следят за подводным миром. Их привлекают стайки мелких рыбешек. Завидев их, они резко ныряют и надолго скрываются под водой, вызывая сомнения, а были ли они на самом деле, не мираж ли это, не плод ли воображения.
Новый бульвар, протянувшийся вдоль Белого города, еще не обжит, не слишком ветвист, просторен и малолюден. Редкие встречные пары, медленно прогуливающиеся по набережной, с удивлением смотрят на быстрый спортивный шаг чужака. Мол, откуда взялся этот странный человек неизвестного происхождения, и куда так спешит в этот тихий солнечный день, располагающий к размеренности и неге.
Море почти недвижно. Полуденная рябь, хоть и слепит дрожащими серебряными блестками, но не раздражает. Легкое дуновение бодрящего ветерка со стороны берега снесло в море бесформенные радужные нефтяные пятна. С ними исчезли запахи, и ушла загадка. Поверхность, еще вчера покрытая тонкой цветной пленкой, выглядевшая, как абстрактная живописная картина, меняющая ежеминутно свою композицию, перестала быть таковой. Вместо нее – незамутненный прибрежный пейзаж, прозрачная толща воды, обнажившая водоросли, россыпь цветных камней и ракушек, песок охристых тонов, насыщенный влагой. И, как обычно, много разных морских пернатых, это их владение.
В эти счастливые минуты он распахнут и влюбчив, а природа отвечает ему взаимностью. То облако, завидев его, выбьется из своего привычного окружения, плавно наклонится, щекасто и белозубо улыбнется; то встречный пес, оставив своего хозяина, бросится к нему, широко оскалившись, радостно взвизгнет, плавно помахивая хвостом, лизнет пару раз прямо в губы, и стремглав помчится обратно; то голубь, млеющий от полуденного солнца, глянет свысока, прокурлычет недовольно, но простит, не слетит со своего места; то приливная волна, подгоняемая слабым ветром, завидев его, устыдится, замедлит свой бег и прикинется обратной волной, отливной. И представлялось в этот момент, что природа рада ему, что все это о нем, ну и от него встречно… Да так оно и было на самом деле. Эмпатия, в отличие от любви, бывает только взаимной…
Настойчивая трель глубоко запрятанного мобильного телефона нарушила умиротворенный настрой и вернула к бренной жизни.
– Привет, ты куда пропал? На городской не отвечаешь, на мобильном тебя нет, отозвался только с третьего раза.
– Да вот, как обычно, брожу вдоль набережной, немножко думаю о своем. Извини, не сразу расслышал твой звонок.
– Мы сегодня встречаемся, как договаривались?
– Да, конечно.
– А то, может, передумал…
– С чего ты взяла?
– Да так, кто вас теперешних поймет…
– Не обобщай, и не обобщаема будешь.
– Буду обобщать…
Это была она… Ее выразительную дикцию, низкий грудной тембр и задиристый тон он узнал бы из тысячи других. Бархатный, объемный, обволакивающий, напомнивший уже чуть забытый тамошний голос, оставшийся в той, прежней жизни. Та же уверенность в своей абсолютной правоте, та же убежденность и твердость интонации. Чувство было двоякое: отвратительно родное, дразнящее, влекущее и отталкивающее одновременно.
Нет, отринул от себя эту мысль.
Померещилось… С прошлым покончено, к нему не может быть возврата. А
похожесть, – ну мало ли в природе схожести. Все женщины похожи на женщин…
Большинство китайцев убеждено, что все европейцы на одно лицо.
И вновь Шейла
Прогулка по бульвару, как опьяняющая прелюдия, была струнной предтечей, приближая вечер к финальным бравурным аккордам. Игривое скерцо и заключительные пассажи, ко взаимному удовольствию звучали в квартире… Если вечер затягивался за полночь в связи с просмотром какого-нибудь увлекательного фильма или телевизионной передачи, то Шейла оставалась ночевать, а утром после завтрака спешила на работу. Если же день был не рабочий, то совместно проведенное время продлевалась еще почти на сутки.
Как-то раз, по случаю круглой даты, то ли шестьдесят седьмого, то ли семьдесят первого воскресенья со дня их знакомства, после изысканно сервированного и сытного ужина, изрядно затянувшегося застолья и заметного алкогольного дурмана, не в меру осмелевшая Шейла, полушутя, полусерьезно произнесла:
– Почему бы тебе не жениться, не обрести стабильность и предсказуемость в жизни? Что тебя останавливает? Мне просто интересно… обычное женское любопытно, не более того, мог бы ты, например, связать свою жизнь с такой чудесной женщиной как я?
