Апрель Евгения Евтушенко
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2017
ОТ АВТОРА. Читатели «Дружбы
народов» уже знакомы с публикацией отрывков из книги «Евтушенко. Love story» (2013, №7). Книга
вышла в серии «ЖЗЛ: Биография продолжается…» (2014). Теперь она выходит в классическом
формате ЖЗЛ. Увы, причиной переиздания послужила смерть героя. Текст книги
минимально поправлен и дополнен финальной главой – о последних трех с лишним
годах Евтушенко.
Было
плохо слышно.
—
Я стал одноногий, ты знаешь об этом?
—
Да.
—
Да?
—
Да.
—
Ничего, говорит он, я уже пережил это загодя, Рузвельт в каталке войну выиграл,
врачи здесь хорошие, есть хорошие протезы, лишь бы заражение не пошло выше.
Голос
молодой, когдатошний, евтушенковский,
сильный и здравый.
Я
говорю: моя книга закончилась на мае—июне 2013-го — может, продолжить?
—
А зачем?
Не
хочет огласки.
Рассказывает:
тамошний медбрат Тетрас, парень из Эритреи, после
операции встал на колени, взял его за руку и произнес горячую молитву о
пресечении дальнейших испытаний.
—
Ты знаешь о такой стране — Эритрее?
—
Прародина Пушкина, — отвечаю.
Почему-то
возликовал, что знаю, и говорит: в этой молитве я услышал голос Пушкина. От
этого эфиопа веет колоссальной внутренней силой. Таким был мой друг Джумбер.
Попутно
вспоминает историю: Стивен Коэн, преподавая в Принстоне,
сошелся со своей студенткой, в Америке это вещь неприемлемая, пришлось уйти с
кафедры, и они поженились, это была любовь. Она долго не могла родить, были
выкидыши. Однажды, будучи вместе с Машей в гостях у Коэнов, он — в ответ на
слезы хозяйки дома — собрал в себе все свои внутренние ресурсы, подошел к ней,
поднял подол и поцеловал в область пупка. Присутствующих это ошарашило,
а она вскоре понесла и родила «мою дочку». Которой
нынче уже 23 года.
Утешал
меня он, а не я его:
—
Не печалься, найдем выход.
Он
так и сказал: не печалься. Мы попрощались.
—
Поклон Маше.
—
Она на пределе. Ведь и мать ее недужит.
Этот
разговор был 13 августа, а вскоре он прислал мне для передачи журналу «Сноб»
довольно пространное эссе «Берингов туннель» на материале детства по
преимуществу. Эссе перетекло со временем в роман. Его Сибирь близка Берингову
проливу, а это означает связь двух материков и общую всепланетную взаимосвязь.
Написано с жаром, именно на пределе, с неискоренимой убежденностью в своей
правоте.
Двадцать
пятого августа — следующий звонок:
—
Ты знаешь, что я стал на полноги короче? — спрашивает, словно не было первого
разговора, и не дождавшись ответа, продолжает: — Ну
как тебе моя первая послеампутационная вещь?
Жестко
шутит. Я знал, что он великий человек, но такого терпения, такого приятия
судьбы — не ожидал. Оказывается, за три последних года он перенес семь операций
на ноге. Не знал и о том, что шесть лет назад ему поставили онкологический диагноз и он перенес операцию на почке. Он об этом молчал,
стиснув зубы, и СМИ, естественно, не кричали.
Не
об этом ли говорит Павел Басинский в своем отзыве на
первый том антологии «Поэт в России — больше, чем поэт. Десять веков русской
поэзии» (Российская газета. 2013. 26 августа):
Отчетливо
видишь и переживаешь, как вся древнерусская и средних веков поэзия пронизана
муками и страданиями, и не какими-то там душевными, а буквально физическими. Но
эти корчи и стоны всегда просветляются удивительным
достоинством русского человека и даже его ироническим взглядом на свои муки. А
потому что вместе с этим живет непосредственное ощущение небесной перспективы,
где рай и грехопадение случились как будто совсем недавно, как будто вчера, а
завтра вот-вот будет жизнь вечная.
О
евтушенковском несчастье внезапно, обвально, хором и врозь заговорили все российские СМИ в
отрезке времени от 19 до 23 сентября. Это он позволил сам — после долгого
утаивания: рассказал о случившемся издателю Геннадию Крочику,
а тот — прессе.
Полосы
его жизни — черные и светлые — не перемежаются, а сливаются, создавая
довременный цвет раскаленного напряжения, какой-то единой гаммы, спрессованного
спектра. Рассказать миру о себе сегодняшнем он смог после большой радости: 4
сентября стало известно, что его антологический первый том получил Гран-при на
конкурсе «Книга года».
Пятого
сентября Театр на Таганке открыл сезон — юбилейный, пятидесятый — смеховским спектаклем «Нет лет», словно дополняя
премиальные успехи этого года. Овации зала были благодарностью поэту и заочной
поддержкой его в трудные дни: Москва слухами полнится.
Двадцатого
сентября по каналу «Культура» в новостях был воспроизведен телефонный разговор
тележурналиста с Евтушенко. Бодрым голосом он говорил о том, что работает над
антологией, что у него выходят разные книги, намечаются концерты и скоро он
приедет в Россию. Безумец.
Потекли
иные дни и годы — вплоть до апреля 2017. Десятого числа исполнится 80 лет со
дня рождения Беллы Ахмадулиной. В этот день будут отпевать Евгения Евтушенко.
Снится
Евтушенко. Молодой.
Был
он переделкинской сосной.
Долго
он шумел на корабле.
Было
судно к бунту не готово.
Мало
кто теперь на всей земле
видел
Евтушенко молодого.
