Анастасия Ермакова. Пластилин: Роман. — М.: Дикси Пресс, 2015
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2017
Главная
героиня романа Полина и ее муж Андрей — литераторы, пишущие не только «для
души», но и ради заработка: она сочиняет любовные истории «непре-менно со счастливым концом» для журнала
«Женские советы», а супруг-поэт — «криминальное чтиво». У них растет пятилетняя
дочь Катя. Им хочется второго ребенка… Но истинное
призвание Полины — помощь детям-сиротам. Неслучайно судьба привела ее к
волонтерам, которые регулярно ездят в интернаты и детские дома, привозят
ребятам подарки, устраивают конкурсы, мастер-классы и т.п. Основная сюжетная
линия связана с решением Полины удочерить десятилетнюю Киру, остав-шуюся без родителей.
Для
этого «целый ворох бумаг надо собрать, кучу инстанций обойти». Кроме того,
Андрей и Катя от идеи удочерения не в восторге. А потом возникнут и более
серьезные проблемы: муж уйдет из дома, Полина останется без работы… Тяжелый
конфликтный характер Киры в новообре-тенной семье проявится в полной мере: она будет постоянно дерзить,
обижать Катю, подворовывать… Полину начнут одолевать сомнения: не совершила ли
она ошибку и даже — не вернуть ли Киру в детдом?
Каждый
такой дом — место, куда «страшно войти внутрь: там сразу со всех сторон хлынет
горе, горячее чужое горе» брошенных детей. А волонтерам, пытаю-щимся им помочь, надо немало сил, великодушия и
такта, чтобы вызвать доверие, найти верную линию общения с подопечными, чья
психика серьезно травмирована: «Они предательство заранее чувствуют и заранее
переживают. Степень недоверия к миру у этих детей гораздо больше, чем у благополучных. Они уже с детства изгои…» У сирот
«пространство недоверия к взрослым с годами уплот-нилось и заледенело; чтобы растопить его,
требовалось много терпения и тепла…»
Об
этом немало говорится в романе, приводится и статистика: «из десяти… только
один-два успешно адаптируются в дальнейшей жизни. Не потому что они такие
неприспособленные, как раз наоборот, а просто они не чувствуют достаточного
стремления жить». Или: каждый третий из них — в будущем «бомж, каждый пятый —
преступник»… Да и в самих детдомах оградить сирот от криминала удается не
всегда. Характерна история двух сестер, которых едва спасли из паутины
сутенера. А другую девочку с синдромом Дауна по прозвищу Кефирка
не уберегли от посягательств насильника-санитара… Шоковое впечатление произ-водит и рассказ волонтера
Паши, бывшего детдомовца, о нравах, еще недавно царивших в этих заведениях:
регулярные избиения, групповые изнасилования слабых, самоубийства. «Дедовщина
была похлеще армейской… Только
в армии она всего два года, а там — до совер-шеннолетия».
В книге немало таких «эмоциональных ударов»:
это и развернутые сюжеты, вроде упомянутых выше, и колоритные харак-теры, и выразительные
детали. Скажем, такая: из окон одного из детдомов открывается вид на кладбище… Здесь мрачная подробность пейзажа в свете приведенной
автором статистики обретает значение совсем уж зловещего символа… Или:
издательство «Всюду жизнь» (!), с которым сотрудничает Полина, находится в
здании детской онкологической кли-ники… Вообще
«Пластилин» — тяжелое чтение: концентрация боли, несчастий, смертей в романе
зашкаливает.
Вспоминается
мысль из чеховского «Крыжовника»: «Надо, чтобы за дверью
каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и
постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был
счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда —
болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не
видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет
себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, — и все
обстоит благополучно…»
Между
прочим, о волонтерах в романе говорится: это — «особая порода счастливых людей,
которым в какой-то момент стало стыдно своего счастья». Феномен воистину
впечатляющий: обыч-ные
семейные, работающие, небогатые люди, которые готовы добровольно, бескорыстно
взять на себя горе и боль сирот, тратя немало сил и времени.
Что
касается Чехова, то Полина (а ее устами автор) неслучайно признается в особом
отношении к его творчеству. А также вспоминает мысль Достоевского (вернее его
персонажа — старца Зосимы) о виновности каждого перед всеми во всем.