– Видишь ли, милая, ты очень добрая и приятная женщина. Наверняка могла бы быть очень хорошей женой, но после развода со своей прежней, я наконец понял, что такое настоящая свобода. Только теперь обрел возможность, не оглядываясь по сторонам, делать что хочу, просыпаться когда хочу, и засыпать с кем хочу. Такая свобода оказалась чертовски привлекательной, и впредь не стану влезать в хомут, на котором начертано – "должен". Нет уж, не обижайся, но я больше не впрягусь в семейную упряжку.
– Я и не навязываюсь, а если даже предложишь, еще сто раз подумаю, нужен ли мне этот застегнутый на все пуговицы, занудный дядя, вечно занятый собой, из которого слова доброго не вытянешь. Меня и нынешние наши отношения вполне устраивают.
Она, конечно, лукавила, защищая свой внутренний мир, свои представления об отношениях правильных, если уж не идиллических, а эти – никак не соответствовали ее представлениям о добропорядочной семье, но хватало мудрости не разрушать зыбкое равновесие.
Караоке
Элина любила популярную музыку, знала слова многих песен и с удовольствием их напевала. У нее был красивый, бархатный голос и отменный слух. Если к этому добавить приличное владение английским, то не удивительно ее желание петь караоке под фонограммы мировых эстрадных звезд или вокальных групп.
Один из вечеров настояла провести в каком-нибудь кафе-караоке, коих расплодилось в городе не меряно много. Затея не казалась ему заманчивой, но как отказать очаровательной женщине в таком невинном желании. Почему-то вспомнился собственный перифраз монолога из давнишнего спектакля "Старшая сестра": "Любите ли вы музыку (там театр) так, как я люблю ее, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением…"
И тут же, в той же тональности, продолжил: "А вот и напрасно, страсть эта неуемная может завлечь вас в такую трясину, после которой, даже выбравшись на свет, еще долго будете отмываться, да не отмоетесь" Но это так, только в мыслях, а вслух произнес:
– Твое присутствие украсит любое мероприятие, даже караоке.
Подвальчик в центре города, в котором они очутились, был пышно и богато декорирован, что говорило о коммерческой успешности заведения. Здесь много чего было и мало чего не было… Но главным достоинством была, конечно, музыка: откровенная, сытая, оглушающая, или наоборот, плачущая и страдающая, но тоже во весь голос. Форсированные звуки заполняли собой все пространство без остатка, включая вестибюль и гардероб, подсобки и туалеты, бесцеремонно выползая на близлежащие улицы и переулки.
Это было непривычно, забавно, а на первых порах даже любопытно. Некоторое время можно было поглазеть, послушать, заложив уши ватой, но репертуар… репертуар не мог оставить равнодушным истинного ценителя городского фольклора. Мощный поток непрерывно перетекающих из одной в другую блатных, полублатных и зазывных песенок, от которых несло искренностью, тиной и пошлостью. Городской люд плясал и развлекался по полной программе, отрабатывая "уплоченное" увеселение. Но высшей точкой искусства было многоголосное пение. Караоке, как-никак.
Упитанные мужчины лет сорока-сорока пяти, сидевшие за соседним столиком, и подсевшие к ним пожилые проститутки задушевно голосили, срываясь на фальцеты, изрядно фальшивили, и это им превосходно удавалось. С противоположной стороны кампания обильных телом женщин бальзаковского возраста, пребывающих в заметном подпитии, старалась вовсю продемонстрировать свои недюжинные вокальные способности. Сопровождалось это коллективным плясом в центре зала. Народ был в восторге от возможности выплеска накопившихся чувств, разрядки избыточной энергии.
Веселье было в полном разгаре, время приближалось к полуночи, а он сидел, слегка ошарашенный мощным звуковым водопадом, озираясь вокруг и безмолвно вопрошая: а что, собственно, я здесь делаю, что ловлю в этой пенящейся, булькающей и дурно пахнущей трясине. Внезапно очнулся от наваждения, припомнил, что сюда его завлекла очаровательная подруга, любительница Бродского и Пастернака, которой очень нравится Цветаева.
