А.Кабанов. «На языке врага»
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2017
Александр Кабанов. На языке врага. — Харьков: Фолио, 2017. — 282 с. —
(Сафари)
Новая,
одиннадцатая книга Александра Кабанова вышла в харьковском издательстве
«Фолио». Это же издательство выпускало другие книги Кабанова: «Весь» в 2008
году, «Happy бездна to you» в 2011 году, «Волхвы в планетарии» в 2014 году.
Как гласит
аннотация, сегодняшний сборник составили стихи, написанные поэтом в 2014—2017
годах, а также избранные тексты из книги «Волхвы в планетарии».
Название новинки
на первый взгляд выглядит демаршем. Или политическим высказыванием. «На языке
врага: стихи о войне и мире» — куда, казалось бы, яснее и страшнее?..
Тезисы о
вражеской речи, о войне и противостоянии находят объяснение во втором же
стихотворении в книге, включенном в блок с совсем уже газетным заголовком
«Выход из котла» (Дебальцевского или адского,
читателю предложено решить самостоятельно):
Снилось
мне, что я умру,
умер
я и мне приснилось:
кто-то
плачет на ветру,
чьё-то
сердце притомилось.
Кто-то
спутал берега,
как
прогнившие мотузки:
изучай
язык врага —
научись
молчать по-русски.
(…)
Иловайская
дуга,
память
с видом на руину:
жил
— на языке врага,
умирал
— за Украину.
Однако прежде
чем открыть собственно стихи, внимательный читатель не сможет миновать эпиграф
— а он стоит прямо под «Выходом из котла»: «Язык не виноват. Всегда виноваты
люди».
Аннотация
называет эти слова ключевым смыслообразующим тезисом
новой книги поэта.
Эпиграф
предупреждает: нельзя читать стихи Кабанова так же «прямо», как читают
передовицу либо интернет-известия.
Поэзию не воспринимают одномерно. Впрочем, как и язык. Он, действительно, не
виноват, что одни и те же буквы используются для написания пропагандистских
воззваний, сводок боевых действий, признаний в любви и стихов.
Структура книги
непроста: в ней два объемных раздела, включающих еще по одному циклу стихов.
Итого четыре блока; всем им даны названия. Первый раздел «Выход из котла»
содержит несколько десятков стихотворений «Из цикла "Русско-украинская
война"». Второй, «Стихи разных лет», вмещает обширную подборку «Из цикла
"Приборы бытия"». Иными словами, сборник условно поделен на «войну» и
«мир». От души отлегло: мира количественно больше.
Первая часть
книги, осененная горячим, болевым названием и знаковым эпиграфом, рассказывает,
как люди провинились перед языком (да и друг перед другом).
Вдоль
насыпи — тепло и сухо,
вдыхая
воздух, как пластид, —
ползёт
отрезанное ухо,
дырявой
мочкою свистит.
Ползёт
сквозь шишел через мышел,
видать
— на исповедь, к врачу:
нет,
это — нас Луганск услышал,
нет,
это — нас Донецк почув.
Война
предпочитает гречку,
набор
изделий макаронных:
как
сытые собаки в течку —
слипаются
глаза влюблённых.
(…)
хозяин
дома — бывший плотник,
Господь
похож на чёрный ящик,
а
мир — подбитый беспилотник.
Нас
кто-то отловил и запер,
прошла
мечта, осталась мрія,
и
этот плотник нынче — снайпер,
и
с ним жена его — Мария.
…Там
опять говорит и показывает Христос:
о
любви и мире, всеобщей любви и мире,
как
привел к терриконам заблудших овец и коз,
как,
вначале, враги — мочили его в сортире,
а
затем, глупцы — распяли в прямом эфире,
и
теперь, по скайпу, ты можешь задать вопрос.
Современные
стихи Кабанова — горькие хроники существования человека, мир которого рухнул,
жизнь дала трещину, а привычные идеалы, так называемые вечные ценности,
девальвировались на глазах. Единст-венная
«вечная ценность», если допустимо такое толкование, от которой человечество не
отказывается, увы, никогда, — это война:
Мы
— одни, и мы — запрещены,
смазанные кровью и виною,
все
мы вышли — из одной войны,
и
уйдём с последнею войною.
Это
— пост в фейсбуке, а это блокпост —
на востоке,
наши
потери: пять забаненных, шесть
«двухсотых»…
(…)
Да
пребудут благословенны: её маечка
от лакосты,
скоростной
вай-фай, ваши лайки и перепосты,
ведь
герои не умирают, не умирают герои,
это
— первый блокпост у стен осаждённой
Трои.
В
трагическом видЕнии Кабанова «блокпост на востоке»
становится блокпостом Троянской войны. А ведь война — не единственное,
чем люди уничтожают друг друга. Они придумали и голод («Хлеб наш насущный даждь нам днесь, / Господи, постоянно хочется
есть, / хорошо, что прячешься, и поэтому невредим…»), и концлагеря (им
посвящено стихотворение «№10101968», недлинное, трехчастное, концентрированная
поэма), и прочие «апокалипсические забавы» (определение из стихотворения «Бэтмен Сагайдачный»).
