Рассказы Сергея Иванова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2016
Верещагин
Дмитрий Иванович — прозаик. Родился в
Белла
1
Я тогда
учился в Пензенском художественном училище и читал с упоением Михаила Юрьевича
Лермонтова. И поскольку его имение — Тарханы — совсем недалеко от нашего города
Пензы, однажды я туда поехал не на экскурсию, а просто для того, чтобы
посмотреть Тарханы своими глазами. Приехал, смотрю на ту местность:
великолепно! Кругом все до того здорово Господом сотворено, что тут мне стало
понятно его, Лермонтова, вдохновение, которое он почему-то перенес на Кавказ.
Ведь вот здесь, в Тарханах, красота такая, что надо было и ее воспеть, русскую
красоту, а не только Кавказ. И когда я пришел в его колыбель детства,
экскурсовод в том музее представилась мне так:
— Я
Белла.
— Да, —
удивился я, — вы Белла? А как вы мне это докажете, что вы Белла?
— Да
меня и взяли сюда на работу за то, что я Белла.
— Вы и
в паспорте Белла?
— И в
паспорте я Белла, — отвечает она мне.
Надо
хотя бы в двух словах описать ее портрет. Она чеченка; я не знаю, как она
попала в Пензенскую область, в Тарханы, но догадываюсь, что, когда Сталин
выселял чеченцев с их родины, то родители не нашли ничего лучшего, как
поселиться на родине Лермонтова. Ведь он, Михаил-то Юрьевич, так любил Кавказ,
что они стали молиться и просить его, Лермонтова, чтобы он благословил их на
жительство в Тарханах.
Мне
очень понравился этот благодатный уголок земли. Я ходил по
музейным комнатам думая так: «Вот тут — да, тут действительно рождались
гениальные мысли о том, как стать человеком свободным, человеком, который
должен жить с мыслью о демоне, о демоне, который будет плакать о грешной земле
так, что слеза его прожгла камень насквозь». Вот эти свои мысли я высказал
Белле. Она сказала:
—
Серёжа, вы очень похожи на Печорина, идемте, я вам покажу прекрасную реку.
— Как
называется эта река?
— Сура.
Мы
стояли на возвышенной местности, с которой была видна вся прекрасная окружность
их, Тарханов. Я был в таком восторженном состоянии, что воскликнул:
— Ах,
вот он почему так полюбил Божий мир! Который
действительно так прекрасен, что я расплакался, совершенно не в силах сдержать
своего восторга.
2
Река
Сура — я смотрел на нее, и так мне захотелось в ней искупаться, что я даже стал
снимать с себя рубашку. И я говорю Белле:
—
Белла, я вижу перед глазами своими, как в этой нашей замечательной реке
купались декабристы, когда их гнали в Сибирь. Понимаете Белла, сколько радости
дала декабристам тогда наша река.
— У вас
довольно наивные мысли, Серёжа.
—
Почему?
—
Потому что их этапировали в кандалах как
государственных преступников, и им никак нельзя было искупаться в нашей реке.
—
Правильно, видимо, все так оно и было. Они, будучи закованы в кандалы, могли
только смотреть на то, как хорошо было бы сейчас вот здесь искупаться, в этой
реке. Но зато, я так думаю, что в ней купались Радищев, Огарев, Белинский,
Ключевский, Куприн. Я уж не говорю про самого Михаила Юрьевича Лермонтова. В
этой нашей славной реке купались еще и такие гениальные художники, как
Максимов. Автор известной картины «Видение отроку Варфоломею». Ну, конечно, в
этой реке купался наш гениальный писатель Аксаков, когда он ехал в свою родную
Уфу, — путь его лежал через Тарханы,
и он переплывал ее, нашу красавицу реку, на пароме.
Говоря
все это, я снял уже с себя рубашку и поиграл своими крепкими мускулами:
— Ох, я
сейчас с большим удовольствием нырну в нашу реку!
—
Серёжа, — кричала она мне, когда я уже вынырнул наружу, — осторожно, здесь
воронки, они могут втянуть вас в глубину, и вы утонете.
— Как бы не так, я очень хорошо ныряю и плаваю. Идите ко мне
Белла, мы будем вместе купаться.
Она,
недолго думая, разделась, зашла в воду и поплыла ко мне. Уж как мы хо-рошо купались, что этого и
словами не передать. И я при этом думал про Лермонтова, что и он ведь купался
так же, как мы теперь купаемся с Беллой. Вот поэтому у него в романе «Герой
нашего времени» Белла жадно стремится к реке Кура, чтобы посмотреть на ее
шумные воды и помолиться. Вот и мы тоже, находясь в таком же экстазе, стали
молиться:
—
Господи, — сказала со слезами на глазах Белла, — спасибо Тебе за такую реку,
лучше которой нет во всем свете!
3
—
Белла, — говорю я, — а вы, когда ведете экскурсию, рассказываете, что такое заманиловка?
— Нет.
А что такое заманиловка? Что вы этим, Серёжа, хотите
сказать?
— Заманиловка — это сети миродержца.
— А что
такое сети миродержца?
— Наш
преподаватель по композиции обычно говорит, приложив палец к губам: «Только
чтобы ни гу-гу про это, иначе вы и меня и себя подведете под монастырь». Вот и
я вам сейчас говорю, Белла, вы не обращайте на это внимания. Иначе вы и себя и
меня подведете. Впрочем, об этом, как говорил наш преподаватель, вы можете
прочитать у святителя Игнатия Брянчанинова. Вы, Белла, не читали его?
— Нет,
я не читала святителя Игнатия Брянчанинова. Кто он такой?
—
Белла, ну как же вы, работая экскурсоводом, не знаете, кто такой Игнатий
Брянчанинов?
— Ну
вот, Серёжа, не знаю.
—
Игнатий Брянчанинов был как раз в то время, когда Лермонтов служил на Кавказе,
а весь русский Кавказ — это была территория, на которой служил епископом наш
русский святитель Игнатий Брянчанинов. Вот он как раз и исследовал сети миродержца. У него есть гениальный очерк, который так и
называется — «Сети миродержца». Вы его непременно
должны прочитать. И вот, когда вы его прочитаете, вы, Белла, поймете, что такое
есть заманиловка.
— Ну,
вы все-таки, Серёжа, в нескольких словах мне скажите, что значит заманиловка?
— Вы
ведь, надеюсь, читали Пушкина?
—
Конечно.
