Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2016
Александр Бабаниязович
Джумаев родился
и живет в Ташкенте. Культуролог и музыковед-востоковед, кандидат
искусствоведения. Автор около 180 научных публикаций в разных странах мира по
различным аспектам культуры Центральной Азии. Постоянный автор «ДН».
В
январском номере «ДН» опубликовала концептуальную статью Андрея Русакова «Ответственность культуры и культурное
многообразие». «Кто-то готов видеть в культуре лишь сокровищницу артефактов для
эстетического удовольствия и душевного развития… — писал в ней автор. — Но
эта статья обращена к тем, кто признает конструктивную роль национальной
культуры для жизнеспособности страны: для национального взаимопонимания, для
вменяемости общественных отношений, для выработки ориентиров общественной
мысли». Одним из тех, у кого статья вызвала отклик, стал автор нынешней
публикации Александр Джумаев, размышляющий о
сегодняшнем состоянии и проблемах узбекской культуры.
Для
человека, находящегося за пределами России и продолжающего жить — в какой-то
степени, по мере возможностей — ее культурным наследием и современным
культурным развитием, вопрос «о параличе интеллектуальной работы» и «о
внезапном исчезновении культурных ресурсов для нее» в России кажется
по меньшей мере странным. Какой там паралич, когда масштабы интеллектуальной и
культурной деятельности в России просто потрясают. В особенности такое
впечатление возникает, когда знакомишься с печатной продукцией, выходящей в
России и имеющей отношение к серьезной культуре, к гуманитарным наукам. Вот уж
где действительно глаза разбегаются. Иногда даже кажется, что в каждом книжном
магазине — своя литература. А про разные города и говорить нечего. В Москве, к
примеру, она одна, а в Петербурге — совершенно другая. И авторы с
читателями-интеллектуалами даже не подозревают о существовании других книг в
других городах. Во всяком случае, могут долгое время не подозревать. Чудеса
российской культуры!
Но
книжная магия завораживает и, возможно, подменяет или подминает видение всех
остальных проблем. Кажется, что вот он — расцвет гуманитарной мысли, о котором
мечтала интеллигенция в еще недалеком прошлом. И которому
мы завидуем. Думаешь: ведь за всеми этими книгами, журналами стоят люди и это
люди культуры. Сколько же их в России? Может, российский интеллектуал,
пресыщенный культурным изобилием, просто заблуждается, томится чем-то
неизведанным, трудно выразимым? Или он прав, и дело в нас самих — это мы ничего
не понимаем в происходящем в российской культуре? И впрямь: тут, у себя под
боком, не можешь до конца понять, что происходит, куда движемся, каковы
приоритеты. Что уж говорить о другой стране.
На
казахском Россия будет Ресей, звучит очень
выразительно и как будто в мужском роде. Так и хочется, перефразируя Владимира
Высоцкого, которого так высоко и справедливо ставит автор статьи, Андрей
Русаков, сказать: «Ресей большой
— ему видней». А ты-то куда лезешь, и что ты смыслишь в этой большой,
разноликой и все более непонятной, но все равно неумолимо влекущей к себе
стране?
Но
углубляясь в чтение статьи Андрея Русакова,
насыщенной или даже перенасыщенной проблемами, неизбежно находишь различные
аналогии и сравнения с ситуацией в собственном отечестве: «да ведь и у нас то же самое», «а здесь у нас, слава богу, совсем
по-другому» и т.п. Появляется естественное желание «поработать с текстом» —
выставить на полях вопросы и замечания, несогласия и впечатления. Неожиданная —
и, надо сказать, своевременная и своеобразная — возможность обратить внимание
на собственные проблемы, имея перед глазами происходящее в культуре другой, но
не чужой страны.
Скорее
всего, автор статьи такую задачу — привлечь внимание отдельных граждан некогда
единой большой страны к проблемам своих собственных культур — перед собой
специально не ставил и не помышлял о ней. Но невольно спровоцировал такой
неожиданный «побочный эффект». Прежде всего — своим широким взглядом на ареалы
культурных интересов России, которые еще недавно выходили за географическое
пространство страны. А ныне ограничены политическими и властными реалиями,
«судьбою воли» («пространство культуры очерчено властью»). Автор невольно
поместил в программу статьи потенциальную возможность соучастия в «общем деле»
— расширять и достраивать свою работу по слегка обозначенным им географическим
пространствам (для нас это упомянутые в статье «военный фронтир»
Туркестан, а ныне — Узбекистан, и Средняя Азия). Он как бы мысленно призвал
авторов из постсоветского пространства прирастать своими размышлениями к
обозначенной теме.
