Роман
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2017
Ханов Булат Альфредович родился в 1991
году в Казани. Окончил филологический факультет Казанского федерального
университета. Кандидат филологических наук по специальности «История русской
литературы». Печатался в журналах «Дружба народов», «Идель»,
«Казань». Участвовал в Форумах молодых писателей (2011, 2014, 2015). Последняя
публикация в «ДН» — подборка рассказов (2016, № 5).
Восточное направление
У него были свои счеты
с Христом и к фарисеями.
Бравый пенсионер в
майке и трико альпийского цвета всеми способами привлекал к себе внимание с
боковой полки. Едва тронулись, он представился Сергеем Дмитриевичем и каждому
предложил баранки и хлеб с изюмом. Роман нехотя слушал легенду о блудном сыне,
который многократно возвращался к всепрощающему Сергею Дмитриевичу после
бесплодных скитаний. Легенда незаметно перетекла в размытые рассуждения о том,
что правда крепче семейных уз, зато любовь к человеку важнее и сильнее правды.
На майке человеколюба проступил пот. Своим храпом
пенсионер и ночью не давал покоя. Наутро Сергей Дмитриевич неизвестно к чему
вспомнил Пахмутову и Добронравова и развил вечернюю
мысль, прибавив, что истина заложена в любом из нас и нужно учиться
говорить с Богом, дабы постичь ее. Уклоняться от беседы с закаленным моралистом
стоило усилий.
Сосед напротив,
благодушный толстяк Михаил с женой, тоже задавал вопросы. Каверзные, однако из разряда привычных. Как зовут? Откуда? С какой
целью держит путь? Толстяк утверждал, что Москва — красивый город, а Казань еще
красивее. Рекомендовал отведать татарской кухни и съездить в аквапарк. Когда
пенсионера заносило на нравоучительных виражах, Михаил подмигивал Роману и
улыбался, точно выказывая снисхождение к старому чудаку. Шутки ради толстяк
утром поинтересовался у Сергея Дмитриевича, чем гражданский кодекс отличается от нравственного, на что услышал гневную отповедь. Вечером
Михаил заказал себе, жене и Роману чай с лимоном, прелюбезно
держась с проводницей. А при сдаче белья свернул все в комок, долго
высморкавшись в белое полотенце напоследок.
Вопросы Михаила не
подразумевали никаких ответов, кроме однозначных, поэтому Роман говорил
коротко, воображая себя агентом под прикрытием. Он из Москвы. Студент.
Гуманитарий. (Это правда.) Социолог. (Неправда.) Едет повидаться с другом по
переписке. (Неправда.) В Казани впервые, хотя за пределы МКАД выбирался.
Санкт-Петербург, Геленджик. Друг, зовут Шамилем, встретит на вокзале и по
канонам гостеприимства покажет город. Спасибо за наводку с местной едой и
аквапарком.
Дипломированный
филолог, за плечами годы фриланса. Биография из заурядных. А вот с целью поездки неясность неясная. Когда ты навеки проклял всякий транспорт и расстояния, когда устал
волочиться и ненавидишь саму идею движения, когда закупаешься текилой и виски впрок, точно вот-вот закроют границы лет на
десять, когда два года застряли в горле и впереди невиданных размеров черная
дыра, когда всем вокруг неловко от твоего поведения, когда вечный недосып и
комплексы, когда искорежен и подавлен — это тот самый случай, чтобы
записаться в социальный проект и исчезнуть. Переезд — чтобы отстраниться от
себя и понять современность, которой нет, ибо есть прошлое и будущее.
Роман проснулся раньше
попутчиков, в пять. Чтобы унять возбуждение, он попробовал писать письмо и
бросил на третьей строке. Спящие словно подглядывали
из-под сомкнутых век. Тогда письмо стало выстраиваться в голове.
«Здравствуй.
Когда ты выбрала
восток, я дал себе обещание шагу не ступать в восточном направлении. Теперь вот
неразумно еду в Казань. Это не Камчатка и не Алтай, не Индия и не Япония, но
тоже не запад, не север, не юг.
Зная тебя, могу
предположить, что ты бы оценила мой поступок как манерный. Точнее пафосный, так
бы выразилась. Вымарывать прошлое, увеличивать дистанцию, прекрасно понимая,
что расстояниями связь не разорвешь. Как ни верти. Вертеть, терпеть, обидеть,
зависеть, смотреть, видеть, ненавидеть, любить.
Передавай привет горам
и шаманам. Я буду писать. На бумаге, разборчивым почерком. И отсылать, куда
фантазия заведет. Первое письмо черкну, например, Карлу Людвиговичу Самоедову из Липецка. Улица Оружейных Баронов, д. 19, кв.
84, 398813. Карл Людвигович одинок, ему будет лестно получить пару теплых
строчек, пусть и не предназначенных для него».
К тому времени, как
Роман закончил сочинять, соседи по вагону проснулись. Сергей Дмитриевич зевал,
прикрыв рот костлявой ладонью, Михаил пересказывал жене подробности
удивительнейшего сна, в котором они катались по парку аттракционов в карете.
Если бы не эта
необходимость все держать в тайне. Как дьявол, интересно, заманивая простаков,
борется с искушением поведать о себе настоящем? Какую силу воли нужно иметь,
чтобы так притворяться?
Пригретые солнцем
На первый взгляд,
пригретая солнцем провинция.
Покинув поезд, Роман
последовал по указателям, протискиваясь сквозь вокзальный люд. Сновали
коммерсанты с пирожками и водой и носильщики с тележками. Пацаненок,
если верить надписи на кепке, сотрудник ФБР, дергал мать за платье, требуя
сахарного петушка. Две старухи в галошах спорили, с хвоста или с головы поезда
пронумерованы вагоны. Пререкались они вяло, потому что распалившееся солнце,
казалось, отбивало всякую охоту резких движений и решительных действий. В
голосе, объявлявшем рейсы, тоже мнилась сонливость.
Вокзал и прилегающая к
нему площадь на удивление внушали доверие. Мелкие бандиты с угрюмыми рылами, облаченные в «Абибас»
среднеазиатского покроя; нечесаные бродяги в тулупах, продирающие веки на
скамейках; окурки, фантики, обрывки туалетной бумаги под ногами — все это
словно убрали с глаз долой к прибытию столичного гостя.
Роман оставил в камере
хранения два чемодана, а с портфелем и ноутбуком поехал по первому адресу — на
улицу Красной Позиции. Некий Андрей Леонидович сдавал там однокомнатную
за десять, а в шаговой доступности располагались две школы с вакансиями. Район
рядом с центром, что немаловажно. Есть где погулять. Потому что квартира по
второму адресу — на Гагарина — находится в монотонном спальном районе, который
словно один на всю Россию, с клонами от Калининграда до Владивостока. Если в
ментальном поиске переезжать в другой город, то вплотную к его сердцу.
Неделями
рисуя в своем воображении Казань, Роман допускал три версии, почти не
стыкующиеся друг с другом.
В первой властвовал
дикий контраст между центром и периферией. В центре по прихоти элиты проводились
мировые форумы и Всемирная летняя Универсиада, а на периферии текла самая
будничная пятиэтажная жизнь с пьянством, скандалами и поножовщиной. Будущее
детей определялось на генетическом уровне: в центре они рождались избалованными
и испорченными, на периферии — озлобленными и обреченными. Ночью город
превращался в шум. В сердце асфальт сотрясался от гвалта корпоративов
и ночных клубов, пока по краям, в рюмочных, с хрустом разбивались носы и
проламывались черепа, а на пустырях лезли драться стенка на стенку.
Во второй версии Казань
представала тихой провинцией, бессобытийной и
однообразной. Милые и сердечные бюргеры неспешно прогуливались по тенистым
аллеям и бормотали под нос песни, давно выпавшие из хит-парадов и горячей
ротации. Почти все были знакомы между собой, а гостей из иных краев сразу
зазывали на чай и исподволь, точно ненароком, приучали к своим нравам и
обычаям. Все отдавалось на откуп середнячкам. Здесь не водилось ни гениев, ни
злодеев, так как все неповторимое и угловатое, сточив зубы, либо растворялось в
кислотно-заедающей среде, либо исторгалось из дружной семьи середнячков без
права на возвращение.
Согласно третьей
версии, Казань завлекала национальным своеобычием. К узнаваемой общероссийской
ментальности, где в странных пропорциях перемешались отфильтрованные установки
из «Домостроя», советские привычки и самые безвкусные образцы западной
культуры, в Казани добавлялись этнические оттенки. Так как фундаментализм не
приветствовался, женщин, конечно, не заставляли носить хиджаб
и паранджу, а непритесняемая административными мерами
русская речь слышалась всюду. При этом модно было надевать
тюбетейки, громко говорить на татарском и по-дружески подкалывать Ивана:
помнишь, мол, как ваши словили под Калкой, а?
Платить за проезд
оказалось проще, чем в московских автобусах. Водитель, смуглый южанин, на
правильном русском объяснил, что турникетов в казанском наземном транспорте
нет, и указал на кондуктора. Купив билет с рекламой пластиковых окон на
оборотной стороне, Роман занял сиденье у окошка. Обхватив руками портфель и
сумку с ноутбуком, он наблюдал, как мимо проплывают старые дома, залатанные и
не очень, автобусная стоянка, рынок. На остановке южный водитель рискнул
обогнать коллегу по цеху по второй полосе, едва не подрезав успевший в последний
миг сбавить скорость «Рено». В награду смельчак
получил два истошных сигнала в спину.
Взгляд Романа зацепился
за здание с голубой покатой крышей и площадь с фонтанами рядом с ним. За
площадью простирался водоем, на акватории которого белели многочисленные лодки
и катамараны. Роман тут же забросил удочку в поисковик
на смартфоне. Здание — театр имени Галиаскара Камала, родоначальника татарской драматургии, комедиографа,
разбавлявшего собственное творчество адаптированными переводами из Островского.
Ну-ну. Постановки в театре идут строго на татарском языке, в том числе пьесы
Шекспира, Мольера, Джармуша. Занятное зрелище, должно
быть. Так. Фонтаны светомузыкальные, а площадь с ними — в ряду обязательных для ознакомления достопримечательной. Это
неинтересно. Надо долго жить в норе или в пещере, чтобы тебя изумили
светомузыкальные фонтаны. Водоем — древнее озеро Кабан, окутанное сонмом легенд
и преданий. И на Кабане действует прокат лодок.
Во вторую встречу с К.
они катались на лодке. Она категорически не принимала слово «свидание», ни в
первый раз, ни после.
Увлекшись переходом по
ссылкам, Роман едва не пропустил остановку. Чуть не подумал назвать ее своей —
да какая она своя?
Но прилично
Путь на улицу Красной
Позиции простирался через мост над железной дорогой. Ветка пролегала в широком
овраге и исчезала за поворотом вдалеке. Светлые новости. Когда нагрянет неодолимая хтонь, известно, что в
двух шагах разъезжают составы, груженные товаром и пассажирами. Лев Николаевич,
думается, немало способствовал популяризации гибели под колесами поездов.
Впрочем, это все Гёте виноват со своим Вертером. Скольких надоумил, и не
счесть.
Улица Красной Позиции
растянулась вдоль оврага. Повсюду росли деревья. Кособокие, кучерявые, ветки
местами спилены. Из домов преобладали хрущевки, также
встретились два старых общежития и вытянутое строение, смахивающее на казарму.
Нужный адрес Роман отыскал быстро.
Идиллический двор,
спрятавшийся среди домов-близнецов, порождал тоску по вымышленному времени,
когда все были равны и счастливы и довольствовались малым. Роман насчитал пять
скамеек — все с голубыми сиденьями и красными ножками. Три из них облюбовали
бабки. Еще выделялась железная беседка, не предназначенная, очевидно, для
уединения, потому что она находилась на виду у сотен окон. Траву здесь словно и
не стригли.
Андрей, хозяин
квартиры, приступил без раскачки:
— Я в курсе, что сдаю
ниже рыночной стоимости. Сам живу за городом, в Казань наведываюсь нечасто. Дом
хороший, три года назад проводили капремонт. Окна, как видишь, не на солнечную
сторону, поэтому не жарко. Зимой топят исправно, мерзнуть не станешь. Не
Москва, но прилично.
Завершив последнюю
фразу, Андрей на мгновение замер, остановив взгляд на госте, точно ожидая
капризов от столичного фрукта. В хозяине, несмотря на отсутствие могучей стати,
безошибочно подмечалось нечто мужицкое, не измеряемое рейтингами и социальными
опросами. Не составляло труда вообразить, как Андрей колет дрова или, расстелив
на асфальте куртку, сосредоточенно латает что-то в брюхе машины.
— Куришь?
— Нет.
— Тогда ладно. Потому
что балкона тоже нет. Если вдруг закуришь, то во дворе.
— У меня астма, —
соврал Роман, чтобы прозвучало убедительнее.
Андрей повел Романа на
кухню. Если в комнате лежал линолеум песчаного цвета с крапинками, местами
вздувшийся, то на кухне хозяин положил кафель. Допотопная
газовая плита просилась в утиль, зато навесные шкафы, микроволновка
и вместительный холодильник производили впечатление надежных товарищей.
Чиркнув спичкой, хозяин
зажег последовательно три огня на плите.
— Вторая конфорка
нерабочая, предупреждаю. Что касается посуды, то вся есть. Кастрюля и сковорода
тоже.
— А духовка работает?
— Пашет. Вчера картошку
жарил.
Тесной ванной комнате
Роман выставил бы четверку с минусом. Задвижки на двери не было, плотно она и
не закрывалась. Смеситель мужественно доживал свой век. До четверки по
пятибалльной шкале ванная дотягивала благодаря стиральной машине, чудесным
образом размещенной в крохотном пространстве так, чтобы не загораживать проход.
Пахло одеколоном.
Андрей опустошил
сливной бачок, словно заверяя в его исправности.
Они вернулись в
комнату.
— Меня все устраивает,
— сказал Роман. — Скажите, пожалуйста, вы сегодня еще здесь?
— Нужно поразмыслить
еще, посоветоваться?
— Вероятно, недолго. Не
больше двух часов.
— Смотри, в пять я
уезжаю. На крайний, можешь
сегодня решать, а завтра мне позвонишь.
— Обещаю до пяти
позвонить.
Спускаясь по лестнице,
Роман обнаружил две вещи, не замеченные поначалу. Во-первых, четвертый этаж.
Во-вторых, в квартире нет противных запахов — от стен ли, от пола, от мебели,
от жильцов бывших.
Марат
Тулпарович
Директор самолично снял трубку и сразу взял доверительный тон.
Сообщил, что едва вернулся с совещания. Педагог им требуется, и Роман может
заглянуть в школу хоть сейчас. Вы просите вакансий? Их есть у меня.
Огороженная
спортивная площадка с покрытием из резиновой крошки, баскетбольными щитами и
воротами для мини-футбола давала понять, что к чему-чему, а к спорту в школе
настроены серьезно. Учебное здание из четырех этажей,
точно вытесанное из белого камня, смотрелось свежо.
Вахтерша в будке
объяснила, что директорский кабинет искать следует в конце коридора. На полу
там и сям попадались остатки строительного мусора. Один рабочий на корточках
красил плинтус. В запыленных штанах, где карманов было
что на жилетке Вассермана, и в рубашке в черно-белую
клетку, рабочий управлялся с кистью по-свойски и в меру неряшливо.
Секретарь, немолодая
дама, представившаяся Еленой Витальевной, сказала, что директор пока занят.
— У него родительница.
Посиди тут. Устраиваться пришел?
— Да.
Роман занял стул
напротив секретарского стола и положил на колени рюкзак и портфель с ноутбуком.
Елена Витальевна отодвинулась от монитора и оценила посетителя взглядом из-под
очков.
— Что преподаешь?
— Русский язык и
литературу.
— Полезное дело. Алина
Фёдоровна довела свой одиннадцатый класс до выпуска и ушла. В июле замену не
подобрали, а в августе Марат Тулпарович одного
педагога не принял.
Роман пожал плечами на
это «довела», избавив себя от необходимости озвучивать пошлость в духе «всякое
бывает» или «случается и так».
После родительницы
настал черед Романа.
Чтобы поприветствовать
его, директор поднялся из-за стола. Богатырские габариты директора внушали
уважение. Высокий, ширококостный, с волосатыми руками, он мог показаться
атлетом, если бы не малость выпуклый, небогатырский
живот. Маленький подбородок и живая улыбка делали его похожим на ребенка,
поэтому нельзя было с уверенностью предположить, сколько Марату Тулпаровичу лет. Тридцать, сорок? Голубая рубашка с
короткими рукавами в сочетании с синим в тонкую белую полоску галстуком
подтверждали, что даже на время ремонта директор не позволит себе являться на
службу в свитере или, страшно подумать, футболке.
Обменялись
приветствиями.
— Что заканчивали?
Осознавая, какой он недогада, Роман стал доставать из портфеля документы,
стараясь при этом надолго не отрывать взгляд от директора.
— МГУ, филологический.
— Московский
университет? — уточнил Марат Тулпарович.
— Да. Вот.
Роман протянул
директору папку.
— Красный, — с
уважением отметил Марат Тулпарович. — Преподавали?
— Нет. Два года работал
репетитором.
Директор еще раз открыл
паспорт.
— Почему переехали в
Казань? Редкий выбор для молодого москвича.
— Дедушка родом отсюда.
В детстве много славных историй рассказывал. Еще собираюсь научную работу
писать о казанском поэте Петре Перцове. Это друг Пушкина, — добавил Роман,
видя, что имя Перцова ничего Марату Тулпаровичу не
говорит.
— Не сорветесь в Москву
посреди года? — спросил директор, улыбаясь и вместе с тем серьезно.
— Настрой у меня
решительный, — заверил Роман. — Уже снял квартиру неподалеку.
— Где, если не секрет?
— На Красной Позиции.
— Настрой и правда боевой, — согласился Марат Тулпарович.
— Что ж, работа вас ожидает интересная, пусть и нелегкая. Я сторонник
привлечения в школу молодых специалистов. В прошлом году пришел информатик, в
этом году — преподаватель английского. Все полны сил и хотят трудиться. Я три
года директор и вижу, что детям нравится заниматься с молодыми мужчинами.
Мужчинам проще завоевать доверие и авторитет.
— У меня
получается наладить контакт с учениками, — на всякий случай сказал Роман.
— Бывают и неудачи, —
продолжил Марат Тулпарович. — К нам историк
устраивался. Начитанный, эрудированный. Панк при этом. Через неделю уволился.
Не справился с детьми. Сказал: «Нет, не мое».
— По-моему, слабый
поступок, — сказал Роман осторожно: дозволено ему выносить
суждения или пока нет? Директор неудовольствия не выразил. — Обещаю отнестись к
работе ответственно. Если бежать от трудностей, то никогда не обретешь себя.
Хорошая сентенция,
отметил мимоходом Роман. В духе производственного романа.
— Рад слышать, — сказал
Марат Тулпарович. — По нормативу ставка составляет
восемнадцать часов. Иногда педагогам добавляют дополнительные два-три часа, не
больше.
— Чтобы распределить по
учителям все классы?
— Правильно. Раньше
могли и тридцать часов нагрузки вписать в план, и тридцать шесть, теперь
министерство против этого. Наоборот, ставки сокращают. У вас больше
двадцати часов точно не будет.
— Спасибо.
— Зарплата около
двадцати тысяч плюс премия. Учителям по русскому и математике доплачивают за
проверку тетрадей. У вас нет категории и стажа, зато вам полагается надбавка
как молодому специалисту — двадцать процентов. Кроме того, есть баллы за
эффективность. Они высчитываются поквартально, там целый ряд параметров: как
успевают ученики, как содержится кабинет, нет ли нарушений дисциплины…
Марат Тулпарович обстоятельно вводил Романа в курс дела. К
первому сентября нужно составить календарно-тематический план на учебный год и
сдать его Ирине Ивановне. До начала учебы рабочая неделя длится с понедельника
по пятницу, с девяти до четырнадцати часов. Дети по характеру и темпераменту
разные: есть победители конкурсов, а есть трудные подростки. Двоих перевели на
домашнее обучение, директор уже ходатайствует об их переводе в вечернюю школу.
Все оценки, информацию о посещении требуется ежедневно до полуночи вносить в
электронный журнал. Из формы обязательны брюки, рубашка и вторая обувь, никаких
джинсов.
Пока Роман писал
заявление, Марат Тулпарович снял копии документов на
секретарском принтере.
Напоследок директор
сердечно пожал руку новоиспеченному молодому специалисту и спросил:
— Что для вас главное в
работе учителя, Роман Павлович?
— Для меня нет большей
радости, как слышать, что дети благодарят меня, — сказал Роман важно.
И прибавил мысленно: «И
ходят в истине».
У выхода, прощаясь с
вахтером, Роман заметил сбоку от стенда для расписания
намалеванного на стене Карлсона, в полете
прижимающего к груди банку с вареньем. В голове вмиг ожил голос Ливанова,
всплыли сценки из мультфильма. Художника стоило похвалить и за талант, и за
тщание.
Всякий, кто оставит
Хозяин квартиры
обрадовался возможности уладить дела сегодня. За чаем он достал припасенный
договор о найме. Условились, что сумму за первые два месяца Роман внесет сразу,
а деньги за квартплату будет вручать Андрею по факту появления платежки. Когда
чай был выпит, а подписи поставлены, хозяин раскрыл премудрости дверного замка.
— Поворачиваешь влево
до упора, а через секунду делаешь ключом движение влево и как бы вниз.
Попробуй.
С четвертой попытки
Роман освоил технику «Влево-и-как-бы-вниз».
Андрей бесплатно довез
гостя до вокзала, там и распрощались. Забрав вещи из камеры хранения, Роман
привез их на Красную Позицию. Свалив чемоданы в угол, он снова выбрался на
улицу. Магазин «Наша марка», расположившийся в доме,
предлагал рядовой набор товаров, почти такой же, как в какой-нибудь «Пятёрочке»
или «Магните». Повинуясь необъяснимой воле, Роман взял на ужин
бородинский хлеб, вареную колбасу и три бутылки горького эля «Алтайский ветер»
по акции.
Бабки на скамейке
провожали заселенца долгими взглядами.
Жаря на сковороде
нарезанную кружками колбасу, Роман вообразил, как ночью из подъездов вылезают
отоспавшиеся вурдалаки и на гоповском наречии выясняют,
кто чего стоит. Стекла дрожат от звериного хохота, а неприкаянные волчьи морды переполняет ненависть ко всем.
Картинка эта
существенно разошлась с действительностью: к позднему вечеру двор опустел,
место бабок не занял пьяный сброд. Значит, Казань из
второй версии, тишайшая провинция, где размеренность возведена в ранг
добродетели.
Эль пах хвоей, а во
вкусе угадывалась приятная кислинка с цитрусовым
оттенком. Колбаса пригорела, но с хлебом шла за милую душу. Захмелевшего Романа
настигло озарение, почему его повлекло именно к жареной колбасе: Карлсон в школе. Попадешь к вам в дом, научишься
есть всякую гадость. И с «Алтайским ветром» тоже предельно ясно.
Уже за полночь отослал
родителям письмо с аккаунта, который
завел вчера специально для связи с прошлым: «Добрался более чем оптимально. В
первый же день устроился и заселился. Хозяин квартиры и директор школы
произвели самое положительное впечатление. Не теряюсь, и вы не теряйтесь.
Завтра изложу все в деталях. На связи, Рома».
Перед сном открыл
«Евангелие от Матфея» и пробежался по фрагментам, подчеркнутым карандашом. Вот
оно. «И всякий, кто оставит домы, или братьев, или
сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего,
получит во сто крат и наследует жизнь вечную».
Письмо № 1
От кого: Незванова Сарацина Рахматовича,
город Казань, улица Бывалых Вояк, дом 7, квартира 77, 420480.
Кому: Тюрикову Сократу Парменидовичу,
город Ярославль, улица Статных Оккультистов,
дом 8, квартира 88, 150840.
Привет-привет!
Что-то мне подсказывает,
что весточки от тебя не дождусь. С чего бы, собственно, тебе мне писать?
В Казани всего третий
день. Само собой, не обвыкся. Знаю, тебе интереснее, какая у города душа, какие
о нем сложены мифы и легенды, что особенного в архитектуре. Об этом я умолчу,
чтобы тебя подразнить. Приезжай и увидишь. Сварю тебе кофе — с имбирем и
корицей, как ты любишь.
Если вкратце, мои дела
так: первый день — бегал и разруливал, второй — пил и
прокрастинировал, сегодня — выбрался в исторический
центр, как всякий культурный человек. В местном театре ставят Шекспира на
татарском языке, прикинь? По отзывам критиков, постановки солидные, не
какие-нибудь школьные спектакли, где пресные Самоделкины
из-под палки участвуют в постыдном зрелище. Здесь Шекспир так Шекспир.
Обстоятельный. И зал полный.
А еще я брал напрокат
лодку на озере Кабан. Как в нашу вторую встречу, в Царицынском парке. Твое лицо
в тот вечер освещал лунный свет, все было торжественно и искристо, прямо как в
английских романтических балладах. Никогда не забуду, как моторка с серфером на тросе проносилась невдалеке, образуя волны. Я
чувствовал себя, как танцор средних талантов, под которым вдруг зашевелился
ковер, заставляя нервно перебирать ногами.
Я не люблю выискивать
символы вокруг: во-первых, это ведет к шизофрении, во-вторых, повсюду море
знаков, противоречащих друг другу. И все же случай с волнами дал ясное
понимание того, что всегда будут силы, способные тебя сокрушить. Меня поставили
перед выбором: либо смириться с превосходящей силой, фанатично уверовав в Того, Кто ходит по воде, либо брать на себя ответственность
за тех, кем дорожишь, и бороться за них. Я твердо выбираю второе, пусть этот
выбор приводит к поражениям. Не сегодня уступим, так завтра. Волны большие, мы
крохотные, поэтому мы должны быть готовы к тому, что в любую минуту нас
опрокинет. Не по чьему-то злому умыслу, а из-за общего движения жизни.