— И вы,
надеюсь, ставили себе такой вопрос: почему наш великий поэт оказался в плену у
политических французов. Ведь Дантес — это не просто француз, он является именно
политической интригой против России. Понимаете, почему наш великий поэт
оказался в этой такой мерзкой заманиловке?
Она
прищурилась, потерла висок и говорит мне:
— Ах,
вот оно что такое есть заманиловка!
— Да,
дорогая моя Белла, именно в такой заманиловке
и оказался Михаил Юрьевич Лермонтов. Но вы, когда проводите экскурсию, говорите
об этом своим слушателям?
— Да вы
что, — вдруг сверкнув на меня кавказскими глазами, говорит она мне,— да меня за это с работы уволят.
— И
пусть. И хорошо, что вы попадете в такие сети миродержца
— тогда и вы поймете наконец, каким образом Михаил
Юрьевич оказался в сетях миродержца.
4
Весь
этот наш разговор с Беллой происходил во время ее обеденного перерыва, и когда
она повела новую экскурсию, мне было интересно, как она поступит. Да,
представьте себе, она начала свой рассказ именно вопросом:
— А
известно ли вам, дорогие товарищи, как наш гениальный поэт попал в заманиловку?
— А что
это такое? — спросили у нее.
— Их в
жизни нашей очень много, всяких заманиловок.
—
Например? Назовите нам хотя бы одну.
— В наше
время все мужчины спиваются, а почему? Да потому что пьянство — это и есть
такая заманиловка, которая увлекает своими спиртными
напитками и, пожалуй, вы со мною согласитесь, что эту заманиловку
насылает на людей сам сатана. И вы, пожалуй, согласитесь со мной, что сам
сатана принимает в заманиловке свое каверзное
участие. Так что, можно сказать, Россию спаивает не Запад. У нас любят все
валить на Запад, но кто не хочет употреблять горячительные напитки, тот их и не
употребляет.
— А
проституция? — задал вопрос молодой человек. — Это тоже заманиловка?
Она
отвечает:
— О,
да, она, конечно, есть заманиловка.
— Но
ведь это профессия, — заметили ей ее слушатели, — очень древняя профессия. Она
существовала решительно во все века и во всех странах мира.
— Но
вот это как раз и говорит о том, что это такая заманиловка,
которая была на земле всегда.
— А
теперь она особенно на земле процветает, согласитесь, — сказал молодой человек.
— Я
согласна с вами. Ныне она, конечно, особенно процветает в мире.
— А это
всё какое отношение имеет к Лермонтову? — раздался
голос пожилого мужчины.
— Самое
прямое имеет отношение к поэту.
— Что,
— спросил все тот же пожилой мужчина, — Михаил Юрьевич интересовался ими?
— Кем
ими? — спросил молодой человек.— Интересовался ли он проститутками?
— А то
нет, — отвечал ему пожилой мужчина, — это же видно хотя бы из его романа «Герой
нашего времени».
— Да
где они там, проститутки, в его романе?
—
Смотрите, как Печорин заманил Беллу, — она сама, как будто желала попасть в такую заманиловку.
Тут начался
разговор, который интересовал уже всех решительно, так
что тот же пожилой мужчина сказал:
— Да,
Белла отдается ему без всяких строгостей, которые, однако, на Кавказе всегда
соблюдались.
— А
княжна Мери? — задал вопрос пожилой мужчина. — Ведь и она ведет себя так, как
будто готова ему отдаться.
— А
Вера, она хотя и находится замужем за почтенным супругом княжеского рода, но
ведет себя так легкомысленно, что я, помнится, когда читал этот блудный роман,
то с моих губ срывалось: «Проститутки, ах, проститутки!» Вы со мной согласны? —
обратился он к Белле.
— Да,
но вот это и есть как раз то, что называется заманиловкой.
— Ясно,
— сказал пожилой мужчина, что это, конечно, заманиловка.
Теперь вы нам скажите, пожалуй, как и почему Михаил Юрьевич оказался в заманиловке?
— Как и почему он оказался в заманиловке — это очень интересный вопрос, и я вам сейчас
об этом расскажу.
Она
посмотрела на меня — я кивнул ей, как бы говоря
давайте, Белла, расскажите об этой заманиловке
поподробнее.
5
— Вы
неправильно понимаете, — обратилась она к пожилому мужчине, — как и почему
Лермонтов оказался в заманиловке.
Этот
пожилой мужчина даже на нее обиделся. Он ответил:
— Я
учитель русского языка и веду литературу в старших классах. Выходит, что я
ученикам своим говорю свои мысли, которые у меня ложные?
— Да,
ложные, потому что истинная причина, как и почему Лермонтов оказался в заманиловке, — она вот какая, дорогие товарищи. Наш всякий
советский человек непременно оказывается в заманиловке
потому, что нет у нас, советских людей, понятия, а что есть Евангелие. Но
Лермонтов хотя и изучал в школе, что значит жить по евангельским заповедям,
однако же жил как неверующий в Бога мирянин.
Печорин — это, можно сказать, портрет самого Лермонтова, вот поэтому и надо
прийти к такой мысли, что с женщинами он обращается далеко не так, как должен
поступать христианин. В Евангелии сказано: всякий, кто смотрит на женщину с
вожделением, уже прелюбодействует в сердце своем. Ну и конечно, он именно так
смотрел на женщин. Так что Беллу — неправильно будет, если вы станете ее
считать несерьезной девушкой. Она была влюблена в русского офицера, влюблена
так, что воспылала к нему чувством пылкой любви, но он, как вы помните, не
только не понял и не ответил на ее любовь, напротив, он в это время как раз охладел
к ней. Он говорит Максим Максимычу, что он герой
нашего времени, и выходит, что все русское светское общество было таким же, как
Печорин. И выходит, что причина — она в другом. А
именно: наше русское светское общество жило не по евангельским заповедям. Вот
это, дорогие товарищи, нам непременно нужно понять, но для этого надо прочитать
Евангелие. Если вы думаете, а где взять нам Его, в какой
такой библиотеке, хотя, пожалуй, в Ленинской, но для этого надо иметь высшее
образование и специально для этого поехать, скажем, из Пензы — в Москву,
столицу нашей родины. Ну, я надеюсь, вы теперь понимаете, почему наше
советское общество — оно тоже такое же безбожное, и почему советские люди так
жадно читают роман «Герой нашего времени».
— Э, да
вы, видно, не любите советскую власть? Поэтому и пропагандируете теперь нам
Евангелие. — сказал пожилой
мужчина. — Я сообщу об этом куда следует. — проговорил он шепотом.
