(В.Месяц. «Стриптиз на 115-й дороге»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2017
Вадим Месяц. Стриптиз на 115-й дороге:
Рассказы. — М.: Издательство «Э», 2017.
Рассказы
Вадима Месяца, собранные под одной обложкой, поначалу сбивают читателя с толку.
Перед нами без малого полсотни коротких историй, насыщенных таким количеством
событий, которого хватило бы на целую серию остросюжетных романов. «Любая
книжка должна быть приключенческой. Я считал так в подростковом возрасте и,
после многолетнего перерыва, считаю так и сейчас. Более того, добыча хорошей
приключенческой книги должна сопровождаться соответст-вующим приключением», — так формулирует
автор свое творческое кредо в рассказе «Книголюбы». Увлекательность — это
конечно хорошо, однако динамичность действия никаким образом не подкрепляется
глубокими внутренними переживаниями рассказчика и других героев. Почти вся
рефлексия вынесена за скобки произведений. И это озадачивает.
Как
же так — серьезная психологическая литература приучила нас сопереживать героям
и напряженно следить за их треволнениями, а здесь, понимаете ли, царит полная
свобода анархического толка, каждый волен делать, что ему нравится (не
претендуя на безраздельное внимание рассказчика) и стремительно пролетать мимо
в космическом потоке, уступая место следующим кометам и метеорам. Так перед
нами проносятся друзья, покойные и выжившие, любовницы, жены, увлечения, дефицитные
джинсы и полковничьи шинели, морги и стриптиз-бары,
гопники и битники, аквариумы и мотоциклы, отбросы и
сливки общества, американская витрина и российская глубинка, путешествия и
рок-н-ролл.
В
какой-то момент вдруг становится понятно, что этот космический хаос — стихия и
даже своего рода религия этой прозы. Именно в нем она существует, именно от
него стремится защититься своим «патологическим спокойствием». И
представляется, что как раз поэтому почти к любому
кульбиту судьбы, ко всякому поступку случайного знакомого или персонажа
классического романа рассказчик относится с заведомым пониманием:
«Раскольникова не осуждал. Если бы перед убийством он зашел ко мне, я бы сказал
ему: решай сам. У каждого дела есть свои плюсы и минусы. Это было главной
мыслью сочинения. Раскольникова могли ждать великие дела. Зачем я буду
наступать на горло его песне?»
Но,
кажется, ни к чему и ни к кому главный герой Месяца не прикипает, ни от чего не
ставит свою жизнь в прямую зависимость. Вернее, порой он невольно привязывается
к чему-то случайному, нелепому — к предмету, с которым связана жизненная
история, и предметом этим могут оказаться, например, маникюрные ножницы фирмы
«Золинген». «Что нужно человеку моей формации в дороге? Телефон, кошелек,
паспорт, смена белья, зубная щетка и набор бритвенных принадлежностей. Но —
важнее всего маникюрные ножницы» («Ножницы»).
Здесь
возникает весьма прозрачная отсылка к текстам Довлатова (аж
трижды заявленная с обеих сторон обложки и в аннотации), прежде всего к
рассказам из сборника «Чемодан»: конкретная вещь как наглядное напоминание о
яркой и парадоксальной истории. Однако у Довлатова вещи, перебравшись за океан,
остаются исключительно реликтами прошлой жизни. Они не живут дальше. Вещи у
Месяца доигрывают свою роль и в итоге остаются именно там, где им положено. «Я
безучастно поинтересовался о цене на эту услугу и бросил свои
"Золинген" в мусорное ведро. Я мог повторить старый трюк и выудить их
обратно, но не хотел. Я чувствовал, что время свободы и путешествий налегке
подходит к концу. Я должен вернуться к детям».
Отмечу
еще два существенных отличия между «зачинателем» и «продолжателем» традиции.
Первое — из прозы Сергея Довлатова очень сложно выделить любимое произведение.
Как правило, либо любят и принимают всего Довлатова, либо не принимают — тоже
всего. В случае со сборником Вадима Месяца ландшафт получается более сложным и
насыщенным. В нем есть рассказы, которые заметно выделяются, оставаясь при этом
вполне органичными для целостного явления. Это «Интуристы»,
«Курица», «Машуков», «Вундеркинд», «Живые и мертвые», «Пистолет», «Баллада о
трех мотоциклах», «Ха-Яркон», заглавный «Стриптиз на
115-й дороге» и ряд других.
Второе:
перепутать происходящее в Америке и в СССР в произведениях Довлатова
практически невозможно. Между двумя странами и их ментальностями
располагался «железный занавес», это две совсем разные жизни. В книге Месяца
такого резкого контраста нет, и совсем не случайно рассказы с названиями
«Перово» и «Шарон-спрингс» расположены по соседству.
Здесь российский мент живет
с «американской мечтой» в душе. А украинские националисты выясняют отношения с
«москалями» на американской территории. «Природа здесь была такая же, как и в
других частях севера штата Нью-Йорк. Сосновый и
лиственный лес, мох. Огромные черные валуны, разбросанные по лесу схождением
доисторических ледников».
Стоит
только пропустить беглую вступительную фразу, и не сразу поймешь, где сейчас
находишься: в Москве, в Сибири или на Диком Западе. Некоторые критики уже
успели вменить это автору в вину. Вот цитата из рецензии в «Литературной
газете»: «У Вадима Месяца что РФ, что USA — одно и то же. И там, и там его
герои ничего не делают, надувают всех подряд, пьют на халяву
и занимаются блудом». Надо признать, что все перечисленные особенности
поведения в рассказах присутствуют. Но главным все-таки остается человек с его
ироничной стойкостью и подчеркнутым спокойствием среди буйства человеческих и
природных стихий. Человек, хвалу и клевету приемлющий равнодушно и научившийся
не оспоривать глупца слишком всерьез.
По
словам автора, для него важны выход из рамок бумажной литературы и приближение
произведений к жанру стендапа, живого исполнения
текстов, которое способно заметно облегчить их читательское понимание. И, как
мне представляется, конкретно эту книгу было бы очень уместно снабдить диском с
профессиональным аудио-прочтением избранных рассказов.
Дочитывая
книгу, ощущаешь, как сама жизнь подсовывает рассказчику столько событий,
включая остро драматические, что подробно отстрадать
по поводу каждого из них нет ни времени, ни возможности. Иначе писатель (а
вслед за ним и читатель) просто перегорят, как лампочки при частых скачках
напряжения.
Но
бесконечно скрывать все подлинные чувства под маской иронии и снисходительного
равнодушия тоже оказывается невозможно, и поэтому из-под нее прорываются то не
улегшееся в душе раздражение (как в рассказе «Франкенштейн»), то невысказанная
вслух сердечная боль. Потому что от нее русскому писателю, пусть порой и
бравирующему американскими опытом, никуда не деться.