В тот вечер в метро я
был уверен, что во всех пассажирах есть что-то неповторимое, мысленно наделял
их сверхъестественно положительными качествами. К каждому хотелось подойти,
чтобы спросить, правда ли, что за всякое, даже мимолетное, счастье нужно
расплачиваться? За всякое счастье, пусть многие не увидели бы в нем ничего
необыкновенного, пусть ты и не поведал об этом счастье никому.
Спросить я не решился.
Они бы не сказали: «Это неправда. Тебе показалось. За счастье не
расплачиваются». Они бы сказали: «Ты пьян, мистер Джонс, ты пьян. Все получают
частичку прекрасного, но ты не вправе никого винить, когда прекрасное
ускользает. Это как идти против смерти. Ложись спать, мистер Джонс».
Сижу
ностальгирую, а завтра мне на службу. Ты не поверишь, я устроился в школу.
Никаким не охранником, не смешно. Директора зовут Марат Тулпарович,
и никакой он не француз и не революционер. Сложно сказать, как мы с ним
сработаемся. Задачи-то у нас противоположные: он призван поддерживать
общепринятые устои, моя воля — расшатывать их. В его
интересах — сплотить паству, в моих — вывести породу, привитую от конформизма.
У него широкие полномочия, у меня — молодость и задор.
Как ты?
Насчет кофе я не шучу.
Живопись
В первый день он
красил.
Роман явился в школу в
8:40, за двадцать минут до начала рабочего дня, за что получил сдержанную
похвалу от Елены Витальевны. Секретарь сообщила, что Марата Тулпаровича
еще нет, и предложила новичку ознакомиться с кабинетом русского языка.
Старушка-вахтер, оторвавшись на минуту от дачно-огородного еженедельника,
объяснила, где брать ключ и как расписываться в служебном журнале.
Удивляясь, какой прок в
советах для садоводов, когда дачный сезон близится к завершению, Роман поднялся
на четвертый этаж. В конце длинного коридора высилась стремянка, на полу и
подоконниках осела зримая строительная пыль.
Эталонное безмолвие. Идея заговорить вслух воспринималась как покушение на
мировой порядок.
Убранство класса
соответствовало представлениям о Среднестатистическом Кабинете Русского Языка и
Литературы. Зеленая доска, парты в три ряда, портреты великих и образцовых, два
шкафа. Первый — канцелярский, почти новый. Второй — платяной, дряхленький и покосившийся влево. Будет леваком,
коммунистом. Из пластикового ведра в углу торчала деревянная швабра. Стрелки
электронных часов над доской застыли на половине третьего. Информационные
стенды пустовали, если не считать приглашения на масленицу и буклета,
завлекавшего в автошколу.
Что более всего
поражало, так это грязь. Ремонтники, орудовавшие по всем этажам, не обделили
вниманием и будущего учителя русского. Под ногами скрипело, линолеум едва
виднелся под слоем неведомой белой порошкообразной дряни. На окнах проступали пятна, отдаленно
напоминающие засохший птичий помет, будто на летние каникулы класс арендовал
дрессировщик голубей и внезапно исчез. От одной мысли, что все это придется
отскребать и оттирать, сердце сжималось от тоски.
Директор встретил
молодого специалиста радушно. Облаченный в изумрудную рубашку с большими
карманами, Марат Тулпарович, закатав рукава, восседал
на высоком стуле.
— С первого дня с
докладом к начальству, — сказал Марат Тулпарович,
широко улыбаясь. — Как настрой?
— Боевой, — доложил
Роман.
— Это хорошо. Как
Казань?
— Обживаюсь. Красивый
город. И район мне нравится.
Директор отложил документы.
— Как кабинет?
— Вполне. Светлый,
просторный. Чуть пыльный после каникул, но это
поправимо.
— После ремонта всю
школу перемывать надо, — заявил директор. — Скажу техничке, чтобы убралась у
вас.
— Спасибо. А в течение
года тоже она будет убираться?
— Будет. У классных
руководителей убираются их ученики, у остальных педагогов — техничка.
Роман мысленно
возблагодарил босса, не навесившего на него классное руководство. Ходят слухи,
что оно превращает жизнь в нескончаемый нервный срыв и сокращает ее на пять
лет.
— Скоро вам выдадут
ноутбук, — сказал Марат Тулпарович. — Перед тем, как
приступить к составлению учебного плана, зайдите к Ирине Ивановне. Она завуч по
учебной части и куратор по русскому языку. Отчеты у вас будет принимать она. По
всем вопросам касательно программ и организации учебного процесса смело
обращайтесь к ней.
— В каком кабинете ее
найти?
— В триста седьмом. Это
позже. Сейчас вас просит помочь Андрей Константинович, учитель труда. У него
кабинет номер сто два, между лестницей и библиотекой. Разберетесь?
Андрей Константинович,
склонившись над потемневшим от времени верстаком, перебирал инструменты.
Услышав шаги за спиной, он обернулся с остроконечным молотком в руке, словно
готовый к труду и обороне одновременно. Роман признал в трудовике вчерашнего
рабочего, в штанах с множеством карманов и в клетчатой рубашке красившего
плинтус.
— Роман Павлович. Меня
направил к вам Марат Тулпарович.
— Андрюха, —
представился трудовик. — Живопись любишь?
— Простите?
— Значит, полюбишь.
Они двинулись в левое
крыло, отведенное для начальных классов. В столовой, гремя, передвигали столы и
скамейки. Из рукомойника стекала тонкой струйкой вода.
— Цени, какая тишина, —
сказал Андрей Константинович, вручая Роману кисть. — Началку
я ненавижу, особенно в перемену. Орут, галдят, по стенам лезут, седлают друг
друга и скачут наперегонки.
Красить с трудовиком
оказалось неожиданно просто. В действиях Андрея Константиновича сквозила
невычурная легкость, в карих глазах проступало здоровое любопытство. Он
спрашивал Романа, откуда тот, что заканчивал, на какие оценки учился в школе. В
душу не лез.
— Главное, чтобы тебе
восьмые классы не дали в нагрузку, — сказал трудовик. — Если дадут, требуй к
зарплате молоко за вредность.
— Настолько непокорные?
— Жулье,
а не дети. Любого доведут до ручки. Я молотком в них кидаюсь — без толку. Уворачиваются. Я за показательные расстрелы на школьном
дворе, но директор считает это негуманным.
Хотя Андрей Константинович явно иронизировал,
желание беседовать о Пушкине и Салтыкове-Щедрине с восьмыми пропало и не появившись. Не всякая глина годна для лепки.
Вдруг объявившийся
Марат Тулпарович, посмотрев на красящих учителей,
удовлетворенно отметил:
— Процесс идет. Хорошо.
В труде и в изнурении,
часто в бдении. Директор убедился, что все соответствовало утвержденным в
незапамятные времена правилам, и удалился в свои покои.
По окончании рабочего
дня Роман вернул ключ на вахту и расписался в служебном журнале. 406. Его
кабинет теперь 406.
Вечером Роман провел
ревизию. Наличных — 35 734 рубля. Плата за квартиру — 14—15 тысяч. Еда.
Мобильная связь и Интернет. Зимой точно понадобится теплая куртка. Вдобавок
расходы, для приличия нареченные непредвиденными.
Директор обещал зарплату около двадцати. Плюс премия, точно. В той же
организации, где инструктировали Тихонова Романа Павловича, ему подыскали двух
учеников. Репетиторство по «скайпу». Одиннадцатиклассник из Москвы и девятиклассник из Барнаула.
4000 + 2400 ежемесячно. Что за верблюжья привычка сперва
подсчитывать убытки, пинками загоняя себя в долговую яму, а затем припоминать о
доходах? Чтобы уверить себя, будто ты не такой уж и вырожденец?
Трава и краска
Покраски на второй день
снова выдалось больше, чем русского.
К малярскому
искусству приобщились два других учителя. Роман при рукопожатии мысленно
окрестил их толстым и тонким.
— Артур Станиславович,
учитель информатики.
— Вадим, учитель
кибернетики.
Толстый
говорил неторопливо, редко и не к месту, словно не нуждаясь в слушателях. Хотя
он едва ли был старше тридцати, волос его коснулась седина. Видимо, из-за этого
Артур Станиславович стригся по-спортивному. Один взгляд на грузного
информатика напоминал Роману, что ему пора сокращать собственную пивную норму
на вечер, несмотря на худощавость и быстрый обмен веществ. Толстый
время от времени хватался за красную шею, точно отгонял невидимых комаров.
Блондин тонкий,
ровесник Романа, тоже устроился в школу в августе. Преподавал он не
кибернетику, а английский. Каждая его фраза таила едва уловимую иронию. Вадим
выразил мнение, что работа с кистью — это лишь первое испытание в цепи,
уготованное старожилами новичкам. Дальше последуют ссылка в канцелярский
магазин за редким видом скрепок и танцевальный номер на День учителя.
Обаятельный и остроумный, изящно и неброско одетый, англичанин был обречен
нравиться. И школьницам тоже.
К полудню объявился
торт-безе. Его принесла женщина в длинном чесучовом сарафане с широкими
бретелями. По важности походки и пытливому взгляду из-под очков Роман
догадался, что по статусу она никак не ниже учителя первой категории. Не
ошибся: то спустилась с третьего этажа завуч Ирина Ивановна и позвала всех пить
чай в столовую.
Андрюха от торта
отказался и ел хлеб с солью. Артур Станиславович забрал и долю трудовика, без
стеснения набивая рот и кроша безе на стол. Ирина Ивановна, шапочно
познакомившись с новичками, велела им сегодня заглянуть к ней.
— Мы сначала с Романом
Павловичем все вопросы обсудим, а затем с вами. Хорошо, Вадим Анатольевич?
Она тщательно
произносила имена, точно запоминая их таким образом.
Кабинет завуча по
учебной части отличался от директорского небольшими
размерами и уютом. Глиняные цветочные горшки, римские шторки из полупрозрачной
белой ткани, семейный портрет в рамке на столе. Лучезарные Ирина Ивановна с
супругом чувствовали себя на фото комфортнее мальчугана, с кислой миной
сносящего мамины руки на плечах. На стене в кабинете также красовались дипломы
и грамоты. Награждается 10 «А» класс за победу в районном конкурсе «С песней по
жизни». И так далее.
— Как видите, классы
небольшие. Нигде нет больше двадцати одного человека, —
сказала Ирина Ивановна, протягивая Роману четыре распечатки со списками
учеников. — У 6 «А» я вела в прошлом году. Дети там по большей части, скажем так, шебутные. В начальной
школе у них каждый год менялась учительница, и это повлияло на дисциплину. Есть
там такой Эткинд. Ашер зовут. Он любит всякие
неуместные вопросы задавать. Про бороду Толстого, про спартанских воинов.
Роман записывал все в
блокнот. Возможность поработать с представителем ветхозаветной национальности
прельщала.
— У 5 «А» та же история
с учителями. Три сменилось. Имеют привычку стоять на ушах. Какими вы их
сделаете, такими они и будут. Поэтому так важно донести правила поведения и
настроить на учебу с первых дней. 8 «А» — это слабый класс. Есть неугомонные
товарищи, которые портят атмосферу. Когда их нет, остальные спокойно
занимаются. В 8 «Б» учатся наши главные звездочки — Гараева
и Мингазина. В целом класс шумный, но способный.
Опять же важно сразу направить их в нужное русло. Не потакайте слабостям.
После общих оценок
Ирина Ивановна прошлась по некоторым персоналиям.
— Может быть, заметили:
в 6 «А» есть Елисеева Эвелина, а в 8 «А» — Елисеев
Марк. Это брат с сестрой. Они из большой семьи, баптисты. Все их братья и
сестры учились у нас, это младшие. Дети очень вежливые и умные. В том же 6 «А»
есть новичок — Исмаев. Мальчик из татарской деревни.
Наверное, будут проблемы со знанием языка.
Чувствовалось, что
завуч привыкла работать со школьниками помладше. Объясняла она докучливо и до
чрезмерности обстоятельно. А завершила Ирина Ивановна лаконичным советом:
— Завоюйте их доверие!
Команда
Андрюха извлек из
закромов ноутбук и наказал беречь. На заряднике почти
стерлась выведенная когда-то белой акварелью надпись «Русский язык». Привередливый тачпад чудил и таки
вынудил раскошелиться на мышку. Заодно Роман купил две пачки мела, тряпки,
чистящие средства и батарейку для электронных часов над доской.
Ирина Ивановна
сообщила, что вай-фай в школе появится к сентябрю.
Роман изнывал от скуки в своем кабинете и, засев за последнюю парту, под видом
разработки календарно-тематических планов смотрел четвертый сезон «Американской
истории ужасов». Для приличия учитель обложился учебниками и пособиями. Читать
не хотелось, работать — тем более.
Выходили из отпуска
другие учителя. По их примеру молодой специалист не закрывал дверь в класс.
Пусть не думают, что изолируется от коллектива и бросает вызов партийной линии.
Математик Галина Леонидовна,
поздоровавшись, окинула взглядом кабинет. Она пожелала удачи и прибавила:
— Не теряйтесь, если
ученики будут говорить по поводу некоторых моментов, что у Алины Фёдоровны было
не так. Сравнения — это нормально.
Техничка явилась аккурат к концу четвертой серии. Пока она мыла пол, у нее с
Романом завязалась дружелюбная беседа. Узнав, что Роман устроился в школу
впервые, уборщица посоветовала не бояться.
— Дети всякие бывают,
добрые и не очень. Тех, кто не очень, больше. Это нестрашно.
Главное — помнить, что вы тут главный.
Последняя фраза
произвела эффект. В тот же день Роман на правах главного, набрав воды на первом
этаже, отчистил от строительной дряни
окна и подоконники. Жить стало веселей, хоть и не легче.
Приходила знакомиться
историк Анастасия Олеговна, толстенькая дама из кабинета по соседству. Выяснив,
что молодой коллега москвич, она обрадованно сказала,
что приехала в Казань из Йошкар-Олы месяц назад и теперь живет с дочкой в
общежитии рядом. Анастасия Олеговна похвасталась, что ее ученики занимали
призовые места на всероссийской олимпиаде.
— Вам какой-нибудь
класс дали?
Роман догадался, что
речь о классном руководстве и ответил:
— Нет, я еще маленький.
— А мне пятиклашек
вписали в нагрузку. Теперь вот голову ломаю, куда букеты девать после первого
сентября, — невесело пошутила историк.
На прощание она позвала
к себе на чай, не уточнив ни адреса, ни даты.
Директор нагрянул
неожиданно, на сцене очередного жестокого убийства в «Американской истории
ужасов». Вмиг оробевший Роман поспешно выдернул наушники и открыл заготовленную
вкладку с таблицей для календарно-тематического плана. Со стороны могло
показаться, будто учитель составляет программу под музыку, чтобы
сосредоточиться.
— Процесс идет?
— Идет!
Роман сжался. Марат Тулпарович чинно прошествовал по кабинету и критически
обозрел классиков на портретах, словно решая, позволить Пушкину и братии
красоваться у всех на виду или заменить их на Президента
и его приближенных. Классики поникли, замялся даже неистовый
Виссарион. Чистые окна и подоконник от директорского
внимания ускользнули, зато пустующие стенды привлекли интерес.
— Заполните их, Роман
Павлович, — сказал директор. — Вывесьте устав школы, правила поведения в
кабинете, нормы сдачи ЕГЭ и ОГЭ, советы сдающим. На стендах у доски лучше
поместить термины разные и текущие правила. Согласны?
Несмотря на то что его классам экзамены не грозили, Роман послушно
обещал исполнить.
Забегал Андрюха со
встопорщенными волосами.
— Я тебе ключ сделал.
От философской комнаты.
— От чего?
— От туалета
учительского, говорю. Он на втором этаже, в конце коридора. Видел, как ты на
первый за водой гонял. Держи.
Странный визит нанес
Артур Станиславович. В белой рубашке с короткими рукавами и высоко натянутых
брюках он напоминал пионера из старого букваря, только красного галстука не
хватало. Информатик пустился без вводной части в воспоминания
о норовистом вузовским преподавателе по педагогике, заставлявшем покупать
пособия его авторства. Пренебрегших его
научными трудами старый шантажист срезал на экзамене. Чего ради
Артур Станиславович рассказал эту историю, он и сам едва ли знал.
Загорелая учительница
татарского в платье с цветочным узором попробовала заговорить на родном языке,
чем смутила москвича. Заметив его изумленно распахнутые глаза, она на великом и
могучем отрекомендовалась как классный руководитель 6 «А» и заверила, что
окажет любую посильную помощь. Имя татарки моментально выпало из памяти.
Заявился
с визитом англичанин. Не Вадим, другой. Крупноносый,
с квадратным лицом, в безупречном костюме и бордовой рубашке. Вид портили
старомодные очки с толстыми стеклами. Бесцеремонно широкими шагами незваный
гость преодолел расстояние от двери до последней парты, где Роман в очередной
раз нажал на стоп в проигрывателе и щелкнул по вкладке
с таблицей. Вошедший принес крепкий запах самцового парфюма.
— Тук-тук.
— Здравствуйте. Я новый
учитель по русскому и литературе. Роман.
Хмурость взгляда
зашкаливала. Судя по всему, с любезностью гость не дружил.
— Без отчества?
— Романович. То есть
Павлович.
— Бесконечно рад,
Романович Павлович. Максим Максимыч я. Инглиш лэнгветч, — с этими словами англичанин протянул увесистую
грубую длань.
— Вы серьезно? Насчет
имени?
— Хоть бы один филолог
не уточнял. Эх, жизнь!
Не оборачиваясь, Максим
Максимыч неторопливо удалился. Он сознавал себя глыбой,
совершенно определенно.
Искусство чесать языком
Максим Максимыч в своей фирменной неприветливой манере предложил
выпить пива:
— Угощаю в честь
знакомства.
Англичанин закурил. В
его руке покачивался старомодный дипломат с позолоченными заклепками, эффектная
рубашка цвета электрик контрастировала с вялым выражением лица.
Привычный путь лежал
через дворы, которые хотелось миновать быстрее. Поблекшие дома, турники с
облупившейся краской, замаранные машины эконом-класса,
разбитый асфальт — все это настраивало на самое заурядное существование без
малейшего сопротивления среде. Местные вряд ли задумывались, насколько
необыкновенны названия их улиц — Пугачевская, Хороводная, Сквозная.
— Добро пожаловать на
Калугу, Палыч, — сказал Максим Максимыч.
— Слышал о Калуге?
— Сразу ясно, что вы не
географию преподаете, — сказал Роман как можно добродушнее. — Калуга маленечко
в другой стороне.
— Район такой. Издревле
так повелось называть, до всяких там бандитских жаргонизмов в девяностые. В
словаре Даля дается толкование: «калуга» — это топь,
болото.
— Намекаете, что я
угодил в трясину? — Роман прищурился.
— Да не в образном
значении «болото», а в самом прямом. Район располагается в низине, раньше ее
затапливало весной. Обитали тут бедняки, зато с характером. Переселиться они не
могли, вот и притерлись к суровой жизни. Представь, снег тает — вода по колено.
Теперь, конечно, иначе — не так экстремально. А дух калужский сохранился. И
название тоже.
— Только перебрались
калужане в хмурые высотки.
— Не все, — возразил англичанин.
— Тут частный сектор в двух шагах. Там до сих пор уцелели старые деревянные дома.
Хватает и частных кирпичных новостроев — с вычурными
заборами, с сигнализацией, с породистыми сторожевыми собаками. Но этим
породистым никогда не перелаять тамошних бродячих псов. Будут лишь потявкивать
из конурок своих.
Роман и Максим Максимыч миновали «Хлебозавод №3» и шагали вдоль желтого
каменного забора. Справа тянулся овраг с железной дорогой. Асфальт выровнялся.
— Тебе, наверное,
говорили: найди с учениками общий язык, стань для них авторитетом, завоюй их
доверие, — сказал англичанин. — На первый взгляд, эти затасканные девизы
никчемны. И все же зерно истины в них есть. Особенно, если учитывать, что мы на
Калуге. Для того чтобы не ударить в грязь лицом, тебе надо стать для калужских своим.
— У вас получилось
стать своим, Максим Максимыч?
Роман мысленно укорил
себя за глупость, еще не закончив вопроса.
— Если бы не
получилось, то не задержался бы на двенадцать лет.
— Планируете работать
тут до пенсии?
Вторая скудоумная фраза
подряд.
— Силы у меня не те,
что прежде, но за десять лет я ручаюсь.
Максим Максимыч снова закурил. Выдохнув дым, он сказал:
— По логике вещей ты
должен спросить, как сделаться своим для детей. А я на правах мудрого
наставника обязан надавать тебе советов. Остерегайся того-то, поступай так-то,
верь в себя, дерзай. И прочее. Заявляю сразу: ни от меня, ни от Макаренко ты
свода заповедей не дождешься. Так, пара общих правил. Не навязывай ученикам ни
дружбы, ни покровительства. Не дави своей властью. Не впадай в педантство и не
распахивай душу. Не качай права и не кивай на устав — они не по закону живут.
Балансируй: будь чуть саркастичным, чуть продвинутым, чуть благородным. И
главное — дай понять, что ты знаешь их язык, но не собираешься до него опускаться.
Трактир «Старый амбар»,
куда Максим Максимыч привел Романа, производил
сносное впечатление. В просторном помещении преобладало дерево. К деревянным
столам прилагалось по четыре стула, у отделанной лакированными досками барной стойки выстроились в ряд еще пять стульев, пока
пустовавших. Под потолком вдоль стен тянулись деревянные полки со сказочным
хламом — закопченными подсвечниками, старинными часами, масляными лампами, допотопными радиоприемниками, пузатыми кувшинами и
бутылками. На плазменных экранах транслировали Бундеслигу.
Пухлощекая официантка с
собранными в пучок каштановыми волосами принесла меню, не успели Максим Максимыч и Роман разместиться.
— Пиццу не бери, —
предупредил Максим Максимыч. — Тонкая,
жесткая, кусок отрезать невозможно. Будто резину клеем намазали.
Роман, до того и не
помышлявший о пицце, затосковал по «Маргарите», щедро политой оливковым маслом
из зеленой бутылки.
Максим Максимыч заказал «Цезарь» с креветками, сырный крем-суп и
два бокала нефильтрованного пива. Роман,
поколебавшись, остановился на драниках «по-новому» и
светлом пиве.
— По слухам, здесь один
нефтяник обедал и оставил чаевых на сто тысяч, — сказал англичанин. —
Нескромно, верно? Официанточка на радостях всем
газетам рассказала. Впрочем, это случилось еще до того, как доллар взбесился.
Сейчас все прижимистее, нефтяники тоже.
Роман вежливо кивнул.
Англичанин расценил жест по-своему.
— Наверное, для
москвичей сто тысяч — так себе сумма. Кредит выплатить, коммуналка, продукты,
проезд — и все. Поверь, и для меня не запредельная цифра. Школа плюс
репетиторство — за три месяца столько же выходит. Я о том, что история с
официанткой убеждает, что верить в шару
небезосновательно. Это как сказка про Емелю или про
Золушку, только с декорациями из рыночной экономики. Чушь, а все равно трогает.
На Максима Максимыча напала словоохотливость, словно язык ему
развязала сама мысль о пиве. Вместе с тем он не лез в душу московскому гостю,
не выпытывал, с чего тот сорвался из столицы. Собеседник будто не интересовал
англичанина.
Когда подоспело пиво,
Максим Максимыч произнес тост:
— Чтобы год пролетел
без педагогических эксцессов.
Одним глотком он
уничтожил треть кружки. Роман счел пиво разливухой,
как в типичном сетевом бирмаркете.
— Что вы больше любите
из выпивки? — спросил Роман.
— Не буду притворяться
— водку. С сибирскими пельменями. Коньяк армянский. С шоколадом.
— И текилу
с лимоном?
— Пиво с раками еще
вспомни до кучи. Признайся, что не пробовал водку с сибирскими пельменями?
— Ни с какими не
пробовал.
— И зря. Привык, наверное,
в нерезиновой коктейли через соломинку дуть, —
пробурчал Максим Максимыч.
Прозвучало грубо.
Собеседник Романа по-ребячески насупился и, не убирая кружку на стол, втянул из
нее мутно-коричневую жижу.
— А как насчет виски? —
Роман постарался не заметить, как раздражен Максим Максимыч.
— Запутанно, — неохотно
откликнулся тот. — Шотландцев пробовал, американцев. Красного «Джонни Уокера» и «Джек Дэниэлза». С
ирландцами не знаком.
— Давайте я угощу вас ирландским? — предложил Роман. — Скажем, на Новый год?
— Принимается. Учти,
память у меня долгая. «Бородино» наизусть знаю.
И англичанин принялся
рассуждать о литературе:
— Мне классический
Максим Максимыч, по-честному, не нравится. Не спорю,
мужик он крепкий, твердый. Добросердечный при этом,
что редкое сочетание. Гармония, какой говнистый
Печорин никогда не достиг бы.
— Кроме того, Максим Максимыч не циник и не боится им стать, — сказал Роман.
— Кто такой циник? В
твоем понимании? — Англичанин подался вперед, не донеся до рта кружку.
С ответом на этот вопрос
Роман определился давно.
— Тот, кто делает вид,
что верит в какие-то ценности и побуждает верить в них других людей. Печорин, к
примеру. А доктор Вернер не циник, потому что не притворяется, будто верит в
ценности. Он скептик.
— Ловко. Тогда школа —
обитель цинизма. И цинизм прописан в трудовом договоре. В твоем, кстати, тоже.
— Чем вам все-таки
досадил Максим Максимыч?
— Недалекий он. Туповатый, если напрямую. Я не о том, что университетов не
кончал и в искусстве не разбирается, что не до метафизических прений ему. Это
второстепенное.
— Тогда что?
— Чуткости не хватает
ему. Эмпатии, говоря на нашем педагогическом языке.
Хотя в разведку с Максим Максимычем самое то ходить.
Принесли сырный
крем-суп и драники «по-новому» с тонкой поджаристой
корочкой, приукрашенные тремя стебельками петрушки. Англичанин прибавил к
своему заказу два нефильтрованных по ноль-пять, для вящей
убедительности щелкнув пальцами, и отправился на улицу курить.
Свежий воздух не согнал
хмель с лица Максима Максимыча.