—
Сообщайте, — ответила она ему.
А мне
она сказала, когда закончила экскурсию:
—
Старый стукач! Ведь сообщит, непременно сообщит.
И
точно, он сообщил куда следует. Я когда через некоторое время приехал, она в
музее уже не работала. Я спросил, за что ее уволили.
— Да
она, — ответила мне экскурсовод, занявшая ее место, — начала очень странно
говорить про советских людей, что они все в какой-то заманиловке. Она сейчас лечится в психиатрической
больнице. — Я спросил, в какой именно, и поехал к ней,
чтобы навестить.
6
—
Белла, здравствуй.
—
Здравствуй, но кто ты такой?
— Я заманиловка, помнишь ли ты меня?
— А, Серёжа,
здравствуй, я вспомнила тебя.
А я
подумал, что она какая-то странная стала, даже внешне стала худой, точно на
треть усохла. Да и как могло случиться, чтобы буквально через два месяца она
уже не помнила меня. Но, тем не менее, я заставил рассказать ее о себе, как
именно она попала в эту больницу. И она мне рассказала следующее: что на нее
какой-то учитель русского языка и литературы донес в дирекцию, дескать, ваш
экскурсовод по имени Белла имеет весьма отдаленные понятия о том, кем был наш
великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов. Вот меня, Серёжа, и вызвали в
дирекцию музея и начали распекать за то, что я будто бы не имею никакого
понятия, кем был наш великий поэт Лермонтов. Что будто бы к нему никакого
отношения не имеет понятие «сети миродержца». «Ну уж, нет, — отвечала я Екатерине Николаевне, — я имею
понятие, каким был наш великий поэт. Но я уверена и в том, что сети миродержца — они тоже имеют к нему прямое отношение. Вот
посудите сами, это так писал святитель Игнатий Брянчанинов, который у нас на
Кавказе был епископом: "Погружаюсь задумчиво в рассматривание сетей
дьявола. Они расставлены вне и внутри человека. Одна сеть близко присоединена к
другой; в иных местах сети стоят в несколько рядов; в других сделаны широкие
отверстия, но которые ведут к самым многочисленным изгибам сети, избавление из
которых кажется уже невозможным". Это мне так говорил про сети миродержца мой Ангел-хранитель».
— Когда
он вам это говорил, — спросила директриса нашего музея.
— Он
мне это говорил в легком сне… сейчас уже не помню,
когда это было, вчера или позавчера. Но так как у меня память хорошая на сны, я
даже записываю все разговоры свои с моим Ангелом-хранителем.
И тут
мне при разговоре с директрисой захотелось в туалет. А они без меня, как
рассказала мне потом одна очень преданная мне служительница музея, начали
обсуждать мои поступки и мои странные речи. «Как вы считаете, — спросила
директриса, обращаясь к своим сослуживцам, — она в своем разуме? Может, нам
надо ее отправить в больницу, чтобы там ее полечили?» Они вызвали «скорую
помощь», которая и привезла меня вот в эту больницу.
7
— Вот
так, Серёжа, я оказалась здесь, в психиатрической больнице.
Когда я
поинтересовался, как с нею здесь обращались, она мне ответила:
—
Здесь, поскольку я вела себя достойно, ко мне отношение было хорошее. Меня не
били, не связывали. Так что через две недели меня пригласили на медицинскую
комиссию. Я, конечно, присутствовала на ней, но что меня удивило: вся эта
медицинская комиссия, состоящая из заслуженных врачей, которые были кандидатами
медицинских наук и даже профессорами, не имеет никакого понятия о заманиловке и «сетях миродержца».
Я им все это объяснила, сказав, что все советские люди, потеряв веру в Бога,
находятся в сетях миродержца. «Значит и мы тоже все,
— спросил генерал, — находимся в сетях миродержца?» —
«Конечно, — отвечала я им, — вы все находитесь в сетях миродержца».
— «Вы свободны», — сказал повелительным голосом генерал. Услыхав такое решение
медицинской комиссии, которое исходило от лица самого генерала, я вышла. И как
я ждала, Господи, как я ждала решения комиссии относительно меня! И вот по сей
день, Серёжа, хотя уже прошло больше месяца, я все еще жду этого решения. —
Господи, — воскликнула она, — избавь меня! Сделай так, чтобы я оказалась на
свободе!
Увы,
она так и не оказалась на свободе. Я потом приезжал к ней еще через месяц,
когда увидел ее еще на треть похудевшую, подумал: «Нет, Белла, ты, видно,
никогда не выйдешь на свободу!»
Владимир Семенович
1
Конечно,
Владимир Семенович оказался в сетях миродержца.
Почему это видно? Да по всему: все его песни, все его роли, сыгранные в театре
на Таганке — это и есть как раз сети миродержца.
Сеть, да какая сеть, из нее совершенно никак нельзя выбраться, благо, весь его
успех, колоссальный успех, который он имел, когда его записывали на
магнитофоны, вся страна записывала от Калининграда до Камчатки, вы представьте
себе, этот такой успех и, пожалуй, объясните, откуда на него упал этот такой
сумасшедший успех? Ну и, конечно, это никак нельзя объяснить иначе, как только
пониманием, что это вот и есть сети миродержца.
Я знал
Владимира Семеновича хорошо, был его телохранителем. Помню, он меня проверил:
подал мне подкову и сказал: «Сможешь вот эту подкову разогнуть?» Я взял и, ни
слова не говоря, разогнул подкову и подал ему. — «Да, мужик, ты силен, хочешь
служить у меня моим телохранителем?» — «Хочу!» — отвечал я ему. Конечно, ему
нужен был телохранитель, потому что, к примеру, когда он поехал на БАМ и
выступал там, исполняя своим хриплым голосом свои гениальные песни, он приводил
всех в такое состояние, что люди орали ему восторженно: «Володя! Володя! Ты потрясный человек!» Я при этом снимал с головы своей шапку
и, бывало, гляжу, как они все бросают в нее денег столько, что она, гляжу, уже
полная. Я высыпал их в мешок и шел дальше, держа шапку в руке. И снова она
полная. Я не успевал подставлять ее под
протянутые руки с деньгами. Ну, понятно, что были и такие орлы, которые желали
бы воспользоваться этими его деньгами. Сколько раз в гостинице они желали
ограбить его. И что делал я в такие минуты? Он спит, как всегда изрядно
покушавши вина и водки с пивом, а я иду открывать дверь гостям, говоря им:
заходите по одному. Самый смелый из них, бывало, говорит: «Где Семеныч, я хочу его видеть». А что делаю я при этом? Я делаю
удар ему по печени такой болявый, что он валится на
пол, как труп. Но что делать, такая у меня должность, на
то я и телохранитель, чтобы сделать все для спокойствия своего хозяина.
