Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2017
Писатель и читатель в мире, потерявшем будущее
Литературные итоги 2016 года
Мы
предложили участникам заочного «круглого стола» три вопроса для обсуждения:
1. Каковы
для вас главные события (в смысле — тексты, любых жанров и объемов) и тенденции
2016 года?
2. Удалось
ли прочитать кого-то из писателей «ближнего» зарубежья?
3. Наиболее
интересные книги и новые тенденции в жанре нонфикшн.
__________________
Алиса Ганиева, прозаик
(г.Москва)
1.
После прочтения семидесяти романов, допущенных к конкурсу «Русского Букера», мне, как и моим коллегам по жюри, было нетрудно
заметить: романы этого года крутятся вокруг одних и тех же тем. Это история — личная, семейная, этническая, территориальная, —
память, самоидентификация, ретроспекция, собирание вывихнутых суставов
времени… Так что формулировка главной тенденции всплыла сама собой еще
на летнем нашем заседании: «происхождение современности для нынешнего романиста
интереснее самой современности». Так и есть, писатели с
разным успехом пытаются нащупать, откуда есть пошла русская земля, еврейский
народ, постсоветский человек, российская демократия, сталинизм, либерализм,
интеллигенция, государство, бюрократия, национальный менталитет и т.д. Эти темы развиваются и у Сергея Лебедева в «Людях августа», и у
Сергея Кузнецова в «Калейдоскопе», и у Сухбата Афлатуни в «Поклонении волхвов», и у Бориса Минаева в
«Мягкой ткани», и у Александра Мелихова в «И нет им воздаяния», и у Людмилы
Улицкой в «Лестнице Якова», и у Петра Алешковского в
«Крепости», и, конечно, у профессионального историка Леонида Юзефовича в
«Зимней дороге», и у нескольких десятков других авторов, которых невозможно
здесь всех перечислить.
Тенденция
много говорит о состоянии нашего общества. Общества, которое обернулось вспять
и ищет образцы и модели существования и саморепрезентации
— в отработанных копях прошлого. И при этом настоящего почти не замечает. Как
будто рецепты для «сегодня» можно отыскать лишь во «вчера» — в истории ссыльных
народов, лагерных опытах, революционных метаниях. Романы, вырастая из семейных
фотоальбомов, тяготеют к эпичности, а их композиция — к коллажу, мемуарам, дневникам,
эпистоле. И, надо сказать, не только романы. Взять хотя бы рассказы Антона Секисова, выходившие в том числе в
«Дружбе народов» и собранные в сборнике «Через лес», — они тоже строятся на
историях из жизни, на эпизодах памяти. Это почти болезненное обращение к
памяти, наверное, говорит о нежелании, страхе, а иногда неумении окунаться в
то, что происходит за окном, в нашем собственном трагикомическом времени.
2.Признаюсь,
мало. Это пара рукописных вещей прозаика Ованеса Азнауряна из Армении, роман «Травля» Саши Филипенко из Белоруссии (впрочем, он, кажется, уже переехал
из Минска в Москву). Пыталась читать стихи из сборника «Тамплієри»
Сергея Жадана и, даже не зная украинского, подпала
под их обаяние. Больше, увы, никого не вспомню.
3.Литературным
критиком меня давно не назовешь, ни в какой экспертный совет по новинкам в жанрах
нонфикшн я в этом году не входила, так что читала
только для удовольствия. И чаще — совсем не новинки, а старые бестселлеры («Эгоистичный
ген» биолога Ричарда Докинза, «Бог не велик»
интеллектуала Кристофера Хитченса, автобиографии
Марка Твена и Чарльза Дарвина, «Черный лебедь» экономиста Нассима
Талеба, книгу Венди Каминер о подъеме иррациональности и опасностях набожности
и пр.). Либо — что-то ярко прозвучавшее вроде политологической эссеистики
Михаила Зыгаря («Вся королевская рать») или научпопа Аси Казанцевой («В Интернете кто-то не прав»).
Перечитывала «Число неизреченного» — упоительно написанное вступление и
комментарии Олега Лекманова и Михаила Свердлова к
стихам Николая Олейникова. Сборник эссе Андрея Аствацатурова об американских писателях — «И не только
Сэлинджер». Собираюсь приняться за «Промельк Беллы» Мессерера — только-только вышедшие
мемуары об Ахмадулиной с уникальными иллюстрациями из семейного архива.