Дальше он нес совершеннейшую
чушь, рифмовал Емелю с земелей и прогнозировал взлет
курса доллара до восьмидесяти. Вылазки с сигаретой на улицу чередовались с
походами в сортир. Количество кружек пива Максим Максимыч довел до шести. Он, насколько мог судить Роман,
принадлежал к числу тех, в ком алкоголь пробуждал философские наклонности. Такие готовы подогнать базу под самые сумасбродные догадки.
— Хороший писатель
схватывает дух эпохи, а гениальный… Гениальный указывает место своего времени
среди прочих времен. Отыскивает вечное в текущем. Как бы ты охарактеризовал
нашу эпоху, Палыч? Двумя словами? Только двумя?
В обобщениях Максим Максимыч добрался до космического размаха. Оставалось лишь
гадать, какие рамки он разумеет под «нашей эпохой».
— Боюсь, что никак. Я
не писатель и…
— Нервное безвременье,
— обронил Максим Максимыч. — Мы укоренены в нервном
безвременье. У нас нет языка, в который упаковать иллюзорную реальность вокруг.
Нет прибора, чтобы прозондировать зыбкую почву. Нас разложили на элементарные
частицы и распределили по соционическим типам, а
истина снова укрылась от нас. Нас любили и вышвырнули.
— С вами все в порядке,
Максим Максимыч?
Пьяный англичанин в
недоумении уставился на Романа. Что-то обиженно-ребяческое проскользнуло в
глазах Максима Максимыча, нижняя губа чуть подалась
вперед.
— Счет, пожалуйста, —
тихо сказал он ближайшей официантке.
В счете, доставленном через пару минут,
значилось восемь кружек нефильтрованного вместо
шести. Официантка с собранными в пучок с каштановыми
волосами, обслуживавшая Максима Максимыча и Романа,
состроила глупое лицо, когда англичанин заявил, что платить не собирается.
— Вам калькулятор
принести, что ли? — возмутился он. — Может, мне еще стейк
из семги приплюсуете?
— Успокойтесь,
пожалуйста, — твердила официантка.
На подмогу
к ней явилась администратор, низенькая девушка с крепкой грудью и широкими
бедрами, представившаяся Камиллой. Ее фальшивая
улыбка оповещала, что она намерена соблюдать приличия.
—
Разное случается, — сказала она, взяв переговоры на себя.
— Выпили, увлеклись, сбились со счета. Это нормально, никто вас не винит.
— Вы спятили,
мои дорогие? По-вашему, я такой забывчивый?
— Не грубите, это
некрасиво. Заплатите, пожалуйста.
— Мой друг прав… —
пытался вмешаться Роман, его не слушали.
— Заплатите по чеку.
Максим Максимыч не нашелся, как отреагировать на любезный до
наглости тон. Поникший англичанин захлопал себя по карманам рубашки цвета
электрик, словно там хранилась записная книжка с расходами.
— Мой друг прав, —
снова произнес Роман. — Я считал. Он заказал шесть кружек. Вы ошиблись.
— Это исключено. Мы
строго следим за обслуживанием.
— Разное
случается, вы сами говорили.
— Вы прекрасно
понимаете, что я имела в виду.
Невероятно, но Камилла умудрялась все так же улыбаться, будто законы
маркетинга она осваивала параллельно с даосскими
методиками.
— Покажите, пожалуйста,
запись с камеры, которая подтверждает ваши слова, — попросил Роман учтиво. —
Обещаю, мы с радостью все оплатим и принесем искренние извинения. В противном
случае переправьте цифру «восемь» в чеке на «шесть».
Камилла
кивнула и отлучилась за записью. Официантка погрузила посуду на поднос и тоже
отчалила. Кислый Максим Максимыч вертел в дрожащих
пальцах незажженную сигарету. Вскоре администратор вернулась и с огорчением
призналась, что в системе видеонаблюдения произошел сбой, требующий починки.
Англичанин, огрызнувшись насчет ста тысяч чаевых, с демонстративной
брезгливостью отсчитал деньги.
— Будьте внимательнее в
следующий раз, — сказала Камилла напоследок.
— Как дай вам Бог
любимой быть другим.
На улице Роман протянул
Максиму Максимычу двести рублей — за драники и светлое пиво.
— Я пригласил — я
угощаю. Правила этикета, — сказал Максим Максимыч и
властным жестом отмел все возражения. Ты где остановился в Казани?
— На Красной Позиции, —
сказал Роман.
Во рту у него
пересохло. Хотелось есть.
— И я в ту сторону. К
брату поеду.
— Вам бы домой, Максим Максимыч…
— Отставить.
Они пересекли дорогу на
светофор и добрались до остановки. Максим Максимыч,
как утомленный путник, расселся на железной скамейке и с наслаждением вытянул
ноги.
— Красиво их уделал, обязательно брату расскажу, — произнес он. — Чтоб ты
и с учениками так справлялся. Чую, ты непрост.
— Давайте я вам такси
вызову, — предложил Роман.
— Еще чего. Мне всего
остановок пять. Слушай, а справедливо, что русский мужик Мартынов завалил
Лермонтова, верно? Это как если бы Максим Максимыч
пристрелил Печорина, взбешенный его выходками. По всем канонам дуэльного
кодекса. А вон и мой автобус.
— Я пойду, — сказал
Роман полувопросительно.
— Ну, иди.
Святая святых
Будучи школьником,
Роман мог смутно вообразить, как объясняет у доски тему с мелом в руке и
попутно подавляет мятежные очаги на задних рядах. Однако Роману и в голову не
приходило, что его допустят в святую святых — на учительское совещание. Тогда
мнилось, что на совещаниях доведенные до белого каления Марь Иванны и Зинаиды Степанны пьют
чай, плачутся друг дружке в плечо и в порыве злорадства
разрабатывают изощренный план мести несносным ученикам.
Перед первым совещанием
директор вызвал Романа к себе, чтобы сообщить, что вместо семи часов в 5 «А»
молодому специалисту доверили три часа литературы в 11 «А». В приемной
стрекотали два завуча — Элина Фаритовна
и Рузана Гаязовна, по
воспитательной части и по национальному вопросу. Они словно равнялись друг на
друга. Кряжистые, с глазами горчичного цвета, с пикирующими к носу бровями,
завучи стриглись коротко, красились в медный и носили
деловые костюмы. Как завзятые кумушки, они обсуждали отпуск.
Из приемной Роман повлачился в кабинет ОБЖ, отведенный для совещаний. Стены в
нем занимали крупные памятки пожарной безопасности и первой медицинской помощи,
а также огромный стенд с законом о военной службе. Над доской висели портреты
моложавого Путина образца первого срока и неизвестного политика с добрым
деревенским лицом. В углу стоял отчужденный манекен ростом со старшеклассника в
военной форме с сержантскими погонами. Натянутый на неживую голову противогаз
болотного цвета вносил в облик манекена неземные черты.
Педагоги рассаживались
за парты. Ирина Ивановна и Артур Станиславович настраивали проектор. Роман,
поздоровавшись, занял место рядом с классным руководителем 6 «А», той самой
татаркой с заметным акцентом, которая на днях заглядывала познакомиться.
Оставалось гадать, какие испытания уготованы новичкам
и в какие таинства их посвятят.
Когда с папкой бумаг,
поправляя на ходу очки, в кабинет ОБЖ вступил директор, Роман едва не вскочил
по старой школьной привычке. Марат Тулпарович
пристроился за кафедрой у доски. За рядовым приветствием последовало
зачитывание муниципальных указов о начале нового года. Свинцовый слог
документов был до того серьезен, что почудилось, будто без одобрения
чиновников, к школе имеющих самое отдаленное отношение, четверть и впрямь могли
отложить.
— В нашей дружной
команде пополнение, — приступил к представлению новичков директор.
Никаких таинств с
инициацией не случилось. Марат Тулпарович произносил
имя и кратко знакомил коллектив с новичком. Каждый, кого называли, поднимался,
получал свою порцию аплодисментов и садился.
Вслед за директором выступали
завучи. На доске, куда падал свет проектора, замелькали графики, таблицы,
диаграммы со школьными показателями 2014—2015 учебного года. В статистику и
отлитые в чугун фразы уложили все: от успеваемости до охвата бесплатным
питанием.
Итог подвел Марат Тулпарович:
— Отпуск закончен, и мы
вступаем в учебный год с новыми силами. Работу свою мы любим, на работу мы
ходим с удовольствием, работа у нас полезная и нужная. Поэтому все у нас будет
хорошо! Вы же, братия, не унывайте, делая добро.
На выходе из кабинета
Романа задержал за плечо Максим Максимыч. Деланная
хмурость, размашистые движения — все это куда-то исчезло. Англичанин будто
вычитал между графиками и диаграммами секретное послание, ошеломившее его.
— У меня ученик был.
Матвеев. Талантище, сразу видно. Но робкий. Раньше
его и замечать никто не замечал. На олимпиаду его отправил я. Бац. Первое место по району. Снова бац.
Четвертое по городу. Мне директор и говорит: он самородок, какая удача, что вы
его отыскали.
— И что с Матвеевым, —
спросил Роман. — Умер?
— Лучше б умер. В
гимназию его увели. С углубленным изучением английского. Трансфер
века. Самое обидное, что Матвеев мне и весточку не послал. Хотя бы эсэмэс прощальное. Спасибо, желаю, свидимся — гордость не
задушить, верно? Вот какая у них короткая память.
Письмо № 2
От кого: Эгегейского Тезея Орфеича, город Кносс, улица Оборванных Нитей, дом 7, квартира 40, 740740.
Кому: Мертвякову Селифану Богдановичу, город Киров, улица
Незначительных Беженцев, дом 40, квартира 7, 407407.
Второе мое письмо к
тебе за месяц. Готов поклясться на крови младенцев, предыдущее ты не читала.
А у нас сегодня
праздник. С большой буквы — День знаний. Все причастные выстроились в круг во
дворе школы. По правде говоря, по форме это больше напоминало прямоугольник, но
символически означало именно круг. Солнце повисло в безоблачном небе. Физрук,
старый дядька, хлопками прогнал собаку, объявившуюся аккурат
к началу гимна и норовившую вмешаться в обряд. Директор, как и подобает суровым
мужчинам, не лишенным сентиментальности, толкнул речь. Общие слова обрели
звучание и смысл. Одиннадцатиклассник Митрохин усадил
на плечи девочку-первоклашку с колокольчиком и прошагал вдоль офицерского
состава и призывных отрядов.
Мне букетов ученики не
преподнесли, но без цветов я не остался. Целых три пышных букета мне всунул в
руки Максим Максимыч, еще по одному подарили историк
Анастасия Олеговна и татарка — со словами: «От 6 “А”!». Теперь я на полных
правах в учительском комьюнити.
Одно печалит — имени татарки до сих пор не знаю. Уточнять неловко — знакомились
ведь.
Что до страшилок о
дедовщине, какими потчуют выпускников, рискнувших податься в школу, то в моем
случае эти легенды имеют под собой столько же оснований, сколько и клонирование
мамонта или золото «Спартака» в Премьер-Лиге.
Старожилы не задирают нос перед новичками, ни разу я не слышал в свой адрес
обращения в духе «подай-принеси-ты-ж-молодой».
Напротив, старшие опекают — неназойливо, чтобы не налетел со всего размаху на
скалы.
К примеру, Лилия Ринатовна (это тоже учитель по русскому) помогла с
программами, а они, надо признаться, кошмарные. Представь, нужно на год вперед
расписать уроки по русскому в шестом классе. Сходу и не разберешь, что от тебя
требуется: то ли навыки гениального стратега, то ли дар провидца. Я должен
распределить, какая тема за какой следует, какое
домашнее задание, когда диктант, когда изложение, когда сочинение. В придачу
предсказать планируемый результат по каждой теме. И так сто сорок занятий, с
сентября по май. Заметь, это лишь русский язык в шестом классе.
Если верить статистике,
то погоду в школе делают заядлые троечники, некоторые из них с четвертными
двойками. Как видно, к русскому-математике-физике и к дисциплинарным нормам
детки не очень-то восприимчивы. На это можно посмотреть и с другой стороны, диалектически,
как выражались когда-то. Сопротивляясь налагаемым рамкам, школьники тем самым
сигнализируют о своем нежелании социализироваться, то есть подчиняться
повсеместным установкам и следовать общепринятым правилам.
Надо сохранить в них
этот дух нонконформизма. Иначе невыполненные домашние задания или нелюбовь к
школьной форме так и останутся мелкими частными возражениями, не посягающими на
правила и установки. Слепое бунтарство быстро иссякает и оборачивается в итоге
самым жутким приспособленчеством. Сердце разрывается при виде панков, которые к
тридцати годам обзаводятся семьей, скучной работой, пивным животиком, бредут на
выборы по велению начальства и послушно празднуют День города.
Внимание, главное. Чего
ради затевал это письмо.
Все, против чего
восстаю я, сосредоточено в христианстве, в авраамических
религиях вообще. Жесткая иерархия, зиждущаяся на безотчетном
послушании и повиновении, мнимое равенство, основанное на навязчивой тяге
сводить все к единому знаменателю — Богу, узаконенная несвобода, неоспоримые
авторитеты, патриархальные нравы, запугивание грядущей расплатой, вмешательство
во все сферы жизни, расправа с инакомыслием, оправдание любых деяний
руководящего состава, высокий стиль — все это роднит христианство с
тоталитарными системами. По-научному это зовется гетерогенностью.
Она проникла на все уровни.
На мой взгляд, излишне
проводить строгую границу между первоначальными стремлениями христианства и
практикой его распространения, между учением Иисуса и испанской инквизицией.
То, дескать, религия, а это вера. Принципы, роднящие христианство и
тоталитаризм, в полной мере утверждаются уже в Новом Завете. Традиция
альтернативной культуры ХХ века изображать Христа то патлатым
хиппарем, то отвязным
анархистом, ратующим за любовь, дружбу и справедливость, кажется мне далекой от
истины. В Евангелии от Луки Иисус прямым текстом сообщает, что пришел дать
земле не мир, а разделение, настроив отца против сына, мать против дочери
(глава 12, стихи 51—53). Там же есть эпизод, где Иисус запрещает новому адепту
захоронить умершего отца и проститься с семьей, веля вместо этого
благовествовать Царство Божие (глава 9, стихи 59—62). Мало соотносится с
растиражированным божественным образом, верно?
Стоит только отбросить
в сторону идеологические пристрастия и вчитаться в новозаветные тексты, как
библейский Иисус предстает вздорным малым, почти самодуром,
как бы кощунственно это ни звучало. Посуди сама, он навсегда делает бесплодной
смоковницу только из-за того, что она не накормила его. Между тем в Евангелии
от Марка говорится, что «еще не время было собирания смокв» (глава 11, стих
13). Не по сезону обратился, Боже. Какие претензии к дереву, существующему по
природным циклам?
Другой фрагмент, не
менее известный, связан с заточением бесов в свиней, сбросившихся затем с
обрыва. При всем своем безмерном могуществе Сын Божий мог избавиться от
нечистой силы иными путями, не прибегая к уничтожению целого стада невинных
животных. А он предпочел горделивость, игру мускулами на публику. Может быть,
эпизод со свиньями отчасти объясняет увлеченность западной культуры, в
формировании которой важную роль сыграло христианство, всяческими шоу? Не буду
торопиться с ответом, чтобы не умалять значение древнегреческой драмы,
сатурналий, гладиаторских боев и прочих зрелищных достояний античности, где
внешний эффект ценен сам по себе.
Для меня не
принципиально, есть ли Бог. Очевидны две вещи.
Во-первых, доказать или
опровергнуть существование Бога нельзя. Во-вторых, атеизм столь же пристрастен,
как и вера. Сегодня модно как носить нательный крестик, так и неразборчиво
ссылаться на Дарвина и Докинза, ознакомившись с их
воззрениями по цитатам в социальных сетях.
И то, и другое равно
свидетельствует о слабом воображении и неразвитом критическом мышлении.
Напористая
ожесточенность, с которой насаждается христианское учение, и безапелляционная
интонация новозаветных текстов отталкивают меня. Как и Старший Брат, религия
внушает страх и требует всецелого поклонения, а я не собираюсь воспитывать в
детях раболепие перед кем-либо. Буду наставником, но не пастырем.
Как ни странно, больше
всего в Библии меня потрясла сцена из Откровения, малозначимая на фоне других.
Процитирую:
«После сего взглянул я,
и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен
и колен, из народов и языков, стояло пред престолом и пред Агнцем в белых
одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих.
И восклицали громким
голосом, говоря: спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!» (глава
7, стихи 9 и 10)
Только допусти,
покорность в чистой форме, без малейшей примеси сомнения или дискомфорта. Еще
страшнее, что в этой сцене стерты различия между языками и культурами, отсечено
все неповторимое и уникальное. И все ради того, чтобы верноподданные в
униформе, точно под дурманом, раз за разом ублаготворяли слух Всевышнего
повторяющимися восклицаниями.
Механически отлаженный
процесс.
Все равно
что елей из-под крана в неограниченных количествах, без перерасчета на
кубометры.
Однородность и
замкнутость, подчеркну снова, суть признаки тоталитарных систем. В противовес
им я выставляю разнообразие. Я за мирное сосуществование разных традиций и за
открытость новаторским идеям, а не за довлеющее положение какой-либо доктрины,
какие бы блага она ни сулила, какую бы неземную любовь ни обещала.
По-моему, здесь
неуместны софизмы из серии: «Раз ты такой умный, тогда и педофилам слово
дадим!», «Привычки каннибалов тоже уважать будем?». Под мирным сосуществованием
я не подразумеваю свободу использовать других в собственных целях, будь то
свобода чувственных наслаждений или пищевых пристрастий. Возможность диалога не
обязательно включает необходимость диалога с насильником, верно? Говоря языком
Герберта Маркузе, долой репрессивную толерантность, ведь и она есть часть
репрессивного механизма.
Пожалуй, стоит закругляться.
А то письмо перерастет в трактат. Мне завтра вставать рано. Не сильно ошибусь,
если предположу, что первый день весьма важен.
Доброй ночи.
Ты узел на моей шее.
«А вы добрый?»
Роман поклялся, что
запираться изнутри он больше не станет.
В семь утра, закрывшись
в кабинете, торжественно вывел на доске число и тему и обложился методичками. В
половине восьмого за дверью прорезались детские голоса. Шум нарастал, и вскоре
молодой специалист решил впустить шестиклассников. Тут и выяснилось, что ключ в
замке не поворачивается. Голоса притихли.
— Он там открыть, что
ли, не может? — предположил кто-то смелый.
Упрямый ключ и вовсе
застрял. Против всех правил Роман с первых мгновений доказывал свою
несостоятельность.
Положение выправила Рузана Гаязовна, завуч по
национальному вопросу. Властно постучав, она осведомилась, все ли в порядке.
Роман с трудом выдернул злополучный ключ и, бормоча извинения, просунул его под
дверью. То были смятенные пять минут.
Поурочный план
рекомендовал вступить в учебный год с отвлеченной беседы. Здравствуйте, дети.
Шестой класс — это важный этап в жизни каждого ученика. Еще шестой класс можно
назвать экватором. Кто знает, что такое экватор? Все желали понравиться и
наперебой тянули руку. Особенно упорствовал горластый
хитроглазый брюнет, предпочитавший сидеть один. Не без гордости он сообщил, что
его имя Ашер Эткинд. Именно его советовала
остерегаться Ирина Ивановна.
Компактный одиннадцатый
класс насчитывал всего десять учеников, каждый в милицейской форме болотного
цвета. Две девочки, восемь парней. Парни, Митрохин и Аюпов,
будто условившись держаться вместе, разместились за одной партой. Пусть и не
так бойко, как шестиклашки, 11 «А» выразил готовность
сотрудничать. Роман сразу дал понять, что легко не будет, загрузив
старшеклассников лекцией по русскому модернизму, помянув и крах позитивистских
установок, и Ницше с его шизофренией и богоборчеством, и экстравагантного
Верлена, который, не рассчитав с абсентом, с топором бегал за женой по дому.
Лица учеников выражали заинтересованное недоумение.
Пестрый 8 «Б», которому
поставили сдвоенный урок, поначалу оглушил. Никто не дерзил и не зарывался —
ученики элементарно не могли наговориться между собой. Даже во время словарного
диктанта. Роман то и дело гасил очаги возгорания, увещевая нерадивых болтунов
обратить внимание на доску. На второй урок часть класса явилась после звонка.
Группа опоздавших, остановленная учителем, топталась
на пороге с недоеденными пирожками.
— Вот кто у нас самый
безответственный. — Роман нахмурился. — Фамилии?
Нарушители назвались.
— Мусатов,
читал Бахтина? «Слово в романе», книга такая. Между прочим, на лето задавали. А
ты, Идрисов, Бахтина читал?
Дозволив пришибленным
восьмиклассникам сесть, Роман завязал разговор о летнем чтении уже со всеми.
Обсуждение ожидаемо вышло кратким. Кто-то осилил «Капитанскую дочку», кто-то
«Шинель», кто-то нашел дома на полке «Мартина Идена» и необязательную книгу
одолел. Один мальчик, по всей видимости, еще не научившийся лгать взрослым и
незнакомцам, якобы нашел в деревне интересную книгу, запамятовав при этом и ее
название, и фамилию писателя.
— В литературных
произведениях этого года мы не раз встретимся с историческими деятелями —
Иваном Грозным, Петром Первым, Емельяном Пугачевым, —
сказал Роман. — Надеюсь, эти фамилии вы хотя бы слышали. Например, что вы
знаете о Петре Первом? Чем он знаменит?
— Бороды заставил
брить! — гаркнул со второй парты низкорослый
веснушчатый мальчуган.
— Царь это, —
последовал неуверенный ответ с задних рядов.
— Почти угадали.
Император. В каком веке он правил?
— В двадцатом…
На перемене,
предшествовавшей заключительному уроку, Роман понял, что с 8 «А» нужно держать
ухо востро. Создалось ощущение, что сюда сослали всех отщепенцев, не
уместившихся в 8 «Б», и для баланса разбавили агрессивную компанию несколькими
приличными ребятами. К несчастью последних. Два
малолетних бандита с наглыми лицами, один в розовой рубашке, другой в голубой,
до вмешательства Романа перекидывались пеналом тощего паренька, который подпрыгивал чуть ли не до потолка, чтобы перехватить пенал в
воздухе. Самого учителя, нарочито увлеченного ноутбуком, обступили ухмыляющиеся
школьницы в коротких юбках.
— А вы добрый?
Крашеная блондинка с
распущенными волосами не сводила с Романа бесстыжих
глаз.
Любой прямой ответ
равнялся поражению в микродуэли. Да, добрый. Нет, злой, детей ем на завтрак. Чудовищно неубедительно.
— Всему свое время, —
не сразу отреагировал Роман, мысленно давая себе клятву в
ближайшие сорок пять минут быть ироничным, насколько это возможно.
Ученицы не нашлись, как
продолжить разговор. Иногда лучше ляпнуть загадочную
чушь.
После звонка на урок 8
«А» начал торговаться. Доверенным представителем выступила Хафизова, староста,
полная девушка с командирскими нотками в голосе.
— Раньше у нас историк
был. Мы не болтали, а он ставил четверки.
— Вы советуете мне
следовать его примеру?
— Да! Ставьте нам
хорошие отметки, мы тоже тихо сидеть будем.
Великодушие делающих
первые шаги гангстеров умиляло. В обмен на никчемный товар — четвертные оценки
— эти мастера сделок предлагали безусловную драгоценность — спокойствие
учителя.
— А где сейчас этот
историк? — поинтересовался Роман.
— Уволился! — объявил
хулиган в голубой футболке. — У нас часто учителя увольняются. По истории уже
четыре сменилось.
— С пятого по седьмой
класс?
— С пятого по седьмой.
Мы такие! — улыбался парнишка, как перевыполнивший норму трудяга.
Учебник он вытащил,
чистую тетрадь — нет.
— Гордость переполняет,
а, рядовой?
— Чего?
— Уволившиеся учителя —
типа достижение?
— Типа да.
— Тоже мне, достижение.
Если б ты собрал рекордный урожай зерна, тогда да.
Впрочем, какой урожай?
Роман был готов биться об заклад, что наглец не отличит пшеничный колос от ржаного.
От обсуждения прочитанных летом книг передовые
люди 8 «А» манерно воротили нос. Само предположение, будто они читают книги,
вызывало у заводил класса усмешку. Глядя на них, те, кто поприличнее,
также избегали открытой беседы. Особняком держался одинокий толстяк, размером с
приличный шкаф, в белой сорочке навыпуск. Богатырь меланхолично глядел в окно,
отрешившись от происходящего. Поурочный план трещал по швам. Сознание Романа
заполонял страх.
Он обязан проявить
цепкость на первом занятии. Обязан защитить тех, кто готов учиться и не валять дурака. Иначе в дальнейшем отношения не построить, будь ты
хоть первоклассный психолог…
— А сколько вам лет? —
осведомилась юная особа с квадратным лицом, расположившаяся рядом с любопытной
блондинкой.
— Пятьсот восемьдесят!
— заорал Роман. — Открываем страницу номер три. По цепочке читаем по одному
предложению! Спросить могу любого! Кто не следит — двойка в журнал!
И этих Ирина Ивановна
отрекомендовала как «неугомонных товарищей». Еще чуть-чуть, и Роман выкинул бы
парочку отборных негодяев в окно. Для острастки.
Пришибленного Романа,
мрачно потягивающего минеральную воду, обнаружила в кабинете классный
руководитель 8 «А» Энже Ахатовна. Молодой специалист
так устал, что не нашел в себе сил во всех готических красках обрисовать ее вампироподобных подопечных. Энже
Ахатовна, сочувственно кивая, обещала завтра же утром разобраться.
Вернувшиеся из школьных
лагерей, выдернутые из подъездов, оторванные от компьютеров, школьники источали
энергию и не намеревались направить ее на созидание. Суровые дети, которые по
неведению разбивают в пух и прах идеалистические
учебники по педагогике, предписывающие не травмировать нежную детскую психику.
Не знаете истории — будет вам история. Будет вам травматический дискурс. Не хотите жить по анархии, по Бакунину, — придется
терпеть фашистскую диктатуру и просвещенный абсолютизм. Или непросвещенный. Как
получится.
Дома Роман завалился на
диван, последнее пристанище чуткого и ранимого человека в России. Учитель
мечтал сжаться до размеров халата, чтобы его засунули в стиральную машину и
запустили барабан на всю мощь.