Трагическое
мироощущение — не сиюми-нутное,
навеянное «своеобразием текущего момента» впечатление поэта. Восемь лет назад
были написаны строки:
От
того и паршиво, что вокруг нажива,
лишь
в деревне — тишь да самогон в бокале,
иногда
меня окликают точильщик Шива
и
его жена — смертоносная Кали…
Стихотворение с
участием Шивы и Кали — индуистских божеств, означающих разрушительное начало
мира, — озаглавлено «Острое». «Острота» мира для Кабанова состоит в том, что он
в любой момент может смениться бойней, а человек в нем обречен «если что и
вынести, то вслепую /– эту речь несвязную, боль тупую». Повторюсь, так автор
писал в благополучном, глядя из дня нынешнего, 2009 году.
Но это не первый
случай, когда стихотворец, рожденный в Херсоне, живущий в Киеве, считающийся,
по утверждению «Википедии», «украинским русскоязычным
поэтом», как говорится, накаркал. В интервью, данном
весной 2016 года Кабановым 112-му украинскому телеканалу, поэт отвечает
журналистке на вопрос, чем был для него предшествующий период: «Годы были —
ожиданием катастроф. Как раз начал писаться в 2011—2012 гг. цикл стихов
«Русско-украинская война» (!). На резонный вопрос телеведущей о предчувствии
Кабанов формулирует: «Когда долго занимаешься чем-то, то это не пророчество, а
ощущение беды, которая надвигается. Эту беду можно каким-то образом выговорить
и замолить (вдруг все будет нормально?)…» Но удается ли поэту замолить беду? Не
признается ли он в собственном бессилии, написав в отчаянии:
…я
понимал, что люди — спасены,
но
кто тебе сказал, что их простили?
В
процитированном интервью ведущая прощается с аудиторией словами: «Сегодня мы
были с Сашей Кабановым, человеком, который пишет прекрасные стихи». Это самая
справедливая и, пожалуй, единственно возможная характеристика нашего героя,
абстрагированная от политики во имя искусства и данная в настоящем протяженном
времени. Он не оставляет поэзии, несмотря ни на какие внешние бесчеловечные
обстоятельства. Значит, не оставляет и попыток добиться для людей спасения и
прощения.
Потому,
вероятно, цикл со «скандальным» названием поразительно разнороден по тематике.
То он поворачивается к читателю реалиями неспокойной поры — Ангелой
(Меркель, разумеется), Обамой,
полковником АНБ, пограничниками-первопроходцами, запахом раскаленного металла в
ночном воздухе, противогазом, бластером, блиндажом. А то — интонациями
раздумчиво-удрученными, если не скорбными:
Степь
горит, ночной огонь кудрявится,
дождь,
вслепую, зашивает рот,
кто-то
обязательно появится:
Нобеля
получит и умрёт.
Вспыхнет
над славянами и готтами
древняя
сверхновая звезда,
жизнь
полна любовью и пустотами,
и
бесплатной смертью навсегда.
(…)
Холодок
мерцающего лезвия,
степь
горит, незнамо отчего,
русский
бог, как русская поэзия:
вот
он — есть, а вот и нет — его.
Если и
воспринимать книгу «На языке врага» как демарш, то не одной воюющей стороны
против другой, а музы, умоляющей пушки замолчать. В этом, по моему убеждению, и
состоит гуманистический пафос выхода сегодня в украинском издательстве
толстенной (почти 300 страниц!) книги Кабанова на русском — языке не врага, а
Пушкина (он активно присутствует на страницах книги, порой в контексте
саркастическом, но автор неизменно демонстрирует ему уважение). Сборник — не
что иное, как многолистное заклинание.
Во
второй раздел книги, бесхитростно окрещенный «Стихи разных лет», включены,
кажется, все тексты Кабанова, вошедшие в литературный оборот в «нулевые» и
«десятые».
Некоторые из них уже правомерно называть хрестоматийными. Например,
знаменитое «Отъезжающим», относящееся к началу «нулевых», к той поре, когда
Александр Кабанов считался «сетевым» поэтом. На одном из фестивалей
сетевой поэзии в Подмосковье и состоялось наше знакомство с ним, и именно этот
завораживающий речитатив начитывал мне автор на диктофон — приятно вспомнить!
Пусть
охрипший трамвайчик на винт намотает
судьбу,
Путь
бутылочный мальчик сыграет «про ящик»
в
трубу!
Победили:
ни зло, ни добро, ни любовь,
ни
стихи.
Просто
— время пришло, и Господь —
отпускает
грехи.
Чтоб
и далее плыть, на особенный свет вдалеке,
В
одиночестве стыть, но теперь налегке, налегке.
Ускользая
в зарю, до зарезу не зная о чём
Я
тебе говорю, для чего укрываю плащом?
В 2005 году —
том же, когда я брала у Кабанова интервью со стихами — у него в
Санкт-Петербурге вышла книга стихов «Крысолов» с послесловием Бахыта Кенжеева. Кенжеев уделил много внимания феномену «сетевого
творчества», бывшему в те годы одним из жупелов для культурной среды: «Едва ли
не самая горячая тема сегодняшних литературных дискуссий — сетевое творчество.