—
Следующий! — кричу я около входной двери, но по эту сторону.
Входит
следующий. Он спрашивает:
— Где
Колька?
Я
показываю ему.
— Это
Колька?
—
Колька, — отвечает Колькин приятель.
— А че он тут лежит?
— Он
выпил бутылку водки из горла.
— А кто
дал ему эту бутылку?
— Я вот
смотрю на тебя и вижу, что ты тоже хочешь выпить бутылку водки из горла и лечь
вот так же рядом с ним.
— Хочу,
— говорит он.
—
Хорошо, — отвечаю я ему, и поскольку водки у нас всегда было достаточно, я беру
бутылку водки из ящика и подаю ему: — На, пей.
И вы
представьте, он выпивает всю бутылку до дна из горла. И потом ложится рядом с
Колькой. А я иду к двери и кричу:
—
Следующий!
Заходит
следующий и, увидав своих приятелей в лежачем
положении, говорит:
— Чего
это они тут разлеглись?
— Вот
так они хорошо похмелились. Ты, приятель, пожалуй, тоже желаешь выпить?
— Очень
даже желаю!
— На, приятель, пей!
И он
пьет тоже из горла до дна, да еще и спрашивает:
— А
нельзя ли чем-нибудь закусить?
— Нет,
друг, у нас нет никакой закуски. Мы с Владимиром Семеновичем пьем и не
закусываем.
А он
вдруг как заголосит: «Протопи мне баньку по белому, я от белого света отвык».
На эту песню отзывается сам Владимир Семенович. Он выходит из другой комнаты,
спрашивает:
— Кто
сейчас исполнял мою песню? Дай ему за это выпить.
— Я ему
уже дал. Видишь, Володя, он уже улегся рядом со своими приятелями и
похрапывает.
— Давай
их как-нибудь выпроводим отсюда, — говорит он мне.
Я
соглашаюсь, но с условием, что мы их сбросим вниз с балкона на березу.
Что мы
и делаем. Береза их опускает нежно на землю, но так, что они все-таки
просыпаются и кричат нам:
—
Жулики!
А я им
отвечаю:
— А вы мазурики!
И они
уходят в темноту.
2
У
Владимира Семеновича все стихи, которые он писал исключительно для своих песен,
конечно, они у него не имеют никакого религиозного смысла, они очень далеки
евангельских заповедей, но зато они настолько близки пониманию народному, что ни один советский поэт или певец не имели, не имеют и,
пожалуй, никогда не будут иметь такого взаимопонимания с народом. Я очень
внимательно наблюдал, как к нему относились все творческие работники, и сейчас
я вам расскажу, к примеру, как его принял Валентин Григорьевич Распутин, к
которому мы приехали на Байкал — в Братск и еще и потому, конечно, чтобы
полететь на самолете в Москву. Валентин Григорьевич, слава Тебе Господи, был
дома. И вот что удивительно: раньше они никогда не встречались, но теперь в
каком-то дружеском порыве устремились друг к другу, обнялись и даже
поцеловались. Так что я подумал: «Вот как встречаются родственные души, которым
дал Бог талант незаурядный!» И его стали просить все домочадцы, чтобы он спел.
Владимир Семенович не заставил себя упрашивать, он взял гитару в руки и запел
свою песню, свою коронку: «Истопи мне баньку по-белому,
я от белого свету отвык». Все домочадцы Валентина Григорьевича расплакались от
восхищения и куда-то вдруг исчезли, а вместо них предстал человек, у которого
на Байкале стоит свой катер. Кто ему сказал, что к Распутину приехал Владимир
Высоцкий, — вот это я уж не знаю. Он всех нас пригласил поплавать на катере по
озеру Байкал.
—
Хорошо, — сказал Владимир Семенович, — мы с большим удовольствием принимаем
приглашение. Но, пожалуй, надо что-то купить для этого нам в магазине?
— У
меня все есть, — сказал Нефедьев.
— А
именно, что у тебя есть? — спросил Валентин Григорьевич.
— Ведро
свежей рыбы.
—
Омуля? — уточнил Валентин Григорьевич.
— И
омуль имеется: в копченом и в свежем виде.
— А
запить омуля есть чем-нибудь? — спросил Владимир Семенович.
— Да,
есть. Две бутылки водки есть у меня на катере и несколько бутылок пива.
— Две
бутылки? — уточнил Владимир Семенович. — Но это же
очень мало. Давайте еще возьмем ящик коньяка, ящик водки и пива пару ящиков.
—
Извините, но у меня нет таких денег, — сказал Нефедьев.
—
Ничего. Мы тебе сейчас дадим денег. — И, посмотрев на меня, говорит: — Дай
ему денег.
—
Слушаюсь, — отвечаю. — Сколько тебе, браток, надо
денег на ящик водки, на ящик коньяка и на два ящика пива? Ну, и на закусь?
— Я
сразу никак не могу сообразить, сколько на все это нужно денег, — признался
Нефедьев, почесывая свой затылок.
—
Возьми деньги и иди с ним, — распорядился Владимир Семенович.
Я взял мешок с деньгами высыпал из него в
полиэтиленовый пакет аж до самого верха, и мы с
Нефедьевым пошли в магазин. Там набрали всего: икру красную, жалко, что не было
черной, батон докторской колбасы, батон колбасного сыра (другого в магазине не
было), и я спрашиваю Нефедьева:
— У
тебя, если мы будем варить уху, имеется картошка, лук, пшено, лаврушка?
— Нет у
меня ничего, я на такую уху не готовился.
— Ну,
хорошо, — говорю, — давай все это мы купим и отвезем на твой катер. И слышу:
— Эй, гаврики, ко мне, все это возьмите и отнесите в мою машину.
Его гаврики тут же все это исполнили с таким старанием, что я
хотел им заплатить, но Нефедьев сказал мне:
— Нет,
нет, не надо их баловать! Я им плачу зарплату. Спасибо, голубчик, —
говорит он мне.