И
здесь возникает искушение не ограничиваться проблемами только своей культуры, а
в добавление и в связи с ними высказаться и о своем понимании происходящего в
России, в ее культуре. Почему бы и нет, хотя это может показаться самонадеянным
и дилетантским занятием. Россия страна литературная, пишущая, здесь пишут очень
и очень многие (вот и автор говорит о тысячах дипломированных
исследователей поэзии Цветаевой и Ахматовой, которые потеснили
«специалистов по рациональному выбору общественных стратегий»). И о своем,
наболевшем, уже столько сказано, да и о других тоже. Время наше такое —
говорливое.
Но
и культуры наши к тому располагают.
Было
время, и достаточно долгое, когда и для нас Пушкин и Тургенев, как и другие
русские и советские классики, были органичной и родной частью культуры. Хотя и
тогда были те, кто вопрошал: что, мол, тут (в Ташкенте) делают эти памятники
(памятники Гоголю и Пушкину, например). Один «товарищ», окончивший Литературный
институт им. А.М.Горького в Москве, даже посвятил свой рассказ таким «бродячим
памятникам». Так же удивлялись и вопрошали в те годы и некоторые американские
защитники культуры «порабощенных народов». Но такие были все же в меньшинстве,
если не сказать, что их были единицы. Русские писатели и сейчас для многих
среднеазиатских интеллигентов остаются своими, родными, но уже не в такой
степени, и все больше «по частной инициативе». Или — что тоже не редкость — как
ощущение принадлежности к единому всемирному интеллектуальному братству у тех,
кто осознает себя «космополитом» и мыслит себя в планетарном масштабе. А тогда,
в советские времена… Достаточно сказать, что национальный научный институт
литературы в Узбекистане многие годы носил имя А.С.Пушкина. И такое положение
существовало в каждой из среднеазиатских республик, где имена великих русских
деятелей культуры украшали многие «институты» культуры национальной — театры,
учебные заведения, научные институты. Да и поныне сохраняется в отдельных из них. Пушкин, Островский, Чехов, Горький,
Маяковский… Было время, когда мы говорили о российских
учреждениях культуры как о своих «головных институтах», хотя и не находись в их
прямом подчинении. Так было престижней, повышало нас в наших же собственных
глазах. Работая в НИИ искусствознания им. Хамзы в
Ташкенте, мы говорили о НИИ искусствознания в Москве, в Козицком переулке, дом
5, как о «нашем головном институте». Это, конечно, крайности.
В
культуре, развитие которой не всегда синхронно и порой «не поспевает» за
политическим процессом, в результате чего она часто вступает в трагическое
противоречие с ним, ситуация стала меняться только к середине 1990-х годов, а в
некоторых странах и позже, когда для правителей начала постепенно
вырисовываться «перспектива» дальнейшего, уже самостоятельного, независимого
развития, без возвратных движений к повторному объединению.
Новые государства должны были — куда денешься! — вступать на путь нового
национального культурного строительства. С его неизбежным национализмом —
«малым», «большим», «ограниченным», позитивным, негативным и т.п. И здесь — при
всех общностях и почти синхронных процессах — наметились между странами региона
серьезные расхождения в отношении к наследию русской культуры на своих
территориях.
Теперь
же, благодаря физическому разобщению — мы в разных государствах — культуры наши
в чем-то отдалились, а в чем-то сблизились. Мы стали больше
присматриваться друг к другу, больше вспоминать о хорошем, «общими усилиями» в
последние два десятилетия создали в русскоязычной литературе целый «мир
Ташкента» как потерянного земного рая (иногда говорят о «мифе Ташкента», но с
этим я не согласен), где жилось тепло и комфортно разным народам. Мы не
только заложники нашего общего прошлого, от интерпретации которого зависит
колебание маятника наших нынешних отношений, но и заложники наступившей
современности, так как приговорены, в силу некоторых общих (созданных некогда
общими усилиями) параметров и моделей культур, подвергаться сходным испытаниям.