Агент под прикрытием
Менее чем за сутки 8
«А» чудодейственно преобразился.
Каждый из детей
поздоровался и до звонка приготовил на парте учебник, тетрадь и ручку. Приблатненный Аксенов в розовой рубашке, давеча кидавшийся
чужим пеналом, выразил желание сменить воду в ведре и помыть доску. Толстяк Гаранкин, посвятивший ознакомительный урок созерцанию заоконного пейзажа, предпочел трудиться наравне со всеми.
Девочек словно перестали занимать обстоятельства биографии загадочного Романа
Павловича. Класс встал на путь перековки.
Решать упражнение
вызвалась Камилла Залилова,
нарядная девочка с собранными в хвостик волосами. Ее лукавый взгляд наводил на
подозрения, что тонкие белые гетры, скрывающие колени, Камилла
надела не в последнюю очередь ради молодого учителя. Впрочем, со сложным
заданием она справилась превосходно, лишь однажды допустив ошибку и написав
«еще непроверенный путь». Когда Роман объявил о пятерке, Залилова
неспешно, с достоинством вернулась на место за дневником и столь же неторопливо
принесла его учителю, хлопая ресницами.
— В конце урока надо
дневник давать, — сказал Роман, но оценку вывел.
На перемене Энже Ахатовна поинтересовалась, как вел себя ее класс.
Восторженный Роман рассыпался в благодарностях, уверяя, что прежде не встречал
таких метаморфоз. Приходилось внутренне признать долю истины в словах святого
апостола Иуды, утверждавшего, что иных следует спасать страхом, исторгая из
огня, потому что некоторые расценивают дружелюбие и милость как слабость.
Перед занятием с
шестиклассниками Роман повстречался в коридоре с Маратом Тулпаровичем.
Он осматривал свои владения, время от времени упирая руки в бока и
останавливаясь возле какой-нибудь батареи или двери. Завидевшие директора
издалека школьники, все, от мала до велика,
соскакивали с подоконников и на всякий случай убирали оттуда и портфели.
— Роман Павлович, в
середине урока прозвенит тройной звонок, вы не пугайтесь, — сообщил директор. —
Мы организуем учебную пожарную тревогу. Вы должны построить детей и вывести
через один из выходов.
— Будет выполнено,
Марат Тулпарович, — заверил Роман. — Никто не
пострадает.
Как назло, тема
намечалась интересная и важная — обрядовый фольклор и его значение в культуре
Древней Руси. Пришлось урезать материал на ходу, и Роман все равно не успевал
из-за обилия вопросов от школьников, некстати вторгающихся в учительский
рассказ.
— Вы нам про экзорцизм расскажете? — произнес веснушчатый Шавалиев, застегнутый на все пуговицы, несмотря на духоту в
кабинете.
— Это почему? —
удивился Роман.
— У нас же обряды. А экзорцизм тоже обряд.
— Если бы я был занудой, Шавалиев, я бы сказал,
что экзорцизм — это не фольклор, поэтому изгнание
демонов — это не по нашей теме. Однако я ценю твой интерес. Какие фильмы об экзорцизме смотрел?
— Ну, всякие, — замялся
ученик. — Там еще к девушке монах приезжал в деревню и связывал. У нее вены на
лице вздувались и платье порвалось.
Разговор про
календарные обряды также сбивался с курса.
— Чего они какие тупые были, эти древние славяне? — воскликнул
Эткинд. — Чучел сжигали, чтобы весна пришла, хороводы водили. Ясно же, что и
так зима закончится и снег растает.
— А ты умный?
— А я умный. — Эткинд
зубасто улыбнулся.
— Друзья, кто верит в
примету о черной кошке, которая перебегает дорогу? — обратился к классу Роман.
Рискуя остаться в
гордом одиночестве и прослыть мракобесом, он первым поднял руку. За учителем
последовали другие: кто — уверенно и сразу, кто — колеблясь. Две трети класса,
включая и Ашера, опасались черных кошек.
— Вот видите, — сказал
Роман. — Почему в сожжение чучела мы не верим, а в черную кошку верим? Никто не
вел статистику несчастных случаев, возникших по вине усатой живности. И почему
непременно черная? Не серая? Не черепаховая?
— Это другое же, —
возразила девочка, до того все время молчавшая. Ее имени Роман не вспомнил. —
Весна по-любому придет, а с черной кошкой еще
неизвестно, повезет или нет.
Класс с шумом одобрил
мудрые слова. Роман снова был вынужден искать доводы.
— Неужели вы думаете,
что единственная цель обряда заключалась в том, чтобы всеми способами
отделаться от зимы? — спросил Роман, тщательно продумывая фразу на ходу. —
Неужели все эти ритуалы устраивались лишь ради того, чтобы сжечь чучело?
Стройный блондин со
второго ряда, поразмыслив, ответил:
— Роман Павлович, может
быть, обряд — это причина собраться вместе? Наши предки общались, пели,
готовили еду.
— В точку! Как фамилия?
— Самодин.
— Пятерка, Самодин! Молодец!
Похваленный ученик,
по-прежнему серьезный, едва заметно кивнул. Роман прошагал к учительскому
столу, открыл в ноутбуке электронный журнал и с довольным видом поставил Самодину заслуженную оценку. Радость учителя подкреплялась
тем, что шестиклассник лаконично сформулировал мысль, которая зарождалась у
Романа и никак не облекалась в словесную плоть. Мысль, интуитивно казавшаяся
верной.
— И не только поэтому
неправильно считать наших предков тупыми, — сказал он, отвлекаясь от экрана. —
И в современную эпоху у людей много странных убеждений, непонятно на чем
основанных. Многие, например, верят, будто чем лучше товар разрекламирован, тем
он качественнее. Или будто изобретение лекарства от рака сделает человечество
счастливым. Или что технологический прогресс — это главный показатель развития…
Роман почувствовал, что
сейчас он напоминает брюзгливого старика, поносящего плееры с наушниками и
прочие новшества.
— Между прочим,
заметьте, — сказал учитель после секундного замешательства, — если древние
крестьяне объединялись и устраивали обряды по доброй воле, то с течением
времени массовые мероприятия потеряли привлекательность и в них заставляли
участвовать. Скажите честно, всем нравятся линейки, смотры строевой песни,
спектакли для родителей и начальства и прочая дребедень?
Класс единодушно
выразил протест против массовых мероприятий, лишь староста Софронова добавила:
— Хэллоуин ничего, там
реально весело.
Диалог прервался,
потому что прогремел звонок. Трижды подряд. Дети в недоумении переглянулись.
— Всем сохранять
спокойствие, — сказал Роман. — В нашу школу прокрался злоумышленник и поджег
ее.
Шестиклассники, смеясь,
охотно строились в шеренгу по парам. Одинокий Эткинд рвался руководить
колонной, за что был поставлен в конец.
Краем глаза Роман
заметил в дальнем конце коридора распахнутую дверь, до того всегда запертую. В
проеме без суеты исчезали друг за другом ученики с сопровождавшими их
преподавателями. Очевидно, второй лестничный проход открыли на время учений по
пожарной тревоге.
Учителя, осведомленные
о пожарной тревоге, появлялись с классами из главного и запасных выходов и вели
детей на спортивную площадку, в точку сбора. Всякий педагог будто стремился
явить образчик дисциплины и надежности. Хмурый Максим Максимыч
на фоне гогочущих пятиклашек, змейкой следовавших за ним, смотрелся еще
огромнее и апатичнее. Андрюха в солнцеотражающих
очках нес в каждой руке по красному огнетушителю. Марат Тулпарович
в окружении завучей настраивал микрофон. Еще одна навязанная форма единения для
отчетности.
— А вы служили в армии?
— спросил Шавалиев.
— Спецназ, — буднично
произнес Роман.
— Ого! — мальчики
подобрались ближе.
— Вообще-то мне не
положено об этом рассказывать, — сказал Роман. — Я агент под прикрытием. В школе
обнаружился американский диверсант, начальник разведки поручил мне его
вычислить. Каждый день прилетаю сюда на вертолете из Москвы. Дело
государственной важности.
— Мы знаем, кто
диверсант, — сказал Эткинд и ткнул пальцем в тщедушного паренька, державшегося
в сторонке. — Это Ильназ!
— Это не я! — обиженно
вскрикнул Ильназ Хаирзянов.
С нездоровым желтым
цветом лица и тоненьким голоском, с неровно подстриженными висками и
спрятанными в карманах руками, он меньше всего казался неприступным.
— Точно, Ильназ! — воскликнули остальные. — Сдавайся, агент, тебя
раскололи!
Намечавшуюся перебранку
прервали треск микрофона и директорское «раз, раз».
Все приготовились слушать речь об успешной эвакуации.
Боевое крещение
Роман изобрел
многообещающий способ бороться с опозданиями. Явившегося после звонка ученика
он останавливал на пороге и заставлял прочитать стихотворение или спеть песню —
на выбор. Система имела свои упущения. Заторможенный Халитов,
судя по виду закоренелый троечник, признался, что ни песен, ни стихов не
помнит, и без пререканий согласился на альтернативу — десять отжиманий от пола.
Возник вопрос о девочках, которым отжиматься не предложишь. Тогда Роман для
себя решил, что у тех из опоздавших, кто предпочтет
скрыть вокально-декламаторские таланты, домашнее задание будет проверяться в
первую очередь. И никаких исключений.
Не обошлось без
конфликтов. Мурашов из 8 «Б», брюнет с рыбьими глазами, с тонкими, почти
бесцветными губами, заявился на урок в момент, когда
Роман записывал на доске правило, параллельно его комментируя. Мурашов бросил
на ходу «здрасьте» и направился к парте.
— Здравствуй, Егор.
Вернись, пожалуйста, к двери.
Мурашов нехотя
повиновался.
— Можно войти? —
пробурчал он.
— У нас новое правило,
— сказал Роман, сохраняя благожелательный тон. — С того, кто опаздывает хотя бы
на минуту, стихотворение или песня. Любой куплет или припев.
Мурашов стоял с угрюмым
выражением на лице.
— Я не знаю, — сказал
он.
— Не беда. Тогда с тебя
десять отжиманий.
— У нас не физкультура.
— У нас принято приходить
вовремя.
— Не буду я ничего
делать. Вы не имеете права меня заставлять.
По рядам зашептались.
Взгляды Романа и Мурашова пересеклись. Ученик не боялся, смотрел с вызовом.
Дело было не столько в смелости, сколько в наглости, которую до поры обуздывали
предписания: возрастные, социальные, в меньшей степени этические.
— Игорь, ты отнял у
всех нас время, — сказал Роман. — Я мог бы задержать класс на три минуты после
звонка, но много людей не должны страдать из-за одного безответственного.
Сдавай тетрадь и садись. Еще поговорим.
Домашняя работа в
тетради отсутствовала. Неряшливая классная обрывалась
предложением с незавершенным синтаксическим разбором.
— Где десятое
упражнение?
— У нас гости были.
— Два. В журнал.
Мурашов начал
возмущаться, но Роман в перепалку не вступил.
Под конец рабочего дня
он успел забыть о конфликте. Тем неожиданнее оказался визит матери Мурашова.
Как и сын, она не считала нужным стучаться. Она коршуном нависла над Романом.
Пепельная краска не шла кудрявым волосам незваной гостьи, от нее раздавался
приятный и вместе с тем резкий запах духов.
— Не хотите извиниться?
— вместо приветствия поинтересовалась она.
Роман растерялся лишь в
первую секунду. Прежде чем заговорить, он заученно набрал полные легкие
воздуха.
— Меня зовут Роман
Павлович, и я не уверен, что вы обратились по адресу. Если я могу чем-то
помочь…
— Сколько вам лет?
Бесцеремонность
вошедшей не вывела Романа из себя.
— Присядьте,
пожалуйста. Я решительно ничего не понимаю.
Приглашение сесть
гостья проигнорировала. Она критическим взором обвела все вокруг, на миг задержав глаза на портретах классиков.
— Как вы смеете унижать
моего сына перед классом? Заставлять петь, отжиматься?
— Ваш сын — Егор? —
догадался Роман.
И как он сразу не
обнаружил сходства? Те же скользкие рыбьи глаза, та же линия губ, та же манера
едва разжимать рот при разговоре.
— Какое право вы имеете
мстить, ставя двойки? Разве такое поведение достойно учителя? У вас
педагогическое образование вообще есть?
— Я никого не
заставляю. — Роман старался сохранять спокойствие. — Я не думаю, что прочесть
стихотворение перед классом — это унизительно. И двойку я поставил за
отсутствие домашней работы, а не из мести. Повторюсь, ни о чем постыдном я не
прошу. Быть может, вы полагаете, что это верх порядочности — врываться в кабинет,
взывать к совести и всячески грубить. Я иного мнения.
Пожалуй, многословно и
слишком много оправданий.
— Мой сын звонит мне,
расстроенный, говорит, что вы на него накричали, обозвали! Егор мне никогда не
врет! Как думаете, улучшится у него отношение к русскому языку?
Роман с трудом
удержался от встречного вопроса, улучшится ли у русского языка отношение к
Егору.
— Как я его обозвал?
— Это вы мне скажите.
— Пообщайтесь с
классом. Дети подтвердят, что никто на вашего сына не кричал
и никто не обзывал. А школьный устав существует для всех, и про опоздания там
написано.
— Вы какой вуз
закончили? Покажите диплом.
— Московский
университет. Филологический факультет. Копия диплома лежит у директора. Если
будут детальные возражения, всегда готов выслушать. А теперь прошу извинить, у
нас совещание.
Роман закрыл ноутбук и
поднялся из-за стола.
— Я вас научу уважать
права детей, — остервенело произнесла Мурашова. — Я
все разузнаю о вас. По судам затаскаю.
— Составляйте петицию.
Обращайтесь в Страсбург. Всего доброго.
Внутри все клокотало.
Роман будто отстоял честь русского языка и литературы на глазах у классиков на
портретах — сплошь дуэлянтов, картежников, заядлых спорщиков.
В кабинете ОБЖ, где
проводились совещания, ничего не изменилось, разве что манекена в противогазе
повысили. Вместо сержантских лычек на его погонах красовались лейтенантские
звездочки. Роман снова сел за парту с классным руководителем 6 «А», татаркой,
имени которой не запомнил. Она справилась относительно своих подопечных и
отдельно — насчет Эткинда, который за неполную неделю вывел из себя двух
учителей: по физкультуре и по химии. Роман заверил, что все отлично.
Директор начал совещание с зачитывания
нормативных актов. Всех повеселил запрет на пользование мобильниками во время
уроков.
— Марат Тулпарович, как быть, если ученик раз за разом достает
телефон, а двойка за поведение его не пугает? — спросила Лилия Ринатовна, учительница по русскому, помогавшая Роману с
программами.
— Забирайте телефон. Вы
имеете полное право отнять его и выдать только родителям.
— Кулаками отбирать? —
поинтересовался Максим Максимыч. — Может, в полицию
звонить?
— Не удается забрать —
вызывайте родителей. Доведите запрет до них. Пусть работают со своими детьми.
Судя по лицам Лилии Ринатовны и Максима Максимыча,
ответ их не удовлетворил.
Затем директор объявил,
что в следующую субботу РОНО организует для сотрудников школы поездку на
остров-град Свияжск, и велел никому не пропускать мероприятие. В речи
прозвучали окаменевшие словосочетания «дружный коллектив» и «культурное
событие», ассоциировавшиеся с чем угодно, только не с культурой и дружбой.
После совещания Роман
рассказал Максиму Максимычу о взбалмошной Мурашовой.
Англичанин закатил глаза, хлебнул чаю и изрек:
— Не подумай, что я за
лагеря, за массовые расстрелы и все такое. Ненавижу, когда посягают на мою
свободу, и поэтому не посягаю на чужую. Но тварей, которые чуть что качают
права, требуют документы, грозят судом, тоже не выношу. Считаю, что с каждым
надо пытаться по-хорошему все уладить, потому что с порядочным человеком можно
любой конфликт словами разрешить. Ведь так? А эту юридическую муру про суды
стоит подключать, если только перед тобой законченный негодяй
или совсем невменяемый тип.
— У нее юридическая
терминология пополам с базарной руганью, — сказал Роман.
— С боевым крещением, —
похлопал его по плечу англичанин. — Родительский наезд — неотъемлемая часть
учительской профессии.
Любопытно, как Максим Максимыч расценил эпизод в трактире, когда Роман затребовал
с зарвавшегося персонала запись с камеры? Тоже как качание прав?
Печально я гляжу
На перемене к молодому
специалисту подошла Энже Ахатовна, классный
руководитель 8 «А», и сказала:
— Роман Павлович,
подпишите, пожалуйста, бумаги по вступлению в профсоюз. Все учителя вступают.
Членство стоило двести
рублей каждый месяц — один процента от зарплаты. И взамен ничего. Ни защиты
прав рабочих, ни требований увеличить жалованье, как положено в профсоюзе.
По завершении занятий
Роман столкнулся с директором на первом этаже. Марат Тулпарович
возвращался из крыла начальной школы. Кратко справившись о делах, он добродушно
порекомендовал избегать крайних мер в борьбе с опозданиями, а именно исключить
стихи и песни.
Мурашова все-таки
донесла.
— Ставьте в дневник
двойку за поведение, — сказал директор. — Если опоздания войдут в привычку,
пишите докладную на мое имя. Разберемся.
Первому нововведению
хода не дали. Битва была проиграна.
Дома обозленный Роман
заварил чай и устроился в комнате перед экраном ноутбука. Прозрачный чайник и
сахарница, полная рафинада, расположились на учебнике русского языка за 8-й
класс.
Настала пора ближе
познакомиться с учениками.
То есть прошерстить их страницы в сети.
Для присутствия «ВКонтакте» Роман, удаливший свой аккаунт
перед отъездом из Москвы, создал поддельный на имя Дьюлы
Грошича. Не то чтобы Роман фанател
от знаменитого венгерского вратаря или сокрушался по поводу неудачи мадьяр в
финале ЧМ-1954 с немцами. Дьюла Грошич
— прежде всего это красиво звучит. Хлестко, мощно. Ничуть не менее эффектно,
чем Ференц Пушкаш. Или
Ричард Чемберлен. Или Лев Толстой.
Раз пошла футбольная
тема, для начала Роман принялся искать «ВКонтакте»
заторможенного восьмиклассника с лошадиной фамилией, путающего глагол с
наречием. На первых занятиях Гриша Слуцкий выглядел заспанным, на последних — утомленным. На аватаре
у него разместился покрытый шкурами суровый усатый викинг с рогатым шлемом.
Через список друзей
Слуцкого «Дьюла Грошич»
попал на страницы его одноклассников по 8 «Б». Выяснилось, что некоторые из них
посещают секцию гребли в местной спортшколе.
Мусатов, Идрисов, Шишкин и Халитов
регулярно выкладывали фотографии с тренировок на воде и занятий в спортзале,
довольно поигрывали в кадре крепнущими мускулами. В подростковом желании
вызвать восхищение пусть крохотными, зато не надуманными достижениями Роман
ничего предосудительного не находил. Наоборот, гребцы импонировали ему
открытостью и простотой, они не бросали вызов учителям и не самоутверждались
за счет слабых. Стена у Мусатова
и его друзей пестрела схемами с упражнениями по становой тяге и таблицами с
содержанием белка. Также спортсмены любили грубые шутки и делали перепосты с брутального паблика, где достойные и незатейливые, в общем-то, цитаты о
том, как важно верить в мечту, беречь любимых и не кидаться словами,
перемежались фотографиями полуголых девиц в обтянутых джинсах. Привычные
мужицкие ценности в концентрированном виде, нравится это вам или нет.
Гоповская
гвардия из 8 «А» предпочитала другие локации для фотосессий:
дворы, подъезды, гаражи. Если бы Роман взялся за сценарий фильма о малолетней
хулиганской братии, он бы избрал те же самые фоны. В спортивных обносках, в
натянутых поверх кепок капюшонах, с гордо выставленными вперед средними
пальцами — шпана с ее грязными ужимками будто
пародировала саму себя. Нелепо, что эти самые комичные никчемушники
отравляли существование десяткам детей, приучая их
жить в страхе. Из таких никчемушников
вырастали упыри, полагающие своим долгом ткнуть человека носом в его слабости и
недостатки.
На фотографиях с гопниками попадались Идрисов и Шишкин, а также веснушчатый
болтун Марютин из 8 «Б», на одном из уроков
вспомнивший о брадобрейских инициативах Петра Первого. Шпана тоже питала теплые
чувства к низкосортному юмору и подписывалась на пацанские
паблики, наводнявшие сетевое пространство фразами из
«Брата», «Бумера» и «Бригады». Цитаты о братьях по
крови и беспокойной душе бродяги приправлялись соответствующими картинками и
песнями Круга и «Каспийского груза». На одном из изображений бритоголовая
братия в тельняшках распивала водку на кухне. Фотографию украшала надпись
«Алкоголь — это анестезия, помогающая перенести операцию под названием жизнь».
Роман не без труда опознал слова Бернарда Шоу.
Гопники
на фотографиях пускали дым плотными клубами, окружали себя пивом, позировали за
рулем авто, тискали девушек. Среди последних узнавались
ученицы восьмого, девятого и даже десятого классов, гордые своей причастностью
к изуродованному миру. Со шпаной водили дружбу
и сравнительно приличные девочки, та же Залилова.
Впрочем, не будь Роман
с ней знаком, он бы не рискнул дать ей определение «приличная». Камилла, как и многие ее ровесницы, жаловала группы «Шкурные интересы», «50 оттенков серого», «69 оттенков
пошлости», «Шепот разврата» и им подобные. В группах участники делились своими
интимными похождениями и выкладывали обучающие видео на тему «Эрогенные зоны.
Где искать? Как воздействовать?». Роман не помнил, чтобы в
четырнадцать-пятнадцать лет задавался такими проникновенными вопросами, притом что духовную семинарию не оканчивал. Лишь спустя годы
вместе с К., будучи навеселе, они заходили на страницу «Шепот разврата», чтобы
с притворным придыханием зачитать друг другу чужие истории и рассмеяться.
В третий раз заливая кипятком ромашку, он поймал себя на мысли, что
отвар, вопреки своим свойствам, не успокаивает, а будоражит. И еще осознал, что
идеализирует прежние нравы в пику нынешним и обличает
тех, кто младше. Верный признак старения…
В десятом часу
обнаружил, что напрочь забыл связаться по «скайпу» с Антоном, одиннадцатиклассником
из Москвы, который готовился к ЕГЭ. Репетитор чертов. Может, ученик согласится
восстановить занятие. А не то минус тысяча рублей.
Воинственный утопизм
Поначалу Роман с
опаской смотрел в глазок перед выходом из квартиры, а затем привык. Соседи не
докучали.
Рузана
Гаязовна, составляя расписание, сделала молодому
специалисту нежданный подарок: установила ему методический день в понедельник.
Роман наслаждался сдвоенным выходным на диване. В воскресенье отправил весточку
родителям, посмотрел цикл передач по истории Древнего Египта, провел по «скайпу» занятие с Ильей, девятиклассником из Барнаула. Илья
держался молодцом, употреблял редкие для ученика слова «гнушаться» и
«недомолвка». Напоследок Роман велел алтайцу перечитать «Левшу» и занести в
тетрадь самые яркие языковые находки Лескова.
В том, чтобы связаться
напрямую с человеком из другого часового пояса с целью поведать ему о синонимах
и антонимах, мнилось что-то потустороннее. Как будто гадать по фотографии или
оформлять справку о доходах в фирме, где никогда не работал.
Саднило горло, письмо
К. не писалось. Что более существенно — рушился замысел, ради которого
затевалась вся эта эпопея. Детей не интересовали, по большому счету, ни
свобода, ни справедливость, ни избавление от конформизма. Они твердо верили,
что умнее мамы и папы, а тем паче и бабушки с дедушкой, что прогрессивнее и
практичнее их, что деление столбиком унижает при наличии калькулятора, а перепихон в машине или на кухне — верх раскрепощенности
и предел удовольствия. Те, кто сильнее, без раскачки наводили свои порядки везде,
где только можно, и кормились чужим восхищением. Самые
наглые — и страхом вдобавок. Те, кто слабее, мучились от
накопленных обид и искали отдушину в виртуальном пространстве, огнем и мечом
очищая от злодеев вымышленные миры и добиваясь воображаемого признания. Эдакий нестройный отряд Уолтеров Митти, но с хромой фантазией и стерилизованными мечтами.
Навязанная —
разношерстным окружением, стечением обстоятельств, новостным потоком,
раскрученными фильмами, рекламой с экранов и билбордов
— логика рано или поздно приведет каждого ученика к заключению, которое
предстанет как неисправимо горькая мудрость — нехитрая, зато окончательная. Не
прочитав и строчки из Гоббса, дети вырастут и придут к выводу, что они зажаты в
тиски. По одну сторону — спятивший от избытка власти и мании все держать под
контролем старик-государство с крючковатыми пальцами, все
еще могучий и гарантирующий какую-никакую
безопасность. По другую сторону — разнузданность, алчность и полное отсутствие
совести, воплотившиеся в делягах, менялах и прочих
воротилах разного пошиба, несильно стесненных писаным законом. Выбраться из
тисков невозможно — заявит едва ли не любой из этих детей, когда вырастет. Будь
ты воспитательницей из младшей группы, дамочкой с мартини, попом в рясе,
волейболистом, штукатуром или бродягой на нарах, ты разделишь эту логику, если
позволишь себе принять ее правила и преломить хлеб с теми, кто считает, что
человек человеку волк.
Неужели Роман возомнил,
будто сумеет убедить учеников, что жизнь может быть иной — без Левиафана? Что
человек вовсе не велик, как уверяют некоторые писатели, но и демонизировать его
— поспешный ход?
Что парадоксально:
сложные вещи иногда объяснить проще, чем очевидные. Казалось, ученикам легче
растолковать, что такое феноменология духа или эпистема
у Фуко, чем внушить представление, что учеба не столь плохая штука
и каждый имеет право требовать справедливости.
Как ни тривиально,
остается засучить рукава и трудиться. Или сбежать из школы через неделю.
Извините, мол, переоценил себя.
