Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2017
Чтобы
окно не хлопало, между рамой и створкой вставляли серый пыльный том.
Я
обратила на него внимание, когда прадед попросил закрыть окно.
До
того вечера я не видела, чтобы с книгами обращались подобным образом. В моей
комнате всю стену занимала тщательно подобранная отцовская библиотека. Если
книгу брали почитать, ее оборачивали белоснежной калькой, словно крестильной
рубахой.
Но прадед жил в Киргизии, там многое было
по-другому. Например, рукомойник с пимпочкой, в
который нужно было наливать воду из ведра. А за водой ходили к колонке.
На
клееной тканевой обложке тома виднелись отпечатки грязных пальцев. Книга была
так затерта, что на сером корешке, который был когда-то льняного цвета, с
трудом можно было прочитать название.
Прадеда
я любила абсолютной детской любовью за то, что он разрешал мне все. Разрешал есть сахар ложками. Разрешал себя щипать. Я
старалась захватить маленькими пальчиками вены на его запястьях, выступавшие
как корни деревьев, и пыталась выкрутить их. Прадед молчал, казалось, он не
чувствует боли. И я из любопытства силилась ущипнуть его как можно больнее,
чтобы проверить, на сколько ему хватит терпения.
Прадед
рассказывал мне о своей жизни. Он был сыном коробейника. Рано пошел работать в
лавку при фабрике, оказался толковым и вскоре стал правой рукой фабриканта.
Фабрикант так проникся к нему, что пожелал выдать за него свою младшую,
тринадцатую, дочь. Прадед был безнадежно влюблен в девушку из старообрядческой
семьи. Ей запретили с ним встречаться по религиозным причинам.
Младшая
дочь фабриканта не пришла в восторг от идеи папеньки, но все достойные женихи
города были выработаны предыдущими двенадцатью сестрами.
И
прадед пошел к алтарю в состоянии полной апатии, а его невеста с красными от
слез глазами. Чтобы утешить новобрачных, фабрикант построил им хорошенький
особнячок и подарил модный магазин.
Потом
случилась революция. Однажды ночью в дверь хорошенького особнячка постучались.
Прадед не стал спрашивать: «Кто там?», а вытолкнул в окно жену, выпрыгнул следом и они вскочили в первый попавшийся поезд,
который привез их в Киргизию. Достойные мужья двенадцати других сестер не
оказались столь решительны и погибли. А прадед дожил в Киргизии до девяноста
восьми лет.
Он
был аккуратистом и франтом. Даже собираясь в булочную через дорогу, тщательно
брился безопасной бритвой, взбивая мыльную пену помазком с янтарной ручкой.
Пришпиливал булавкой галстук, начищал туфли и, тронув пимпочку
рукомойника, проводил по волосам ладонями, приглаживал пряди. Волосы у него
были густые. Когда-то он был красавцем, а теперь осталась лишь щегольская
грация.
Он
не был грязнулей. Только вот книга…
Я
бережно высвободила фолиант из оконных створок и забралась на дерево. Ствол
шелковицы расходился на четыре ветви, образуя удобное место для чтения. В то
лето мной уже был прочитан научно-фантастический роман «Калисто»
про то, как в недалеком будущем в страну победившего коммунизма прилетели гости
из другой галактики. Была выучена наизусть книга стихов М.Ю.Лермонтова и
несколько раз с удивлением пролистан отрывной календарь.
И
вот я открываю свою новую гостью и читаю:
«Полезность
вещи делает ее потребительной стоимостью. Но эта полезность не висит в воздухе.
Обусловленная свойствами товарного тела, она не существует вне этого
последнего. Поэтому товарное тело, как, например, железо,
пшеница, алмаз и т.п., само есть потребительная стоимость».
И
вдруг меня клонит в сон. Я перечитываю снова и снова, стараясь вникнуть в суть написанного, и никак не могу продвинуться дальше первой
страницы. Для меня, готовой читать все подряд, это потрясение. Сладкое солнце
играет на листьях тутовника. По радио звучит монотонная киргизская песня. И я
понимаю, что мне никогда не осилить эту большую книгу. Никогда не понять, ради
чего шли на смертный бой рабочие и крестьяне. Навсегда закрываю покоробившиеся
страницы и разглядываю обложку. «Капитал», Карл Маркс. Кладу том на место.
Между створок окна.
Эта книга продолжала долго и честно служить
нашей семье. Между ее страницами я засушивала цветы для гербария. А бабушка
придавливала квашеную капусту всеми тремя томами. Вес был изрядный, ведь третий
том был издан в двух частях. Четыре серых добротных кирпича. Потрясающая,
загадочная книга, которую никто из нас так и не прочел.