Для нас в Центральной Азии это, например, сохранение и развитие пластов
культуры, которые были созданы в советское время в европейских формах и
традициях (проблема серьезная, если иметь в виду, что даже министры культуры
нет-нет, да и призывают композиторов не писать симфонии и балеты, «ненужные
народу», а сочинять побольше хороших песен). А теперь
на нас нахлынуло и новое, может быть, самое серьезное испытание — единое
виртуальное «культурное пространство», в котором наши культуры неизбежно
«взаимодействуют».
После
укоренения в культурах наших стран интернета и социальных сетей число
участвующих (пишущих) в этом «культурном пространстве» неизмеримо возросло.
Есть много хорошего, интересного и полезного, но многое просто ужасает и
шокирует — пятьдесят на пятьдесят. Теперь и в России, и у нас (но в России,
конечно, неизмеримо больше и «качественней»!) пишут все кому не лень,
высказывают свое мнение по самым разным серьезным проблемам не только своей, но
и разных других культур, гуманитарным и профессиональным вопросам, возражают,
критикуют, кроют матом и даже угрожают. Не обращать внимания, не отвлекаться на
постороннее, как будто не связанное с серьезной культурой? Но как, когда все
напрямую связано. Формируется новое состояние культуры, новые «правила»
взаимоотношений между культурами и народами.
Вот
вам маленький пример новых форм «взаимодействия культур» — яркая примета нашего
времени: комментарии в интернете по одному совершенно частному и специальному
поводу в культуре Узбекистана — о судьбе архива нашего, можно сказать,
узбекского (это тоже тема для разговора!) академика, выдающегося искусствоведа
Галины Анатольевны Пугаченковой. Практический вопрос о передаче этого архива
или его приобретении государством у наследников, о его возможной стоимости и
дальнейшей сохранности оказался вынесенным на всеобщее обсуждение. Случай
достаточно типичный. И он говорит нам, как все взаимосвязано
— прошлое культуры, где присутствует русский по происхождению ученый,
современное непонятное положение с культурным наследием «русских узбеков» в
Узбекистане, как, впрочем, везде в подобных «этнокультурных» ситуациях, — в
других бывших советских республиках и в самой России, и реакция на происходящее
из разных стран на постсоветском пространстве. Есть в комментариях
серьезные, вдумчивые предложения и мысли, но есть и то, что наговорено
невеждами (иногда думаешь: когда они работают? на что живут? ведь они все время
там, в виртуальном пространстве, «дежурят» день и ночь). Но запомнился (и это
своего рода символ и знак времени) человек из России с накачанной мускулатурой
и внушительным боевым оружием в руках («человек с ружьем»), который (в связи с
архивом Г.А.Пугаченковой) высказался в грубой форме по поводу ситуации в нашей
стране в целом. Кто он, откуда, из какой сферы и какое ему дело до архива
искусствоведа и проблем культуры вроде бы далекой страны? Мы этого не узнаем
теперь, да это и не столь важно. Главное — он сказал свое слово, выразил свое
отношение, и оно «заработало». А ведь такое уже у многих даже не вызывает
возмущения, скорее наоборот — веселит и забавляет («ну артист, вот хохмач, ну
прикольный мужик!»).
Новое
«восстание масс», спустя без
малого сто лет после того, как оно было диагностировано и исследовано Хосе Ортегой-и-Гассетом, теперь уже точно — дело нешуточное, оно
разрослось до глобальных масштабов. Идет мировая «культурная революция масс»,
разрушающая на корню традиционные ценности культуры и традиционные формы их
существования и трансформирующая их в новое состояние. «Революция» выбивает из
рук культуры ее главное оружие, ее основные «средства производства» — право на
добывание и генерирование, обладание, хранение и интерпретацию культурных
ценностей, знаний и идей, их распространение и доведение до социума. «Цех»
культуры и гуманитарной науки в его традиционном понимании, следовавший своим
правилам и некоему кодексу, оказался беспомощным и, в общем-то, ненужным. (Мы
полностью солидарны с мыслями Андрея Русакова о
беспомощности людей культуры.) Из субъекта культурного процесса со своим
собственным статусом (который все же поддерживался и защищался в советское
время) он на наших глазах превращается в объект бизнес-интересов (подобно недвижимости, товарам и
услугам), массовых развлечений и политических манипуляций. Идет его
трансформация с возможным последующим полным отмиранием. И это глобальный
процесс.