И мы
все, что приобрели в магазине, привезли на его катер, а потом поехали за
Владимиром Семеновичем и за Валентином Григорьевичем. Привезли их,
перекрестились и пошли садиться на катер. Отплыли от берега, и вдруг, откуда ни
возьмись, пошел дождь, да такой сильный, прямо как из ведра льет. Так что мы,
забежав на катер, устремились в каюту.
— Очень
хорошо, — сказал Нефедьев, — сейчас мы приготовим уху, а пока — глядит он на
Валентина Григорьевича, который уже открывал бутылку с пивом, — вот вам
наш знаменитый копченый омуль.
Черт
возьми, какая вкусная вещь этот байкальский омуль! Я никогда не ел ничего
вкуснее. Пока мы пили пиво с омулем, Володя Нефедьев сготовил уху из свежей
рыбы. Вот это уха, так уж это действительно уха! Знаете, да еще и выпили по
рюмочке водочки, вот это был действительно наш праздник на озере Байкал.
3
Но
удивительно еще и то, какая чистая вода в Байкале. Мало сказать, что она как
слеза чистая. Вы представьте себе, многокилометровая глубина показывает все: и
рыб, и всяких других животных вплоть до медуз и водорослей. Ученые говорят, что
это единственное озеро на земле, которое охраняют инопланетяне. И последние
наблюдения именно говорят об этом. Инопланетные тарелки, летая над озером,
вдруг опускаются в воду и исчезают где-то в глубине. Вот, по мнению ученых,
именно потому и находится Байкал в таком исключительно чистом состоянии. Там,
на Байкале, находятся целлюлозно-бумажные комбинаты, которые могли бы его,
Байкал, загрязнить настолько, что он превратился бы в грязную помойку. Но,
однако, на деле этого не происходит: Байкал как был самым чистым озером в мире,
таким он остается и ныне. Вот это и интересно: интересно в том плане, что,
выходит, это чудное, великолепное озеро охраняют инопланетяне. Нетрудно
догадаться, что это все происходит под присмотром самого Бога. Теперь мы можем
говорить еще и так: вся наша планета, которая отдана людям, конечно, могла бы
быть загрязненной так, что на ней невозможно было бы жить. Но почему-то этого
не происходит. Наша планета чиста настолько, что и моря, и леса, и реки, все
они радуют человека, — и если где-то случается какое-то значительное
загрязнение, то через некоторое время это значительное загрязнение очищается. В
этих местах как раз и наблюдают люди летающие тарелки инопланетян. Понимаете,
дорогие мои читатели, мы всячески, как только можем, засоряем нашу планету,
однако же она каким-то образом очищается. Ну как
тут не допустить такую мысль? Инопланетяне — это, во-первых, инопланетяне — они
есть никто, как Богом посланные оберегатели нашей
планеты. Впрочем, пожалуй, не все так радостно, как можно подумать: археологи
находят во многих местах нашей планеты скелеты людей-великанов, есть, уже
найдены такие скелеты, по которым можно установить возраст тех людей-великанов:
они были двухметровые и выше, они были трехметровые и выше, они были даже
пятиметровые и выше. Вы представьте такое, что даже были великаны
десятиметровые и выше! А почему мы такие маленькие, незначительного росточка
люди? Ученые говорят, что вот почему: двести миллионов лет назад нашу
планету населяли добрые великаны и злые. Между ними будто бы случались войны.
Они применяли ядерное оружие, случалось, что между ними происходили войны,
которые совершенно уничтожали на земле все, а именно: планета была настолько
цветущей, что на ней были даже такие создания, как динозавры. Но однажды между
ними случилась такая ядерная война, что всё на поверхности планеты было
уничтожено, и земная ось покосилась на тридцать с лишним градусов, и планета на
полюсах своих оказалась во мраке и жесточайшем холоде. Все это можно объяснить
только одним: те великаны впали в безбожие, и Господь их наказал, и они все
исчезли с лица земли. Вот так и с нами может быть, с безбожниками, Господь
накажет нас, как тех великанов, и мы окажемся в таком положении, что всё
потеряем, — не только прекрасный чистый Байкал, но и всю землю.
4
Но вы,
читатель, пожалуй, не задумывались, почему люди умирают так: кто-то в двадцать
восемь лет, кто-то в тридцать восемь, кто-то в семьдесят восемь, а кто-то даже
в девяносто восемь лет. Ну, как пример, — режиссер театра драмы и комедии на
Таганке Юрий Петрович Любимов. Недавно праздновали его девяностолетие. Почему
он так долго и творчески удачно жил? Потому что за ним наблюдали ангелы (инопланетяне)
и видели, что он в своем творчестве так прекрасно замыслы свои осуществлял,
ведь одно его начало — спектакль «Добрый человек из Сезуана»
— уже говорит о многом. Если посмотреть на репертуар театра и на те работы, которые он сделал, — там были для советских
времен совершенно необычные авторы: Кафка, Булгаков, Пастернак. Эти авторы были
для советских людей неизвестны, и пропагандировать их было
запрещено. Но когда в театре на Таганке (раньше он назывался театром
драмы и комедии, который совершенно был непосещаемым) стал главным режиссером
Юрий Петрович Любимов, театральной
публике он так понравился, что на спектакли устремилась вся театральная Москва,
и далеко на подходе к театру спрашивали: «Нет ли у вас лишнего билетика?»
Кто
руководил его судьбой? Уж наверняка можно сказать, что Ангел-хранитель. Ну, а
что можно сказать в этой связи о Владимире Высоцком? Конечно, он пришелся по
душе режиссеру Любимову настолько, что тот ему стал давать главные роли в
спектаклях — потому что Высоцкий умел отвечать его задачам. Ну, скажем, как он
сыграл Гамлета? Гамлет в его трактовке — это советский правитель, знаете,
такой, как Ленин, такой, как Сталин, но который, однако же, решал эти сложные
вопросы — быть или не быть — совершенно не так, как их
решали наши правители. Он хотя и рисовал наших великих вождей, но показывал их
совестливыми, такими совестливыми, что они решали проблемы России не так, чтобы
кулаков отправлять в Сибирь. Нет, у Высоцкого в голосе Гамлета звучало доброе
понимание всех людей, которые жили в послевоенное время. Вот именно за это его
любила театральная публика и вся страна.
