Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2017
Елена Девос.
Уроки русского: Повесть. — М.: РИПОЛ классик, 2016.
На
самом деле каждый мечтает написать книжку. Если отнекиваются,
смеются, гримасничают, кокетничают («Ой, да ну что вы… Я — нет, да я —
никогда!..»), то… возможно, просто еще не знают об этом. Тогда имеет
смысл их предупредить. По-дружески. Потом будет поздно.
Мечтает
каждый. Но дойти до конца дано не всем — ну, если идти по-честному, собирая по
пути все камни и колючки, взмывая на волне надежды и срываясь в бездну отчаяния… Чтобы в конце возне-навидеть ее
так же, как любил в самом начале… И после этого кто-то напишет легкую
щебетливую аннотацию, начина-ющуюся словами «что
почитать, что почи-тать?» Всем, кому
почитать-помечать — скакалку в руки и… поскакивайте-почитывайте
отсюда! Тут очень, очень серьезный случай. Почти клинический.
Несмотря
на провокационный штамп на обложке «Уроков русского» Елены Девос
«Не одобрено посольством Франции», интрига все-таки совсем не во Франции и даже
не в ее посольстве — да ладно, прямо очень нас волнует его мнение. Франция тут
вообще ни при чем на самом деле. То есть, конечно,
место действия, героиня с фамилией Бонасье, транскультурные связи и невыясненные вопросы, почему
Наполеону мы 1812 год почти простили, а вот всем остальным…
Ну
решила живущая в Париже Светлана давать уроки русского — если есть спрос,
почему бы не подзаработать? Хорошее занятие, не противное, возвышающее,
женское. И конечно, немножко миссия. Потому что, «русский
из-за плохих самоучителей, жестоких, тупых или просто неопытных преподавателей,
отсутствия нужного количества интересных учеб-ников,
двуязычных книг с комментариями на каждой странице, школ и культурных центров
за пределами России, а также отсутствия банальных человеческих причин и
перспектив для его изучения несправедливо считается одним из самых трудных
языков в мире». И тут начи-нается… Со страниц случайно найденного в недрах «Пирогов» «Словаря
культуры ХХ века» и историй Вадима Руднева сходит в душу Светланы дух Фани
Паскаль и озарение, без которого невозможна даже самая скромная, даже самая
домашняя педагогика: «…от скучного до интерес-ного —
один шаг». И… всё?!. Всё. Если вы, конечно, готовы к
тому, что шаг этот может показаться вам длиннее всей жизни. И мучительнее пути
на Голгофу.
Ведь
язык — не буквы алфавита, правила и неправильности, исключения и отступ-ления, поддержка и опора,
идиомы и предударные позиции фонем. Это едва уловимое общее дыхание, ткань
бытия — данная с рождения, с первыми звуками родной речи. Пребывая внутри, мы
даже не задумываемся, как это происходит — произнести «ы»,
подумаешь, да на раз-два! Но попробуйте этому научить
кого-то, кто рос на другой музыке и в другом мире… «Я поняла, что должна
объяснить человеку что-то вроде того, как надо дышать…» Но это ни в коем случае
нельзя делать слишком серьезно! Играть, хитрить, придумывать, увлекаться самому
и искать, искать, искать эту заветную веревочку, за которую дернешь. И придет
час, и дверь откроется:
«Он
посмотрел на меня серьезно и тупо.
—
Подумайте о корове, — в отчаянии сказала я, — о корове, которая улыбается.
И
это его пробило. Он сказал:
—
Гы гы гы,
гы гы гы,
гы гы гы,
ы-ы-ы-ы…
То
есть разродился великолепным “ы”,
первым в своей жизни…»
Истории
любви и отчаяния, откровений и открытий, воспитания и потерь, которыми
наполняется жизнь скромного преподавателя, нанизываются в этой книжке одна на
другую, переплетаются, растворяются в солнечных бликах на столиках парижских
кафе и в полумраке старинных гостиных, на маленьких станциях пригорода и в
хрустящих от роскоши особняках. И в какой-то момент начинает казаться, что
автор тут вообще ни при чем, просто палец о палец не ударил — это они сами его
находят, подсаживаются поближе и давай расска-зывать,
нашептывать, намекать, спорить, смешить и пугать. Забавно,
что французов-то среди них не так уж и много — попадаются и соотечественники, и
американцы, испанцы и даже африканские колдуны, да так ли это важно — если
уроки самого трудного в мире языка закрутили эти судьбы в волшебный клубок и
расплетающему его достаются и их надежды, слезы, грезы, страхи, любови, глупости и страсти — и все это совершенно без
разбора, для кого какая речь родная? И столько в этих историях вроде бы
случайных мелочей, звуков, слов, пощел-киваний,
запахов, обрывков, из которых складывается живая и мерцающая мозаика текста,
насыщенного и даже (иногда так кажется) перенасыщенного смыслами и
ассоциациями.