Это
мой внезапный стишок 2012 года, написан в Ялте, не опубликован, но его каким-то
образом рассмотрел Евтушенко в темном воздухе огромной дистанции между нами
(нашего необщения) и в конце того года совершенно
неожиданно предложил мне сделать книгу о нем. Помучившись три дня, я
согласился. Он говорил: у тебя будет 30000 читателей. Он заблуждался. Но 5000
зрителей я видел своими глазами в Лужниках позапрошлого года. Публика была
странной, непонятной, разношерстной, светлолицей, много молодых, и это было
фактом его другого заблуждения: он как-то сказал мне, что его читатели —
бюджетники.
Он
весь — грандиозное заблуждение, как и весь наш, ушедший, век. Он требовал любви
у нового тысячелетия и не получал ее в том объеме, к какому когда-то привык.
Будучи первым, он стал последним. Он остался один. Недруги говорили: шут
гороховый. Он пошел им навстречу и ушел в день смеха. Он всегда щедро платил.
В
книге я цитирую финал поэмы «Фуку!» (1984). Вещь выдающаяся, ей не придали
значения вовремя. Рекомендую перечитать.
Почти
напоследок:
эпоха
на мне поплясала —
от грязных сапог до балеток.
Я
был не на сцене —
был сценой в крови эпохальной и рвоте,
и
то, что казалось не кровью, —
а жаждой подмостков,
подсветок, —
я
не сомневаюсь —
когда-нибудь подвигом вы назовёте.
Последние
три с лишним года его жизни больше, чем подвиг. Нечеловеческое и воловье. То
самое. Человечество, несколько подпотерявшее к нему
интерес, в некоторых своих частях с изумлением глазело
на этого высохшего, почти невесомого старика в экзотических нарядах, катящего в
своей коляске по шарику, в основном по России. Несть числа его выступлениям,
его новым стихам, его поездкам, городам и весям, наградам и ехидным комментам, проектам и предложениям, мельканиям по ТВ и
прочим СМИ.
Несколько
раз массы были всколыхнуты не на шутку.
В
октябре 2013 года по Первому каналу показали
трехчастный сериал «Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко», режиссер
фильма — Анна Нельсон. Это выборка трех часов из пятидесятичасового разговора.
Говорили обо всем, но так уже получилось, что на первый план вышла линия
Бродского. Параллельно — слухи о сотрудничестве Евтушенко с КГБ, во многом
идущие от Бродского. Ничего странного: Волков сделал ту самую книгу бесед с
Иосифом, Евтушенко захотел поговорить на сей счет,
хотя жена Мария постоянно отговаривала его от подобных разговоров. Так что
инициатива была за ним. Он уже знал, что все, о чем он теперь говорит, —
последнее, итоговое, завещательное. На экране были и слезы, и исповедь, и
неизбежность игры, и осознание масштаба происходящего: эпоха знает о том, что
она — эпоха.
По
следам фильма Соломон Волков сказал в интервью Евгении Альбац («The new times», 13.11.2013. №36—37):
«Судоплатов1 пишет, что
<его> жена дала следующий совет: таких людей, как Евтушенко, вербовать не
нужно, они будут совершенно бесполезны в этом качестве, поскольку это люди
неконтролируемые. Но пытаться их использовать, не ставя об этом в известность,
она рекомендовала. Что любопытно, люди, которые говорят, что Евтушенко был
агентом КГБ, ссылаются именно на этот эпизод из книги Судоплатова, который
утверждает нечто прямо противоположное».
Сюда
можно подверстать высказывание видного переводчика Виктора Голышева,
переводившего тексты Бродского и весьма ценимого им. Голышев отвечает
журналисту:
«Вы
считаете, что Евтушенко через себя переступал, — не думаю. Он так устроен, ему
не надо было подличать, чтобы напечататься. Он мог и вполне коммунистическое
напечатать. У него широкая душа была, а у Бродского — тесная. "Входите
тесными вратами". Чего-то он просто не мог написать. Я думаю, что это не
переступание через себя. Хотя хорошие стихи, может, и не всегда получатся из
этого. Это просто устройство другое и другие возможности».
В
другом случае газетчик спросил у Евтушенко:
—
Поэт Евгений Рейн как-то сказал, что Пастернак писал на пастернаковском
языке, Мандельштам — на мандельштамовском, а Ахматова
— на русском. А на каком языке пишет Евгений Евтушенко?
— Мне
трудно обсуждать себя. И я не могу быть объективным по отношению к самому себе.
Тот же поэт Евгений Рейн, друг Бродского, когда составлял список великих
русских поэтов, включил меня туда. А Бродского нет. Вот этому парадоксу я был
поражен.
Весьма
кстати 23 октября сетевое издание COLTA.RU публикует разговор поэта с Элизабет
и Хайнцем Маркштейнами, состоявшийся в Вене в первые дни после отъезда Бродского из СССР. Это те люди,
литераторы, которые встретили его в Вене 4 июня 1972, поскольку Элизабет с
Иосифом были знакомы по Питеру, куда она приезжала несколькими годами ранее.
— (Хайнц)
Когда вы начали писать?
— Eighteen. 18 лет. When I was
eighteen.
— Как вы
относитесь к Чухонцеву?
— Никак. Я знаю,
что о нем говорят то-то, то-то и то-то. Это абсолютный эклектик и не очень
высокого качества.
— А мне он очень
понравился. Я с ним познакомилась. Он интересный.
— Стихи его очень
скучны, по-моему. То есть не скучны, там все… Надо
сказать, что, конечно, не пристало так говорить — дело в том, что они все там
занимаются нельзя сказать, что плагиатом, но воровством — да. Потому что к ним
в «Юность» приходит очень большое количество стихотворений, и я не знаю, как
это происходит — сознательно или бессознательно, но они просто очень многое
крадут. Поэтому последние годы я им ничего не давал. Правда, кое-что
расходилось, и так далее, и так далее. Я просто помню, как, скажем, я давал стихи
в День поэзии — их не напечатали, а потом появились стихи какого-то Соколова,
еще чьи-то, Ряшенцева, Чухонцева,
где было много тех же самых приемов. Например, они никогда… Ну,
я не хочу о себе ничего такого хорошего сказать… Но никогда никто из советских
поэтов не писал свои стансы. Знаете, своя строфа. Я довольно много этим
занимался, мне это просто было интересно… Ну, в общем,
неважно. И вдруг я смотрю — моя строфа.