5
Конечно,
кто-то за нами наблюдает. Вели наблюдения за озером Байкал и видели, что
взлетают из него летающие тарелки. Ученые установили, что на нашей планете
столько глубоких нор, в которых могли схорониться не
десятки, а сотни человеческих кораблей и вертолетов. И вот из этих нор и
появляются инопланетяне, которые наблюдают за всеми нами, людьми, которые ныне
живут на планете. И как раз интересно проследить, как они наблюдают за такими
людьми, как Владимир Высоцкий, Иннокентий Смоктуновский, Юрий Любимов. Они
словно устанавливают срок жизни: одному человеку, как Юрий Любимов, дают
прожить девяносто лет и больше, а другим, как Владимир Высоцкий, они отпускают
совсем небольшой срок — сорок два года. А Лермонтову они отпустили еще меньше
— всего двадцать семь лет. Но в этом
рассказе мы ведем разговор не о Лермонтове,
а о Высоцком: интересно, конечно, как ангелы (или инопланетяне) установили
такой срок ему жизни. Я думаю, что тут влияет много факторов — ну, скажем,
женитьба, которая была у него такая, что он, я полагаю, женился не раз и не два
и даже не три, хотя — вот ведь что интересно — только когда он женился в третий
раз, на Марине Влади, он по-настоящему влюбился. Боже
мой, как он меня просил позвонить ей! Но я никогда не соглашался, я говорил:
«Это, Володя, твое дело. Вот, на тебе телефон и звони сам ей». Но я, конечно,
слушал с большим удовольствием, как он звонил: «Девушка, дайте мне Париж». И
называл ее домашний телефон. И он совершенно вдруг
преображался, когда слышал голос Марины Влади. Он
говорил ей: «Марина, я тебя очень люблю». И она ему всегда отвечала: «Володя, и
я тебя всегда очень люблю». — «Марина, голубка ты моя, ты можешь срочно
прилететь в Москву, я тебе все оплачу?» — «У тебя деньги появились?» —
«Марина, у меня два полных мешка денег». — «Хорошо, я завтра прилечу к тебе в
Москву». И вот тут он мне дает задание: надо к ее прилету найти вагон
прекрасных грузинских вин и всяких других деликатесов. Я с этими его заданиями
всегда справлялся так добросовестно, что на мне не было ни одной соринки. Помню
один случай, о котором я расскажу в следующей главе.
6
— Друг
мой, — говорит мне Володя, — ты сними ресторан первого разряда, конечно,
где-нибудь в центре.
— На
сколько персон? — спрашиваю.
— Ну,
человек на двести. Мало?
— Да вы
что, Владимир Семенович, это ведь какие деньги. Надо их всех накормить,
напоить.
—
Конечно, — отвечал он мне, — на это надо потратить целый мешок денег. Ну и что,
что мешок, ну второй-то мешок у нас останется?
Я не
стал с ним спорить: мне-то что? Я человек маленький. Мне что сказано, то я и
делаю. И он мне велит, чтобы я звонил всем и говорил им, чтоб приходили во
фраках.
— Да
зачем во фраках, Володя? Пусть приходят хотя бы и в джинсах.
— Ну,
вот так им и скажи: если у вас нет фраков, то приходите, господа, хотя бы в
джинсах.
И вот я
начинаю звонить и приглашать в гости.
—
— Кто
это мы? — спросил Брежнев довольно участливо и заинтересовано по части погулять
и выпить.
— Мы, —
отвечал я ему, не моргнув глазом. — Это Владимир Семенович Высоцкий и его
супруга Марина Влади.
—
Хорошо, — отвечает он. — К которому часу надо подъехать?
— К
шести часам вечера. Вас это,
—
Вполне.
Он
положил трубку, а я приглашаю следующего гостя. Суслова Михаила Андреевича. Он
сам не подошел к телефону, а подошла его секретарша.
—
Екатерина Алексеевна? Здравствуйте.
—
Здравствуйте. Это я с кем говорю?
— С
Владимиром Высоцким.
—
Володя, я очень рада слышать ваш голос. Вы нас, надеюсь, хотите пригласить на
свой творческий вечер?
— Да,
Екатерина Алексеевна, вы почти угадали. Но наш вечер будет посвящен несколько
другой дате. У нас с моей супругой, Мариной Влади,
исполнилось уже десять лет, как мы поженились. Вы со своим супругом будете на
нашем вечере?
—
Извините, но Михаил Андреевич не сможет приехать. Но, Володя, вы скажите,
будете ли вы исполнять свои гениальные песни?
— Буду.
— Тогда
я с радостью приеду.
Следующему
я звоню Иосифу Кобзону.
— Иосиф
Давыдович?
— Я.
—
Здравствуйте. Вас приглашает на свой творческий вечер Владимир Семенович
Высоцкий. Этот вечер будет в ресторане «Метрополь» в шесть часов вечера. Вы
сможете приехать?
— Буду.
Большой привет моему другу Володе.
Потом я
еще сидел и обзванивал всех самых знатных людей в России. Они проживали не только в Москве, но и других
городах Советского Союза. И все они выразили свое желание присутствовать на
таком вечере. Один только Иннокентий Михайлович Смоктуновский сказал, что и рад
бы, но занят вечером в спектакле «Иванов». Зато Юрий Петрович Любимов и Олег
Николаевич Ефремов с большим удовольствием дали свое согласие. Ну, и так далее.
7
Марина Влади прилетела в Москву в шестнадцать часов по Московскому
времени, а в восемнадцать часов нам уже надо было присутствовать на вечере в
ресторане «Метрополь». Вот поэтому я водителя такси все время подгонял: прибавь
газку, мы тебе за это отстегнем денежку. От
Шереметьева до «Метрополя» проехать не так-то просто за это время, но мы приехали
как раз к самому началу. Уже
—
Дорогие Владимир и Марина, я поздравляю вас с этим вашим радостным событием: вы
прожили уже десять лет в любви и согласии. Я желаю вам и в дальнейшем прожить
ваши годы в любви и согласии.
Больше
он ничего не стал говорить, но тут же схватил бокал с
шампанским и выпил его одним духом, добавив:
—
Налейте мне сюда еще водочки. Я люблю запивать шампанское нашей русской водкой.
А
Любимов на это ему говорит:
—
И тут
подал свой голос Владимир Семенович:
—
Друзья мои, а уж как я люблю запивать шампанское нашей русской водкой!
— Ты,
Володя, выходит, член нашей партии? — вдруг задал вопрос ему
— Нет,
— Как,
— удивился
И он
посмотрел на Юрия Петровича Любимова, как бы спрашивая его, как же это так
получилось, что он не член нашей партии?