А
у нее параллельно крутится-скрипит (иногда искрит) колесо и собственного
маховика — дети, переезды, родители, тетя Люся из детства и России,
воспоминания о «пупырчатых» словах и событиях, няня Груша и ее личная жизнь,
подруги и их сердечные поиски, и даже обвинение в краже картины Модильяни. И
мечтает она научиться танцевать танго. И понять все-таки, посильную ли ношу
взвалила на себя, открывая тайны русского всем подряд — благодарным и неблагодарным,
талантливым и бестолковым… И почему собственных детей
научить родному языку ничуть не проще, чем людей по сути чужих, случайно
залетевших в твою жизнь. Педагогика, на самом деле, — это история потерь и
борьбы, победа в которой может прийти совсем не сразу. И даже чаще всего кажется, что вообще не придет никогда.
Простые
вещи оказываются неожи-данно
сложными, отчаяние расплес-кивается и разъедает душу,
но… вдруг и немыслимо безнадежное однажды ложится в твою ладонь чистым и
простым словом. И за этот миг можно отдать все.
«Плавать
и плыть, снова плавать и плыть… Лента Мёбиуса русских глаголов движения, где
умение незаметно переходит в цель, а процесс — в перспективу. И объясняй это,
как хочешь. Ты плаваешь каждый день, но плывешь до того берега.
Не
совсем понятно?
Ты
можешь уметь плавать, но не знаешь, куда плыть…»
И
для каждой истории находятся у автора слова, такие простые, естествен-ные
— будто и не составляет труда вытаскивать их откуда-то из
неисчерпаемого и рассыпать щедро и легко, еще, еще и еще. Создается ощущение,
что и книжку-то всю она взяла и выдохнула, и на запотевшем стекле просто
поставила свою подпись… Но за обманчивой невесомостью
оказывается, что по сути повесть гораздо более емкая, чем аккуратно уложенная в
слова и главы. Как будто ты не дочитал немного или что-то упустил — и нужно
заглянуть в нее еще раз, вот тут ведь была ниточка, которая поведет в другую
историю. Возможно, теперь уже в твою собственную? Прошлую
или будущую? И выходит, что язык имеет еще какую-то тайную власть над временем.
Вернее, это оно не имеет над ним власти… «Петр Первый,
например, отменил кси, омегу и ижицу, но ижица не
сдавалась, вылезала снова и снова, пока, совсем не исчезнув из письма, не
въехала в язык на кривой козе: вдруг оказалось, что ей очень удобно обозначать
человеческий рот…»
Соединяя
уходящее и надвигающееся, язык вдруг становится тем едва уловимым пространством
во времени, которое уже совсем-совсем похоже на Вселенную. Мы не всегда готовы
принимать сигналы этой Вселенной — не у всех есть специальные приборы, но даже к самым рациональным может однажды пробраться в дом насто-ящая космическая мята, словно намекая… «В цветочные горшки по соседству пришли и ушли: анютины глазки,
пионы, колокольчики, розы, акация, жасмин, анемоны, чабрец (простой и лимонный)
и таки рододендрон (Грушин подарок мне на день рождения) и “ванька
мокрый”.
Мята
смотрела на всю эту чехарду снисходительно, размножалась и цвела. У нее была
простая и ясная задача — захватить планету Земля, метр за метром… С тех пор мы переехали три раза. Мята до сих пор со мной.
Думаете, я специально ее взяла? Конечно нет…»
Может,
и книги вырастают так же — если уж они положили на вас глаз? И никуда вам от
них не деться, не выдернуть с корнем, не спрятать в пыльных банках — пока не
смиритесь, что время пришло. И выдохнете на родном языке «ну ладно, поехали».
Но это будет только начало пути… И пройти его можно
только с бесконечной, беззаветной любовью — как к уроку вечного и
необъяснимого.
Да,
неизбежно, конечно, возникают параллели с какими-то другими книжками, маячит
где-то на грани подсознания призрак Малле-Жорис с ее
«Бумажным домиком», и Гавальда, и наши замечательные
дамы. Но… Тут, говорю же, случай сложный.
А
на днях один мой знакомый, интеллектуал, специалист по Востоку, отчаянный книголюб,
которому я подсу-нула «Уроки
русского» в искренней надежде на то, что ему они просто не могут не
понравиться, признался: «Так тяжело идет книжка, вообще не идет… Какая-то очень уж… сладкая…» Я замол-чала,
переваривая и внутренне заводясь. «А я вот, знаешь, решил тут все-таки написать
роман…» И я улыбнулась ему нежно, с трудом скрывая желание облиз-нуться раздвоенным языком. В добрый час,
дорогой друг, в добрый час — твои уроки русского еще только ждут тебя…