Алексей Остудин. Вишнёвый сайт. — М.: Изд-во «Русский Гулливер», 2017
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2017
Название
новой книги замечательного казанского поэта Алексея Остудина
— «Вишневый сайт». Сколько в нем всего упаковано: и радость открытия благо-уханного многоцветного мира, и искро-метное
сопряжение смыслов — консер-вативно-старомодных с сиюминутно-актуальными. Смысловая плотность, утрамбованная в
существительное & прилагательное, не удивительна, ведь, по определению Остудина, поэзия — проза в джипеге.
Правда,
при чем тут к обеду жди Пегги
меня? Какое приращение смысла чеканной формулировке дает рифма джипеге — Пегги? Уж не из тех ли Остудин авторов,
кто словечка в простоте не скажет? Или ему тошно быть понятым социумом, и он,
как истовый авангардист, создает нарочито непонятные тексты, ввергая читателя в
великую печаль скрести в затылке, где и так полно уже царапин?
Вовсе
нет, Остудин владеет приемами нарративной
поэзии. Взять «Пастораль» — о том, как молодой лейтёха
— весь в ремнях, что твой Лаокоон! — на побывке ухаживает за девушкой. Все
в этой поэтической миниатюре точно, зримо — выписано «со стеклянной
ясностью»: раздражение половозрелой Иры робостью кавалера, камеры слежения
прошлого века — взгляды едкие старух, наконец, нелепо-благородный способ
произвести впечатление на подругу:
Он
присел под ивой на газету,
веки
опустив, её позвал: и легко, почти
одномоментно,
разобрал
наган свой и собрал.
В
этом же ряду «Слепой», при чтении которого чувствительно пощипывает в носу,
«Склероз» — ласкающий зарисов-ками старой
Казани, а от «Урока неж-ности» вообще в горле.сom.
Тем
не менее поэт предпочитает «гнутую речь»,
перенасыщенную метафорами и комбинаторикой, более того — спуская язык с
поводка, позволяет словам случайно уподобляться чуть ли не по эстрадному
приколу. Взять финальную строку стихотворения «Бла-благодать»:
За это поменять мне разрешит конвой / бутылку божоле
на ящик «Боже мой» — таков итог живописания райски изобиль-ного сада, где из помойных ям растут
иконостасы, на золоте едят и пьют на лебеде… Чем не повод погрузиться в бесконечное бла-бла по поводу
блаженной райской полноты Бытия — вот ты какой, парадиз, в узорчатом
переплетении противоположностей! Так приливная волна медитативного раздумья подхва-тывает читателя со смысловой
отмели — французское «божоле» и русское «боже мой»
становятся окказионально одно-коренными.
Так
что не стоит бездумно усмехаться над остудинскими
перлами: джаз на грани фолка, с паршивой овцы файф-о-клок, к диете
непричастный оборот, что там у нас на Тибет?, качает права-мурава,
не выпускай из рукколы салат, любви все возрасты попкорны, свой в доску для разделки — немного усилия,
настройки на волну-резонанс автора, и будет тебе борщастье,
дымящееся в тарелке (или — счастлифчик).
Правда, настроиться на Алексея сложно — все равно что рычаж-ком лампового приемника пеленговать радиохулигана.
И
вообще, пусть тот первым бросит в Остудина камень, у
кого в закромах духовной пищи уцелело что-то, кроме толкового словаря
(«Метафизика»). Согласимся, нынче спектакулярность
превысила всякую меру: политика, экономика, религия, право, искусство — за что
ни возьмись — все фикции. Единственная несомненная реальность в этой
кунсткамере фальшивок — для поэта даже не он сам, а язык — настоящий
русский, разноцветный (на охоту за ним поэт призывает отправиться
А.Кабанова в стихотворении «В разведке»).
По
сути, Остудин — первопроходец постконцептуалистского
поэтического высказывания, время которого наступило после доказательства в
80—90-х необос-нованности
властных претензий любого текста. Он чурается центонов,
аллюзий — всякой культурной рутины, ловит себя за миг до роковой ошибки —
клишированной интонации — за рваный воротник («Када не павизёт»).