—
— Ну,
ты сам-то, — говорит
— Да,
конечно,
— Вот
это хорошо, — отвечал
А она
ему отвечала:
— Просто,
Хмель
начинал на него действовать. Он даже обратился с вопросом к Кобзону, имени
которого сейчас он уже не помнил. Поэтому он к нему обратился так:
— А вы,
маэстро, как считаете?
— Я,
—
Значит и вы тоже член нашей партии, раз так говорите?
—
Конечно,
— А вы
согласны дать рекомендацию Владимиру?
— Да,
— А вы,
— говорит он Юрию Петровичу Любимову, — согласны?
— Да,
конечно,
— Нет,
— сказал Владимир Семенович, — я не буду вступать в вашу партию.
—
Почему? — спросил удивленно
—
И вот
тут началось.
— Тогда
и я не достоин, — кричит какой-то много раз заслуженный деятель искусств.
И всех
их примирил Иосиф Кобзон своей песней «Хотят ли русские войны». А Людмила Гурченко, вдруг запрыгнув на стол, закричала:
—
Хотят! Русские хотят войны! С американскими империалистами!
Почему
она так говорила? Потому что прекрасно помнила, как Никита Сергеевич настаивал
на том, чтобы Советский Союз построил на Кубе военную базу. С которой в случае
необходимости можно было бы уничтожить многие американские города. Но тут
начался такой шум среди гостей, что они, выпив по стакану виски, а кто и стакан
водки, стали кричать:
—
Людмила, мы с вами согласны! Мы всегда готовы дать отпор нашим заморским
агрессорам. И тут Владимир Семенович, взяв гитару в руки, запел песню: «Он не
вернулся из боя».
Почему
всё не так? Вроде — всё как всегда:
То же небо — опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода…
Только — он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас —
Когда он не вернулся из боя.
В зале
ресторана стало тихо, так тихо, что все услышали голос Марины Влади:
—
Дорогой мой муж! Дорогой ты мой Володя! Как я люблю тебя слушать, когда ты
общаешься со своими близкими! Ведь все они, погибшие
на фронте солдаты, все они тебе близкие! Слышишь ли ты меня, Володя?
—
Слышу, Марина, слышу. Да, они все близкие мне родственники.
Я не
буду далее описывать тот торжественный вечер. Я скажу только, что личность
Владимира Семеновича выросла настолько высоко, что даже оркестр, под который
танцевали гости, вдруг неожиданно заиграл гимн Советского Союза. И все запели:
Союз
нерушимый республик свободных
Сплотила
навеки Великая Русь.
Да
здравствует созданный волей народов
Единый
могучий Советский Союз!
8
Этот
творческий вечер Владимира Семеновича происходил, когда шла Олимпиада в Москве.
Да,
Олимпиада в этой связи померкла. Потому что все говорили только о смерти
Владимира Семеновича Высоцкого. Его похоронили на Ваганьковском кладбище.
Синий халат
1
Ее
звали все Сонечка, при этом прибавляя слова «милая ты наша», «хорошая наша» и
«ненаглядная». Она действительно была милая, хорошая и ненаглядная. У нее была
очень хорошая фигура и большие шикарные бедра, которые ничем было нельзя
скрыть, — никакие широкие платья не могли скрыть эти ее бедра. Но вот когда
однажды случилось, что она стала подрабатывать уборщицей и ей выдали синий
халат, она подумала, что этот халат ее освободит от блудливых взглядов, которые
ее сопровождали везде. Увы, вот этот как раз синий халат и выставил ее на
всеобщее обозрение начальников. Даже замминистра стал ей говорить комплименты:
«Сонечка, как вы хорошо выглядите в своем синем халате!» И вот теперь они стали
к ней все подходить и просить у нее ручку для поцелуя. Отказать ей, конечно,
никак было нельзя — скажем, замминистру, который ей уже в своем кабинете признавался в любви.
Пожалуй, попробуйте отказать замминистру, когда он
признается в любви. Да и ей это очень нравилось: так она работала
в своем отделе и к ней ни один замминистр не подходил
и не признавался горячо в своей любви. Ну, было один раз, подходил
к ней начальник ее отдела и у них была близость. Но теперь, когда она
надела свой синий халат, в котором она хорошо работала — она убирала кабинет
замминистра, который конечно, должен быть в идеальном порядке и чистоте. Она
без особых усилий все это делала: протирала паркет, выносила мусор, протирала столы и подоконники от пыли и выполняла разные обычные для
уборщицы работы. Она была старательной женщиной, которая хорошо выполняла свою
работу. Ей прибавили зарплату, а это было в девяностые годы, когда управлял
страной Борис Ельцин. Прибавка была очень кстати, потому
что денег в семье не хватало. Но тут она почувствовала, что, когда она надевала
этот синий халат, на нее все мужчины как-то особенно жадно стали смотреть. Один
министр даже силком затащил ее в кабинет и, хрипя каким-то своим паскудным голосом, сказал:
—
Сколько ты, Сонечка, хочешь?
Она
промолчала. Он вытащил свое портмоне и достал несколько крупных купюр.
Что
было далее, я расскажу в следующей главе.
2
Она,
говорил мне про нее ее муж Сергей, всегда была вертихвостка. Если она пошьет
себе новое платье, то это мне всегда причиняло большую душевную боль. И вот
почему я так говорю. Скажем, все девушки покупают новые платья
и, казалось бы, ничего в этом нет особенного. Но когда моя жена надевала новое
платье и мы шли, ну, в какой-нибудь ближайший магазин, ее бедра, которые
выпирали из любого ее платья, они действовали так на мужчин, что те прямо-таки
не давали нам ходу. Я злился и говорил им: «Отстаньте от моей жены!» Однако я
всегда слышал возражения:
— Тебе,
замухрышка, не только не надо водить такую красивую
женщину, у тебя вон, — показывали они на собаку, на сучку, — вон такая у тебя
должна быть жена.
Господи,
Боже мой, как у меня в душе в это время все переворачивалось! Ну конечно, когда
однажды она пришла в синем халате, крутанулась перед
зеркалом и спросила: «Как тебе нравится мой новый халатик?» — «Проститутка!» —
сказал я и заплакал. Потому что я все видел: она там, работая в министерстве,
всех очаровывала этим своим синим халатиком, который
красиво облегал ее бедра. И, конечно, при этих таких больных моих мыслях я
дошел до больницы, которая называется… психушкой.