В душе досадовал на себя. Возненавидел свою беспринципность и податливость. В бессильной злобе вспомнил жесткую поговорку: "Уши от мертвого осла ей нравятся…"
Кристина, между тем, вела себя вполне раскрепощенно: носилась с микрофоном в руках по залу, что-то напевала, отплясывала, кривлялась. Судя по всему, обстановка была знакома и привычна (?!)… Но в какой-то момент, преодолев шумы, бегающих зайчиков и слепящие светодиодные пучки, сон добрался до нее и скосил юное тельце барышни. Без тени сомнений, она легла на мягкое кожаное ложе дивана, положила голову ему на бедро вместо подушки, поджала под себя ноги и благополучно заснула.
К машине пришлось нести ее на руках, а разбудить толком удалось только у дома, да и то с превеликим трудом. Проснувшись, она стала настаивать на том, чтобы ее новый друг ночевал с ними, не подозревая, что это не прописано в сценарном сюжете мамы.
В свою очередь, Эля, как бы между прочим, бросила, видимо, в качестве вознаграждения:
– Ты хотел бы удочерить Кристину?..
– С чего это вдруг, в каком качестве, – спросил он, опешив от неожиданного предложения внезапно стать отцом.
– Ты же утверждаешь, что любишь меня, вот и докажи свою любовь джентльменским поступком, – парировала она, уверенная в своей безусловной правоте, – Мне хочется, чтобы у Кристины была благозвучная фамилия и отчество.
– Твое желание по-человечески понятно и вполне разумно, но любые вопросы можно обсуждать только после того, как прояснятся наши отношения. Не так ли ?..
– Нет, не так. И вообще, мне не нравится твой постоянный торг. Запомни, я не продаюсь.
– Ну да, естественно, "суверенитет не продается", пока не предложена приемлемая цена… – но это так, мысленно.
Любопытный словесный кульбит. Это особая женская ловкость обернуть свою слабость в силу, моральную уязвимость – в нравственный императив. А ведь это уже было в его жизни, эта формула "счастья в узде" однажды уже была испробована. Казалось бы, эта чаша испита до дна, ан нет, явилась – теперь в новом обличии…
– Надо же, так долго и упорно
грести, – подумал он, – чтобы вновь оказаться в родной гавани.
Кристина, как часть
сценария мамы
Родилась Элина в бедной бакинской семье, городской по формальному локусу, но провинциальной по сути. Социализм уже дышал на ладан, а жизнь на окраинах империи продолжала влачить свое жалкое существование, не отличаясь особым разнообразием. Подавляющее большинство семей жило убого, еле сводя концы с концами. Детство было серым и скудным. Отец ушел из дому, оставив мать с тремя детьми, когда девочке, младшему ребенку в семье, было всего пять лет. По словам Эли, он был мягкий и интеллигентный человек, а мать, которую она тоже очень любила, человек твердый и упрямый. Семья распалась, и жизнь, неустроенная при отце, после его ухода стала еще тяжелей. Мать, несчастная женщина, волевая, но издерганная обстоятельствами, с большим трудом зарабатывала на жизнь. Детей держала в ежовых рукавицах и попрекала за самые ничтожные промашки. Дети, в свою очередь, зная цену бедности, успешно учились и росли, стараясь не волновать мать по пустякам, но четко усвоили уроки детства, – чтобы выкарабкаться наверх (это жизненный приоритет), необходимо сильно постараться, а за удачу надо бороться любыми доступными средствами.
Элина выросла, окончила институт искусств, превратилась в яркую, общительную барышню, отчетливо выраженную невесту на выданье. Очевидно, что вокруг нее вертелось много поклонников, но все они были недостаточно… как бы поаккуратнее выразиться… платежеспособны.
Время, между тем, поджимало – после восемнадцати в этой социокультурной среде год за три отсчитывается. Нужно было срочно выходить замуж, чтобы соответствовать принятым правилам. И жених подвернулся весьма кстати: умный, образованный молодой человек из вполне благополучной семьи, пожалуй, даже богатой. Влюбиться в Элю было немудрено, учитывая внешнюю привлекательность и общительность девушки, оставались лишь ритуальные формальности, которым придавалось непомерно большое значение.