— Ну, я думаю,
это подсознательно. Как у композиторов.
—
Знаете, может быть, это, конечно, подсознательно, ничего не имею против
подсознательных процессов, но мне, скажем, все-таки неприятно. Бывало
неприятно. То есть мне, конечно, все равно, наплевать, и чего там делить. В
конце концов, что это все такое — это все удовольствие, в общем. Каждый
получает свое в тот момент, когда он делает.
— А Коржавин?
— Ну, по-моему,
плохой поэт. Совсем плохой. Ну, то есть у него очень хорошая ориентация и
хорошие политические мнения, все как полагается. И может быть, даже вкус, он
любит хороших поэтов, но писать он сам… Но это с моей
точки зрения, вы знаете, только с моей. <…. >
— (Хайнц)
А Евтушенко — это большой поэт?
— Евтушенко? Вы
знаете — это не так все просто. Он, конечно, поэт очень плохой. И человек он
еще худший. Это такая огромная фабрика по воспроизводству самого себя. По
репродукции самого себя. Но он гораздо лучше с моей точки зрения, чем,
допустим, Вознесенский. Потому что он человек откровенный, во всех своих
проявлениях — Евтушенко. И он не корчит из себя Artist.
Он не корчит из себя большого художника. Он теми известными ему и понятными
всем остальным средствами добивается того, что он хочет. Его стихи можно просто
бросить так, не дочитывая, станет противно, и так далее, и так далее… А вот с Вознесенским у меня всегда одна и та же история —
мне просто делается физически худо. То есть когда ты видишь его стихи — это
нечто оскорбительное для глаз. Для глаз и для всех остальных органов чувств,
которыми воспринимается текст. Это именно воспринимается как какое-то оскорбление.
Я не знаю, вот в этом смысле он, конечно, неподражаем. Второго такого нет.
Потому что это бывает все что угодно. Ну, бывает глупость, бывает банальность,
бывает бездарно, бывает пошло, скучно, я не знаю как, но он дает какое-то
совершенно омерзительное качество. И с моей-то точки зрения Евтушенко гораздо
лучше, потому что худо-бедно он пишет стихи по-русски, понимаете? А этот корчит из себя бог знает что — авангардиста, французского
поэта и так далее, и так далее.
У меня вообще
довольно сильное предубеждение против каких бы то ни
было определений, кроме «русский».
— (Элизабет) Я совершенно согласна с вами.
— (Хайнц)
А Евтушенко совсем не поэт?
—
Вы знаете, нет, почему — у него есть стихи, которые, в общем, можно даже
запоминать, любить, они могут нравиться. Мне не нравится просто вообще
уровень всего этого дела. То есть в основном. Основной такой… дух не нравится
этого. Просто — мерзит. Но вообще стихи есть хорошие. Объективно говоря,
хорошие.
Что
сказать по этому поводу? Лучше бы он — Бродский — остановился на этом, хотя бы
вот и таком мнении навсегда. Степень несправедливости — и не только по
отношению к Евтушенко — здесь самоочевидна. Но на Запад в себе он привез
Евтушенко, еще не дозагруженного позднейшей
ненавистью.
В
конце 2013-го заболел и слег в больницу Станислав Лесневский,
старый друг, издатель двух его книг — «Окно выходит в белые деревья»
(составлена Марией Евтушенко) и «Сто стихотворений» (составлена мной).
Евтушенко пишет: «Дорогой Стасик, выздоравливай, родной. Нас так мало осталось
и нам надо подольше жить, потому что мы хранители исторической памяти надежд
России и должны в своих ладонях защищать все слабеющее пламя пастернаковской свечи, чтобы кто-то из нового поколения
успел перехватить его и спасти, пока оно окончательно не погасло. Спасибо тебе
за то, что ты нашел возможность даже из больницы передать мне и Маше привет.
Меня это до глубины души тронуло, и на глазах у меня слезы. Нет ли у тебя в
больнице мобильного телефона, чтобы я мог тебе позвонить?
Женя
и Маша — нежно любящие тебя за тебя Самого».
Я
люблю тебя за тебя самого,
уникальный
наш Стасик Лесневский.
Как
от Блока в тебе слиться всё так смогло –
воздух
шахматовский, и невский…
Пусть
до классиков наших мы не доросли,
мы,
как в церкви одной, с ними вместе,
став
молитвой живой о спасенье Руси,
её
совести, слова и чести.
30
декабря 2013
Лесневский
ушел в январе 2014 года. С ним ушло и его издательство «Прогресс-Плеяда». Которое жило благодаря сестринским усилиям и материальным
средствам Ирены Стефановны Лесневской.
Сейчас она строит Мемориальную библиотеку имени брата в селе Тараканово, близ Шахматово. Все увязывается. Последний евтушенковский
приезд на Блоковский праздник был 7 августа 2016. В
свое время — 6 августа 1972 года — он открыл первый такой праздник.
Помнится,
Лесневский радостно удивился, когда я отобрал в евтушенковскую книгу лирики «Сто стихотворений» целых пять
вещей, связанных с Блоком. Что же тут удивительного? Поэты взаимодействуют, не
всегда зная об этом. В книге Романа Тименчика «Анна
Ахматова в 60-е годы» (М.: Водолей Publishers, 2005)
сказано: «21 октября 1962 г. В "Правде" было опубликовано
стихотворение Е.Евтушенко "Наследники Сталина", и 25 октября А.А.
