(В.Салимон. «Право на молчание»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2017
Владимир Салимон.
Право на молчание. — М.: Воймега, 2017.
Сразу возьму быка за рога и кинусь в самую гущу салимоновской книги:
Прощание с лирическим героем…
Есть
что-то зловещее (трагическое?) в отповеди лирическому герою из уст автора,
достигшего полного единения с ним. Будто отповедь самому себе. Так две
параллельные прямые в условиях бесконечности пересекаются и сливаются в одно
целое. Теперь уже трудно понять: герой рассказывал жизнь автора или же автор
писал жизнь своего героя. Снимается вопрос первичности. Они невозможны друг без
друга.
Герой,
за которым раньше можно было спрятаться, возложив на него статус отдельной
личности, оказывается не кем иным, как самим автором, а все обращения к нему не
выходят за рамки разговора с самим собой. И несмотря
на то, что придаваемое этому образу величие рассыпается («в ходе эволюции
исчезли гиганты…») на множество составных частей («детали в интерьере и в одежде»), он
остаётся значимым персонажем внутри стихотворных текстов, поскольку является
единственным, кто, по мнению автора, способен выслушать его, обретая тем самым
право на молчание.
Взаимоотношения
лирического героя и авторского «я», их постоянная борьба — основной мотив книги.
Они периодически вытесняют друг друга, сходятся и снова расходятся. Порой уже
непонятно, чей голос исполняет ведущую партию в том или ином стихотворении.
Голоса так похожи, что пропадает желание их разделять. Ясно ведь — если в
тексте встречается обращение к кому-либо, то оно воспринимается как обращение к
самому себе. Единение в бесконечности. Единение двух параллельных прямых за
счёт уединения. Даже в стихотворении с посвя-щением
(оно, кстати, одно на сто двадцать четыре страницы книги) авторский посыл направлен
к самому себе, в свои собственные мысли, преподносимые как мысли некоего
персонажа. Есть безучастное отстранение, похожее на рефлекс — срабатывающий на
подсознательном уровне инстинкт самосохранения. Адресат же стихотворения,
обозначенный в посвящении, — всего лишь «отправная точка», от которой можно
оттолкнуться, чтобы вновь и вновь насладиться беседой с самим собой. Не будь
посвящения, строчки с упоминанием товарища, вибрирующие на уровне
лёгкости пушкинской поэтики, воспринимались бы, как обращение автора к своему
второму «я»: «В провинции легко уйти
от дел, // на год, на два от света удалиться, // что хорошо товарищ мой умел».
Интересно,
что в самом начале книги Владимир Салимон не даёт
возможности высказаться своему лирическому герою, устраивая по нему гражданскую
панихиду («солдаты не прошли парадным строем»), а в конце, в самом
последнем стихотворении, забирает эту возможность уже у самого себя — у своего
авторского «я»: «Чтобы право на молчание / получить, изображал / зверя
дикого рычание, / чем родных своих пугал».
Отказ
от речи желанен. Автор надеется обрести желанный покой — тишину. Чтобы прийти к
нему, необходимо выпотрошить себя без остатка, даже с перебором, так, чтобы
снять вопросы, споры и пересуды, которые могут возникнуть в настоящем и будущем
у родных и близких, у читателя. Он выговаривается, уходит в длинноты,
затягивает высказывание, кружит вокруг сути и изначально выбранной темы,
приходит к непредсказуемому финалу. Стихи кажутся заранее не продуманными —
возникающими в процессе написания, они ведут Владимира Салимона,
вытаскивая наружу его подсознание. Довериться руке, отдаться власти
выходящей из-под контроля капризной музы бывает мучительно тяжело, она
затягивает в такое болото лишних слов и смыслов, из которого выбраться можно
исключительно путём болезненной ампутации. Но это тот случай, когда
композиционный беспредел отдельных строк и текстов
работает на сквозной мотив книги, сохраняя
живое дыхание текста.
Отключаясь
от суеты бренного мира, Владимир Салимон благодаря
своей чуткой фантазии погружается в почти фольклорную окружающую среду.
Явления
природы подобны человеческим страстям:
Как
будто перед бурей, наступило
затишье
вдруг, внезапно ветер стих
и
дождь умолк, сломила силу сила.
Персонажи
русских народных сказок, будь то Иван-царевич или Колобок, отправляясь на
поиски невесты / счастья / покоя, по дороге обязательно встречают
разговаривающих человеческим голосом братьев наших меньших, которые побуждают
их к совершению поступка, провоцируя интригующие повороты событий. Сюжеты
многих стихотворений Владимира Салимона держатся на
подобных второстепенных персонажах:
Он
хочет написать роман в стихах,
но
сочинил на пол-листка вступленье,
когда дремавший у него в ногах
пёс
выказал известное волненье.
На
примере стихотворения с посвящением Сергею Васильеву видно, как и с чего
начинается путь авторской мысли — это один из самых показательных текстов, где
Владимир Салимон превращается в героя
сказки-путешествия, которой коснулась, если обратить внимание на многочисленные
аллюзии, литературная обработка.
Заметка
о товарище моем
не
получалась, прилетели птицы
клевать
иргу ненастным, хмурым днём,
все
разом — зяблики, дрозды, синицы.
Линейное
повествование, как и свойственно подобным памятникам фольклора, отталкиваясь от
нежелания главного персонажа существовать в мире обыденностей — в случае Салимона — за письменным столом, уводит его в мир зябликов,
дроздов и синиц — в лес, на берег реки, в провинцию, в глушь, в Саратов.
Правда, путешествие остается лишь намерением, поэтому-то, наверное, у него и
нет трагического финала, если не брать в расчет того, что «заметки о товарище»
Владимира Салимона рисковали остаться ненаписанными.
Подкупает
чистота посыла стихотворных текстов. Поэтическая речь Владимира Салимона ясна, легка и трагична одновременно — под стать человеческому бытию,
с его мыслями о тщетности и бесполезности (заметим: приправлены они отнюдь не
старческим брюзжанием, а юношеским романтизмом). В процессе увлекательного чтения
открываются все новые смыслы и нюансы. В стихи Владимира Салимона
уходишь глубже и глубже, нисколько не боясь ненароком удариться лбом о
железобетонное дно. По крайней мере я до него так и не
добрался.
…но
если заглянуть поглубже, если
перетряхнуть
до дна земной Эдем,
мельчайших
организмов копошенье
мы
обнаружим в толще недр земных,
по
сути дела, всё сооруженье,
всё
мирозданье держится на них…