Все шло по накатанной дорожке, церемонии следовали одна за другой, в завершение которых состоялась традиционная свадьба. Родился мальчик-первенец, мечта традиционной азиатской семьи, предвестник счастливого продолжения рода. Казалось бы, обстоятельства счастливо сложились, все пойдет по накатанной мозаичной дорожке, но стыки не сходились, крошились, пазл оказался обманчивым.
Совместная жизнь продлилась недолго. Свекровь, главная жрица патриархальной семьи, быстро обнаружила в снохе массу недостатков (реальных и мнимых), заключила, что невестка-простолюдинка – не ровня ее прекрасному сыну, и заявляла об этом при каждом удобном случае. Но и сноха была не промах, себя в обиду не давала, всегда готова была отстоять свою правоту. К этому добавились внутренние трения супругов (в их числе и интимные). В результате, по обоюдному согласию, брак был расторгнут, а жизненная стратегия так и не реализована, точнее, отложена до лучших времен.
Эти времена не заставили себя долго ждать. Через некоторое время в поле зрения появился удивительно галантный ухажер, к тому же иностранец. Молодой человек спортивного телосложения, он же африканец, он же марокканец, он же "крутой" бизнесмен, так представлялся этот обаятельный парень, эдакий голливудский Уилл Смит. Сполз с экрана, чтобы осчастливить бакинскую девушку. Не больше и не меньше… И это было очень красиво.
Ну как не поддаться таким чарам, такой пленительной магии?! Перспектива выйти замуж за богатого иностранца, жить в загородном ранчо на берегу океана под сенью пальм и утереть всем нос, выглядела очень заманчиво. Она безоглядно бросилась навстречу долгожданному счастью, кинулась в объятья розовой мечты.
Мятежный корабль отправился к призрачным лазурным берегам, к далекому архипелагу в океане, где круглый год светит солнце, струится ласковый морской бриз, тело нежится в тени раскидистых пальм, а роскошные мулатки бесплатно разносят шоколадные батончики с мякотью кокоса. Баунти, однако…
Красавчик оказался обычным ловеласом… Как всякому темпераментному молодому человеку, ему требовалось убаюкивать свои гормоны, а тут подоспела и лань черноокая. Красивая, образованная аборигенка, прекрасно владеющая английским, была как раз тем сладостным манком, на который был нацелен прохвост.
Но это выяснилось потом, а сейчас была сказочная, волшебная пора в ее жизни: он одаривал возлюбленную цветами, голливудской улыбкой и поцелуями, но как только замаячило появление дитя, герой-любовник вынужден был "на время" смотаться в командировку по делам бизнеса. Перед отъездом обещал быть примерным отцом и верным мужем, помогать ребенку материально и вообще ежедневно молиться о благополучии своей бакинской пассии. По словам Элины, он как-то прислал дочери посылку – коробку тряпок, но на мобильные контакты выходил с трудом. Влюбленная мечтательница бросилась за ним заграницу, отыскала где-то то ли в Дубае, то ли в Мумбае, да и какое это имеет значение, главное настигла и получила заверения: как только "Уилл" устроится и разбогатеет, то обязательно заберет их к себе.
И опять почему-то вспомнились уши почившего осла…
Кристине исполнилось пять лет, своего отца она так и не видела, унаследовав от него нездешний облик и черты характера: цепкость, настырность, волю и капризность. Впрочем, настырность и капризность девочки, скорее всего, слияние двух нехилых родительских начал.
Тем временем, отношения с Элиной постепенно ухудшались: плавно, поэтапно, но неуклонно (step by step). Похоже, это был неотъемлемый элемент ее внутренней гармонии, своеобразного душевного равновесия. Она постоянно находила поводы для обид и ссор. Периоды примирения и конфликты чередовались с завидной последовательностью, только пропорции менялись в пользу первых.
Милан опять пытался найти
оправдание происходящему. Предполагал, что это обычная притирка двух людей с
разным прошлым, с разными представлениями о границах возможного и дозволенного,
но предательский внутренний голос нашептывал, – отойди, это не твое, это
наследие иной культуры. По здравом рассуждении, вероятно
так оно и было, но это когда включено рацио. Психологам, да и не только им,
давно известно, когда "сиреневый туман" застилает глаза, голос разума
крепко спит.