3
Но в психушке работают не такие глупые люди, как можно было бы
подумать. Нет, они почти сразу увидели, что я умственно нормальный человек. Но,
правда, я работал там две с лишним недели, чтобы они убедились в том, что я
человек вовсе не сошедший с ума. Как я это сделал? Я начал помогать медсестре,
которая жаловалась, что ей не удается сделать укол некоторым странным больным.
—
Ничего, Лариса, я сделаю все, что нужно делать в таких случаях.
А
именно, что я сделал.
—
Встать, — говорил я больному, который не мог подниматься, — я тебе так сейчас
ударю по печени, что ты сразу издохнешь.
И он,
представьте себе, встает и, сняв трусы, ожидает, когда ему сделают укол.
Медсестра, конечно, от всего этого была в восхищении. Она была настолько
довольна, что это свое мнение она передала всем следующим медсестрам, и мне,
поскольку больничная кормежка была слабая, они стали приносить свои домашние
изготовления. Я их, конечно, благодарил, благодарил так, что они при этом тоже
меня благодарили, восклицая:
—
Серёжа, какой ты хороший помощник, можно сказать, просто одно наслаждение!
А в это
время моя супруга, Сонечка, в синем своем халате мыла кабинет, а я, хотя и
находился в психиатрической больнице, но я видел ясно в своем воображении, как
министр начинает удовлетворять мою жену. Это настолько, настолько подействовало
на мое психическое воображение, что я решил как можно скорее выйти из больницы
и начать такую жизнь, чтобы она увидела, что я человек интересный.
4
Вот
тогда, когда я вышел из больницы, я сделал все, чтобы она увидела, какой я
неординарный человек. Я поступил на работу в Большой театр курьером, потому что
я учился в Литературном институте, а им требовался именно такой человек,
который имеет некоторое отношение и к литературе, и к культуре. И тут
получилось так, что я поехал на три месяца работать в строительном отряде. А
далее получилось еще интереснее: я так понравился райкому как сообразительный
работник, что меня первый секретарь райкома партии попросил возглавить
строительство всех комплексных зерносушилок (КЗС), что я и сделал. Вот поэтому
я вернулся осенью в Москву и там, в Большом театре, теперь уже смотрели на меня
с восхищением, потому что я за лето поздоровел,
загорел, можно сказать, даже возмужал, да к тому же пошил новый костюм (в те
годы мы, советские люди, хорошие вещи шили в ателье). И тут, конечно, все стали
обращать на меня внимание и обращаться ко мне ласково: «Серёжа, Серёженька, милый наш Серёжа». И вот в это время я познакомился с женщиной, которая жила, ФРГ,
то есть в капиталистической стране. Но которой предоставлялось почему-то такое
право, что она запросто могла посещать все страны социалистического лагеря. Мы
с ней познакомились в метро, потому что ей было интересно, как в Советском
Союзе работает метро. Помню, вагон качнуло, тряхнуло — и мы полетели друг к
другу, так что она оказалась у меня в руках, и я ее держал так твердо, что она
хохотала от удовольствия. Ну что можно было показать такой женщине у нас в
Москве? Конечно, у нас такое место есть в Москве, оно называется ВДНХ. Вот туда
я ее и повез, на выставку народного хозяйства, но я совершенно забыл, что у
меня с собой просто не было почему-то денег, и я, недолго думая, потащил ее
несколько подальше от входа, и жестами показал, что нам надо залезть наверх и
спуститься вниз, с другой стороны. Когда она полезла, я ее руками подталкивал в
ее мягкое место, приговаривая: «Давай, давай лезь скорее, пока нас не увидели!»
— она также смеялась над всем происходящим. И вот, когда мы перебрались через
чугунную изгородь и пошли созерцать выставку, как я тогда думал, самую красивую
в мире, благо нашим глазам открылись великолепные виды: фонтаны, скульптуры, цветники,
и все это освещено было ярким электрическим светом. Конечно, ей это все
понравилось, очень понравилось. Так что она сказала: «Вот он какой,
коммунизм!». Странное дело, у меня хотя и не было с собой денег, но я ее
потащил в ресторан. Причем, замечу, я в ресторане заказал праздничный пирог на
десять персон, черную икру, люля-кебабы, салаты и другие праздничные закуски,
да еще и вина дорогого — армянского пятизвездочного коньяка и грузинского вина Киндзмараули. Но теперь я сижу и думаю: «А где у тебя деньги,
чтобы расплатиться за все это? Сейчас ты опозоришься не только сам, но и
опозоришь всю нашу советскую страну на всю Европу!» Я взял ее руку, которая у
нее вдруг вздрогнула, и она сказала: «Серёжа, у меня есть очень
много советских денег, которые мне совершенно не нужны».
— Давай
их сюда, дорогая моя.
Она
вытащила из своей сумочки целую пачку наших советских сторублевых ассигнаций.
Ясно, что честь моя была спасена.
5
Конечно,
я стал ее приводить в Большой театр, где меня видели всегда хорошо одетым, и
все артисты оркестра относились ко мне очень хорошо. Даже знаменитый гениальный
дирижер Евгений Федорович Светланов. Дирижерская
комната их, дирижеров, находилась тоже в подвальном помещении, и она сообщалась
с оркестровой ямой. Туда никак, никому нельзя было
проникнуть, это было очень строго запрещено, но я, поскольку был курьер,
которого посылают ко всем великим мастерам искусства, конечно, имел возможность
заходить и в такие комнаты, понятно, что за это меня все уважали как человека,
который заходит запросто к таким великим дирижерам и который докладывает: меня
послали к вам с тем-то и с тем-то. Я
же, понимаете, очень хорошо знал
Майю Михайловну Плисецкую, благо я для нее вызывал такси и провожал на выход.
Понятно, что я был не просто лицом, а личностью в Большом театре. Так что мне
ничего не стоило привести в театр эту буржуазную немку.
— Ах, —
воскликнула Майя Михайловна, когда я привел ее на спектакль «Анна Каренина», —
какая красивая девушка.
— Не
девушка, — поправил я ее, — она женщина.
Короче
сказать, я тогда, работая в Большом театре, поднялся на большую высоту. И мне
хотелось, чтобы это увидела моя супруга, которая в это время блистала у себя в
министерстве, в своем синем халате.
Но вот ведь что странно: когда я, бывало, провожал ее, свою
немку, в гостиницу «Метрополь», то непременно, когда дело касалось уже нашей
близости, она, Сонечка, жена моя, виделась мне в синем своем халате так ясно,
что я восклицал сердито:
— Что
ты ко мне пристала?! Отстань от меня, зараза!