Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2017
Золотарёв Сергей Феликсович — поэт. Родился в 1973 году. Окончил Государственную академию управления им. С.Орджоникидзе. Автор книги стихов «Яйцо» (М., 2000). В «ДН» публикуется впервые. Живет в г. Жуковском.
* * *
Планировка пространства —
вот и всё, что привнёс человек
в дикий сад померанца:
строй тонический — в бронзовый век.
Где любовь — этот нерегулярный
редкий самодовлеющий стих —
оставляет на площади парный
след один на двоих.
Небо
Погружённое в аорту,
вытесняет из глубин
подсознанья воздух спёртый
гонит в кровь гемоглобин.
Предлагает помириться,
повиниться, поманить,
нанизать две мёртвых птицы
на одну живую нить.
Только клетка разделиться
не умеет до конца:
шаг деленья — единица
измерения рубца.
* * *
Непротивление (кажется, это закон)
злу — объясняет особую выпуклость истин.
Время пришло — добавлять побелевшие кисти
рук, надавивших на листья окон,
в свой лексикон.
* * *
Когда я работал в котельной
и бронхами пыль осаждал,
одной только жизнью бесцельной
отапливал целый квартал.
Природному газу соперник
неверный искусственный свет
глаза набивал, как наперник,
в течение нескольких лет.
Пока не набил под завязку.
И этот (не пух, не пыльцу)
я перегружал на коляску
и вёз к огневому кольцу,
где вновь понимал: чем скорее
растрачу своё вещество,
тем больше уйдёт в батареи
горячего тела его.
* * *
Дождь наследует землю в свидетельство
вековой непричастности к ней,
он вселяется в бурную деятельность,
как в библейское стадо свиней.
И с обрыва бросается в суетность,
чтоб добраться до берега вплавь,
разбиваясь о наше безумие,
водохлёбную бездну и хлябь.
Поутру его злые чехольчики
для ношения острой воды
в ножны голени вложат оскольчатый
перелом, заметая следы.
* * *
Майской ночи южный склон.
Муравейник. Вавилон.
Тот, кто думает о ближнем,
дальним светом ослеплен.
Шмель сливается в цветок,
засоряя водосток.
Липа втягивает листья,
словно кошка — коготок.
Завывают комары,
выпив собственной икры.
В подворотне делят мойры
предрассветные миры.
Ты заснула между мной
и поверхностью земной,
но боюсь, меж тем и этим
тьмы засветим перегной.
Утром выгонит пастух
исповедаться на дух,
чтобы ты вдыхала воздух
безо всяких цокотух.
* * *
Ты в монастыре играешь в салки
с пескарями в образе русалки.
Несмотря на прошлое мирское,
трудно быть владычицей морскою
на реке с тисненьем деревенской
жизни монастырской толгской женской.
Трудно после полдничной ловитвы
про себя затверживать молитвы,
где с иконы, разъедая пластик,
смотрит золотистый головастик,
а в его усидчивой улыбке
полыхают съеденные рыбки.
* * *
Мой кузнечик ангелоподобный,
мой сверчок, за печкой поскрипи —
приведи мне перечень подробный
кораблей, сорвавшихся с цепи.
Мне всего лишь знать, где якорь брошен.
Я б стоянки временной очаг
до жемчужных коренных горошин
раскопал на шельфовых плечах.
Кораблям бы разрешил по трое
собираться, добывать треску,
и бороться с течью геморроя,
продирая днищем по песку.
* * *
Снежинка, подведённая углём
ночного неба — обведённый мелом
отсутствующий взгляд твой в опустелом
пространстве, где лежали мы рублём
на месте преступления — убиты,
расхищены? Есть точка, силуэт
которой нашей верою пропитан…
мотив отсутствует и доказательств нет.