Трещина…
Органическая жизнь невозможна без любви. Без орошения трава жухнет, без опыления цветок чахнет. "С добрым утром", слышите вы, проснувшись, а глубинным эхом прочитываете: "Я люблю тебя, я люблю тебя". Вас оросила любовь, она напомнила о себе живительной влагой. Чего не скажешь про умиротворяющее "Спокойной ночи". Это не про любовь, это про милосердие. Помните, как у Шелли: "… ведь если б ночь была добра, со мной бы ты не расставалась…"
Шейла не могла знать о существовании Элины, он тщательно оберегал ее от излишних знаний. Ему всегда удавалось вовремя развести мосты. Казалось, да что там казалось, он был убежден, что находится вне всяких подозрений. Но у женщин – своя особая локационная система, свои специфические источники ощущений, о которых мужчины очень часто не догадываются. Однажды, ни с того ни с сего, вдруг спросила:
– Скажи, только честно, у тебя кроме меня кто-то еще есть?
– Нет, с чего ты взяла, – ответил без паузы, на голубом глазу.
– Ты сам говорил и не раз о своих знакомых дамах. А когда их много, то среди них всегда отыщется та, которая больше, чем просто знакомая. Это ж простая арифметика, тут даже высшая математика не нужна.
– Ну, это абстрактная теория вероятности, – произнес он… а в душе, – ни фига себе женская логика, а ведь права.
– Может и теория, – возразила она, – но многократно подтвержденная. Сколько книг этому посвящено, сколько романов написано, сколько песен сложено. И не счесть…
К чему я спрашиваю? А вот к чему… если у тебя появится другая женщина, скажи мне, и я уйду. У меня нет никаких прав на тебя, я не стану устраивать скандалов и сцен ревности.
Лишний раз пришлось убедиться в благоразумии Шейлы, а уж в сравнении с Элиной – так просто кладезь мудрости.
А на другом фланге, увы, все не слава богу… то жарко, то холодно. Элина, то приближала его к себе, и казалось, вот-вот шлюзы разойдутся и, наконец, она станет его женщиной, а потом также внезапно бунтовала, отдаляла, а повод всегда находился.
Так не могло долго продолжаться, и в какой-то момент Милан решил – пора… пора уже "заложить ставни" в мифическом замке – олицетворяющем якобы любовь. Может, не забивать гвоздями наглухо, но и не исправлять кособокое, не подкрашивать облупившееся… Просто заложить и все. Хватит, – наигрался. Она не моя, говорил он себе… Не всякий крутой склон бывает покорен, не всякий эдельвейс доступен, а дикие полевые цветы, лишившись родной почвы, даже в хрустальной вазе быстро чахнут.
Однако страстное желание овладеть
этой задиристой, необузданной гурией все еще разжигало в нем азарт охотника,
превышая всякие разумные доводы.
Раскол
Лето здесь наступает внезапно, не по календарю, а по своей прихоти. Оно южное, темпераментное – врывается в весну, когда вздумается и вмиг сметает эфемеры своим жаром. Во второй половине мая, как всегда, к всеобщей радости, начинается плавательный сезон. Друзья и товарищи, знакомые и родственники, почитатели моря и прохладной воды, а также знакомые знакомых, завсегдатаи больших кампаний и любители вместительного кроссовера, немедленно взяли его на абордаж. И закрутился, завертелся бесшабашный пляжный сезон с разнообразием соблазнительных, обнаженных прелестей. Было не до слез по "утраченным грезам".
Так бы и продолжалась эта беззаботная полоса жизни до середины сентября, а то и дольше, но где-то в июне Элина вновь напомнила о себе. Это было неожиданно, звонок застал врасплох. Хотя большая часть "окон в замке" вроде была законопачена, но что-то внутри него, в подреберье, непроизвольно екнуло.
– Привет… Как ты там поживаешь ? Не скучаешь ?
– Вроде все нормально, спасибо за вашу тревогу о нас. Приятно, что помните о нашем существовании.
– Пожалуйста, не дуйся, так уж сложились обстоятельства… Я бы не стала тебя беспокоить, но у Кристины, видимо, бронхит, и мы никак не можем с ним справиться. У тебя есть знакомый врач-педиатр или отоларинголог?
– Вообще-то я вроде по части болезней человеческой души, но раз ты просишь, я попытаюсь выяснить. Как только что-то разузнаю, сейчас же перезвоню…
К счастью (или несчастью), в его окружении было много знакомых-медиков, опытный детский врач был быстро найден, оповещен о болезни, и на следующий день назначил прием.