набрасывает своего рода "ахматовскую"
версию того, как об этом надо говорить в стихах — "Защитникам
Сталина":
Это
те, кто кричали: «Варраву
Отпусти
нам для праздника»… те,
что
велели Сократу отраву
Пить
в тюремной глухой тесноте.
[Знатоки
и любители пыток],
Им
бы этот же вылить напиток
В
их невинно клевещущий рот,
Этим
милым любителям пыток,
Знатокам
в производстве сирот».
Четырнадцатого
апреля 2014 года в Малом зале ЦДЛ — мероприятие, названное «Вечер пяти поэтов».
Оно было посвящено памяти Станислава Лесневского,
сведшего этих пятерых поэтов путем издания их книг в
серии «Сто стихотворений» — последних в этой серии (всего — 28 книг). К
микрофону вышел Владимир Радзишевский, научный
редактор евтушенковской «Антологии», с неожиданным
текстом в руках:
Выпуск
«СТОСТИХОТВОРЕНИЙНЫХ КНИГ» этих пяти авторов является
прекрасным последним подарком ушедшего от нас Станислава Лесневского,
— подарком всем, кто любит поэзию в целом больше, чем только собственные стихи.
Это относится и ко всем авторам этих книг. К сожалению, сегодняшнее
расплодившееся безграмотное графоманство не
сочетается с упоением поэзией, как таковой, которая выше каждого из нас в
отдельности, потому что состоит из многих бесценных личностных слагаемых.
Никогда не
забуду, как однажды я приютил у себя в Переделкино
исключенного из Литинститута одного молодого пиита, потому что его согласились
восстановить лишь при условии, что он не будет жить в общежитии, где он
достаточно проявил свое высокомерие к товарищам. Короче говоря, я его пригрел,
хотя мне говорили, что он того не стоит. Через несколько месяцев я прилетел из
США на похороны Владимира Соколова. Я успел только переодеться на даче, сел в
машину и вдруг увидел рядом стоящего данного пиита. «Садись, — сказал ему. — А
то на похороны опоздаем». — «Так я даже не был с ним знаком, — ответил пиит. —
Это всё дела вашего поколения, а не нашего». Меня это потрясло. Я понял, что из
него не может получиться поэта.
Ни одного из
пяти авторов, кому посвящен сегодняшний вечер, я не могу и представить в
подобной роли.
Недавно по
телевидению одна филологически образованная дама, награжденная многими учеными
степенями, а также и поэтическими премиями, на вопрос, кого бы она назвала из
людей своей профессии, достойных сегодня звания поэт, с горьким вздохом снежной
королевы, находящейся в полном одиночестве на вершине ее жанра, красноречиво пожала
плечами и горестно развела руками. Поэтому я готов оставить ее в приятном
заблуждении — в элите, состоящей только из нее самой. Я бы искренне
посочувствовал ее несчастности, если бы в ее основе
не было ничем, кстати сказать, не оправданного незамечания всех других живых поэтов.
Если братства
нет даже среди поэтов, то кто же тогда будет его проповедниками и менестрелями.
Я люблю всех из этой сегодняшней великолепной пятерки за то, что ни одного из
них даже и представить нельзя завидующими, элитарничающими, циничествующими.
Я помню их во многих случаях с наслаждением подхватывающими и
повторяющими чужие строки, а не растаптывающими их вместе с авторами.
Все они не похожи друг на друга, и им не до зависти, потому что при их
занятости распространением самой главной красоты, которая и спасет мир, —
красоты совести у них просто-напросто для зависти в душе нет места.
Однажды
Шостакович в моем присутствии поставил второй раз подряд запись «Военного
реквиема» англичанина Бенжамина Бриттена. Когда я
просмотрел библиотечный формуляр Сергея Есенина, я был поражен его
ненасытностью в чтении. Никто, может быть, так высоко не оценил
противоположного себе во многом Маяковского, как Пастернак, так нежно написав:
«Ты спал, постлав постель на сплетне, Спал и, оттрепетав,
был тих, Красивый двадцатидвухлетний, Как предсказал твой тетраптих».
Поэтому и не
ветшают грациозные песни Димы Сухарева, до сих пор остающиеся такими чистыми и
молодыми, похожие чем-то на его жену Аллу, — песни, которые не вынешь из
идеализма всего лучшего в шестидесятничестве. Я
как-то возвращался по оклахомской степи летней ночью,
кондиционер у меня сломался, и я вынужден был из-за духоты открыть окно машины и поставил в плейере сухаревскую
«Бричмуллу» — так, представьте, ведущий гигантский
холодильник на колесах американский шофер, голый до пояса от жары и тоже
открывший окно параллельно идущей громадины, когда песня закончилась, показал
мне большущий палец.
Таковы и
мушкетерские песни Юры Ряшенцева — тоже золотой фонд
шестидесятых.
Замечательно двупоэтие Илюши Фаликова и Наташи
Аришиной. Стихи у них естественно соседствуют в общих книгах, хотя они, эти
стихи, одновременно во многом и спорят друг с другом. Илюша как критик был
абсолютно прав, назвав стихотворение Володи Британишского
«Когда страна вступала в свой позор, как люди входят в воду — постепенно…»
великим, а скольких он открыл среди молодых.
Владимир Мощенко написал дивный автобиографический роман о
венгерской диссидентке Агнешке и драгоценный для
истории автопортрет военного командировочного, который никак не мог скрыть от будапештцев, что он русский, несмотря на все инструкции
начальства. Маленькое стихотворение об этом дорогого стоит — оно стало
историческим документом.
Когда-то в
раннем отрочестве кто-то спросил меня: «А кем ты себя считаешь, мальчик?» —
«Как это — кем? Поэтом», — гордо ответил я. Отец, слышавший это, сказал мне:
«Женя, это же все равно, что ответить про себя самого: я хороший человек».
