(Н.Кременчук. «Смерть на фуршете»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2017
Наталья Кременчук. Смерть
на фуршете: Полный текст романа. — М.: Издательские решения, 2017.
Сокращенный
вариант романа появился в начале 2014 года на страницах журнала «Москва» под
именем Натальи Кременчук,
после чего в литературной среде начались обсуждения того, кто все же автор
этого яркого сочинения.
Ныне
под именем Кременчук выпущен его полный текст, но и
теперь интрига сохраняется: на четвертой странице автором названа известная в
научно-педагогических кругах филолог и к тому еще лауреат премии Правительства
РФ Наталья Борисенко, а соавтором — креативным
редактором — прозаик, историк литературы Сергей Дмитренко…
Очевидно, такой саспенс вокруг имени автора входит в
творческую стратегию тех, кто данное произведение создал, тем более что жанрово
оно относится к авантюрному роману. История начинается с феерической панорамы
одного из литературных праздников, которыми явно прославится наше время, —
вручения крупной премии за лучший «новый русский роман». Однако во время
обильного фуршета убивают счастливого лауреата, а случайно попавшая на
мероприятие психолог Ксения вместе со своим давним приятелем, литературным
шатуном Андреем Трешневым, и не только они,
оказываются втянутыми в расследование этой запутанной истории… Но в конце концов это прежде всего «авантюры языка»,
отдаленно напоминающие нечто у Лескова («Очарованный странник», «Соборяне»). И
за этими «авантюрами» следить интереснее, нежели за детективом, ибо там, как
только тайна убийства раскрыта, ждать нечего. С языком иначе: только и думаешь,
а что сейчас скажет главный герой —
очарованный странник фуршетов? Кажется, все исчерпано, даже разнообразие
вин и закусок, но нет, язык персонажа неисчерпаем, с чем авторов (автора?) и
поздравляю.
Текст
«Смерти на фуршете» многослоен.
Первый
слой — для любителей детективов. Второй — для любознательного читателя
современной литературы, которого интересует не эстетика, а экзотика, то, что происходит
с создателями литературы, их каждодневно-бытовое,
совершающееся за пределами текста.
Третий — для профессиональных читателей, которые ищут раскавыченные цитаты из классики и радуются, когда находят.
Таких цитат в романе много, они естественно соскакивают с языка его героев,
кажется, что они извлекают их из книжного океана именно в момент произнесения.
Думаю, так и было с «автором» во многих случаях, когда книга писалась. И это
усиливает художественный эффект. Наконец, есть и четвертый слой — для читателей-писателей,
которые, полагаю, будут прищелкивать языком, с удовольствием узнавая известных
только им лиц в спрятанных за выдуманными фамилиями персонажах. А если не узнают, подойдут к авторам, чтобы
спросить: «А этот кто?»
Более
того, полагаю, когда наше время уйдет в историю, эту книгу можно будет
рассматривать как документ эпохи, ибо отчетлив мемуарный отблеск. По ней
потомки будут судить о литературной жизни первых полутора десятилетий XXI
столетия, как, например, по «Сумасшедшему кораблю» Ольги Форш
(он бегло упомянут в романе) судят о конце десятых и начале двадцатых годов ХХ века.
В
романе слышны слабые отзвуки Ильфа и Петрова, Михаила Булгакова, но это не в
упрек, скорее, в похвалу — не поощрительную, а эстетическую: если хорошо и кстати, отчего не воспользоваться, ведь писатель не у
жизни учится (у нее ничему нельзя научиться, жизнь не эстетический феномен), а
у другого писателяписателей.
Мастерски
придуманы имена и фамилии, названия учреждений, фондов и премий; их чтение —
особое удовольствие.
Описаний
почти нет, сплошь диалоги — трудная работа, но она делается с изяществом
артистическим. Кое-где, однако, требуется легкая чистка, похоже, авторы
поленились ее сделать. Например, трижды используется слово «вусмерть».
Слово как слово, но выглядит рогожной заплатой на фоне легкой материи языка
романа. Или: «в тихих шелестящих разговорах». Одно из двух; а то и вовсе
оставить только второе прилагательное, ибо первое в нем уже есть. Или:
«центровой охранник». Я понимаю, о чем речь, но прилагательное из
баскетбольного лексикона в этом эпизоде ни к селу, ни к городу. Или: одна из
второстепенных героинь Ольга, врач, говорит не своим, а авторским языком,
языком литературной среды, которым она не может владеть (по заданным именно
«автором» условиям), и эту мимолетную фигуру не отнесешь к удачам.
Зато главный герой, Андрей Трешнев,
очень хорош, его присутствие украшает любой эпизод, и диву даешься, как
бесконечен запас шуток, словечек, рассказов, каламбуров, которые находятся для
него у «автора». Остроумие Трешнева нигде не тяжело,
его находчивость всегда к месту, он — Одиссей, Воланд,
Остап Бендер (первое, что пришло на ум), или, перемещаясь в теорию, трикстер, о чем, к счастью, авторы не думали, иначе не было
бы эстетической легкости, увлекающей читателя романа, причем вне зависимости от
детективной истории, в него вплетенной.
Подумалось, как только начался детектив: меня
совсем не тянет узнать, чем он кончится, хотя эта история взята, разумеется,
осознанно, по праву профессионального писателя, ведающего, чем увлечь читателя.
Действи-тельно, увлекает, но
не меня (это — беглое впечатление читателя, а не критика, который должен
прятать личное мнение). Но мне зато припомнился давний
рассказ Генри Джеймса «Поворот винта»: там детективная история заканчивается
ничем. Мы так и не узнаем, что же произошло на самом деле, остается только
гадать, и такое долгое гадание было предусмотрено автором. Думаю — и эту свою
мысль тоже связываю с достоинствами «Смерти
на фуршете» (ибо за ее чтением она всплыла), — что Джеймс, работая в эстетике
готического романа, таким способом освежал ее. В романе Кременчук–Борисенко–Дмитренко тоже есть «готический» эпизод, мне непонятный: в
преддверии финала три главных персонажа оказываются нагими на Тверском бульваре
— после загадочного пребывания в подземелье (важная деталь готики), хотя здесь,
кажется, это подземелье — склад книжного магазина…
Но
все ли нам понятно, например, в современном литературном движении?! И не
стремится ли роман «Смерть на фуршете» травестийно-санитарным
образом совре-менную
литературную эстетику освежить?