– Значит так, – отчеканил он отчужденно, чтобы скрыть эмоции, – завтра к девяти будьте готовы, я заеду за вами.
– Ой, спасибо, мой дорогой… Ты очень хороший, добрый, настоящий товарищ.
– Я все понял… постарайтесь спуститься вовремя, без задержек, врач это не я …
Утром заехал за мамочкой с дочкой, членами своей несуществующей семьи, и в оговоренное время вместе с ними оказался в платной поликлинике.
Пока медсестра, доложив доктору, оформляла все положенные бумаги и счета, он сидел рядом с опечаленной мамашей, ощущал ее теплое поверхностное дыхание, слабый аромат парфюма, успокаивал, как мог, держа в своей руке ее безвольную кисть и периодически прикасался губами к восхитительно красивым тонким пальцам. Печаль очень шла Элине, выявляя оттенки прекрасного профиля. Грусть смягчила ее, сделала необычно податливой ласке. Ему очень хотелось в это верить… Впрочем, возможно, это была всего лишь удачно исполненная роль слабой, ранимой барышни, снисходительной по случаю.
Верный диагноз, необходимые лекарства, процедуры и прочие профилактические домашние задания за пару недель справились с болезнью. Кристина была в полном порядке, неуемный чертенок вновь вселился в нее, а от матери в качестве вознаграждения ему досталось несколько лестных эпитетов и даже парочка жарких поцелуев… в щеку.
Жизнь опять окрасилась неоправданными ожиданиями. Возобновились выходы в люди. Иногда, как ни странно, даже к очагам высокой культуры, но чаще, обойдя стороной большое искусство, – к популярным развлечениям. К общей радости, пища для души запросто подменялась пищей для желудка, а воздушные купольные сооружения – заведениями приземленными, дурманящими воображение, наполненными ароматами, радующими эстетику поджелудочной железы. Здесь с удовольствием гасились голод и жажда, и набирались необходимые калории.
Казалось бы, подтверждается старая истина, что путь к сердцу лежит через желудок (правда, поговорка про мужчин, но и так сойдет), и наступила пора долгожданного счастья. Чтобы лишний раз не травмировать Элину, старался не задевать раны в ее душе, тщательно обходил все конфликтные темы. Старался не настаивать на своих собственных хотелках. На некоторое время удавалось, балансируя между Сциллой и Харибдой, сохранять радужную полосу неприкосновенной, однако и эта веревочка, сколько б ни вилась, пришла к своему концу.
Дружба дружбой, а сердце, как говорится, не тронь. Несколько неосторожных попыток притянуть Элину к себе обнять и поцеловать, не говоря о последующих шагах – естественное мужское проявление обожания и влечения – заканчивались нескрываемым протестом.
– Не хватай меня, да еще так сильно. Ты делаешь мне больно… Какой же ты цепкий, однако…
– Какой уж есть, других особей у нас для вас нет.
Краткая словесная перебранка, следовавшая за этим, напоминала разговор глухого со слепым, а в конечном счете, лишь увеличивала отчуждение.
– Я не понимаю, чего ты добиваешься, – говорил он, еле сдерживая раздражение, – неужели не ясно, мне нужна ты, и только ты. Как женщина… Слышишь, как женщина, а не как наседка. Ты ведь не мать Тереза, не Мария Кюри-Склодовская и даже не Маргарет Тэтчер, прости Господи.
– Пошло и не смешно… К тому же не тобой первым сказано. Ты хочешь взять меня насилием, тебя это устраивает? Но я так не могу, я не готова к такой близости. Мне нужно время, чтобы убедиться в серьезности наших отношений. Это у вас, мужчин, все просто. Вы по природе самцы, у вас одно на уме… Со мной так не получится, не надейся.
– Что ж, догадываюсь… не дурак. Но и ты запомни, не всякая рыба, попавшаяся на крючок, оказывается в садке. Некоторые из них, сорвав губу, уплывают восвояси, надолго сохраняя в себе фантомную боль.
– Надо же, сколько пафоса накопилось у господина писателя.
– Знаешь, ты кто ?..
– Кто ?..
– …… – ???