Так вот, все эти
пятеро сегодняшних авторов — хорошие поэты, потому что они хорошие люди, и наоборот.
Таким же был и Стасик, который издал их книжки.
Не
расставайтесь, ребята, после выступлений. Побудьте подольше вместе. Я мысленно
буду с вами. И тогда:
Чарочку
за Стасика,
ни
при каких президентах не перекрасика!
Чарочку
за Наташу Аришину,
не
на брульянты ? на книжки
мужа
свово разорившую!
Чарочку
за Илюшу Фаликова —
пиита,
надо сказать, не маленького.
Но,
раздвигая все мыслимые пределы,
он
обо всех вас напишет еще ЖэЗээЛы!
Чарочку
за тебя, Сухарев Митенька,
в
отличие от меня избежавшего в поэзии митинга.
Твои
песни я слышал в степи и кубанской, и омской,
и,
представьте себе, в оклахомской.
Чарочку
теперь за Юру Ряшенцева —
мушкетера,
чести своей не теряшенцева.
А
теперь и чарочку за Володю Мощенко,
кто
развернулся во всю богатырскую моченьку,
скрестив
и призвук церковного звона
со
звуками лиры и саксофона!
Четвертого
июня в художественной галерее «Екатерина» на Кузнецком мосту прошел вернисаж
Олега Целкова. Я записал в дневнике: «Целков — более полувека эпатажа, несколько однообразного, но
временами мощного. Холсты «День рождения с Рембрандтом», «Портрет Коринца», «Маска и стрекоза» — вот что-то такое, что близко
реализму и мне близко. Сам он симпатичен: небольшой, лысый, безбородый, в
черных брюках и коричневатом пиджаке в светлую клетку.
Был
бомонд. Евгений Сидоров, Марк Захаров, Найман,
Познер, Шакуров. Хорошо говорил артист Шакуров. Вообще насобиралась
толпа. Гудели, мешали ораторам. Женя среди всех самый несчастный. Худенький,
невесомый. А ползет по высокой лестнице на второй этаж со своей тростью. Он
произнес проникновенную речь. Выдавали клубнику, и шампанского хоть залейся.
Маша прилетела. Поседела».
Четырнадцатого
декабря 2014 года практически по всем российским и мировым агентствам прошла
тревожная информация: Евгений Евтушенко госпитализирован в одну из больниц
Ростова-на-Дону. У меня есть дневниковая запись от 3 января 2015 года: «Около
семи вечера позвонил Женя. Из ЦКБ2 .
Прочел нам с Натальей (подсела к трубке) новый стих — про кино. Голос чистый,
сильный. В Ростове было так. Он измотался на концерте, лег на
полчасика в ванне, стал вылезать, потянулся за "ногой" (протезом),
потерял сознание, нашел себя на полу, кровь хлещет, две дырки в голове, надел
трусы и "ногу", стал звонить на рецепшн,
никто не берет трубку, спустился в лифте, на нем ничего, кроме трусов и рубашки
из крови с головы до ног, в отеле нет бинтов, "скорая" из
другого конца города ехала 45 минут. Наложили шов, пришел в себя, позвонил
Маше, та — Рошалю3 , тот — министру медицины. В Ростове пурга,
присланный за ним самолет из Москвы кружил три часа, не мог приземлиться.
Служащие отеля украли пленку видеонаблюдения и загнали в сеть. Но это, говорит,
уравновешивается участием во мне других — замечательных — людей. Хвалит
дирижера Мишу Каца. Который
хочет найти композитора для поэмы "Коррида". Просит принять участие в
вечере на ЗИЛе. Будут Гафт,
Арканов…»
Об
этом вечере, который прошел 6 января, написал И.Вирабов
в «Российской газете» 20 января:
Евтушенко,
обещали, прочитает два-три стихотворения, и всё. Силы, мол, надо поберечь —
человека только что вытащили из «исчезновения», как он сам сказал. А он — никак
не мог остановиться. Выступили и Валентин Гафт, и
Аркадий Арканов, и Илья Фаликов. Стихи из спектакля
«Нет лет», поставленного Смеховым, читала актриса Татьяна Сидоренко и ее
коллеги по Театру на Таганке. Звучали строки Маяковского, Межирова, Владимира
Соколова. О любви, о России и о войне — три ключевых было слова в этот вечер.
Евтушенко
прочитал свой новый «Шпинделёк» — новые стихи. Про
то, что у всех у нас «из душ какой-то выпал шпинделёк».
Тот самый ограничитель, который нас удерживал от жадности, продажности и спеси. Ведь мы же — «Мы распоясались до
ух-ты, ах-ты, / аж до такой купецкой широты, / что
даже не влезают наши яхты / в иные европейские порты»…
…Евтушенко
прочитал одно, потом второе стихотворение о войне. Первое — «Итальянские
слёзы». Второе — о футбольном матче сборных СССР и ФРГ в 1955 году. Матч
окончился со счетом 3:2 в нашу пользу. Но дело было не в счете. «Кончаются
войны не жестом Фемиды, / а только когда забывают обиды, / войну убивают в себе
инвалиды / войною разрезанные пополам».
И уж совсем напоследок — было два стихотворения о любви. Жена
Маша уже стояла за спиной у Евтушенко, он прижимал ее ладонь к своей щеке — и
читал, читал посвященное ей: «Я люблю тебя больше
природы — / Ибо ты как природа сама. / Я люблю тебя больше свободы — / Без тебя
и свобода тюрьма»…
Игорь
Шкляревский поместил в № 3 журнала «Знамя» стихи:
Удаляясь,
предметы
становятся
меньше,
а
поэты становятся больше.
Евтушенко
— великий поэт.