Мысленно засучив несуществующие
рукава на желтой футболке, Роман наварил перловки на вторник и среду. В
школьной столовой молодой специалист не был замечен главным образом потому, что
носил еду в контейнере и чай в термосе и обедал после уроков в кабинете.
Ночь перед очередным
будничным испытанием выдалась беспокойной. Через стенку назойливо тянуло
табаком, точно соседи думали думы, смоля сигарету за сигаретой. Бессчетное
количество раз перевернутая подушка разогрелась до последнего квадратного
сантиметра. Чтобы заглушить стук сердца и молоточки в висках, Роман в темноте
босиком прошагал сорок четыре круга по комнате — по двадцать два в обе стороны
— и снова лег. В постели молоточки настигли.
Гордыня и гнев
— Здравствуйте, Роман
Павлович! Вы не будете возражать, если я поприсутствую
на вашем уроке?
Нагрянувший на
четвертый этаж Марат Тулпарович с толстой белой
папкой под мышкой переступил порог кабинета русского языка и выбрал место в
последнем ряду. Предстоял разбор «Господина из Сан-Франциско» в 11 «А», до
звонка оставалось пять минут. С началом недели, дорогая инспекция.
Ученики, все в
милицейской форме, переглядывались и шептались, смущенные директорским
надзором. Трели звонка подняли их из-за парт. Роман решил не ломать привычную
схему урока. Согласно ей, перед совместным обсуждением текста в одиннадцатом
классе каждый по очереди высказывал собственное впечатление.
— Мне рассказ
понравился больше, чем «Антоновские яблоки». Тут есть сюжет, а там его нет. На
первой странице мне показалось, что дальше будут приключения…
— Мне рассказ не очень
понравился. Я все ждала, что с героем случится что-то важное, а он умер
неизвестно почему. Его даже не жалко. Вот смерть Оли из «Легкого дыхания» была
трагичной…
— Мне текст понравился…
Марат Тулпарович словно бы целиком погрузился в документы из
белой папки и не слушал.
Когда ученики
отстрелялись, слово взял Роман.
— Скажу вещь, какую
учителю говорить не положено. Статус не позволяет. Тем не менее
буду с вами откровенным. Я бы солгал, если бы заявил, будто чтение Бунина
приносит мне удовольствие.
Все в классе
подобрались, даже Марат Тулпарович поднял голову.
— Безусловно, я ценю
мастерство писателя, но когда я читаю «Антоновские яблоки», или «Темные аллеи»,
или «Грамматику любви», у меня возникает чувство, будто я еду на дряхлой телеге
по осенней грязи. Накрапывает дождик, лошадь еле плетется, спицы застревают в
колее, ямщик напевает тоскливую песню, а дороге нет конца. И неясно, куда путь
ведет, зачем.
— Тогда почему Бунина в
школьную программу включили? — робко поинтересовалась Гафарова, блондинка на
втором ряду.
— Резонный вопрос,
Диана. Когда я признался, что ценю бунинское
мастерство, я не лукавил. Моя задача состоит и в том, чтобы вы научились
правильно определять сильные и слабые стороны любого явления. Пожалуй, многие
согласятся, что Бунин — автор неувлекательный. И характеров ярких, мясистых,
бьющих наповал, как у Грибоедова или Гоголя, у него
нет. Зато проза Бунина обладает своими достоинствами, которые отметили в
Нобелевском комитете. Если бы я предложил вам выступить в качестве адвокатов
Ивана Алексеевича, на что бы вы обратили внимание в первую очередь?
На брошенный клич никто
не отозвался. На доске, под темой, Роман нарисовал единичку.
— С такими заступниками
приговор будет неутешительным, — сказал Роман. — Тогда начну я. Первый аргумент
в защиту, он же самый очевидный. Бунин великолепно владеет деталью. Его
художественный мир населен разнообразнейшими цветами, звуками, вкусами,
запахами. Припоминаете, какой сигнал слышат пассажиры перед обедом?
— Вроде гонг, — сказал
Митрохин.
— Если точнее,
китайский гонг. На протяжении всего рассказа возникают фоновые звуки: звенит
гонг, завывает сирена, играет оркестр…
Кимранова,
листавшая на первой парте сборник бунинских
рассказов, не отрывая глаз от текста, торопливо и невыразительно зачитала
фразу:
— «Он слышал тяжкие
завывания и яростные взвизгивания сирены, удушаемой бурей». Здесь говорится,
что есть звуки громче сирены.
— Верно, Аида, и это
важное наблюдение. Какими бы громкими ни были звуки цивилизации, им не
сравниться со звуками стихии: с бурей, ветром, вьюгой. К этому мы вскоре
вернемся.
Роман написал на доске,
рядом с единичкой, слово «Деталь».
— Кто-нибудь, кроме
меня, желает выступить адвокатом? — снова обратился к классу Роман.
Гафарова неуверенно
подняла руку.
— Я бы к плюсам отнесла
напряженную атмосферу. Весь рассказ я ждала, что произойдет что-то особенное.
Под первым пунктом
Роман нарисовал похожую на лебедя двойку и вывел рядом с ней слово «Атмосфера».
— И, наконец, третий
аргумент. Прежде чем перейти к нему, мы все послушаем пересказ «Господина из
Сан-Франциско» в исполнении Марселя.
Аюпов,
засмущавшись от улыбок вокруг, опустил голову. Розовощекий, с кудрявыми
волосами песочного цвета, он смотрелся бы уместней не в милицейской форме, а в
футболке с заковыристым принтом, бриджах и кепке
козырьком на затылок.
— Пересказывать? —
переспросил Аюпов.
— Именно.
— Ну, на старости лет
богатый американец отправился в кругосветное путешествие… — начал Марсель.
— Звучит как первая
фраза многообещающего анекдота, — сказал Роман.
Смешки одноклассников храбрости Аюпову не прибавили.
— Он взял с собой жену
и дочь и купил билеты на пароход «Атлантида»… — Марсель почесал лоб и обреченно
замолк.
— Рекламная пауза? —
поинтересовался Роман.
Аюпов,
придавленный смехом, неловко улыбался. Марат Тулпарович, подавшись вперед, наблюдал с последней парты за
развитием ситуации.
— Я бы на твоем месте,
Марсель, так не расстраивался. Едва ли кто перескажет текст лучше, чем ты. Даже
учитель.
11 «А» затих, гадая,
шутка это или нет.
— В действительности, в
пересказе «Господин из Сан-Франциско» превращается в невразумительную и скучную
историю. Богатый американец отправляется в кругосветку, как давно мечтал.
Погода обманывает ожидания, маршрут корректируется. Запланированная радость
отменяется, американца преследует немотивированная тревога. А затем он, вопреки
логике, умирает. Вот вам и фабула. Однако настоящий смысл рассказа гораздо
богаче внешнего плана. И в этом заключается третье достоинство прозы Бунина.
На доске появилась
запись «Искусство выражения мысли». Роман так и не сумел дать толковое название
третьему пункту и внутри нещадно критиковал себя за это. Что за искусство
выражения мысли? Что за очередная высоколобая глупость?
— С младших классов вы
пересказывали тексты. Было такое?
— Постоянно!
— И в выпускной год
прийти к выводу, что лучшие произведения пересказу не поддаются. Самое ценное спрятано между строк. Мастеровитый автор — это
тот, кто способен ясно и емко доносить свои мысли, не озвучивая их напрямую…
Ученики с широко
раскрытыми глазами впитывали прописные истины. Роман не находил в их глазах
понимания, но видел желание понять.
— …согласно
внешнему плану, — продолжал он, — смерть господина из Сан-Франциско абсурдна.
Согласно внутренней логике рассказа, гибель закономерна. Бунин отмечает, что
главный герой стремится распланировать всю жизнь. Вплоть до последнего часа,
эпизод за эпизодом. Он привык побеждать и доверять негласным законам
цивилизации. Такой жестокой и лицемерной, чудовищной и
все же предсказуемой. Однако Бунин считает, что есть вещи мощнее несправедливой
цивилизации. У них нет имени, их невозможно описать, ими нельзя пренебрегать…
Роман почувствовал, что
ветер уносит его в выжженную степь досужих домыслов и
бесприютной абстракции, и поспешил в пыльный и душный кабинет, в пространство
вялотекущего времени.
Где-то на интуиции,
где-то на скудном опыте, но Роман управился. Обсудили и столкновение
цивилизации со стихией на различных уровнях текста, и социальный подтекст, и
образ корабля. Коснулись даже сцены с шейной запонкой, с которой господин из
Сан-Франциско мучился незадолго до смерти. Кимранова
без подсказки верно определила ее функцию.
— …до предела ослабел,
а все равно не нарушил распорядка, не пропустил обеда, — закончила ответ
ученица.
Роман не обделил
вниманием и наиболее молчаливых, подключая к беседе
каждого. Невнятные ответы выдавали не читавших
рассказ, однако Роман никого не обличал. Не сегодня.
— Гонг, — сказал он,
когда прозвенел звонок.
Когда 11 «А» покинул
кабинет и Роман остался с директором наедине, Марат Тулпарович
пожал учителю руку.
— Работа идет, хорошо,
— сказал директор. — Ученики не ленятся, к занятиям готовятся. Книги надо
читать, книги надо любить, и вы эту мысль продвигаете. Несмотря на некоторые
методические недочеты, диалог с классом налажен. Так держать!
Не конкретизируя, какие
именно методические недочеты он обнаружил, Марат Тулпарович
удалился по своим начальственным делам.
Окрыленный Роман без
запинки провел два русских языка — в 6 «А» и 8 «Б». Шестиклашки
с увлечением разбирали на морфемы непростые слова «передвигать» и
«затененности», восьмой класс усердно разбирал простое предложение. Работа
спорилась.
Перед заключительным
уроком Роман пребывал в благодушном расположении духа. Молодому учителю было о
чем предметно поговорить хоть с Макаренко, хоть с Ушинским. Министерству
образования Республики Татарстан, или кто там главный, стоило задуматься о
внеочередном присвоении высшей категории. Калужские дети не ленились, к
занятиям готовились.
Не менее благодушное
расположение духа отличало, судя по всему, и 8 «А». У половины на партах
отсутствовали учебники; отпетый хулиган Хидиятуллин в полный голос рассказывал
умеренно неприличные анекдоты; шкафоподобный толстяк Гаранкин, подперев кулаком подбородок, мечтательно созерцал
заоконный пейзаж, точно позировал для фотографа.
При звонке все неохотно
поднялись с мест, кроме Хидиятуллина. Это он на первом занятии хвастался, что у
класса сменилось четыре учителя истории. Роман приблизился к Хидиятуллину.
— Привет, Ранель.
Поздороваться не желаешь?
Лицо Хидиятуллина расплылось
в улыбке блаженного балбеса.
— Здрасьте.
— Где твой учебник?
Тетрадь с ручкой? Почему не встаешь, когда звенит звонок?
— Устал.
Ранель
словно прилип к стулу. Улыбка его делалась все дурашливее.
Осознав, что над ним
издеваются, Роман закричал:
— Быстро поднялся и
вытащил на стол учебник с тетрадью!
— Ого, как орет, —
сказал Хидиятуллин, обращаясь к приятелю Аксенову, с усмешкой наблюдавшему за
сценой.
Роман рывком схватил
портфель Ранеля и широкими шагами двинулся в коридор.
Шпаненок увязался за учителем.
— Отдай сюда! Отдай, я
сказал!
Очутившись за дверью,
Роман швырнул портфель на подоконник.
— На мои уроки ты
больше не ходишь, ясно?
— И не буду, —
пробурчал Хидиятуллин, просовывая руки через лямки. — Я пацанов
позову.
— Ты мне угрожать
собрался? — Роман впал в ярость. — Прибор не вырос мне угрожать!
Он следовал за шпаненком, который направлялся в конец коридора, к
лестнице, постоянно оборачиваясь.
— Я пацанов
позову, — огрызнулся Хидиятуллин через плечо.
— У тебя язык отвалится
от извинений! — кричал Роман на весь коридор.
По окончании урока Энже Ахатовна заверила обескураженного учителя, что
проведет воспитательную беседу с классом, и рекомендовала писать докладную на Ранеля.
Сочувственно кивая,
Марат Тулпарович выслушал Романа. На просьбу освободить
Аделя от русского и литературы до конца года директор
ответил отказом, вместо этого пообещав назавтра утром поговорить с
Хидиятуллиным и заставить того принести извинения.
— Войдите в положение,
Роман Павлович. У человека тяжелая ситуация в семье. На глазах убили отца, мать
толком не следит за детьми.
Роман долго осмыслял,
каково это: преподавать Фонвизина и роль второстепенных членов в предложении
озлобленному подростку, на глазах у которого убили отца. Не осмыслил.
Будь Роман
христианином, раскаивался бы в смертных грехах: в гордыне и в гневе. Ибо
переоценил свои силы и легко впал в ярость, не совладав с побитым жизнью
мальчишкой. Потому что Бог гордым противится. Однако
христианская мотивировка заведомо отметалась. Дело не в небесной каре, а в расплате
за самонадеянность.
Впредь нужно держаться
настороже. И определиться, наконец, кто перед ним. Потенциальные друзья из
числа врагов? Заблудшие души? Овцы, настроенные против пастыря? На четверть
исписанные тетради?
Утопический проект пора сворачивать. Цели
должны быть реалистичными. К примеру, внушить страх гопникам
и вытравить из них ощущение вседозволенности. Их жертвам — привить чувство
собственного достоинства. А дальше и на высшую категорию можно замахнуться.
Остров-град
Разговор с директором
возымел частичное действие. Хидиятуллин вроде извинился, а вроде и нет. Желчно
пробормотал перед уроком под нос стандартные слова и уселся в одиночестве.
Собрав у 8 «А» тетради, Роман горестно вздохнул при виде почерка Ранеля. Слова не подвергались идентификации. Крупные
закругленные буквы-близнецы сплетались в бусы, растянутые на каждой строке.
Методов, одобренных
педагогикой, перестало хватать. Во всех классах, кроме 11 «А», приходилось
покрикивать. Крик придавал уверенности и дарил чувство контроля над ситуацией.
Роман условился с самим собой повышать тон не чаще двух раз за урок. Власть
развращает, да и напоминать сварливую моську, которая лает почем зря, не
хотелось. Ни в будущем, ни сейчас Роман не видел себя в комической роли.
Перед уроками Роман по
обыкновению спускался за водой, чтобы мыть доску в течение дня. В пятничное
утро его с полным ведром застала на лестнице историк Анастасия Олеговна,
соседка по этажу, приглашавшая на чай в первую встречу. Учительница тяжело
дышала, с трудом покоряя ступеньку за ступенькой.
— Роман Павлович, вы
разве сами воду таскаете? Это не учительское занятие. В каждом классе есть
дежурный. Если его нет или это девочка, вы свободных мальчиков отправляйте.
Цените свой статус.
Анастасия Олеговна
говорила с убежденностью кота Матроскина, сведущего в
бутербродах. Роман отложил совет до времен, когда заработается до одышки или
дослужится до высшей категории.
В субботу, как и
известил заранее директор, для учителей школы в РОНО организовали поездку на
остров-град Свияжск. После шестого урока все погрузились в большой синий
автобус, и усатый водитель в кепке включил «Авторадио»
и завел мотор.
Среди пассажиров Роман
не видел Максима Максимыча и Андрюху, хотя утром
обменялся приветствиями с обоими. На коленях учительницы по физике играл в
телефон ее сынишка в кепке сочного апельсинового цвета. Когда мальчишка вертел
головой, он будто пытался смахнуть огонь. Учителей сопровождал еще молодой
батюшка в черной рясе с внушительным позолоченным крестом на груди. Чертами
лица священник напоминал Каллена Бохэннона
из сериала «Ад на колесах». Роман мрачно настраивался всю дорогу внимать
наставлениям о законе и благодати, однако батюшка удивил. Он вполголоса
беседовал с Анастасией Олеговной и свой исключительный статус не
демонстрировал.
Несмотря на середину сентября, дни стояли
безоблачные и по-летнему жаркие. Как подметил классик, как бы хрустальные. Распахнутое синее небо услужливо предоставляло
иллюзию простора и точно нашептывало бросить все и стремглав бежать на юг,
цепляясь за хвост растраченного лета.
Тепло и солнце
предсказуемо вызвали у учителей шутки, что погоду будто подали по заказу. Роман
занял место в конце салона, рядом с Вадимом, молодым учителем английского.
Сосед рассказал о двоюродной сестре, занимавшейся конным спортом и получившей
награду из рук Президента Татарстана.
Батюшка зарекомендовал
себя отменным проводником. С пути группа не сбилась ни разу. Священник
угадывал, когда лучше поведать что-нибудь об истории острова или о его
достопримечательностях, а когда уместнее помолчать. Когда на пути повстречалась
хромая корова с обломанным правым рогом, щипавшая жухлую траву у плетня,
батюшка безбоязненно похлопал ее по черному боку и произнес на ухо ласковые
слова.
Из разрозненных
сведений Роман выяснил, что Свияжск основал Иван Грозный как аванпост перед
решающей битвой за Казань. Град славился храмами и монастырями, выстроенными
без единого гвоздя. Здесь же в 1918 году учинил показательную расправу Троцкий,
казнив каждого десятого красноармейца за неудачную попытку отбить Казань у Каппеля. Позже советская власть использовала храмы и
монастыри по партийному усмотрению, организовав на острове лагеря и колонию для
малолеток. А в постсоветские годы татарстанское
руководство привлекло инвесторов, каковым вменялось в обязанность восстановить
и реставрировать архитектурные памятники, придать острову хитовый
туристический облик и возвести дамбу, чтобы соединить Свияжск с материком.
— Места здесь
особенные, целебные. Когда у вас тревога на душе, вы приезжайте сюда в
одиночестве. Необязательно даже в храм идти и свечку ставить. Погуляйте,
посидите на берегу. И смятение отступит.
Священник выражался
необычно, по-старинному, что ли. Тем не менее его
лишенная интонационной вычурности речь была проникнута естественной простотой,
будто иначе батюшка и не умел разговаривать. Мальчик в апельсиновой кепке — и
тот заинтересованно слушал.
На обратной дороге в
хвосте салона образовалось подобие застолья — без стола, зато с выпивкой и
закуской. Участвовали завучи, информатик Артур Станиславович и Вадим. Ирина
Ивановна извлекла из сумки бутылку и разлила теплую водку по стопкам и
стаканам. Сметливая Рузана Гаязовна вытащила припасенную курицу и нарезанный
бородинский хлеб. Жир гнойного цвета стекал с курицы на бумагу. Глядя на
обтянутые обгоревшей пупырчатой кожей крылышки и бедрышки,
Роман почувствовал, что его вырвет, если он притронется к ним. От водки и
закуски он вежливо отказался, взяв лишь огурец, которыми Артур Станиславович
разжился у бабок на Свияжске. Зазвучали тосты.
— Молодой специалист не
хочет вливаться в коллектив, — пошутила раскрасневшаяся Ирина Ивановна, и
завучи засмеялись.
— Изжога мучает, —
сказал Роман. — Зря свечку не поставил.
Батюшка в другом конце
салона делал вид, что не замечает пирушку.
Под диктовку
Стало известно, что
Антон, ученик из Москвы, прекращает занятия по «скайпу».
«Мама нашла другого репетитора», — так начиналось сообщение. Ученик не
поздоровался. Будто оковы вежливости сбросил.
Минус четыре тысячи в
месяц — квартплата плюс солидный запас ячменной крупы и подсолнечного масла.
Между тем деньги таяли. Из 35 734 рублей, бережно подсчитанных при разгрузке
багажа, 13 953 были потрачены за четыре недели.
Директор выдал зарплату
за август. Шесть тысяч с вычетом налогов. Марат Тулпарович
поспешил успокоить, что за сентябрь выйдет гораздо больше, так как в августе
нет занятий и только полмесяца рабочие. Роман почесал затылок. Есть Илья,
ученик по «скайпу» из Барнаула, с доходом 2400. Есть
школа, где зарплата «гораздо больше», чем 6000. Есть квартира, арендованная за 12000.
Вдобавок платить за коммуналку.
Обстоятельства
вынуждали присоединиться к трезвенникам. Для особых случаев можно спрятать в
шкафу дешевую водку. Прихлебнешь такую с горя и
удостоверишься, что безалкогольная жизнь лучше. А вместо пива пусть
будет чай с песком и самоотверженный труд.
Насчет еды Роман смекнул, что выгодно следить за акциями в супермаркетах. В
«Пятёрочке» он набрал полную сумку разностей со скидкой — рис, картофель,
кетчуп, зеленый чай, специи, и еще зубную пасту и губки для мытья посуды.
Как назло, магазин
пробудил аппетит. Проснувшийся гурман свирепствовал, мечтая о лазанье и гаспачо, об артишоках и фетучини
с белыми грибами, о карамелизированных бананах и
кокосовом пудинге.
В конце сентября Ирина
Ивановна велела учителям русского провести административный диктант.
Трудности с 6 «А»
начались при оформлении титульника. Романа семь раз
переспросили, сколько строчек пропускать сверху. Староста Софронова испортила
два листка с печатью, прежде чем переписала с доски набор стандартных слов. Шестиклашки пожаловались на шум с улицы. Как только Роман
запер окно, дети возроптали на нехватку свежего воздуха. По просьбам трудящихся
окно было открыто вновь. Спустя секунду мимо школы промчался мотоцикл. Его
водитель долгим рокотом приветствовал округу.
Посредине
диктанта Исхаков, с первой недели старавшийся сразить
всех эрудицией и жизненным опытом, вдруг ударился в воспоминания о том, как
летом видел в Абхазии дачу Сталина. Титова и Сумарокова то
и дело просили повторить, что произнес Роман Павлович: «забывать» или
«завывать», «резкий» или «редкий». Девочки с кротким видом переносили в тетрадь
все, что расслышали, и не вникали в смысл. По-хорошему въедливый Самодин, напротив, увлеченный содержанием, интересовался,
что такое подлесок и бурелом. Одинокий Ашер Эткинд на
последней парте всеми средствами требовал к себе внимания. Он громко пыхтел,
сопел, смеялся над словом «плетень», проклинал ручку и магазин, где ее купил.
Когда все выполняли грамматическое задание, Эткинд раздраженно восклицал, что
оно ему непонятно и синтаксический разбор слишком сложный.
Учительское терпение иссякло после того, как Ашер в сердцах швырнул на стол линейку, запутавшись в
определениях и дополнениях. Два десятка глаз уставились на него. Роман, который
проходил между рядов и ловил списывающих, вырвал листок из рук смутьяна.
— Я не закончил!
— Мешаешь всем. Считай,
что тебе повезло. Будешь в следующий раз болтать — отберу работу в середине
урока.
В 8 «А» и 8 «Б» с
контрольными тоже не дружили. Наученный горьким опытом с шестиклашками,
Роман пресекал на корню разговоры, особенно лирические — про сталинские дачи и
прочие подлески. Также молодой учитель не повторял раз за разом для отстающих, чтобы не нарушить темп. Создавалось впечатление,
что не успевающие записать продолжат тормозить, даже
если текст будет диктовать заслуженный артист с безупречной дикцией.
Проверка трех стопок
заставила содрогнуться. Двоечники двоечниками, но когда твой подопечный
допускает сорок три ошибки только в орфографии, ты поневоле усомнишься в своей
методике. Пускай это и Исмаев из татарской деревни,
которого удивит, что «ево» и «летнево»
пишутся иначе. Ведь есть и другие, те, в чьем мире «Катерина
Петровна дожевала свой век в старом доме», в чьем мире обретались «натупившее» утро и «бог-о-бок», в
чьем мире блуждали неприкаянные запятые.
Пятерками порадовали
отличницы Гараева и Мингазина
из 8 «Б», Елисеева Эвелина из 6 «А» и Елисеев Марк из
8 «А», брат с сестрой, и замкнутый парень из 8 «Б» Корольков с редким именем
Оскар. Роман однажды на литературе пошутил, что встреча с Ди Каприо
ученику не суждена. Корольков никогда не тянул вверх руку и неуютно чувствовал
себя у доски, кусая губы и теряясь в элементарном.
Если его спрашивали, Оскар отвечал сжато и по существу.
Впрочем, общая картина
все равно напоминала руины. В памяти всплыла крылатая фраза из знаменитого
кинофильма: «Тут усыплять нужно каждого третьего!». Расстроил любознательный Самодин. Слуцкий потерял где-то целый абзац, толстяка Гаранкина лишь на абзац и хватило, Хидиятуллин снова
накатал убийственным почерком нечто не для простых смертных, точно упражнялся в
шифровании. Девочки писали чисто и ясно, однако по преимуществу безграмотно.
Поля пылали от красных пометок.
Роман приготовился
наставить единиц. В электронном журнале имелась такая опция.
Ирина Ивановна дала
отмашку — никаких колов.
— И двоек столько нам
ни к чему. Иначе получается, что в пятом и в седьмом классе наши ученики ничем
не занимались, раз административную запороли. В РОНО
нам головы оторвут, если узнают.
— Что теперь делать? —
спросил Роман, прижав к груди стопку листов.
— С шестым классом у
вас завтра урок? Там и проведите диктант заново. Помогите детям в сложных
моментах. Хаирзянова и этого новичка, Исмаева, кажется, усадите вместе и положите перед ними
работу Елисеевой. Пускай переписывают.
Роман широко раскрыл
глаза.
— А если на пять
перепишут?
— Не перепишут. — Ирина
Ивановна устало махнула рукой. — С восьмыми поступите следующим образом. Всех
двоечников соберите после уроков и доведите их работы до ума.
— Хорошо, — пробормотал
Роман.
— Вот такие у нас дети.
Не звезды.
На уроке Роман
пригрозил 6 «А», что он пригласит комиссию из министерства, если они снова
опозорятся. Кроме того, всем, кто получил двойку, были заданы пять
дополнительных упражнений. Кто-то исправился, кто-то нет. Хаирзянов
и Исмаев умудрились натворить по дюжине ошибок на
брата при списывании.
В 8 «А» и в 8 «Б» Роман
устроил разнос, прочитав в обоих классах яростную лекцию о пользе русского
языка, об ответственности и самовоспитании. Пришибленные школьники молчали,
пережидая лавину. Финал лекции ознаменовало появление на доске списка
произведений: Лукреций «О природе вещей», А. Шопенгауэр «Афоризмы житейской
мудрости», Ф. Ницше «Так говорил Заратустра», Г. Маркузе «Репрессивная
толерантность»…
— Интернет у всех есть?