Есть
и другое, в дополнение. Какие «правила», какой «кодекс», когда сейчас любой
молодой человек с компьютером может мгновенно узнать то, что вы в свое время
годами выуживали из различных источников — архивов, рукописей, редких книг и
т.п., над чем размышляли в разное время суток,
развивая и углубляя свои знания? Одним движением пальца («кликом») он может
открыть всего за несколько секунд в поисковой системе нужное слово, термин,
понятие, явление, имя, вывести всю наличную информацию на экран планшета и,
глядя в него… уличить вас в незнании или в неполном знании. А потом так же
быстро выключить из своего компа и, соответственно,
за ненадобностью, из своих мозгов всю эту информацию (до следующего раза, по
другому поводу). А кто же он сам-то, этот человек, что он представляет
из себя на самом деле между «кликами»? Нужны ли именно ему между этими
«кликами» Пушкин и Тургенев, Алишер Навои и Абдулла Кадыри? Время между «кликами» — это, возможно, современная
лакмусовая бумажка культуры. А само «кликовое время»
(время вывода на дисплей культурной информации) — это символ нового бытия
культуры, который, похоже, развернется в новую реальность уже в скором будущем,
как очередной виток развития цивилизации. Вопросы, на которые нет однозначных ответов и которые требуют особого внимания,
изучения и осмысления, и именно с точки зрения культуры. И в культуре России, и
у нас на Востоке, и в других культурах. И тут различие в языках, конфессиях и культурном наследии уже не имеет решающего
значения.
Скажут:
такое бывало всегда в истории, интерес к знаниям и культуре среди молодого
поколения то возрастал, то падал. И это тоже будет правдой, но только отчасти.
Византийский историк, философ и преподаватель высшей школы в Константинополе XI
века Михаил Пселл жалуется в своем труде на безответственных студентов своего
времени, которые являются на лекции с опозданием, и головы их заняты
ипподромом, а не учением. Парадокс, но и у нас в последние два десятилетия есть
немало студентов, которые пропадают на ипподроме, сбегают туда с лекций — там
теперь огромная торговая площадка, и можно чем-нибудь поживиться. Но правда все же не в том, что это уже было, не в
повторяемости событий, а в пропорциях, в соотношении, в долевом выражении
интереса к постижению культурных ценностей и обладания материально-равзлекательными
благами. И здесь, похоже, наша эпоха не сравнима ни с
какой другой по «материализации» сознания.
Возможен
ли даже не выход — возможно ли хотя бы какое-то изменение этой уже состоявшейся
ситуации в лучшею сторону? И нужно ли, а главное
— сможет ли «цех культуры» по мере возможностей объединиться и защитить свои
традиционные ценности, вернуть себе утраченный общественный статус?
Объединяться внутри своих стран и национальных территорий и, что не менее
существенно, поверх границ, «очерченных властью» (а там талантливые
«чертежники», и они, если необходимо, могут легко объединяться поверх всех
границ, а потом опять «разъединяться», заставляя следовать за собой все
остальное, в особенности же, культуру!). И что еще важно — объединяться внутри
виртуального пространства и шаг за шагом, терпеливо отстаивать там свои
культурные «интересы».
Идея
во многом абстрактная, утопическая, мы — разные, и после многих десятилетий
единомыслия прямо-таки горим индивидуальной свободой и творческой
независимостью, при любой возможности ее демонстрируем и декларируем, и,
конечно, не желаем идти одним строем. Пусть ходят другие — политики, которые
создают один за другим всякие международные блоки, союзы, организации;
бизнесмены, работающие на процветание транснациональных корпораций;
международные мафиозные структуры, организующие всяческие преступные потоки;
спецслужбы, помогающие друг другу информацией и конкретными делами в борьбе с
ними, и т.д. и т.п. Но не мы — уж позвольте, мы умываем руки и сохраняем свою
неповторимую индивидуальность и независимость.