Кто есть эта самая "Ты", он толком и сам не знал. То ли обыкновенная стерва, то ли романтическая идиотка, то ли подранок… Но чувствовал – существо колючее, ядовитое, ранящее… да и само больное, ранимое…
Два монолога, два взаимных обвинения, как две летящие встречно стрелы, никогда не бывают услышаны, они не могут быть адекватно истолкованы. Оставался последний, но самый убедительный довод, хлопнуть дверью и уйти. Возможно, единственный здравый аргумент, превращающий перепалку в многоточие.
Но таким образом осуществляется спасительная защита только своего эго, а как быть с человеком, перед которым захлопнулась дверь, оставив наедине с проблемами, опутавшими его. Он ведь огрызается от того, что не видит выхода из ситуации, в которой находится. Во всем видит подвох, угрозу своему шаткому равновесию. А если проблемы терзающей его душу непреодолимы, если ноша неподъемна… Тогда как – ?.. Должны ли мы быть в ответе за то, что не протянули вовремя руку, сомневаясь в том, что жест будет адекватно воспринят? Или это только оправдание собственной трусости, нежелание взвалить на себя тяжесть ответственности.
Вразумительного ответа у него не было. Все время находится в состоянии "не мира, не войны", не хотелось, а отстранившись, решил, что избавился от теребящей его изнурительной лихорадки.
Дни и ночи опять потекли размеренно, спокойно и предсказуемо. Шейла по-прежнему любила его, заботилась, вникала в детали повседневной жизни. Постоянно интересовалась, что поел, что попил, вовремя ли почистил уши, не забыл ли про последовательность работы и отдыха… Он по-прежнему ценил ее доброжелательность, с благодарностью принимал ее заботу, но жил с занозой в душе…
Однажды звонок оповещения мессенджера раздался как раз тогда, когда Шейла, нависнув над ним и заглядывая через плечо в компьютер, пыталась уследить за бегущей строкой на мониторе.
Это, конечно, она… Она умеет выбрать время. Доморощенный экстрасенс умудряется всплыть на поверхность в самый гремучий для конфликта момент.
– Шейла, будь добра, организуй, пожалуйста, чайку, что-то в горле пересохло (чтобы хоть как-то отодвинуть ее от экрана).
– Нет проблем, дорогой, сейчас все организую.
В мессенджере, спотыкаясь о собственную злость, с пропусками гласных и ошибками в орфографии побежали до боли знакомые слова:
– Я пятый час пытаюсь пробиться к тебе, а ты упорно не отвечаешь на мои вызовы. Где ты? Кем так "занят", что не можешь оторваться…
– Я не могу сейчас говорить, у меня гости.
– Гости или гостья…
– Это не имеет значения, какие проблемы.
– Как это не имеет значения – ?!.. Ты клянешься, что любишь меня, а вокруг тебя крутятся какие-то девки, и это не имеет значения…
– Послушай, Эля, ты же не за этим рвалась в личку, чтобы устраивать сцену ревности? Что ты хотела спросить – ?
Наяву из "kitchen open":
– Дорогой, кто это так настойчиво тебя домогается?
– Да так, знакомый…
– Знакомый или знакомая – ?!
– Знакомая… Знакомая мелодия… Привычная… Уже много раз отыгранная, но она вновь и вновь настойчиво повторяется.
Тут же, параллельно, отстукивая на клавиатуре:
– Так, что ты хотела спросить, какие опять проблемы?
– Уже никаких… Мне все ясно с тобой. Ничего от тебя не нужно. Ты просто кобель. Я тебя ненавижу. Сгинь, исчезни из моей жизни. Забудь и больше никогда не звони.
И опять из кухонных глубин размеренное, умиротворяющее:
– Чай уже на столе, я жду тебя, он стынет. С чем ты будешь пить с конфетами или с вареньем?
– Хорошо бы с цианистым калием, но и конфеты сойдут. Извини, это такая дурацкая шутка.
– Я так и поняла…
Неприкаянный челн наш плывет по волнам невидимого времени, не ведая, где начало, а где конец, где свобода и воля, а где смятение и обреченность. Так и живем по прихоти обманчивого ветра, к чему-то приплываем, причаливаем, пока внезапный порыв не столкнет нас с земной твердью, людской непримиримостью. А столкнувшись, отвергаем, отрекаемся, оберегая уязвленное самолюбие. Потом шарахаемся к иному, противоположному, надеясь обмануть судьбу.
Не всем это удается…