Творческое
кредо поэта — тактика «Тик-так»; поскольку шагать вперед — не
хватит равновесья, для него предпоч-тительнее
уподобиться маятнику (в одноименном стихотворении):
Набивший
шишки, сам себе пятак,
я
— диск на деревянной пуповине,
каким-то
чудом не застрявший в глине…
Вот
почему высокий градус лирического воодущевления
Остудин, как правило, подмораживает иронией или
буддийской отрешенностью. Возьмем, к примеру, «Память» с ее нагнетанием
благолепия: в воздухе зреет неги нуга, пустые стога — половинки
песочных часов — тянут время; поэту мнится, что эти ощущения навеки отпечатались
в его сердце: Верил, что зарубил на носу. Однако… вышло — след от
оправы очков.
Метавысказывание
поэтического сборника «Вишнёвый сайт» — семи циклов из 343 стихотворений
— венчает неевклидова эквидистанта — то
бишь равноудаленность от «радостей и бедствий
человеческих»: в «Мисс доброй надежды» — от вечно увлекающей
женственности (тут главное — Скользя в пустоту на последнем ребре, не
сморозить слов нежности), в «Я иду гулять!» — от удали юности
понтовой. В «Рецепте невесомости» альтер эго автора — мужик, которому давно всё похер, отдыхающий под ватником на потрескивающей охрой
скамейке. В «Кризисе жанра» морозм крепчает —
много стихотворений о лютой стуже: «Хулутно, плят!», одним словом. «Время пеликанов» — попытка замереть
на пике склона лет в ожидании искры в зазоре моторной свечи или…
дороги к храму.
А
зачем Остудину дорога и храм, если они не приводят
его в место рождения Будды? Цикл «Дорога на Лумбини» ошеломляет радугой кругосветных
впечат-лений: Непал—Вьетнам—Китай—Париж
—Лондон—Венеция—Кёльн—Куба—Рио-де-Жанейро—Грузия—Крым—
оторвись, на Руси — не убудет!
Действительно
не убудет, потому что Алексей завершает цикл воспеванием Турксиба,
бухты Золотой Рог, Байкала, Курил, «северов» — Нарьян-Мара, Сале-харда, Богандинки,
а также Санкт-Петербурга, Липок и Тарусы, российской провинции как таковой,
которая:
с
изжогой от могучего простора,
с
пунктиром вместо линии судьбы —
по-прежнему
стихи растит из сора,
и
Сороса выносит из избы.
Такой
вот «тик-так»: гражданин мира Алексей Остудин нежно
любит свою неказистую Родину. Знаково, что в коротком
перечне его учителей стихотворного мастерства есть Павел Васильев — родоначальник
«героического периода» в русской советской литературе. Но только попробуйте
записать Остудина в «державники», в седьмом финальном
цикле «Када не повизёт» он
вас жестко одернет:
Кому
показалось, что вашим и нашим служу?
Какую
ищейку сбивает со следа свеченье
планктона,
в котором я прутиком жизни вожу…
Таким
образом, его эквидистанта (этим математическим термином названо одно из
стихотворений) никакая не буддийская отрешенность, а страх впадения в постыд-ную биомеханичность
пафоса:
Горло,
хоть маслом касторовым смажь,
если
и пискнет чего за отчизну —
яблочко
сдавит какая-то фальшь.
Поэзия
Остудина — при кажущейся затейливости —
вовсе не дамское рукоделие, а самурайское ежесекундное сопротивление рутине,
шаблону и фальши. От ментального хлама он освобождается в каждом стихотворении,
как самурай — от собственных кишок. Боевыми трофеями этой затяжной войны
— шедевральными строками, которые прочно
врезаются в память, — он щедро делится с вдумчивым читателем.
Муэдзин
с минарета кричит, словно пробует бриться на ощупь («Намаз
на хлеб»), — это не след от оправы очков, это навсегда!