От
Китая до Польши
его
узнавали вороны.
Собирал
стадионы,
платил
в ЦДЛ за друзей.
Так
зачем он на старости лет
затерялся
в песках Оклахомы
и
стареющей славе своей
иногда
назначает свидания?
А
затем, что не может поэт
получать
подаяния
от
собирателей пуговиц
с
красного пиджака,
в
котором дразнил быка.
Когда-то
— в июле 1974-го — давненько! — Евтушенко посвятил Шкляревскому замечательный
стишок «Цветок картошки», написанный в больнице МПС, где он, еще вполне
молодой, оказался с болезнью сердца.
Охальник,
но не богохульник,
люблю,
как божий дар, багульник,
и
ландыши,
и васильки,
но
ненавижу мочесточный
любой
одеколон цветочный,
растливший
запах непорочный,
как
будто химиостихи.
А
больше всех —
не понарошке
люблю
цветок простой картошки,
как
будто брата своего, —
за
дух земной без карамели,
за
то, что сделать не сумели
обман
хотя бы из него…
2015-й
был объявлен Годом литературы. Евтушенко писал из больницы: «Сейчас мы вместе с
моей женой Машей завершаем в больнице "Антологию поэзии правого
дела", в которой будут сплавлены в одно понятие — поэты-фронтовики и те,
кто были фронтовиками по сути, кто еще с детскими
лопаточками и ведерками песка стоял в 41-м году во время первых бомбежек
Москвы…
Я
обратился к нашему государству с просьбой, чтобы мне доверили право — составить
на основе моей 5-томной "Антологии русской поэзии" два мегаконцерта, которые произошли бы в Москве и Питере. Это
могло бы стать очень ярким и крупным событием Года литературы.
И
второе: я попросил, чтобы мне также доверили — с хорошим небольшим молодым
коллективом — дали бы один вагон, чтобы проехать по всей Восточно-Сибирской
магистрали до Владивостока (по этой магистрали я когда-то пытался добраться на
войну от станции Зима). Восстанавливая хорошие традиции агит-бригад, — везде, где нас будут принимать,
останавливаться и читать стихи с нашей молодой командой…
Жду
от государства ответа».
Вагона
ему не дали, но фантастическая гастроль состоялась. Конец мая — середина июля,
почти полтора месяца. В сопровождении жены Марии и большой группы артистов,
среди которых С.Никоненко, И.Скляр, О.Погудин,
С.Моховиков, Д.Харатьян, К.Сафонов и др. Молодые
певцы — Марина Ивлева из Владимира и Евгений Сорокин — прекрасно пели песни
войны и романсы. Был Денис Константинов, который играл роль юноши Жени в фильме
«Похороны Сталина», и он читал «Послание Чаадаеву» Пушкина, «На смерть поэта»
Лермонтова и монолог Чацкого. За 40 дней объехали 28 городов от Воронежа до
Находки и Биробиджана. Посетил родину — станцию Зима. Участники шоу работали,
так сказать, вахтовым методом: кто-то подъезжал, кто-то уезжал. Все закончилось
17 июля.
Очень
много разговоров и высказываний было в той поездке, в том числе о политике.
Будучи в Омске, 17 июня он говорил со сцены: «Когда меня выбрали депутатом, я
попал в украинскую Раду. И вот там мне не все понравилось, то есть не то чтобы
не все понравилось, у меня голова пошла кругом. Я почувствовал скрежет
качающейся Вавилонской башни. Они хватали друг друга за чубы, кричали,
оскорбляли, какие-то националистические лозунги выкрикивали. Мне стало
горько-горько, я начал думать: "Боже мой, во что я попал". Я даже не
догадывался, что, оказывается, под мишурой о братстве живет ненависть, причем
расовая ненависть. Я не предполагал, что она в таких количествах и что такие
вещи могут говорить. В этот период меня выручили стихи. Ночью, когда от всего
этого не мог заснуть, я написал стихотворение, которое стало песней. Музыку на
него написал Раймонд Паулс, оно называется "Дай
Бог"».
Под
конец 2015 года стало известно, что среди номинантов Нобелевской премии есть и
Евгений Евтушенко. Итальянский ПЕН-клуб выдвинул его.
Опять забродили разговоры о Нобелевской премии.
По
решению Благотворительного фонда Владимира Высоцкого 31 января 2016 года одним
из лауреатов премии «Своя колея» стал поэт Евгений Евтушенко за верность
отечественной литературе и прогремевший литературный тур 2015 года.
В
январе 2016 года на Урале рядом с перевалом Дятлова было найдено тело мертвого
человека. Группа туристов обнаружила его в избушке, стоявшей в 20 километрах от
перевала. Это был отшельник-сектант Олег Бородин. Он два года кочевал без денег
и еды. У Бородина были фотоаппарат и дневник, который, как оказалось, исписан
стихами Евтушенко.
В
апреле 2016 стало известно имя очередного лауреата премии «Поэт». Наум
Коржавин. Это была очередная победа Евтушенко — он выдвигал Коржавина еще в
позапрошлом году, о чем я знал из наших телефонных бесед. Через некоторое время
ему самому дали новую награду — итальянскую Премию Вергилия. Мало того. Он
получил в Париже медаль ЮНЕСКО «За выдающийся вклад в развитие культуры,
укрепление межкультурного диалога и отношений между народами», которую вручил
ему эфиоп, родственник Пушкина (версия Евтушенко). Это было по осени, и чуть позже,
28 октября, в Бруклине состоялся трехчасовой вечер Евтушенко. Там ему выдали
медаль Пушкинского общества в Америке «За вклад в развитие русской культуры в
США». Звон медалей, скажем прямо, ласкал слух нашего героя.
В
конце октября Первый канал ТВ произвел новый фурор.