Есть
и всяческие другие причины, отнюдь не способствующие взаимодействию и
взаимопониманию между нашими культурами (если, конечно, они вообще нужны, а я
думаю, что нужны, культура — это диалог; «российская проблематика» выхода за
пределы собственной культуры достаточно ясно выражена Андреем Русаковым). Нас, «азиатов», например, поражают и шокируют в
культуре России некоторые странные, на наш взгляд, вещи, никак не вяжущиеся с
привычным обликом этой страны. Прежде всего брутальность, которая стала едва ли не главной чертой стиля
части современной российской культуры — художественной, поведенческой, культуры
взаимоотношений между людьми. Это одна из главных причин
(может, она даже предшествует неблагоприятным климатическим условиям), которую
в общении между собой называет старая (бывшая советская) русская и
русскоязычная интеллигенция, люди из сферы культуры, и не только они, мотивируя
свое нежелание возвращаться на «историческую родину» (хотя, конечно, таких
становится все меньше и меньше — поколение уходит, отъезд в Россию
продолжается, и этно-национальный состав страны
меняется). И это несмотря на то, что Узбекистан, как и другие бывшие
советские республики, взял твердый курс на построение национального
государства, и национальная гордость и национализм (в его объективном
позитивистском смысле) неизбежно набирают силу. Что, казалось бы, не должно
особо радовать людей «некоренных» национальностей. Но есть и другое, что
признается и высоко ценится многими из них, еще живущими в Узбекистане:
сохраняются традиционное узбекское дружелюбие и добродушие, толерантность и
благожелательность узбекского народа, его готовность помочь тем, кто нуждается
в помощи, невзирая на этно-национальные и иные
признаки. И это как-то еще противостоит начавшемуся уже и здесь процессу
насаждения новой, капиталистической «культуры» отношений между людьми и
сдерживает его. Здесь еще не позволено самодовольному рылу
капитала высовываться по любому поводу и на каждом углу и диктовать свои
бесчеловечные правила жизни, как это мы, увы, видим в России.
Слава
богу, что на российском телевидении есть еще канал «Культура», который, смею
полагать, смотрит большая часть интеллигенции и в Узбекистане, и по всей
территории Центральной Азии независимо от национальной принадлежности. Этот
канал как бы снимает и нивелирует многие жуткие «культурные» эксцессы и
суррогаты, «голливудские подделки» и «обезьянничанья», все эти бесконечные
сюжеты с процветающими олигархами и жестокими бандюками,
тиражируемые и тиражируемые по другим российским каналам. Неужели это отражает
реальную жизнь и ход мыслей? И как могло такое укорениться в стране с великой
гуманистической культурой? Этого мы здесь никак не можем понять.
Есть
еще и другое, о чем открыто заявил Андрей Русаков в третьей главе своей работы
(«Русская культура на других частотах»): «Нашему обществу, чтобы выжить и
удержать огромную страну в качестве своей общей родины, предстоит искать
противоядия от большого ряда укорененных привычек». И среди перечисленного —
«от культуры самоуверенного всезнайства», «от высокомерия к культурам
большинства народов, с которыми суждено жить рядом».
Действительно,
удивляешься неизбывному всезнайству, высокомерию и снобизму, с которыми нет-нет да и столкнешься при встрече и общении с «людьми
культуры и науки», а во многих случаях — на бытовом уровне. Что это? Комплекс
ущемленного национального самосознания как «национальный ответ» на
катастрофические потрясения и перемены конца ХХ — начала XXI века? Или
обыкновенное бескультурье (так сказали бы в советские времена)? Но люди-то
вроде дружат с культурой, да еще с какой! Можно было бы рассказать об этом
много удивительных историй, которые наблюдал сам и о которых поведали друзья и
коллеги, но нет надобности. Приведу только один необычный эпизод. Необычный
потому, что он произошел года два назад не в России, а в Ташкенте, и я оказался
его невольным свидетелем. Действие происходило в городском рейсовом автобусе.