Предчувствие
грядущих бед и лишений, готовность к ним свойственны поколе-нию, к которому принадлежит Анастасия Ермакова. Они взрослели во время развала
некогда великой державы, резкой смены общественного строя, отказа от тради-ционных устоев и ценностей,
поэтому действительность воспринимают без иллюзий, остро ощущают трагизм и
абсурд бытия, враждебность окружающего мира, бессилие и несовершенство человека
— мотивы, часто и в разных вариациях звучащие в романе «Пластилин». Их же мы в
обилии найдем в прозе Ирины Мамаевой, Дмитрия Новикова, Захара Прилепина, Надежды Горловой, Романа Сенчина… Это общее в их миро-восприятии,
но есть, конечно, у каждого индивидуальные отличия, обусловленные
психологическим складом, жизненным опытом и т.д. Главное, что определяет особое
место Анастасии Ермаковой среди ровесников, — повышенный градус совестливости,
непреходящее чувство вины перед окружающими, которым она в полной мере наделила
и свою героиню.
«Стоило
мне, к примеру, не уступить место в метро какой-нибудь бабусе — и совесть мучила
потом целый день, гналась по пятам, как злобный пес… — признается Полина, —
совесть не давала никаких поблажек, она была больше и сильнее, а главное —
беспощаднее меня… Я пос-тоянно чувствовала себя в
чем-нибудь перед кем-нибудь виноватой… Я была виновата перед Кирой, перед
Ильей, перед Ликой и Кефиркой,
перед всеми этими брошенными другими матерями детьми».
Несчастные
дети — тема беспро-игрышная: она не может оставить
читателя равнодушным… Но — при условии абсолютной
искренности автора, без намека на спекуляцию или самолю-бование.
Что мы и видим в романе «Пластилин»: «Вина эта не была патетич-ной и зрелищной, она была тихой и простой,
как трава под ногами». Таковы и воспоминания Полины о «детдомовском детстве»,
«хотя никогда оно таковым не было»… Оказывается, «можно помнить то, чего
никогда не случалось».
Ощущение
абсурдности сущест-вования,
присущее некоторым героям книги, порождает скептическое отношение к
рациональным способам осмысления происходящего и решения жизненных проблем.
Ведь в чем суть конфликта Киры с Полиной? Девочка чувствует недостаток любви
приемной матери, ревнует ее к родной дочери — такие вот иррациональные,
неподвластные разуму чувства… Есть здесь и мистический
элемент: однажды «Киру стали посещать видения», проявились сверхъестественные
способности: дар предвидения, умение снимать головную боль. Эта линия будет
ненавязчиво развита автором, что придаст дополнительные оттенки конфликту.
Анастасия Ермакова не упрощает свою задачу:
нарисуй она Киру более покла-дистой
(а если принять сравнение сознания ребенка с пластилином — мягкой и податливой), то на пути к
счастливому финалу не было бы серьезных препятствий. Но нам будто хотят напом-нить гоголевский призыв: «полюби нас черненькими, а беленькими нас
всякий полюбит»…
В
то же время автор понимает: если «эмоциональные удары» будут следовать подряд
один за другим, реакция читателя на них может притупиться. Поэтому используются
различные приемы — иногда не совсем обычные. Так депрессивное — вплоть до
суицидального — настроение, периодически охватывающее Андрея, его жена
использует как повод для не самых безобидных шуток… А
рассказ о смерти бабушки Киры, написанный жестко, с натуралистическими
подробностями, начинается с детской страшилки о грозящих гибелью желтых шторах,
что придает истории едва ли не пародийное звучание… Кстати, в романе звучит
такая мысль: «Жизнь всегда резче выступает на фоне смерти». И, судя по всему,
наоборот…
Вообще
Анастасия Ермакова нередко работает, что
называется, «на грани». Касается это и языка. Словотворчеством постоянно
занимаются и Полина, и Андрей (как мы помним, литераторы), и даже их дочка. В
этом смысле характерно щемящее описание реакции детей-даунов
на появление — стараниями волонтеров — рядом с интернатом будки с собакой по
кличке Дурында: «На прогулке окружали будку, большеголовые и улыбчивые, нагибались, отталкивая друг
друга, заглядывали внутрь и звали: "ЫУ! ЫУ!" Дурында
нехотя вылезала, к ней тут же тянулись гладящие и галдящие руки. Они ласкали
собаку… Те дети, кому не хватало места возле Дурынды,
гладили будку, будто теплого доброго друга. Собака терпеливо сносила эту густую
и липкую, смолянистую любовь… Виляла хвостом, время от
времени лизала протянутые к ней руки, пахнущие детским снегом, и улыбалась».