«Таинственная страсть», сериал по роману Аксёнова. Евтушенко начал смотреть
взахлеб, растрогался, прельстился обликом Чулпан Хаматовой, тут же похвалил в «Комсомолке», но по ходу
действия — после третьей серии — опомнился, отшатнулся — с экрана полезло
прямое безобразие, оскорбительное вранье. Это было тем
более неприемлемо, что к телевизору прильнула многомиллионная масса, в основе
своей ничего не помнящая и попросту не жившая тогда.
Евтушенко
собирался подать в суд на кашеваров этого кино, но руки не дошли. Были и стихи-отповедь, не слишком удачные.
Второго
августа он пришел на гражданскую панихиду в ЦДЛ: провожали Фазиля Искандера. На
сцене Большого зала, где стоял гроб в цветах, он вспомнил о давней дружбе: он
был редактором первой книжки стихов Фазиля. Это вообще был прощальный август.
Седьмого числа он простился с Шахматовом.
Время
пропиталось духом скандалеза. Произошел некоторый
переворот в Российском ПЕН-Центре.
То есть — перевыборы. 15 декабря Евтушенко пришел в Малый зал ЦДЛ. У него,
вообще говоря, уже давно была своя, совершенно наивная идея — организоваться в
единый союз писателей, без деления на элиту и прочих, без рудиментов прежнего —
советского — союза писателей с его бюрократизмом и латентно-очевидным
неравенством. В ПЕН-клубе уже несколько лет шла
смута. Ее затеяли лица, которых сейчас не стоит упоминать, и далеко не все они
творчески несостоятельны. Раскололись по идейным соображениям и, вероятно,
материальным. Внешне раскол проходил по «крымско-украинской» линии. Из ПЕНа вышли многие литераторы, в том числе одаренные.
Собрание шло бурно. Был выбран новый исполком. Евтушенко унес оттуда головную
боль и душевное недомогание. Литераторские склоки обрыдли,
22 декабря он уже дает концерт в Сыктывкаре, а 26-го встречается с читателями в
магазине «Москва».
Тридцать
первого декабря 2016 года у четы Евтушенко — тридцатилетие свадьбы. Евтушенко
улетел в Талсу. В Москву доходили сведения о его
планах, связанных с грядущим восьмидесятипятилетием.
Намечался фестиваль — концерты в Зале Чайковского, Большом зале консерватории,
Кремлевском дворце. Началась продажа билетов.
Первого
апреля мир облетела весть о срочной госпитализации Евтушенко. Днем я вышел на
улицу. Над Новым Арбатом сияло бездонное синее небо. Его украшал белый инверсионный
крест — след двух разминувшихся военных самолетов. Оставалось молиться. В тот
же день Евтушенко не стало. Он знал, что умирает. Своему московскому продюсеру
сказал по телефону из больницы: я ухожу, но пусть мой фестиваль пройдет по
плану. В больничной палате вокруг него была семья, его руку в течение часа, до
остановки сердца, держал сын Женя. Конец пришел во сне.
Шестого
апреля прошла церемония прощания в Арт-центре «Лортон» при Университете Талсы.
Собралось более 600 человек. Говорили по-английски. Сыновья Женя и Саша читали
отцовские стихи: один — по-русски, другой — переводил на английский.
Интернет
и СМИ наперебой заговорили о нем. Было сказано очень много очень хорошего и
очень плохого. Его вспомнили и в России, и на Западе, и в глубинке, и в Кремле.
От Путина и Медведева посланы телеграммы семье покойного. Выразил
соболезнование и Горбачёв.
В
«Нью-Йорк Таймс», в качестве молниеносного отклика, как на событие первейшей
важности, тотчас по смерти поэта, напечатан очерк — иначе не скажешь. «Евгений
Евтушенко, поэт с международной славой, харизмой
актера и инстинктом политика, чья вызывающая поэзия вдохновила целое поколение
молодых россиян в их борьбе против сталинизма во время холодной войны, умер в
субботу в Талсе, штат Оклахома, где он преподавал
много лет. Ему было 83 года». Автор — Реймонд Андерсон — ошибся в возрасте, по-видимому
заготовив текст заранее. Знаменательно: огромный материал стоит не в разделе
«Культура», а на первых полосах газеты. Там по мере сил рассказано обо всем евтушенковском пути. Все-таки Штаты ощущали его живое
присутствие в своем пространстве. В Университете Талсы
ему присвоили звание «Вечный почетный профессор».
Естественным
образом — и так же быстро — отреагировали итальянцы. ТАСС передал:
«Литературовед, журналист, знаток русской культуры, главный редактор журнала
«Альбатрос» Агостино Баньято
назвал уход Евтушенко "большой потерей не только для русской, но и для
всей европейской культуры"».
Отозвалась
и Украина. Ее первый поэт — Иван Драч: «Евтушенко для меня был очень дорогим
человеком. Он меня практически открыл для российского читателя, сделав первый
перевод моих стихов и прочитав их в Октябрьском дворце в 1962 году. <…>
Потом мы много выступали вместе, ездили на гастроли. Последний раз с Евгением
мы виделись в Киеве 4 года назад. Для меня это очень большая утрата».
Десятого
апреля было пасмурно, холодно. В переделкинском храме
Святого благоверного князя Игоря Черниговского природный свет падает в проемы
центрального купола. Храм новый, просторный, с цветными луковицами куполов:
отдаленная цитата Василия Блаженного. Народу было немного, человек сто. Нельзя
сказать, что сплошь родные и близкие, но по преимуществу — из старых знакомых,
как и протоиерей Владимир Вигилянский,
проведший обряд отпевания. Священник в прежние времена был заметным
литературным критиком. После церковнославянизмов богослужения
и неземной музыки, опускающейся с хоров, зазвучала речь простая, почти
обиходная — Вигилянский, стоя в ногах массивного
гроба, говорил о долгой и сложной дружбе с покойным, о его редкостных
человеческих и литературных талантах, и — может быть, впервые в истории
подобных действ — церковнослужитель от себя попросил прощения у того, кого он
отпел.