Тогда слушаем сюда. Вбиваем в поисковик
любое из названий и переписываем произведение…
— Целиком? — подскочил
спортсмен Халитов.
— Целиком и задом
наперед! Нет. Три тетрадные странички. На отдельном двойном листе. Жду к
четвергу.
На перемене Лилия Ринатовна поинтересовалась, как дела. Роман поведал о
злоключениях, в конце упомянув о проблесках.
— Елисеевы всегда
выделялись в хорошем смысле, — сказала Лилия Ринатовна.
— В их семье восемь детей, все через нашу школу прошли. У них свой дом, огород,
куры и свиньи есть. Дружно живут, каждый помогает по хозяйству. О них и сюжет
по телевизору показывали.
— И все дети на пятерки
учились? — удивился Роман.
— Были и ударники. Зато
всех отличает образцовая порядочность. При Елисеевых мне и других учеников неловко
ругать.
Исправлять
административный диктант явились исключительно мальчики. Роман опешил,
припоминая, не числятся ли за ним шовинистские грешки. Не припомнил. То ли
ученицы разом охладели к нему, то ли что.
Окинув суровым взором
изнывающую от скуки разношерстную компанию из гребцов, хулиганов и лодырей, Роман по-хозяйски упер кулаки в переднюю парту
второго ряда и произнес:
— Четкого пацана определяют три вещи. Умение говорить кратко и по
существу. Умение разрулить ситуацию. И чистый взгляд,
с которым он уступает дорогу пенсионерам, инвалидам и беременным женщинам.
Доступно объясняю, тунеядцы?
В глазах «тунеядцев» заиграли искорки.
— Однако есть условие,
без которого эти три пункта не работают. Это условие — знание языка. Вы языка
не знаете. Следовательно, я вас четкими пацанами не
считаю.
Восьмиклассники
замерли. У Гриши Слуцкого дернулся кадык.
— Буду честным. — Роман
распрямился. — Мне за дополнительные занятия не доплачивают. Я выдохся сегодня,
как и вы. Поэтому текст читаю медленно и по слогам. На месте запятых делаю
большие паузы. Большие — для особо невнимательных —
паузы. Готовы?
Двойки исправили все.
Максим Максимыч мог быть доволен методами молодого
учителя.
Детских душ погубители
На столе у Романа
выросла стопка листов с фрагментами из философских трудов. В
редкие минуты, свободные от суеты, молодой специалист вытаскивал наугад из
стопки лист и с удовольствием вчитывался в коряво начертанные строки: «…в
бесконечных дебатах, ведущихся в средствах массовой информации, глупое мнение
воспринимается с таким же уважением, как и разумное, плохо информированный
человек может иметь столько же времени для своего выступления, как и хорошо
информированный, пропаганда соседствует с образованием, истина с ложью…»
Учителям тоже положено
развлекаться. Если же кто-нибудь из учеников вдруг задумался над содержанием,
то в минусе не остался.
Максим Максимыч, услышав историю, как двоечники дополнительным
уроком исправляли диктант, мрачно произнес:
— Заклинатель змей.
Подарю тебе дудочку.
Как всегда, нельзя было
ручаться, похвала это или сарказм. В любом случае Роман чуточку расстроился,
что его успехи на англичанина впечатления не произвели.
На совещании
выяснилось, почему не произвели. Максима Максимыча
неделю донимала разъяренная родительница. Англичанин выгнал
ее сына-девятиклассника с занятия и влепил сразу две двойки в журнал — за
невыполненную домашнюю и за отсутствие учебника с тетрадью.
Девятиклассника, болтающегося по школе с плеером, застал директор, а затем
мамаша пригрозила Марату Тулпаровичу, что пожалуется
в отдел образования.
— Во-первых, любой
учитель знает, что выгонять детей с урока запрещено, — отчитывал из-за кафедры
директор Максима Максимыча. — Во-вторых, двоек за
отсутствие учебных принадлежностей мы не ставим. В-третьих, ни детям, ни родителям ни при каких обстоятельствах не грубим. Если мать Сырникова пойдет по инстанциям, обвинят всю школу. Вы этого
добиваетесь?
Учителя замерли, никто
не осмеливался повернуть голову в сторону Максима Максимыча.
— Моя правда хоть
сколько-нибудь весит? — возмутился англичанин. — Этот ваш Сырников с первого
сентября без домашней работы и без учебника. Я его родителей уже сто раз звал к
себе на разговор — хоть бы кто явился.
— Если родители не
являются, надо решать вопрос через классного руководителя или через меня. Елена
Вячеславовна, к вам Максим Максимович обращался по поводу Сырникова?
— сказал директор классному руководителю 9 «А».
Елена Вячеславовна,
тоненькая остроносая тетенька с бородавкой на щеке, прокашлялась и сказала,
робея:
— На Сырникова
Максим Максимович жаловался неоднократно, но про родителей речи не было, Марат Тулпарович.
— Вот видите! — сказал
директор. — Ни ко мне, ни к Елене Вячеславовне вы за помощью не обращались.
Делали вид, что ситуация под контролем. Теперь вы обязаны без конфликтов довести
Сырникова до конца учебного года. После экзаменов он
поступает в колледж и покидает нас. Задача ясна?
— Ясна,
— пробурчал Максим Максимыч.
— За нарушение
профессиональной этики и превышение должностных полномочий вам объявляется
официальный выговор, а также назначается штраф в две тысячи рублей, — объявил
Марат Тулпарович, поднимая лежащий перед ним документ.
— Когда совещание завершится, подпишете.
— Чего? — вскрикнул
англичанин. — Я этого лентяя и без штрафов до выпуска
доведу. Его что, в колледж за эти две двойки не возьмут? Если Сырников ни
вполсилы, никак иначе заниматься не хочет, мне для него персональную программу
составить, что ли?
— Успокойтесь, — велел
директор. — И найдите с учеником общий язык.
— Общий — это русский
или английский?
Марат Тулпарович снял очки и направил на колкого бунтаря взгляд,
способный пробить приличный лист металла. Роман украдкой обернулся:
сгорбившийся англичанин опустил глаза.
— Неумение найти общий
язык свидетельствует о пробелах в компетенции педагога, — заключил директор. —
Мало знать предмет, надо развивать коммуникативные навыки. Ладить с детьми.
Роман подумал, что
подписанный выговор Марат Тулпарович продемонстрирует
матери Сырникова ради примирения, чтобы та не
двинулась по «инстанциям».
А в понедельник, 5 октября,
Роман впервые пожалел, что ему выделили методический день. По иронии календаря
в главный учительский праздник молодой специалист был отлучен от школы.
Разумеется, никто не помешал бы ему прогуляться до работы и прошествовать по
коридорам, собирая по пути поздравления, однако ярый нарциссизм Роману претил.
Рано утром во вторник,
когда сонный Роман выводил на доске число, в кабинет постучали. Дверь
приотворилась, и в проеме показалась Залилова из 8
«А».
— Здравствуйте, Роман
Павлович!
Дверь распахнулась. Залилова вместе со старостой Хафизовой ступили в класс.
— С прошедшим вас
праздником! Мы вас любим и желаем успехов в нашей школе!
Девочки вручили Роману
коробку кексов. Он, пытаясь уместить в руках кексы и мел, растерянно оглядел
учениц.
— Видимо, не зря я на
вас кричу, — сказал Роман, понимая, какую чушь городит. — Лет семь назад сказал
бы своим преподавателям что-то вроде «С Днем мучителя, душителя и детских душ
погубителя!», но не теперь. Теперь я понял, что учителей стоит ценить. Хотя бы
за то, что они работают на пределе натянутых нервов. И здорово, что вы цените.
Спасибо вам.
Выживание для начинающих
Зарплата за сентябрь
так потрясла Романа, что он без причины распекал школьников и придирался к
ответам. За такие деньги выкладываются исключительно дураки.
Нет, по-другому: за такие деньги работают исключительно дураки.
Тринадцать с половиной тысяч! Это все равно что
трудиться на общественных началах да получать шапку сухарей до кучи. В Москве
Роман запросто имел бы в полтора раза выше, перенося бумажки с одного стола на
другой. Инвалиды умственного труда — и те достойны большего заработка, чем
провинциальные учителя.
— У вас, как у всех
новичков, нет доплаты за эффективность, — объяснил Марат Тулпарович.
— По окончании квартала мы подсчитаем квартальные баллы за качество работы.
Зарплата сразу возрастет, не волнуйтесь.
Тот же директор в день
знакомства вел речь о сумме в двадцать тысяч. Плюс премия. В августе и в
сентябре премий Роман не видел.
— Чего ты хотел? —
сказал Максим Максимыч. — У тебя ни стажа, ни
категории. Провинция — она такая. Учти, в Татарстане молодым учителям еще
прибавка есть. Вообрази, что в Сыктывкаре творится или в Кургане.
— Воображаю, —
пробормотал Роман.
— Ты обещал мне виски
на Новый год. Ирландский. Если сорвется, злым не буду.
Гнев сменился
раскаянием перед учениками, попавшими под разнос. Они виноваты в ряде
преступлений, однако точно не в низких доходах Романа Павловича. И Марат Тулпарович не виноват. Да и районный отдел образования, как
ни крути, тоже. Кругом лжецы, лицемеры, нечестивцы, однако все до единого в итоге правы, если судить по большому, если судить
мирно, по-человечески.
Из подсчетов выходило,
что съемную квартиру Роман потянет по ноябрь включительно. Будет питаться
воздухом — оплатит и декабрь. Это при условии, что не слетит репетиторство с
Ильей из Алтая. Парню занятия по «скайпу» нравились,
и он прогрессировал. Главное, чтобы его родители не разорились или Илью не
загрыз медведь.
Для хрупкого
спокойствия требовалось дополнительных тысяч пять в месяц. Скидки и распродажи
изумительны, и тем не менее грядет день, когда Роман
будет утолять голод водой с кетчупом и мечтать о куске масла на толстом ломте
хлеба. К тому же в гардеробе нет зимней куртки. Фантазия рисовала барахолки и пункты питания для бомжей, Роман, как мог, гнал
сумрачные образы прочь.
Можно попросить
родителей отправить ему куртку почтой, но Роман стыдился. Он регулярно сообщал
им, что дела идут хорошо и что он ни разу не пожалел о выборе.
Изобретались планы.
Согласно первому из них, Роман вызывал к себе родителей порядочных учеников, не
безнадежных, но и не передовых, выражал тревогу по поводу успеваемости
условного Миши, по необходимости сгущал краски. Всполошенные родители
настаивали на сверхпрограммных занятиях. Начать
следовало с восьмых классов — у них экзамены на будущий год. В 11 «А» и так все
с репетиторами сидят, а для 6 «А» экзамены за горами и морями.
Хотя Роман и не
сомневался в своей способности убедить парочку впечатлительных матерей, план
смущал нечистоплотностью. Верный способ растерять остатки самоуважения. Избрав
благую цель, избегай грязных путей, так говорили мудрецы. Может, не дословно,
зато верно по сути.
На минуту вспыхнула
дикая идея поклониться Энже Ахатовне и обратиться в
профсоюз. Каким бы кукольным он ни был, в любом случае там предусмотрены
единовременные выплаты работникам, угодившим в финансовую засаду. Роман как раз
из их числа. Однако затею он отбросил. В профсоюзе
затребуют вагон документов, в том числе и московских.
Неожиданный вариант
подкинул Артур Станиславович. Однажды после уроков он заявился
к Роману в кабинет, блистая неординарным одеянием: костюмом-тройкой цвета
желтого кирпича, голубой рубашкой, рябиновым галстуком и горчичными мокасинами.
Похожий на пасхальный кулич информатик справился о делах.
Роман посетовал на учеников, которые болтают за его спиной, пока он записывает
материал на доске.
— А вы не
отворачивайтесь от класса.
— Это как?
— Есть разные способы.
Артур Станиславович
взял мел и, находясь спиной к доске, начертал на ней замысловатую математическую
формулу. У Романа глаза на лоб полезли при виде того, как ловко информатик
выгнул запястье и какими ровными вышли знаки.
— Ваше кун-фу сильнее
моего, — признал молодой специалист.
— Есть разные способы,
— скромно сказал Артур Станиславович. — Можно и вполоборота к детям стоять.
Вообще-то, я к вам по делу…
Информатик предложил
присоединиться к Интернет-проекту.
Первоначальный взнос — и ты в системе. Приглашаешь друзей, регулярно посещаешь
страницу, следишь за цифрами. Чем больше пользователей в твоей команде и чем
чаще они появляются на сайте проекта, тем выше доход. Прибыль гарантированная.
Роман взял время на
раздумья, чтобы не огорчать Артура Станиславовича сразу и не указывать тому на
выпирающие нестыковки в заманчивом предложении. К примеру, как Роман создаст
собственную команду, если информатик зовет в свою?
Откуда гарантированная прибыль, если любой здравомыслящий друг откажется, узнав
о стартовом взносе? И так далее. Неизвестно, что унизительнее: клянчить
милостыню на французском или добровольно перечислять
деньги в сетевую шарашку.
Да и вообще,
образовательный проект, в котором участвует Роман, запрещает посторонние
заработки.
Роман решил, что пора
приобретать навыки выживания, не оттягивая до момента, когда опустеет
холодильник. Бабушка рассказывала, как в военные годы ее семья притупляла голод
отваром полыни. Учитель запасся полынью в аптеке, где покупал пастилки шалфея,
и наметил эксперимент с голоданием на воскресенье.
С утра Роман пил
кипяченую воду, в обед — воду и полынный отвар. До позднего вечера учитель
пересматривал «Властелин колец» в гоблинском
переводе. Непросвещенный живот не был в курсе насчет взаимозаменяемости смеха и
сметаны и требовал уважения. Желудок скручивало, Роман бесконечно сглатывал
слюну. Он прикончил остатки отвара и лег в постель, вспоминая вкусности.
Задремав, он очутился поздним летом в парке Коломенское.
Старушки сбивали длинными железными палками поспевшие яблоки и наполняли ими
тележки. Один из румяных плодов катился по земле перед Романом и всякий раз
ускользал. Яблоко досталось старушке, которая мастерски остановила его палкой,
вытерла платком и положила в тележку к остальным.
От горького
разочарования Роман проснулся. Ноги понесли его на кухню, к хлебу, к толстому
ломтю с дорожкой соли поверх. Окончательно стряхнув сон, Роман понял, что он
перебирает гречку. В кастрюле закипала вода. Неважный выживальщик, чтобы хоть как-то оправдаться перед собой за
слабую волю, затеял ночную уборку в квартире. Роман управился к трем утра и
завалился в кровать, намереваясь повторить опыт с голоданием в следующее
воскресенье.
По ветру
В заключительные дни
первой четверти Роман сократил и без того скудный рацион. Вынужденно, потому
что есть элементарно не успевал.
Сначала Ирина Ивановна
проинспектировала учителей русского языка, лично собрав в каждом классе
тетради. Обычно Роман уделял им по два часа в день и воспринимал это как
бесполезную до неприличия трату времени. Ирина Ивановна методы молодого
специалиста не одобрила:
— Роман Павлович,
почему в некоторых местах стоит «см» и нет разбора ошибок?
— Домашнюю работу я
проверяю целиком, а классную — только ключевые темы. Практика показывает, что
на прогресс это не влияет. Некоторые ученики по-прежнему допускают одинаковые
ошибки, хоть пять раз их красной пастой обведи.
— Значит, говорите с
такими товарищами лично. Пока до них не дойдет.
— Я поговорю.
— Мне ваш подход не
нравится. Проверьте работы целиком. На будущей неделе проконтролирую.
До глубокой ночи Роман
орудовал ручкой. Чудилось, она вот-вот задымится. Буквы перед глазами наползали
друг на друга. Из красных палочек и галочек на полях, выложи их в ряд,
выстраивалась дорога от Петербурга до Москвы.
С пакетом проверенных
тетрадей Роман побрел в школу, зевая и спотыкаясь. Его взяла досада оттого, что
он превращался в конформиста. Бесспорно, проще думать, что ты на ножах с
системой и тебя не запугать потерей денег или работы. Конформист не готов
признать, что он конформист. Между тем он продирает
утром глаза и спешит с докладом об успешно проделанной работе к начальству,
которое злит.
Э-ге-гей,
дружок, проснись и пой, плетись и матерись, ты даже трех часов не спал.
Директор на совещании
дал команду не церемониться с отстающими:
— Троечников не тяните.
Выходит двойка — ставьте двойку. Жалеть никого не надо. Обеспечьте им настрой
на вторую четверть.
По литературе Роман
пощадил всех. В 8 «А» и 8 «Б» тонущие зацепились за спасательный круг в виде
легчайших тестов по «Недорослю» и «Капитанской дочке». Чтобы разжиться тройкой,
было достаточно знать, как зовут Пушкина и к какому художественному направлению относится комедия
Фонвизина. Подробности не требовались.
6-му «А» досталась
почетная миссия: написать продолжение «Дубровского». Судя по энтузиазму, с
каким шестиклашки взялись за перо, они ошалели от вседозволенности. Роман просчитался, не введя
ограничений по объему. Щедрые на слова юные сочинители завалили учителя своими
трудами, доходившими до пяти страниц. Дубровский с отрядом приспешников
врывался в жилище Верейского и устраивал там кровавую
баню. Дубровский, сдружившись с колдунами, оборачивал время вспять. Дубровский
обращался за помощью к юристам и прижимал к ногтю коварных врагов. Маша то
сбегала из дома в Европу, то подсыпала яд в кофе немилому супругу, то манерно
отвергала прибывшего к ней инкогнито Владимира Андреевича, тронутого сединой и
морщинами, но по-прежнему привлекательного.
На уроках русского
Роман проявил принципиальность, последовав рекомендации Марата Тулпаровича. Исмаев и Хасбулатов
сразу осознали, что протестовать против двойки в четверти бессмысленно. Михеева
из 8 «Б», мешковатая девица с квадратной челюстью, неизменно собирающая волосы
в пучок, попробовала надавить на жалость. По словам ученицы, ее мама принимала
школьные оценки близко к сердцу. Поразительно, как загорелся привычно
безжизненный взгляд Михеевой, когда перед ней замаячила неиллюзорная
двойка. Не меньше задергались Хидиятуллин с Аксеновым. Их предложения помыть
окна и соскоблить жвачки Роман пропустил мимо ушей.
— Ранель,
Леша, я вам на протяжении четверти обещал неприятности. Было дело?
Хидиятуллин и Аксенов
угрюмо молчали.
— Просил
активизироваться, отрабатывать прогулы. Было дело?
Убеждения шпаны не позволяли им согласиться с чужой правотой.
— Сколько домашних
заданий вы выполнили?
— Роман Павлович, да на
тройбан совсем ничего надо! — не выдержал Аксенов. —
Мы же четверку не ждем!
— А ты тройбан заслужил? — повысил тон Роман. — Может, разберешь
на доске словосочетание по схеме? Счастья попытаешь?
Учителя охватил азарт.
Он ощущал себя следователем, который, преодолев длительные мытарства, наконец-то
возделывал подследственного, чья вина тяжела и бесспорна. Жаль, Хидиятуллин и Аксенов на чистосердечное не пойдут — не тот
сорт.
Засомневался Роман
только по поводу Ильназа Хаирзянова
из 6 «А». По букве образовательного стандарта ученик программу не усвоил и
должными умениями и навыками не овладел. При устных ответах Ильназ
имел обыкновение бормотать что-то бессвязное, засунув руки в карманы и опустив
голову. Он произносил «что» и «конечно» через «ч» и тушевался по любому поводу.
Само собой, над тихим мальчиком, коротко стриженным машинкой, насмехались
одноклассники.
В день выведения оценок
Роман, оставив Ильназа после занятий, дал ему шанс на
спасительную тройку. Тихоня, известив по телефону маму, стал выполнять
упражнение за упражнением. Буквы выпадали из слов, запятые терялись в нужных
местах и всплывали в ненужных, синонимы выдавались за антонимы. Вхолостую
потраченные усилия будто не волновали Хаирзянова, потому что он безропотно и безрезультатно
заполнял страницы каракулями. Видимо, Ильназ принадлежал
к числу исполнителей, которые даже не капитулируют без приказа.
Когда Роман,
отчаявшийся добиться от шестиклашки чего-либо
путного, подыскивал утешительные выражения, в дверь постучалась Фируза Галиакбаровна и объявила о
визите матери Хаирзянова. Толстая тетка буквально
выскочила из-за спины учительницы и с рыданиями двинулась на Романа. Сквозь
слезы прорывалась татарская речь. Отпрянувший учитель машинально выставил перед
собой руку, как шлагбаум. Смущенная Фируза Галиакбаровна, поспевая за
посетительницей, обратилась к ней на родном языке.
— Умоляю, поставьте
тройку! Умоляю! — вопила гостья.
Ее растрепанные сальные
волосы слипались в сосульки. На леопардовой блузке проступали заскорузлые
разводы. На локтях и на шее сбивались в кучки красно-оранжевые псориатические пятна. Ко всему прочему, от женщины разило
водкой.
— Успокойтесь, —
вымолвил Роман. — Успокойтесь, пожалуйста.
Нахлынула паника.
Главное — сосредоточить внимание. На чем угодно. На доске, на окне, на ведре с
водой.
— Поставьте тройку!
Если папа узнает, он нас убьет!
— Секунду. Секунду.
Глубокий вздох. Еще
один. Отлегло. Мгновение назад Роман хотел метнуться через парты к окну,
разбить стекло и нырнуть в проем.
Из верещания матери Хаирзянова стало известно, что ей и сыну в случае двойки
несдобровать. Отец служил в полиции и воспринимал семью как подчиненных. Глухой
к мольбам и объяснениям, он избивал сына по пустякам. Матери также доставалось.
Очевидно, тумаками и устрашениями отцовское воспитание и ограничивалось.
— Ильназ,
ты получишь тройку, — сказал Роман ученику, который во время разговора
продолжал писать. — Авансом. При условии, что после каникул прибавишь.
Хаирзянов
усиленно закивал. Гостья бросилась на все лады прославлять отзывчивого Романа
Павловича. Ее опухшие губы раз пять растянулись в виноватой улыбке.
— Меня беспокоят не
только оценки Ильназа, — сказал Роман. — У человека
совершенно нет друзей, он отделен от класса, не ладит со сверстниками. Ваш сын
выходит гулять?
— Нет. Там плохие
мальчики, — заявила родительница.
— Согласен, в основном
полные отморозки, — согласился Роман. — Но ведь есть и порядочные.
— Нет, они не любят Ильназа, — отрезала гостья, почесывая псориатические
пятна на локте.
Роман махнул рукой. Как
растолковать матери, что ребенок не приспособлен ни к чему? Что у него нет
талантов, сноровки, упорства, чутья, что он самостоятельно даже в торговом
центре не сориентируется? Предположим, завысят ему оценки
и экзамены он с грехом пополам сдаст. А дальше? Дед Мороз вытащит из бездонного
мешка военный билет и пристроит охранником на склад канцтоваров, где Ильназ на веки вечные разминется с плохими мальчиками? Или
его по специальной программе отправят на Марс?
Проводив Хаирзяновых, Фируза Галиакбаровна вскоре вернулась и выразила благодарность за
тройку.
— Такой класс, — сказала
она. — У Тенишевой мать сутками пропадает. Амирову опекает бабушка, внучка у нее ворует деньги на пиво
и сигареты. А директор нас с 6 «Б» сравнивает. Как будто не знает, что к нам
отправили всех, кого в 6 «Б» не взяли. Когда еще набирали детей в первый класс.
У 6 «А» до меня четыре учителя сменилось. Разве это правильно?
Разобравшись с
обязанностями за первую четверть, Роман распахнул окно и высунулся в него по
пояс. Холодный ветер провентилировал замороченную голову. Андрюха, одиноко
бросавший мяч в корзину на спортивной площадке, замахал рукой и крикнул:
— Вызываю тебя на
баскетбольную дуэль!
— Сейчас спущусь, —
ответил Роман, поднимая кверху большой палец.
В спортивных штанах и в
рубашке с коротким рукавом трудовик смотрелся грозно. Суровое облачение в
преддверии ноября.
Возвращаясь
домой с проигранного поединка, молодой специалист подумал, что зря дразнил
Хидиятуллина с Аксеновым. С одной стороны, шпана имела
понятие только о строго вертикальных отношениях. Тот, кто не из их круга, либо фраер, либо гражданин начальник. Гопник
либо наглеет без границ, либо вынужденно повинуется. С другой стороны,
возвышаясь за счет малолетних бандитов, Роман словно примирялся с вертикалью. И
шел на сделку с совестью, потому что ехал в провинцию
в том числе за тем, чтобы бороться с иерархиями.
Письмо № 3
От кого: Сатурна Япета Титановича, город Кольцов, улица Солнечная, дом 6, квартира
66, 646646.
Кому: Нептун Талассе Протеевне, город Синь Сосет Глаза, улица Системная, дом 8, квартира 88, 464464.
Как ты там, моя наяда?
Спешу поделиться
открытием: практической пользы от гуманитарного образования нет.
А вред есть. Не беда,
что оно не учит жизни и не задает правильный алгоритм на будущее. Беда в другом. Университет не объясняет законы, по которым
действуют человек, общество, цивилизация. Преподаватели предпочитают изложить
ряд теорий — ловите, ребятки, вот вам Платон, вот Аристотель, вот Локк и Руссо,
я же своим мнением не обладаю и снимаю с себя ответственность за ваши просчеты.
С уважением, ваш доцент. Или ваш профессор.
Опаснее всего, когда
тебя напрямую вводят в заблуждение. Как на педагогике, например. Очередная
очевидность, ставшая для меня откровением: педагогическое, вне всякого
сомнения, словосочетание «трудный подросток» лишено смысла, потому что
подростки не делятся на легких и трудных. Все они трудные, а иные еще труднее.
Простых людей вообще не существует. Простой человек — тот, с чьими тараканами
ты имел счастье разминуться.