…Профессиональное творчество, которое тоже появляется в Сети, тонет в море
претенциозной и самодовольной чуши. Впрочем, эта чушь обильно печатается и на
бумаге…» Но начав за упокой, Кенжеев закончил победительно
за здравие: «Тем отраднее всякий редкий раз, когда убеждаешься, что поэзия не
умирает, что появляются новые замечательные имена — немногочисленные, как и
полагается в нашем неторопливом Божьем мире. Одно из первых мест в этом ряду,
несомненно, занимает Александр Кабанов». И предложил чеканное объяснение
уникальности кабановской поэтики: «Его стихи
энергичны. Современны. Благодарно опираются на наследие классиков. Смиренны и в то же время задиристы. И — на удивление пронзительны».
«Поэт идет от звука,
покоряясь ему, доверяя стихии языка, и столкновение фонем рождает порой самые
неожиданные смыслы и ассоциации. ...виртуозная
звукопись Кабанова заставляет внимать ей с восхищением. Традиционная для лирика
тема любви звучит у него чрезвычайно остро и тоже зачастую рискованно», —
вторил Кенжееву Александр Житинский
в отзыве на «Крысолова».
Может, и не было
бы смысла вспоминать сейчас «дела давно минувших дней» — но все те оценки до
сих пор актуальны. Выбранный Кабановым дискурс мало
изменился, виртуозная звукопись осталась при нем: «Был четверг от слова
"четвертовать"», «оказалось: Дзержинский — прав и Бжезинский — прав»,
«Хан Гирей любил снегирей, окружённый тройным эскортом, / хан Гирей — гиревым
занимался спортом».
Высший пилотаж —
когда звукопись смыкается с опорой на классику:
Смотри,
через плечо, на эти рельсы:
как
пальмовое масло пролилось,
и
Аннушку Каренину — карельцы
ведут
к путям, промасленным насквозь.
Энергичность
сменилась страстностью. А современность и пронзительность кабановской
лирики в доказательствах не нуждается.
Не утратила
своевременности еще одна оценка, данная Алексеем Ивантером
в предисловии к большой публикации стихов Кабанова на сайте «Русский переплёт»
ещё в 2003 году: «Александр Кабанов — поэт страстный и словосольный».
Неологизм Ивантера относится, вероятно, к «соленым»
словечкам в творчестве Кабанова. Они никуда не делись, а в стихах последних лет
их, может быть, даже прибавилось, что объяснимо. Для Ивантера
это — язык протеста, но с важной оговоркой: «…протест Кабанова — не гражданский
и даже не личностный, а чисто-конкретно эстетический».
И это справедливо: может ли муза, старающаяся заставить пушки себя услышать,
прибегать к нежному лепету?..
Возможно,
сохранение своего поэтического «я» — это следствие того, что в русскую поэзию
Кабанов пришел взрослым человеком и состоявшимся автором, твердо знающим, что
он хочет сказать — и как хочет сказать. А возможно, в выбранной поэтом
конфронтации с пушками особое значение имеют аллюзии к классике, центоны и сознательное, резкое нарушение норм приличий —
опять же, дабы заметили. Так он говорит почти тридцать лет, но слышат ли его?
Как
запретные книги на площади
нас
сжигают к исходу дня,
и
приходят собаки и лошади,
чтоб
погреться возле огня.
Нас
листает костёр неистово,
пепел
носится вороньём,
слово
— это уже не истина,
это
слабое эхо её.
(…)
Нас
сжигают, как бесполезные
на
сегодняшний день стихи,
но
бессильны крюки железные,
не
нащупавшие трухи.
(…)
Наши
буковки в землю зяблую
сеет
ветер, но это он —
расшатал,
от безделья, яблоню,
под
которой дремал Ньютон.
Ересь
— это страницы чистые
вкровьиздатовских тонких книг,
сеет
ветер — взойдет не истина,
а
всего лишь правда, на миг.
Не правда ли,
звучит «на злобу дня»?.. А сказано в 1991 году.
Ряд стихов в
книге «На языке врага» автором датирован, другие намеренно оставлены вне
хронологии. Но по стилистике, образности, поэтическим приемам, а тем паче по
настроению читатель их датировать не сможет. Иронический взгляд на вещи,
разумеется, маскирующий разрывающееся от горя сердце и готовые хлынуть слезы,
присущ Кабанову издавна. Для поэта он — естественное состояние души, как ещё в
2007 году было сказано и повторено в новой книге:
Жил
да был человек настоящий,
если
хочешь, о нем напиши:
он
бродил с головнею горящей,
спотыкаясь
в потёмках души.
(…)
Будет
биться на счастье посуда,
и
на полке дремать Геродот,
Даже
родина будет, покуда —
Человек
с головнёю бредёт.
Человек с
горящей головней — не таков ли извечный, незыблемый поэтический символ и месседж Александра Кабанова?..