Услышав напряженные голоса, звучавшие на повышенных тонах, я продвинулся в
сторону говоривших и увидел следующее. Молодая русская женщина, миловидная
блондинка, отчитывала молодую же женщину-узбечку, которая не уступила место в
автобусе пожилому узбеку: «Где вы такому научились? Вам не стыдно? Вы что, из
России приехали? У нас здесь так не принято, так вести себя нельзя!»
Конечно,
этот случай, прямо скажем, неординарный, редкий, но весьма красноречивый. Он интересен с разных сторон — как событие, происшедшее не в
России, но с участием именно русского человека; как свидетельство еще
сохраняющихся и оберегаемых традиций Ташкента; и как осознание самими русскими
болезненных изменений, происходящих в России (очевидно, что женщина недавно там
побывала); и как пример неравнодушия и гражданской активности вне зависимости
от национальности (последнее, очевидно, самое ценное). Обычным же
явлением можно считать ситуацию, когда за пожилых русских и вообще старых людей
вступаются сами узбеки, окриком и без всякого стеснения
напоминающие забывшимся молодым, что надо бы уступить место пожилому человеку,
стоящему рядом. Но такое требуется нечасто, места уступают и без окриков. В
России, вероятно, такой окрик может печально закончиться для того, кто себе его
позволит. Как минимум — покроют ненормативной лексикой.
Здесь
само собой напрашивается отступление. С этой точки зрения, стоит подумать о
природе криминализации части трудовых мигрантов из Узбекистана и других
среднеазиатских республик в России, о чем так много говорят в последнее время
российские эксперты и аналитики. Оторванность от собственного социо-культурного контекста, который выступает гарантом
сохранения национальных традиций, ведет к крушению этих традиций в среде, уже
подвергшейся негативным изменениям. Эта другая, «деловая» атмосфера в короткое
время заставляет приезжих подстраиваться под ее правила жизни с их жесткостью,
беспощадностью и криминальным (или полукриминальным) способом решения
большинства проблемных жизненных ситуаций. Разумеется, это никоим образом не
оправдывает совершенные мигрантами преступные действия.
От
самих россиян доводилось неоднократно слышать, что снобизм и высокомерие — это
характерные признаки Москвы, а не других городов, их можно встретить только у московского
человека. Не могу сказать, насколько это верно. Но можно только наблюдать
(обычно по новостным программам, прессе и интернету), что в Москве большая
концентрация людей, которые знают все или почти все, там огромное количество
интеллектуалов, пристроившихся к «быстро портящемуся» злободневному делу,
многие с удовольствием разъясняют другим проблемы их собственной культуры,
культуры стран, отстоящих от «метрополии» на тысячи километров.
Однако
нельзя обобщать, всякое обобщение в случае с Россией и ее культурой было бы
большой ошибкой и элементарным заблуждением, оно не работает и не соответствует
действительности. Россия, как это особо подчеркнул автор статьи, «страна многих
обликов и возможностей», она чрезвычайно разнообразна и противоречива. Здесь
все, повторяя метафору, «пятьдесят на пятьдесят», и везде — и на улице, и в
организациях — всегда можно встретить людей, которые готовы искренне помочь и
реально помогают советом и делом. И в наши новейшие времена есть те, кто
подобно великим русским подвижникам прошлого добирается до наших земель,
«бродит» по ним вдоль и поперек и на месте вникает в происходящее здесь.
Россия, в отличие от многих других стран, крайне неоднородна и контрастна.
В
сохраняющемся у нас интересе к России, по-видимому, действуют и другие, не
только интеллектуальные причины, но и чувство сопереживания стране и народу в
выпавших на его долю испытаниях. Что бы ни говорили и ни писали, Россия и русская культура для многих из живущих на просторах
постсоветской Центральной Азии остаются самыми близкими, притягательными и, что
очень важно, понятными (и по языку, и по смыслу идей) в сравнении с другими
странами. Несмотря на все потрясения и трагические события прошлого, несмотря
на так называемый «колониальный период». Не берем даже в расчет чисто
экономический фактор, хотя он, очевидно, и доминирует, — возможность найти в
России работу и сносно (конечно, по нашим представлениям и стандартам)
зарабатывать, чтобы элементарно прокормить семью, обычно многодетную.