Учительствовать мне
скорее нравится. Вести уроки интереснее, чем заниматься околоучебной
поденщиной, да и времени последняя отнимает ого-го. В каникулы нас часами вынуждают заполнять в школе
отчеты. Понятия не имею, читают ли их где-нибудь.
Я не марксист и даже
Фейербахом не увлекаюсь, но в последний месяц все чаще ловлю себя на мысли, что
бытие определяет сознание. Бытие отводит мне шесть-семь часов сна в сутки,
сознание подстраивается под график. Бытие бьет ключом по голове, сознание
выбирает терпимое отношение к такому неучтивому обхождению со мной сил, от меня
не зависящих. Бытие сосет соки из сознания и… Впрочем,
довольно.
Помимо главного тезиса
материализма, меня преследует и диалектика. Я научился кричать, не выходя из
себя и не напрягая связок, — это плюс. Я привыкаю кричать — это минус. Я снова
объясняю вещи простым языком — это плюс. Я привыкаю растолковывать банальности
— это минус. Правда, диалектика эта какая-то нарушенная, избирательная.
Перехода количества в качество по-прежнему нет, развития — тоже. Какое
развитие, если самые продуктивные часы каждый день я трачу не на себя, а на
обязательства? В те же минуты, когда остаюсь наедине со своим «я», мне нужно
накапливать душевные силы, мне лень читать, узнавать новое, шевелить
извилинами. Меня одолевает дрема, когда надеваю наушники или смотрю фильм по
ноутбуку.
Я по-прежнему люблю
запрокидывать голову и упираться взглядом в небо — синее, бледно-желтое,
грязно-сизое, маренговое, любое. И по-прежнему не
принимаю лозунгов и девизов.
И вроде ничего жуткого
не случилось. У меня не вырос живот, я не угодил в тюрьму, я не живу от попойки
до попойки. В Интернете не зарабатываю, тоже плюс. Я потерял тебя, однако
бывает и страшнее. Только не бей, бывает, честно. Знакомый моего знакомого
(пусть будет Коля), который собирался порвать с опостылевшей подружкой, узнал о
ее беременности. Засада, верно? Как новообращенный материалист, он уверен, что
быть с нелюбимым человеком хуже, чем не быть с любимым. Колю съедает настоящее,
меня греет прошлое. Картинки из него.
Как правило,
вспоминается милая чушь. Как я торопился на лекцию, а ты со смехом вцепилась в
мою ногу, чтобы не выпускать из постели. Чуть не оторвала. Или как ты съела
тарелку нектаринов на свой день рождения. На стенку лезть охота, как вспомню.
Затем шок отступает и накатывает легкая переливчатая меланхолия. С оттенками,
полутонами, послевкусием. Кому расскажи об этом, он покрутит у виска и
растолкует, что лучшие воспоминания — это первый поцелуй и закаты на крыше, а
не тарелка с нектаринами.
Ну и пускай.
Может быть, сама того
не ведая, ты бережешь меня от черствости и равнодушия. Мне подчас недостает
терпения и воли быть справедливым с учениками. И все же я не отказываюсь от
своих принципов — от разнообразия и равенства. Неизвестно, насколько получается
им следовать. Если бы надо мной занесли меч и дали последнее слово, я бы сказал,
что не учил детей тому, во что не верю сам, и не предъявлял им требований,
которые не предъявляю и себе. Слабое оправдание, наверное.
Кира, возвращайся в
Москву или домой, пожалуйста. К черту упрямство. Меня оно довело до того, что я
фантазирую о плошке с оливковым маслом и о восьмичасовом сне. Это мечты,
пригвожденные к земле. Так нельзя.
Возвращайся. К черту
обиды и ментальные ранения. Какие бы потери мы ни несли, они не критичны при
условии, что мы уцелели физически и не озлобились на мир.
Устал возмущаться и обличать
За окном ночи
становились все длиннее, а для Романа — все короче. Он ловил себя на мысли, что
приличных слов, чтобы описать его жизнь, осталось мало.
Туктарова
из 8 «Б» без зазрения совести вытащила посредине урока планшет. Роман, вполоборота
к классу рисовавший на доске схему прямых и косвенных дополнений, чуть не
выронил мел.
— Роман Павлович, у
меня важное сообщение, — оправдалась Туктарова, ловя
на себе возмущенный учительский взгляд.
— Гузель, ну-ка! — рявкнул Роман.
— Минуту, — отмахнулась
Туктарова.
Вне себя от возмущения
Роман широкими шагами преодолел расстояние до парты. На экране носился
человечек в оранжевой каске и синей униформе, уворачиваясь
от сыплющегося с небес строительного мусора. Пойманная с
поличным Туктарова моментально закрыла игру, обрекая
виртуального подопечного на верную смерть, и поспешила спрятать планшет.
Роман вцепился в него с твердым намерением разбить об стену.
— Вы офигели? — Гузель потянула планшет
к себе.
Роман разжал пальцы, и Туктарова едва не врезалась спинкой стула в парту позади.
— Повтори.
— Вы совсем?
— Значит, так. — Роман
сбавил тон. — Побросала игрушки в сумку и долой отсюда.
— Да что вы…
— Долой отсюда.
Через десять минут Рузана Гаязовна привела
заплутавшую душу в кабинет. Всем видом завуч выражала недовольство агрессивными
методами молодого специалиста.
— Роман Павлович,
почему девочка во время урока по школе гуляет?
— Пусть войдет, Рузана Гаязовна, — сказал Роман.
— После занятия я объясню вам свое решение. Уверяю, были полные основания так поступить.
Отпустив 8 «Б» с
домашним заданием, Роман отправился к завучу и рассказал почти обо всем, кроме
нахлынувшего желания сломать планшет. Рузана Гаязовна, качая головой, велела составить на имя директора
жалобу и особой строкой отметить нарушение субординации. Завуч поручилась, что невоспитанная Туктарова принесет
публичные извинения. Напоследок Роман удостоился дружеского совета не выгонять
учеников в коридор.
— И вам Марат Тулпарович по шапке настучит, и мне.
Классный руководитель 8
«Б» Вера Семеновна, высокая дама с грубоватым чувством юмора, на перемене бодро
сообщила, что Михеева переводится на домашнее обучение.
— Пропуски не ставьте,
задания передавайте через меня.
— Почему она теперь на домашнем? — полюбопытствовал Роман.
— Она беременна! — без
малейшей неловкости сказала Вера Семеновна.
Прозвучало как рапорт.
— Что?
— Слухи все равно
распространятся, так что скрывать не буду. Свежие, так сказать, известия.
Онеметь можно.
Косолапое, аморфное, безыдейное, безынициативное, бесталанное творение с квадратной
челюстью и деревянным лицом, с конским смехом и со словарным запасом не больше,
чем у меню музыкального проигрывателя «Винамп», —
забеременело? В пятнадцать лет? Да она сама ребенок. Набивает рот пирожками и
хватает маслеными руками тетради. Какой неприхотливый мушкетер осмелился?
Хм, восьмиклассница.
Нелепое дитя. По географии трояк, в десять ровно мама ждет тебя домой. Ибо
таковых есть Царство Небесное.
Когда Роман после
уроков проверял тетради, в отворенную дверь вошел директор. Добрых вестей это
не сулило, и учитель припомнил за секунду свои погрешности и провинности за
последние дни. Туктарову выгнал, на Эткинда накричал
за болтовню, задержал 6 «А» на диктанте. Всегда отыщутся причины наказать и
выговором, и рублем.
Марат Тулпарович поздоровался и прогулялся по классу.
Многозначительно провел пальцем по доске, касанием ладони подвинул выпирающую
из второго ряда парту, властно посмотрел на портреты классиков. Когда
внушительная тень нависла над Романом, он прекратил дышать. Рука с красной ручкой
застыла в воздухе. Сейчас директор обнаружит ошибку, какую молодой специалист
пропустил из-за усталости, и разочарованно поцокает.
— Процесс идет?
— Так точно, — сказал
Роман, поднимая голову.
— Через две недели в
школу приедет комиссия. Выборочно проверит кабинеты и учительские ноутбуки.
Молодые специалисты у них на особом счету, имейте в виду.
— Непременно, Марат Тулпарович.
Казалось, такими
визитами директор и сам задним числом тестировал подшефных на стрессоустойчивость.
Грядущая комиссия
вынуждала тратить внимание на стенды и на компьютер. Неужели кто-то из
педагогов хранит что-то противоестественное и недостойное на выданных школой
слабеньких ноутбуках? У Романа даже стандартный набор офисных игр типа «Сапера»
и «Косынки» отсутствовал.
Следом за Маратом Тулпаровичем прибежала историк Анастасия Олеговна из
соседнего кабинета. Глаза ее горели.
— Роман Павлович, вы
знаете социальную сеть «ВКонтакте»?
— Что-то слышал.
— Я вас искала там и не
нашла. И по Москве пробивала, и по Казани.
— Удалился. Я скряга, когда дело касается времени.
Про Дьюлу
Грошича Роман, разумеется, не распространялся.
— Жаль! — воскликнула
Анастасия Олеговна. — Наши неблагодарные ученики создали группу «Подслушано» с
номером школы, где выкладывают всякие пакости, да еще
и анонимно. Фотографии учителей с гадскими комментариями, грязные мысли свои.
Постыдные тайны друг друга выбалтывают. Кто-то рассказал, что Соловьева из 10
«А» до сих пор девственница, и девочку высмеяли. Кошмар!
— Ужас, — поддакнул
Роман.
Он устал возмущаться и
обличать.
— Потом удивляются,
когда девочка в восьмом классе беременеет. А как иначе, если никакой телесной
чистоты. Если нравы испорчены.
— Кругом разврат, —
согласился Роман.
— Я в шоке! Саяпова из 7 «А» уже с девятью парнями перепробовала.
Законченный, считайте, человек. Ей теперь прямая дорога дальнобойщиков
обслуживать, простите за грубость. Тяжело соблюдать приличия, обсуждая явления,
где приличия нет ни грамма.
Казалось, из кабинета
русского Анастасия Олеговна без промедления и с крестом наперевес двинется в
поход против распутства.
— Может, врут, —
предположил Роман. — В седьмом классе проблематично вести столь насыщенную
интимную жизнь.
— Вряд ли, — сказала
Анастасия Олеговна. — Читали бы вы, какие там детали всплывают. Причем самые
грязные секреты выбалтывают бывшие ухажеры Саяповой.
— Скорее пользователи,
чем ухажеры, — сказал Роман.
— Вы правы, — сказала
историк. — Пользователи и потребители. Наверное, я старомодная. Уверена, что все должно быть по любви. Цветы, прогулки под
луной, поход в кино…
Кольцо в шампанском,
знакомство с родителями, безмятежный сон троюродного дяди в свадебном оливье, —
мысленно дополнил ассоциативный ряд Роман.
Из дальнейших слов
учительницы выяснилось, что первым о группе «Подслушано» прознал
Артур Станиславович. Информатик с историком, координируя усилия в режиме онлайн, задали жару сплетникам. Педагоги написали уйму
комментариев и вдоволь повеселились над теми, кто засветился. Особенно не
повезло ученикам, участвовавшим в опросе «Кто из учителей больше всех тупит?» с
публичным голосованием. Наблюдая, как по ходу рассказа негодование на лице
Анастасии Олеговны сменяется злорадным восторгом, Роман вспомнил, что отмечал
подобную реакцию у шестиклашек, взахлеб
повествующих о проступках и злоключениях друг друга. Та же мимика, тот же тон.
На школьном ноутбуке
доступ к соцсетям блокировался, пришлось терпеть до
дома. Сколько же голосов он получил в голосовании и кто из негодяев
осмелился выбрать его?..
Дома выяснилось, что
группа переехала. Все посты исчезли, кроме анонимной записи: «Спалили! Гоу в новую группу без учетелей и
родителей!» Ссылка вела в комьюнити с закрытыми
материалами. Чтобы попасть туда, требовалось одобрение администратора. Роману
оставалось только гадать, часто он тупит или нет.
Предстоящее
Родители по-прежнему
получали сообщения, что все хорошо.
Несмотря на ежедневную
порцию взрывных ситуаций в школе, однообразие утомляло. Чем дальше, тем
сильнее.
Дабы не закостенеть в
суждениях и не сузить свой мир до размеров квартиры и школы, Роман дал себе
зарок гулять в свободное время. Помнится, перед отъездом он часами фантазировал
о Казани и ближе к центру поселился, чтобы слышать стук сердца тысячелетнего
города. Поэтому в очередной методический день Роман подкрепился перловкой и
выдвинулся мимо железнодорожных путей в сторону оживленной автотрассы. Дорога
вела, согласно карте, к участку, где сцеплялись улицы со звучными именами —
Льва Толстого, Гоголя, Горького. Маститую литературную братию дополнял Карл
Маркс, другой головач, навострившийся развивать умные мысли на бумаге.
Жидкий дождик то
накрапывал, то переставал. Упрямый ноябрь упивался властью, держа в неволе
солнце и охраняя свои владения от поползновений зимы. Снежинкам не дозволялось
даже появиться в воздухе, не то что умереть на земле.
Назойливый ноябрьский ветер легко добирался до шеи, руки Роман прятал в
карманы. Покупка перчаток и шарфа откладывалась до кусачих морозов.
Отвыкший от разнородных
впечатлений, Роман жадно рассматривал попадавшие в поле зрения объекты: магазин
салютов и фейерверков, лавку ритуальных услуг, кладбище за красной кирпичной
стеной, торговый центр, высокий отель с синим панорамным остеклением.
Во дворе статного
красно-белого храма Святой Варвары, построенного в XVIII веке, расположился
двухэтажный черный барак с голой по осени клумбой. Дом Толстого разочаровал
простотой и неприметностью. В скверике напротив Роман отобедал ржаным хлебом
под приглядом бородатого классика, усеченного по грудь и водруженного на
постамент. К одинокому едоку присоседились птицы. Разжалобленный Роман крошка за
крошкой скормил им ломоть.
На улице Большой
Красной, куда свернул Роман, исчезли автобусы и троллейбусы, движение ослабело.
Зашевелились мысли, тусклые и тяжелые. Вспомнилось, как директор отчитал на
совещании Артура Станиславовича за то, что информатик опаздывал и проверял
тетради черной ручкой вместо красной. Марат Тулпарович шутливым тоном сообщил Артуру Станиславовичу,
что тот при таких успехах с нового года будет зарабатывать деньги по Интернету.
А еще Марат Тулпарович наказал педагогам ставить
оценки чаще, потому что ученик менее чем с шестью оценками автоматически
оставался без аттестации в четверти. Вспомнилось, что надвигаются контрольные,
олимпиады, комиссии. Отдельным пунктом намечался конкурс кабинетов. Роман не
хотел ни с кем состязаться, однако конкурс обязывал каждого учителя составить
паспорт кабинета, опись инвентаря, опись справочной литературы, график
проветривания и ряд прочих невеселых документов.
От тягостных дум Роман
спрятался в причудливом доме на Большой Красной.
Первый этаж наполовину уходил под землю, и окна с деревянными рамами будто
врастали в асфальт. Второй этаж, деревянный, был выкрашен в изумрудно-зеленый
цвет, на фоне которого рдели багряные наличники. Рядом с белой дверью,
располагавшейся в боковой пристройке, красовалась вывеска «Одежда из Европы».
Дверь вела на первый этаж, где также размещались крохотная типография и некое креативное бюро по организации праздников.
Магазин с европейскими
нарядами оказался на поверку обычной комиссионкой. С вешалок свисали аляповатые женские платья, допотопные юбки, клетчатые
рубашки для дедушек-домоседов и выцветшие ремни. К чести Романа, он извлек для
себя выгоду из заведения с прогорклым местечковым привкусом, прикупив сносные
синие перчатки по стоимости двух буханок хлеба.
Предстоящие кусачие
морозы уже не вызывали трепета.
Вооруженный перчатками,
Роман шагал по историческому центру и, дабы не впасть в искушение, отводил
глаза от кафе, закусочных, пироговых, пекарен, гастропабов, трактиров, пивных и кофеен. Впрочем, вывеска алкостора все же заманила учителя, а ирландский виски «Джеймсон» по акции словно прорвал плотину, возведенную
рассудком.
Покидая алкогольный
бутик с завернутой в пакет бутылкой, Роман просчитывал плюсы и минусы своего
положения, как Робинзон Крузо, исполняя роль должника и кредитора в одном
флаконе и примиряя добро со злом. Добро: он сдержит слово, данное Максиму Максимычу. Зло: до аванса полторы недели и шесть с
половиной тысяч рублей в активе (шесть отложить на плату за квартиру и прочие
непредвиденности). Добро: квартира и Интернет оплачены по
ноябрь включительно, а жилье и доступ к сети в краткосрочной перспективе важнее
еды. Зло: доллар растет, продукты дорожают, праноедение
— шарлатанство. Добро и зло одновременно: возобновляются тренировки по
лечебному голоданию и стартует очередной этап по
притиранию к обстоятельствам. Из соображений экономии Роман давно исключил из
репертуара ромашковый отвар и пастилки шалфея. Настал момент пересмотреть
суточные пайки хлеба и чая.
При мысленном
подведении итогов прогулки обнаружилось, что самое глубокое впечатление
произвел самовольный рисунок безымянного художника, нанесенный на стену одного
из отреставрированных зданий. На оранжевом фоне изображались старинные
настенные черные часы. Со стрелок свисали жуткие капли, а внизу часы
растекались, как лед на солнце, отчего в образовавшуюся дыру из циферблата
устремлялись в хаотичном порядке римские цифры. Круг разрывался, время
необратимо ускользало.
Безальтернативные меры
К зиме Эткинд из 6 «А»
окончательно отбился от рук.
Жалобы на него учителя
писали пачками, обеспокоенные родители донимали Фирузу
Галикбаровну и директора, требуя выгнать хулигана из
школы. Ашер беспрерывно болтал, не делал домашнюю и издевался над одноклассниками. Ради потехи он
запихал коробку из-под сока и шоколадные обертки в портфель Хаирзянова
и спустил в унитаз его пенал. Пущенный Эткиндом железный транспортир просвистел
в считанных сантиметрах над курчавой головой Сафиуллиной, отказавшейся одолжить
на урок учебник. Старого Габбаса Юнусовича,
добродушного физрука, без проблем ладившего с шантрапой
десятки лет, Ашер без стеснения отправил по
известному адресу на три буквы за незачет по прыжкам в длину, чем оскорбил
всеми уважаемого педагога до глубины души.
Уборщица, мывшая полы в
кабинете у Романа, также была возмущена шестиклашкой:
— Выжимаю тряпку, а
проходит мимо он и плюет на пол, бесстыжий. Я
прикрикнула на него и добавила тихо: «Вот паразит». В сторону, почти про себя.
А он услышал и говорит: «Вы не имеете права нас такими словами называть, мы еще
дети».
Случай с физруком
переполнил чашу директорского терпения, и Марат Тулпарович
устроил после традиционного пятничного совещания суд на
Эткиндом. Помимо директора и обвиняемого, присутствовали
завуч по воспитательной части Элина Фаритовна, учителя-предметники и мама Ашера,
дородная женщина, компенсирующая бесцветность облика броской помадой и тушью.
Марат Тулпарович взял слово.
— Все мы здесь сегодня
собрались, чтобы обсудить плохого мальчика, — с ледяным сарказмом начал
директор. — Плохого мальчика Ашера, который считает,
будто достоин особого внимания. Мама нашего почетного гостя по неясным причинам
не научила его хорошим манерам. Мама не довела до его ума, что нужно уважать
учителей и других ребят. Теперь мы видим бесконечные жалобы на ее сына. — Директор
потряс в воздухе пачкой докладных, которых накопилось изрядно.
Роман настолько привык,
что Марат Тулпарович изъясняется сухим языком, на
казенный лад, что чуть не прыснул.
Директор произнес
сокрушительную, уничижительную речь, вкрапляя в нее выразительные цитаты из
докладных родителей и учителей. Адвокатский спич матери
уступил директорскому по накалу и яркости. Мама оправдалась тем, что
отец живет в Израиле, а она работает до глубокой ночи и не в состоянии
контролировать сына.
Затем выступили
учителя. Роман обнаружил, что он, как и другие, тушуется неизвестно почему и не
выдает всего, что накипело. То ли вид подростка, вжимавшегося в стул, то ли
тяжелая доля матери-одиночки, то ли сама нарочитость обстановки — что-то
определенно давило. Габбас Юнусович
нетвердым голосом рассказал, как он обижен и как ему грустно теперь перешагивать порог спортзала и школы вообще. Математичка Фания Гиниятовна и географ Вера
Семеновна сместили акцент на неуспеваемость, отделавшись общими фразами, как
важно образование и почему нельзя запускать учебный процесс. Роман, к своему
стыду, почти повторил за ними.
— Что вы скажете,
Максим Максимович? — спросил директор.
— Много мы с ним
возимся, — отозвался англичанин. — Из ребенка растет настоящий бандит, в то
время как мы всерьез разглагольствуем о неусвоенных
темах и тетрадях без обложек. У мальчика срывает крышу от собственной
безнаказанности. Сегодня он унизил одноклассника и послал педагога. Что завтра?
Готова ли его мать к тому, что сын станет преступником, который никого в грош
не ставит? Включая ее саму. Или она думает, что все образуется и школа
подкрутит гайки, где надо?
— Спасибо, Максим
Максимович, — вмешался директор.
Эткинд-старшая
не отреагировала.
— Не образуется,
милочка, — добавил англичанин. — Мальчика воспитывать необходимо. У Елисеевых
восемь детей — все добрые, приличные. У вас один и уже упырь полный.
— Довольно, Максим Максимыч, — сказал директор жестче.
— Я закончил.
По итогам было
постановлено, что при рецидиве Эткинда ставят на учет в полицию и школьная администрация
пишет заявление в органы опеки. Мать Ашера обещала
следить за сыном и заняться поведением и оценками.
Направляясь в тот день домой, Роман столкнулся с Максимом Максимычем,
нервно курящим во дворе школы.
— Будь моя воля,
застрелил бы упыря хоть сейчас, — сказал Максим Максимыч.
— Рука бы не дрогнула. Навидался я таких. Как
взрослеют, либо сбиваются в стаю, либо превращаются в
аморальных типов. То есть при любом исходе отравляют существование всех, кто
вокруг.
— Как с ними бороться?
Без расстрелов, имею в виду.
— Я бы в одиночную
камеру сажал пожизненно. С одной стороны, накладно для государства, а с другой,
сигнал для всех, кто плохо себя ведет. Еще вариант: прятать в дурку и колоть препаратами до овощного состояния.
— Жестоко, — сказал
Роман. — Я имею в виду легальные методы. Как законно с такими бороться?
— Да никак. — Максим Максимыч вдавил окурок в кирпичную стену. — Механизмов нет.
Учет в полиции — фигня.
Более хлопотно для школы, чем для ученика. Отчеты регулярные, характеристики. С
органами опеки тоже возня. В вечернюю школу берут с пятнадцати, и сбагрить туда
паршивца — целое искусство. Без подписи родителей в
вечерку не примут. Мать может запросто заявить, что ее сокровище имеет право
учиться с остальными детьми, и все будут вынуждены терпеть негодяя
до конца девятого класса.
— И никаких лазеек?
— Колония. Если
совершат ощутимое преступление. Машину угонят или подрежут кого-нибудь. Только
из колонии они выйдут отпетыми отморозками. Так называемые исправительные
учреждения, детские и взрослые, ведь не исправляют. Поэтому я за одиночные
камеры и смертную казнь.
Заполняя вечером
электронный журнал, Роман ударился в размышления. В идеале учитель должен
обладать недюжинным педагогическим талантом, чтобы раз за разом доходчиво
доводить до каждого учебный материал и заставлять заниматься закоренелых
двоечников. Быть благожелательным, так как ребенок — существо с хрупкой
психикой.
Как реагировать Роману,
если кто-нибудь его пошлет или плюнет в его кабинете? Писать докладную? Проще
приобрести муляжный маузер и носить его в кобуре за поясом.
Шутки шутками, а
решения вопроса Роман не придумал.
Тернистый
путь в трамвайный парк
Когда Роман всерьез
размышлял над тем, чтобы нарушить условия программы и выведать у Артура
Станиславовича сведения насчет расхваленного информатиком Интернет-проекта,
решение по деньгам возникло само собой. Илья из Барнаула, ученик по «скайпу», сказал, что два его друга также изъявили желание
подтянуть русский язык.
— Твои одноклассники? —
спросил Роман.
— Нет, они из Новосиба. Мы на игровом форуме зафрендились.
— Вот как.
— Роман Павлович, а вы
играете в «Ворлд оф Тэнкс»?
— Мне и на работу
времени не хватает порой.
Роман слышал истории,
как оголтелые фанаты онлайн-игр
наподобие «Доты» и «Танков» сутками не отрывались от монитора, подкрепляясь в
лучшем случае бананом, который заботливый товарищ из реального мира всовывал в
руку геймера.
Влад и Кирилл, приятели
Ильи по игровому форуму, вышли на связь без промедления и начали занятия.
Ежемесячный достаток Романа увеличился почти на пять тысяч. Воодушевленный этой
новостью, он дождался первого перевода на банковскую карту, заказал пиццу
«Маргарита» и купил две банки темного «Козела».
Настоящего, из Чехии.
По наблюдению
знаменитого островитянина, внезапная радость, как и скорбь, ума лишает.
Покончив с пиршеством, Роман принялся тиранить губную гармошку, извлекая из нее
звуки, какие отвадили бы и черта, вздумай он явиться
по душу молодого учителя. Когда музицировать надоело, проснулась потребность
творить добро. Роман задал «ВКонтакте» поиск
свежеиспеченных именинниц от 18 до 22 лет по всей России. Наиболее симпатичные
девушки из Череповца, Ростова, Магнитогорска, Иркутска и не менее
прекрасных городов удостоились роскошных поздравлений от Дьюлы Грошича, вратаря золотой
сборной Венгрии.
Отличные известия
доставил Марат Тулпарович. Утром в школьном холле он
сказал Роману, что девочку из 5 «Б» из-за операции на ноге переводят на
надомное обучение и Романа прикрепляют к ней учителем русского и литературы.
Теперь он должен посещать ее раз в неделю по два часа. В рабочей нагрузке
девочка приравнивалась к целому классу, и Роман быстро высчитал, что надомница
будет стабильно приносить около тысячи рублей. Не по-княжески, но жаловаться нет причин.