Ледяное
лицо Евтушенко ему не принадлежало. Это был другой человек в его внешнем образе,
лишенном жизни. Веяло стужей. На нем был светло-зеленый пиджак в крупную
розовую клетку, неяркий галстук. Белая полоса молитвы, закрывающая весь лоб,
походила на платочек, которым пляжники спасаются от
жары. Вокруг ногтей розовые венчики. Он претерпел перелет через Атлантику, о
котором не знал. Все это было неправдоподобно. Сам он — живой — стоял в
стороне, без улыбки оценивая качество спектакля, поставленного собой по причине
небывалой: ему так сильно хотелось вылететь в Москву из Талсы,
что он понял — сердце его не выдержит, и что-то надо делать, и оно
остановилось.
Два
его сына, Женя и Митя, — крупные, крепкие парни, стоящие стражей над
переутомленной матерью. В черном платке и коричневатой кожаной куртке, она
сидела на церковном нарядном табурете, и темные круги под глазами были
двукратным завершением общей тридцатилетней жизни с человеком, который никуда
не уйдет.
Что
такое апрель для Евтушенко? По годам — так. 1952 — выход
«Разведчиков грядущего», первой книжки. 1956 — исключение из Литинститута. 1960
— его портрет на обложке журнала «Time». 1964 —
окончание поэмы «Братская ГЭС», а также случай в Звёздном городке. 1967 — поэма
«Коррида». 1973 — арест книг на таможне и хождение по этому поводу в КГБ. 1976
— 1 апреля! — умер Николай Тарасов, первый наставник в стихотворстве и первый
публикатор. 1989 — события в Тбилиси. 1993 — роман «Не умирай прежде
смерти». 2013 — решение жюри премии «Поэт», спектакль Смехова «Нет лет». Кроме
прочего, апрель — это гибель Маяковского и Чернобыль.
Одиннадцатого,
во вторник, — гражданская панихида. Таких похорон Москва давно не видела.
Полиция оцепила улицу у входа в ЦДЛ, народ не вмещался в Большой зал, стоял в
проходах, многие остались на улице. Информагентство NCN:
Ведущий гражданской
панихиды, чрезвычайный и полномочный посол, член комиссии РФ по делам ЮНЕСКО
профессор Литинститута Евгений Сидоров, указывая на стопку писем, перечислил,
кто прислал соболезнования: «Марк Захаров, Башмет, Гафт, Газманов,
Градский, Грачевский, Джигарханян,
Калягин, Проханов (другой. — И.Ф.),
Табаков, Шахназаров. Это только малая часть того, что мы получили». <…>
Глава Роспечати Михаил Сеславинский
прочитал отрывок из стихотворения «Над земным шаром»: «Я улетаю далеко и где-то
в небе тонко таю…». <…> …проститься
пришли глава Минобороны Сергей Шойгу, министр культуры Владимир Мединский, первый заместитель главы администрации
президента Сергей Кириенко и вице-спикер Госдумы Петр Толстой. Перед сценой
стояли венки от Президента РФ, Госдумы и Совета Федерации.
Отчеты
репортеров перегружены официозом. Прощались с поэтом — народ, Москва, простые
люди. Ну да, по сцене перед гробом прошло великое множество знаменитых лиц.
Подходили к вдове и сыновьям. Был краткий разговор Марии с Натальей
Солженицыной.
Гроб
вынесли под аплодисменты толпы перед писательским клубом. В Переделкино
уехали на двух автобусах с надписью на лобовом стекле: «Музей-галерея
Е.А.Евтушенко». В стенах галереи его потом и помянули. На похороны семья
пригласила узкий круг близких. День выдался солнечный,
апрельский по-настоящему, дул легкий ветерок. Однако и на переделкинское
кладбище явилось множество неприглашенных. К месту
погребения они прикатили второй волной после краткого молебна в узком кругу на
входе на погост. Мало кто заметил — из Англии прилетела Джан,
третья жена Евтушенко. Был и сын Саша. На могилу пришла Зоя Богуславская, вдова
Вознесенского. В ногах Евтушенко — высоченная, чуть накрененная, тянущаяся
осенить всю могилу береза, в головах — липа, столь же рослая. Речей не было. На
кресте, вдавленном в хвойную надгробную гору, табличка с датами жизни и сияющее
фото улыбающегося, нестарого Евтушенко. Он что-то немного скрывал. Это
маленькая тайна: с ним в его нынешнем дубовом обиталище лежат кепка и трость.
Ему предстоит дальний путь.
Участок
для него нашли трудно, кладбище окончательно сформировано, но Евтушенко —
таков: место все-таки нашлось, и оно оказалось действительно рядом с пастернаковским захоронением. Бок о бок.
Этого не придумать. Это Евтушенко, его чудеса. «Однажды мы спали валетом с
одним настоящим поэтом», — посвящено Слуцкому. А теперь — немного по-другому.
Теперь в весеннем воздухе стояли стихи, которые Пастернак знал наизусть и при
случае прочел вслух в лицо автору:
Мне
мало всех щедростей мира,
мне
мало и ночи и дня.
Меня
ненасытность вскормила
и
жажда вспоила меня.
Мне
в жадности не с кем сравниться,
и
всюду — опять и опять
хочу
я всем девушкам сниться,
всех
женщин хочу целовать!
Это
1951 год. Ему было девятнадцать. Таким он пришел и таким ушел.
Москва
2017,
апрель
_____________
1 Генерал КГБ, автор мемуаров.
2 Центральная клиническая больница с
поликлиникой Управления делами Президента Российской Федерации.
3 Доктор Л.М.Рошаль.