Автор пишет «не по правилам», рискуя навлечь на себя упреки их блюстителей. Но,
по-моему, в подавля-ющем
большинстве случаев такой риск оправдан: текст становится эмоционально богаче,
возникают новые смысловые оттенки.
Анастасия
Ермакова мастерски выстра-ивает
повествование. Некоторые сюжет-ные
линии, поначалу казавшиеся случайными, необязательными, вдруг обретают
неожиданное звучание, оказы-ваются проводниками
дополнительного смысла, работающего на главную идею романа. Так, при беглом, не
очень внимательном чтении от нас может ускользнуть, например, то, что Илья и Кефирка — дети Аллы, с которой связана тема суррогатного
материнства …
В
романе представлены разные стороны сегодняшней действительности, разные слои
общества — от литераторов до бомжей (порой родителей детдомовцев) и гастар-байтеров. А судьбы последних в
свою очередь отражают процессы, проис-ходящие на
постсоветском простран-стве — в частности, на Украине
и в Молдавии… Поиски новой работы уволенной из журнала Полины — повод показать
такие «достопримечательности» столицы, как магазин «ИКЕА» или пиццерия.
А заодно дать читателю представление о некоторых нюансах современных отношений
«труда и капитала»… Таким образом, небольшой по объему роман в каком-то смысле
представляет собой современную «энцик-лопедию
русской жизни». Я даже не уверен, что такая задача сознательно ставилась —
очень уж органично и непринужденно это получилось, будто само собой…
Автор
«отрывается по полной» в постоянных спорах Полины со своей матерью, которая
настолько «увлеклась фэн-шуем, патологически уверовав
в него, как в действенную философию благополучия и полной гармонии», что каждый
их диспут воспринимается как номер юмористического шоу. Сходный эффект имеет
описание редакционных будней журнала «Женские советы»: его публикации, как и фэн-шуй, «дурачат одиноких несчастных баб».
Более
сложную функцию выполняет фигура «полусумасшедшей старухи» Алевтины Федоровны.
По ее устным воспоминаниям Полина, ищущая любую возможность подработать,
взялась написать книгу. Однако каждый раз мемуаристка рассказывает о себе взаимо-исключающие вещи: «То она
была известной оперной певицей, то учительницей в сельской школе, то виртуозным
ювелирным мастером, изготавливающим украшения для жен членов ЦК партии.
Бездетная старая дева легко превращалась в измотанную несчастливыми браками
кокетку, до сих пор ищущую своего единственного». В результате получился «роман
о множестве ее судеб, прожитых полноценно и истово, и какая из них была
реальной — не знает никто». В этих безумных фантазиях Полина улавливает
сладостно-тревожный мотив влияния любви на судьбу человека. «Какая-то манкая жуть, — признается она, — держала меня час за часом
возле этой старухи».
Однажды
та нагадала Полине на кофей-ной
гуще (!): муж вернется, они вырастят троих детей. «Двое своих, один приемный… А в целом жизнь будет трудная. Маеты вижу много, а счастья
мало». Позже, узнав историю Киры, скажет: «Быть может, эта девочка…
в конце концов будет оправ-данием вашей жизни».
Пророчества
начнут сбываться, когда Кира заболеет. Ее недуг станет своеоб-разным катарсисом. Полина вдруг ощутит мощный
прилив любви к ней и уверен-ность:
это ее дочь…
…А
мы стали свидетелями знамена-тельного
события. Впервые за последние четверть века появился роман об остро-актуальном и болезненном
явлении — сиротстве в современной России. О его масштабах можно судить по тому,
что сейчас брошенных детей больше, чем после Великой Отечественной войны. Кроме
нескольких книг для подростков, выпущенных недавно, я не припомню заметных
произведений такого рода. «Пластилин» — произведение яркое и глубокое —
достойное начало воспол-нения
зияющего пробела.