Ладный порядок событий
нарушился на уроке русского в 8 «Б».
Неповоротливый Гриша
Слуцкий страдал у доски, склоняя числительное «двести шестьдесят два». С
четырьмя падежами он с грехом пополам справился, а на творительном
восьмиклассника парализовало.
— Двухстами?
— выдавил он.
— В сложных
числительных склоняются оба корня, обе части.
— Двухста?
— Григорий, давай так.
Забудем о второй части, о сотне. Остается слово «два». Доволен
чем?
— Двух? Двум?
Мальчик дышал, как
будто только что наматывал круги вокруг школы.
— Нет.
— Двух? Не знаю я этот
ТП.
Класс засмеялся. Все
понимали, что под аббревиатурой Слуцкий подразумевал «творительный падеж»,
однако комизма ситуации это не убавляло.
— Сам ты ТП! — крикнула
Туктарова.
— Иди ты, — огрызнулся
Слуцкий.
— ТП! Ха-ха!
Одного удара кулаком об
стол не хватило, и Роман повторил, приковав к себе внимание двух десятков глаз.
— Григорий, садись.
Три.
Сконфуженный Слуцкий
юркнул на место.
— Гузель, расскажи
всем, как расшифровывается «ТП»?
— Ну, м-м, творительный падеж.
— Может, иначе? В
творительном падеже ничего смешного.
— Там неприлично, —
замялась Туктарова.
— Ты, значит, приличная
девочка?
— Наверное.
— Раз приличная, почему оскорбила Слуцкого?
— Я не оскорбляла!
— Тупая
пизда — это не оскорбление, по-твоему? Или ты у нас
лучше остальных склоняешь числительные?
Класс ахнул. Туктарова выкатила глаза.
— Вас смущает, когда
учитель произносит грязные слова? — сказал Роман. — Я потому и произношу, чтобы
вы оценили, насколько мерзко они звучат. Есть еще более мерзкие вещи. Например,
тыкать пальцем в надписи на заборах и хихикать в ладошку. Слово из трех букв,
ха-ха-ха.
— Роман Павлович,
давайте продолжим урок? — мягко попросила отличница Гараева.
— Погоди, Алина. «ТП»
может означать все что угодно. Творительный падеж, тульский пряник, теплый
пляж. Тем не менее некоторым личностям не терпится
свести все к ругательству. Я вижу в этом дефицит фантазии. А дефицит фантазии в
пятнадцать лет — это диагноз. Это куда страшнее, чем неумение склонять
числительные.
Класс молчал, пережидая
неловкие секунды.
— Итак, возобновляем
работу. Мингазина, твой черед идти к доске.
Роман пожалел, что зря
завелся. Надо было перевести в шутку. По мнимому приличию и по скудному
воображению он прав, спору нет. Будь он императором, как Ашока,
он бы учредил пособие по инвалидности для тех, у кого туго с фантазией. Ошибка
Романа в том, что он обнажил конфликт, заговорил с учениками на их языке и,
вероятно, уронил себя в их глазах. Ради чего? Туктарова
— непростительно легкая мишень. Отчитывать ее — все равно
что палить из базуки по витрине с плюшевыми медведями или рисовать карикатуру
на Киселева.
И разве сам Роман
праведник, чтобы стыдить школьников направо и налево? Разжившись деньгами,
заказал пиццу и накидался пивом. Не образец для
подражания.
На пятничном совещании
Марат Тулпарович объявил, что за сквернословие и
неподобающее поведение на занятии Роман подвергается штрафу в четыре тысячи.
Кто донес, было неизвестно.
Дабы успокоиться,
москвич целый вечер подбирал расшифровки к печальной аббревиатуре. Тунгусский
панк. Тайный поклонник. Тайный покупатель. Тайный поклонник тайного покупателя.
Татарстанский президент в театре пантомимы. Труп паралитика в тонне песка.
Танец параноика в темном подъезде. Толпа поэтов и тучка поклонников. Снова
поклонники, м-да. Тернистый путь в трамвайный парк.
Техника пьянства тайной полиции. Топология пространства в «Тверском пассаже». Торкнутая Полина и типичный Путин…
Во имя добра
Предновогодние дни
выдались суетными, в самом непраздничном смысле этого слова. По приказу Марата Тулпаровича все классные руководители в спешном порядке
развешивали в кабинетах гирлянды и игрушки и вырезали с подопечными снежинки.
Педагоги шептались, что профсоюз снова скупится на новогодние подарки для их
детей.
— Моему сыну шесть, а
ему даже символическую шоколадку не подарили, — сказала Галина Леонидовна. —
Между тем взносы из зарплаты исправно вычитают.
Кроме того, при
подсчете квартальных баллов за качество выяснилось, что учителя, выставившие
хоть кому-нибудь четвертную двойку, теряли в зарплате. Вспомнив, как настаивал
директор на справедливом вынесении оценок по итогам первой четверти, Роман
поклялся себе, что впредь с двойкой у него никто не останется. Решимость в этом
вопросе подкрепляло то обстоятельство, что квартальная премия своими скромными
размерами расстроила бы и заведомого оптимиста.
На улицу Даурскую, к Максиму Максимычу,
Роман отправился с ирландским виски и вафельным тортом. Англичанин, обитавший в
хрущевке, поджидал у подъезда с сигаретой в зубах.
Как выяснилось, вторую неделю домофон функционировал
с перебоями и порой звонки по нему достигали чужих квартир либо не достигали
никого.
— Моя крепость в
опасности, — сказал Максим Максимыч на лестнице,
кивком указывая на пожелтевшую стену с черными разводами и надписями «АУЕ» и «Цой ЖИВ!».
Не обошлось и без
привычной какофонии подъездных ароматов, в каждом доме узнаваемой и
неповторимой одновременно. В потоке запахов, подвергших обоняние массированному
штурму, Роман уловил табачный дым, подгоревшую картошку на прогорклом масле и
еще что-то отталкивающее. Как будто пьяница в
горячечном бреду засунул носки в морозилку, а затем выложил их оттаивать на
батарею.
На пороге Романа
встретили жена Максима Максимовича и его дочка. Супруга Надя, блондинка с
мелкими чертами лица, к приходу гостя надела желтое платье, поверх которого
торчали узкие острые плечи. Маленькая Мариша в синем платье, украсившая
белокурые волосы пышным бантом в тон наряду, поразила редкой внешностью, при
виде которой напрашивался эпитет «скандинавская»: альбиносовые брови, бирюзовые
глаза, пшеничные веснушки. Девочка с достоинством протянула Роману белоснежную
ручку с браслетом для поцелуя. Наверное, в будущем немало смельчаков сорвется
со скал в фьорды ради одного лишь благосклонного
взгляда Мариши.
Максим Максимыч увел гостя в уютную кухоньку. Новенький шведский
гарнитур будил в памяти рекламные ролики со счастливыми семьями, дружно
поедающими кукурузные хлопья или бульоны из куриных кубиков. Магниты на
холодильнике манили дикими пейзажами со всех сторон света.
— Есть позавчерашний
борщ, но им я тебя не угощу, — сказал англичанин, доставая из духовки
сковороду. — Рыбу в кляре любишь?
— Ни разу не пробовал,
— сказал Роман.
Рыба…
— Тогда попробуешь.
Также на повестке дня салат зимний и салат летний. Жена стряпала, а она в
готовке разбирается.
— Отлично.
Максим Максимыч вытащил из холодильника салатницы.
— Ислам не принял еще?
— Чего?
— Сало, говорю, любишь?
— Не откажусь.
— Не откажусь, —
задумчиво повторил англичанин, открывая морозильный отсек.
Вскоре на столе
появились тарелки и салатницы, сковорода с рыбой, хлебница с нарезанным на
толстые ломти караваем, блюдечко со шпиком, солонка с перечницей, ваза с
абхазскими мандаринами, виноградный сок, прозрачные бокалы и стопки. Роман,
опомнившись, сбегал в коридор за виски в портфеле.
— Джамесон.
Ирисх вхискей, — коверкая
слова, прочел Максим Максимыч. — Уважаю. Честно говоря не сомневался, что сдержишь обещание. Я даже водку
для перестраховки не взял.
Англичанин разлил виски
и произнес тост:
— За то, чтоб в
предстоящем году нас оценивали по заслугам.
Отвыкший от спиртного
Роман поморщился от опрокинутой стопки и на всякий случай плотнее сжал губы.
— Зуб даю, сильнее, чем
«Беллс» и «Джонни Уокер», —
заявил англичанин. — Мягче и дыма меньше.
— Иная технология
перегонки.
— Закусывай
давай, не стесняйся. Отощал совсем, — сказал Максим Максимыч,
отрезая большой кусок рыбы и переправляя его в тарелку Романа.
Роман украдкой
принюхался и не уловил отвратительного запаха, которым пропитываются рыбаки и
от которого кружится голова. На вкус блюдо неожиданно оказалось не просто
удобоваримым, а изумительным, чему в немалой степени споспешествовал целый
букет приправ и пряностей. Жена англичанина действительно разбиралась в
кулинарии.
— Математические
подсчеты сообщают, — сказал Максим Максимыч, — что
полулитровая бутылка, распитая на двоих, вмещает в себя пять тостов. Теперь
твой черед.
— За грамотную
расстановку приоритетов в любой непонятной ситуации, — сказал Роман, подумав.
— Такое не грех и салом
закусить.
Осталось три тоста.
— Палыч,
я соображал, как аккуратнее спросить, и не сообразил. Так что напрямик. Правда,
что ты матерился на уроке? — поинтересовался Максим Максимыч.
— Одно неосторожное
слово, — потупился Роман. — Я никого при этом не оскорблял.
— Охотно верю, потому
что за нецензурное оскорбление тебя бы по судам затаскали, — сказал англичанин.
— Неосторожность вон как дорожает. Четыре тысячи штрафа.
— Не будем о грустном, Максим Максимыч.
— Ты прав. Грустнее
только курс доллара под восемьдесят и квартальная премия в четыреста тринадцать
рублей.
— У вас тоже такая
сумма? — воскликнул удивленно Роман.
— У всех такая. Может, у Марата Тулпаровича
другая, в корешок его не заглядывал. Вслушайся,
звучит-то как звонко? Квар-р-ртальная пр-ремия! Как рокот мотора. А на деле пшик. Вина
грузинского не купишь… Смешно представить, но и этих копеек лишают, если хотя
бы день больничного возьмешь за три месяца. Хворым и
хилым премия не положена.
— Предлагаю следующий
тост за здоровье.
Максим Максимыч покачал головой.
— Выдвигаю
контрпредложение. Пьем за Романа Павловича Тихонова, замечательного педагога,
подвижника социально полезного труда…
— Вы того, Максим Максимыч, — смущенно сказал Роман, — больше ешьте. Вкусная
же рыба.
— Отставить. Пьем за
тебя. Ты обменял столицу на провинцию и бесстрашно спустился в ад. Романтичный,
не побоюсь этого испачканного слова, ход. Я вправе изобразить скепсис на роже, потому что Казань — это не Колыма и не Воркута. Ты в
любой момент можешь уехать обратно. Можешь?
— Хоть завтра, — соврал
Роман.
— И не уезжаешь. Лилия Ринатовна тоже довольна тобой. Ты самостоятелен, не бросаешься
чуть что за помощью к опытным учителям. Укрощаешь змей
и тигров. В общем, свет на твою голову.
Англичанин со всей
очевидностью пьянел. Доверительным тоном он сообщил свежую сплетню: Артура
Станиславовича выставляют из школы, так как во время комиссионной проверки на
его ноутбуке нашли порно. По слухам, даже детское. Ежели так, то грядут караваны инспекций и разбирательств, по
итогам которых директора снимут. Артура Станиславовича, само собой, на нары. С
нар Максим Максимыч вдруг переключился на обличение
системы образования. Согласно англичанину, это импотенция правового
государства, когда учителя штрафуют на треть заработка за нехорошее слово,
тогда как ученику, пославшему педагога из той же школы на три буквы, лишь
грозят пальцем.
Роман поднял стопку и
сказал:
— За то, чтобы работа
не преследовала нас на отдыхе.
— Аминь.
На выходе из уборной
Роман по ошибке двинулся не туда и очутился у Мариши. Девочка, склонив голову с
пышным бантом, сосредоточенно рисовала за столом. Ощущалось, что над детской комнатой
родители потрудились. Белый мебельный комплект включал в себя письменный стол со множеством ящиков, широкую кровать, где Маришка запросто
могла спать с раскинутыми в стороны руками, и изящный книжный шкаф с
заполненными полками. Деревянный пол отливал лаком, под натяжным потолком
пристроился кондиционер. Вдоль стены, на бежевых обоях, висели рисунки за
авторством дочери Максима Максимыча. Никаких аниме и чародеек, преимущественно городские пейзажи с
безупречным чувством перспективы и тончайшим исполнением деталей.
Мариша повернулась к
гостю и спросила:
— Назовите, пожалуйста,
вторую и третью форму прошедшего времени глагола «fly».
— Хм, — сказал
застигнутый врасплох Роман. — Flew…
И снова flew.
— Flew,
flown, — поправила Мариша. — Теперь вы.
— Чего?
— Скажите любой
неправильный глагол.
— Например… Например, creep.
— Crept,
crept. У «Radiohead» есть
песня «Creep».
— Ого, каких музыкантов
ты слушаешь. А Гегеля ты не читала?
— Нет, а кто это?
— Да так. Мыслитель
немецкий.
— Нельзя говорить «да
так», — заметила Мариша. — Ребенок подумает, будто вы считаете его глупым, и
обидится. А вообще, я сейчас читаю английские сказки в оригинале.
Ошеломленный Роман
вернулся в кухню, где Максим Максимыч жевал хлеб с
салом.
— Умная у вас дочка.
— Четвертый класс, пора
уже умнеть, — сказал англичанин с едва уловимой гордостью.
— По-моему, она не в
нашей школе учится.
— Не приведи Господь.
Маришка учится в толковой гимназии.
Очевидно, Максим Максимыч не без оснований полагал, что компания Эткиндов,
Хидиятуллиных и Михеевых погубит его дочь.
У англичанина созрел
заключительный тост.
— Смутные дни на то и
смутные, что они приводят в замешательство, — начал издалека Максим Максимыч. — Турция, Сирия, Америка, Украина, обвал рубля —
ряд длинный. Нефть дешевеет, еда дорожает, лица на улице стали злее,
ожесточеннее. Ни власть, ни оппозиция доверия не внушают.
— Согласен
с вами.
— У самого невзрачного
депутата по две-три квартиры, не говоря уже о теневом бизнесе и машинах в
гараже. Членам профсоюза подарки детские не выдают. Таким, что ли, верить? Или
тем, кто с придыханием рассуждает о демократической Америке? На
секундочку, Пиночет — ставленник США, да и с Хуссейном
звездно-полосатые дружили до тех пор, пока дядя Саддам награбленным делился.
Расправа с индейцами, резня в Гондурасе и Сальвадоре,
во Вьетнаме и Лаосе — это демократично или нет?
Максим Максимыч ударил кулаком по столу. О тосте он словно и
думать забыл.
— Не демократично, —
рискнул вставить слово Роман.
— Ни разу не
демократично. Некому верить. Сильные мира сего нам добра
не желают. Но мы должны учить детей добру. Добро — это великодушие решительного
человека, когда он по своей воле оказывает помощь и не ждет ничего взамен. Надо
творить добро. Выпьем за это.
— За добро.
После чая с вафельным
тортом Максим Максимыч вызвался проводить Романа до
остановки. Супруга англичанина попросила навещать их чаще, Мариша вручила гостю
новогодний дар — миниатюрный графический эскиз, где изображалось здание с
ионическими колоннами и памятник перед ним. Роман узнал Казанский университет.
— Существуют две
разновидности смелости, — сказал Максим Максимыч на
улице, закуривая. — Первая включает умение настучать по морде
подлецу и защитить свою крепость. Вторая — смелость
идеалистов. Она вбирает две стадии. Первая — смелость жить и размышлять об
устройстве жизни. Вторая — смелость жить и размышлять на трезвую голову.
— Третьей стадии нет? —
уточнил Роман.
— Разве есть?
— Жить согласно своим
принципам.
Максим Максимыч, до того шагавший, застыл как вкопанный. Сигарета
выпала из пальцев.
— Вон как завернул.
Впрочем, это скорее безрассудство, чем смелость. Но ты попытайся.
В холодном автобусе
Роман размышлял, что значит последняя фраза Максима Максимыча.
Обстоятельства не позволят тебе в каждом поступке соответствовать твоим высоким
убеждениям, что будет подтачивать тебя и доведет до шизофрении? До
самоубийства?
Кирила Петрович
Артур Станиславович взаправду исчез после каникул.
Шавалиев
сообщил, что информатик также удалил страничку «ВКонтакте».
Эткинд выразил уверенность, что информатик в страхе бежал подальше от 6 «А» и
сменил имя.
Директор дал установку
раз в неделю заниматься с отстающими во внеурочное
время. Роман рассудил, что с восьмиклассниками номер не прокатит: предложение
подучить материал после уроков они проигнорируют, а в случае уговоров
пожалуются родителям, которые горазды поднимать бурю
при малейшем намеке на ущемление их прав. Так что из отстающих
Роман обычно оставлял шестиклашек, Хаирзянова и Исмаева, Титову и
Сумарокову. В общем, всех тех, кому допзанятия
помогали не больше йода при переломах и травяных настоев при пневмонии.
Однажды компанию
учителю составил одинокий Алмаз Исмаев, удостоенный
одноклассниками прозвища Кирила Петрович.
Все началось с
«Дубровского». Пушкинский мелодраматический боевик пришелся 6 «А» по вкусу. Лишь
Исмаев не включался в обсуждение. Читал он не по
слогам, а по буквам и, как догадывался Роман, не понимал и половины из прочитанного. Целыми уроками Алмаз воздерживался от участия
в обсуждениях, пугая учителя исключительно письменными работами, наводненными
самыми ужасными ошибками, однако на «Дубровском» Исмаев
решился. Когда Роман задал классу вопрос, что общего в характерах Андрея
Гавриловича и Владимира Андреевича, Алмаз выпалил:
— Кирила
Петрович!
Казалось, от хохота
дребезжали стекла. Таким образом паренек получил свое
прозвище.
Теперь Роман занимался
с Исмаевым дополнительно: повторил с ним род
существительных и определил упражнения для самостоятельной работы. Пока Кирила Петрович страдал над ними, Роман мучился с проверкой
тетрадей. Сосредоточиться не удавалось, поскольку шестиклашке
постоянно требовалась скорая лингвистическая помощь.
— Что такое топь, Роман
Павлович? — спросил Кирила Петрович.
Из-за акцента
«Павлович» выходило как «Павловищ».
— Топь — это болото,
Алмаз. Третье склонение, женский род.
Школьник старательно
зафиксировал услышанное в тетради.
— Вы были на болоте?
— Если честно, никогда,
— сказал Роман.
— А в деревне?
— И в деревне не был.
— Обязательно бывайте,
— посоветовал Кирила Петрович. — У нас в деревне большая болото. Мы на тарзанке
прыгаем.
Судя по горящему взору,
паренька захлестнули светлые воспоминания. Забавней всего, что их пробудило не
печенье, а самое что ни на есть родное болото, в прямом смысле этого слова.
— Еще мы ходим на поле.
Один раз там ветер дул. Облака стали другие. Темные. Мы бежали. Я упадал и
повернулся на спину. И наверху, в небе, я увидел лицо… — запнулся Кирила Петрович. — Ходаем йозен кюрдем. Как по-русски
будет?
Роман пожал плечами.
— Кюктэ
гомер итэ. На небе живет, —
объяснил школьник.
— Бога увидел?
— Да! — обрадовался
Алмаз. — У него большие глаза и борода из облаков. Он так в меня посмотрел!
— Ничего себе. Страшно
было?
— Страшно! А утром, уже
потом, я увидел, как солнце через облака идет. Как будто через дырки протыкает.
Роман догадался, какое
природное явление имеет в виду Кирила Петрович. Кира
утверждала, что оно именуется сумеречными лучами. Золотистые потоки
устремляются вниз сквозь пробоины в тучах, пронзая их словно десяток мощных
прожекторов.
— Не забывай про
упражнение, Алмаз, — сказал Роман.
Не успел он проверить и
две тетради, как Кирила Петрович снова принялся за
сбивчивое повествование.
— В 8 «А» все девочки курют, — сказал Кирила Петрович.
— Неужели все?
— Все. У них тут штаб
есть. Они там курют и пьют пиво.
Роман подавил в себе
желание поинтересоваться, что школьники подразумевают под штабом и где он
размещается.
— Ладно, возвращайся к
заданию, — велел Роман.
— Ашер
тоже с ними ходит, — сказал Кирила Петрович. — Вы в
«Фикс прайсе» были?
— Это магазин через
дорогу? Где все по сорок три рубля?
— Да, Роман Павлович.
Там камер на самом деле нет. Ашер и 8 «А» в «Фикс прайсе» пиво и чипсы воруют. В портфель кладут и уносят.
Похоже, Кирила Петрович был не прочь заделаться доносчиком. Роман
опять поборол искушение выведать, какие тайны скрывает будничная жизнь его
подопечных.
— Алмаз, тебя
упражнение заждалось, — напомнил Роман. — И еще. Ты больше никому о штабе и о
«Фикс прайсе» не рассказывай. Чужие тайны выбалтывать
нехорошо. Да и Эткинд тебе спасибо не скажет, если узнает. Ясно?
— Ясно, — сказал Кирила Петрович и уткнулся взглядом в учебник. — Что такое
воевода?
Он вроде не обиделся на
учительскую реакцию и продолжил определять род существительных.
Целый вечер Романа
преследовала строчка «Людей неинтересных в мире нет».
Письмо № 4
От кого: Зимовьева Грустяна Тоскановича, город Льдов, улица Сверхурочная, дом 5,
квартира 55, 634634.
Кому: Вершинину Бубну Костровичу, город Пещерск, улица Шаманова Духа, дом 0, квартира 0, #^%*@&.
Так вот.
С днем рождения тебя,
Кира. Любое пожелание при данных обстоятельствах обрело бы комический окрас,
поэтому без пожеланий. Пусть это будет свидетельством того, что я помню. Я
помню все, что происходило с нами, но боюсь об этом говорить.
Не хотелось бы обрывать
письмо на этих словах.
Опять о буднях?
Больше недели по дороге
в школу и обратно я сталкиваюсь с социальным плакатом из серии «Все равно?!»
Большие буквы на белом фоне билборда наставляют на
дидактический лад: «Честность. Что это? Расскажите вашим детям».
Не то чтобы я
категорически против социальной рекламы. Меня расстроил посыл именно плаката о
честности. По моему скромному мнению, дети гораздо лучше осведомлены насчет
честности. Я не идеализирую детей: маленькие стервецы
врут напропалую. Как дышат, если ты понимаешь. Мне раз тридцать за урок
приходится пресекать ложь — примитивную, неуклюжую, безликую. Дневник забыл,
тетрадь потерял, в туалет надо, будильник сломался, электронный дневник с
домашним заданием заблокирован. Такая ложь примитивна потому, что дети четко
различают грань между правдой и неправдой. Их легко вывести на чистую воду.
Даже если ребенок сталкивался с потерей родных и с предательством, он врет
неумело, несообразно своему исключительному опыту.
На некотором этапе
происходит щелчок, и представления о правде эволюционируют. Если до некоего момента
ложь измерялась соотношением с реальностью (что не соответствует реальности, то
ложь), то теперь она приобретает шкалу. На одном полюсе
появляется «ложь во благо», или оксюморон «оправданная ложь», на
противоположном — «гнусная ложь», «грязная ложь» и им подобные словосочетания.
Между полюсами располагаются промежуточные, терпимые решения, полумеры, которым
и названия сложно отыскать в русском языке. Человек, бессознательно смирившийся
с необходимостью говорить неправду, настолько овладевает навыками лгать, что
схватить его за руку крайне не просто. При попытке уличить кого-то во лжи
неловкость скорее испытает уличивший, ведь неприлично
заявлять в глаза, что тебе врут. Неприличнее, чем врать, например.
Если не веришь,
попробуй сказать христианам, что они убеждают тебя в том, о чем сами с
достоверностью не знают и знать не могут. Попытайся поймать на лжи госчиновника
— в прямом эфире, встретившись с ним лицом к лицу. Или дистрибьютора, который
на пороге твоей квартиры с улыбкой толкает тебе набор ножей или электрочайник.
В дураках во всех случаях окажешься ты. Даже автор
социальной рекламы «Все равно?!» не признается в собственном лукавстве. Вы
считаете, что детей не нужно учить честности, вознегодует он. То есть вы
приветствуете ложь? Вы потворствуете нравственной распущенности подрастающего
поколения? Вам все равно?!
Это и называется
взрослением.
Позавчера директор
попросил меня по-дружески выручить учительницу по биологии, участвовавшую в
районном этапе конкурса «Учитель года». Требовалось переписать ее эссе о
педагогическом кредо. Честно ли выдавать плоды чужого труда
за свои и обделять соавторов? Если нет, то как
воспринимать, например, редакторскую помощь писателям? У них ведь тоже
соревнования: «Букер», «Большая книга», «Ясная
поляна», прочее всякое. С одной стороны, редактор не вторгается в
содержательный пласт, а лишь поправляет формальные недочеты, помарки вычищает.
С другой — малейшее изменение формы влечет за собой и сдвиги в содержании. Как
быть, если обе точки зрения верны? Получается, что профессиональные отношения
между автором и редактором вне честности и лжи.
Тогда получается, что
честность приносится в жертву необходимости, которая как раз оправдывает
неточности в логике и, что более важно, нарушения морального кодекса. Стоит ли
объяснять это детям? Должны ли родители первыми травмировать ребенка открытием,
что мир строится на лжи, что притворство (менее грубое наименование для
лицемерия) в малых дозах — качество, без которого в социуме не выжить? Или
родители обязаны учить порядочности и честности в надежде, что ребенок
самостоятельно определит момент, когда честность надо в себе погасить?
Усваивать правила,
чтобы их нарушать.
Шизофрения.
Ментальный тупик.
(Окончание следует)