При
всех изменениях, шатаниях и шараханьях из стороны в сторону на протяжении
двадцати пяти лет после распада СССР стало совершенно очевидным, что
гуманитарная, интеллектуальная жизнь в своих высоких проявлениях не может ни в
одной из стран региона существовать без восстановления и поддержания на должном
уровне связей с российской культурой — нравится ли это правящим элитам,
соответствует ли это интересам сторонников «чисто»
национального пути культурного развития, подходит ли это для ситуативных
политических манипуляций культурными процессами. Можно ругать российскую
политику, выражать недовольство ее «имперскими притязаниями», осуждать
колониальные последствия, но от культурного наследия и культурного процесса в
России никуда не денешься. Это нужно осознать в полной и исчерпывающей мере и
уже не делать глупостей.
Недавние
события в отношениях между Россией и Украиной подтверждают наши наблюдения и в
более широком плане. Можно было видеть, и очень часто, как общество в Ташкенте
(причем, и узбекское по составу, и русское, и русскоязычное) моментально
разделилось на сторонников и противников России в споре с Украиной, как
разгорелись нешуточные споры, дело доходило до ссор, разрывов отношений между
друзьями и близкими и даже до потасовок. Один преподаватель вуза, причем узбек,
рассказал мне, как он ударил своего товарища, когда тот стал отстаивать правоту
Украины и ругать Россию. Ну что тут скажешь? Трагедия двух еще недавно братских
народов не оставляет равнодушным никого. Но эмоциональный накал — это все же
серьезное свидетельство. Вряд ли можно полагать, что такое же влияние и такой
же накал страстей вызовет когда-нибудь в будущем, например, Америка или Европа,
что бы там ни произошло (упаси бог, конечно). Хотя и туда, в особенности в
Америку, устремляется немалое количество людей из Узбекистана и стран
Центральной Азии — прежде всего по экономическим причинам. Там (и, конечно, в
Европе) любит обосноваться и свить себе уютные «гнездышки» наша центрально-азиатская
компрадорская элита. И не только она. Многие и многие мечтают получить пресловутую «грин кард» и навсегда
остаться в Америке — стране блестящих возможностей, демократии и верховенства
закона (конечно, если верить поделкам Голливуда).
Но
если отвлечься от злобы дня, от политических риторик и многого наносного и
непроверенного, а принять во внимание прагматическую реальность (а ей теперь
только и следуют политики во всем мире), — неимоверное переплетение между
Россией и Америкой капиталов, экономик, ресурсов, людских интересов,
человеческих жизней, близость классовой, социальной и идеологической сущностей
(при общем верховенстве олигархического финансового капитала) и многого
другого, включая культуры (к сожалению, больше
«на вынос», из Америки в Россию), даже общий «брутальный стиль» жизни, то
возникает самая большая загадка нашего времени: почему опять (как когда-то при
СССР, но тогда было понятно почему) эти две страны находятся в состоянии такого
острого противостояния и балансируют на грани. Неужели все существующие
общности (перечисленные и многие другие, не названные) не работают и не ведут к
примирению и объединению во имя борьбы с другими ужасающими проблемами
человечества и во имя единственной стоящей ценности в этом мире — культуры?
Анализ
культурной ситуации, предложенный Андреем Русаковым,
заставляет увидеть, что есть нечто общее в культурном процессе, и не только
между нами, но и гораздо шире — есть некие общие, универсальные, как
негативные, так и позитивные тенденции. Кризис культуры происходит на всех
уровнях: личностном, национальном, региональном, мировом. Это явление XXI века
в целом, а не только одной России. Культура и гуманитарная наука повсеместно
переживают спад, которому способствуют разные факторы: вторжение интернета,
почти тотальная коммерциализация, политизация, нашествие попсы не просто как
вида субкультуры, а как устойчивого образа жизни и типа мышления. Он становится
естественным для представителей разных поколений, но прежде всего для молодежи.
В целом и общем она и у вас, и у нас не хочет напрягаться. Зачем? Все уже ясно,
все сказано и предложено. Надо жить играючи, наслаждаться жизнью.
Наши
культуры раскачиваются, как маятник, между ностальгическим прошлым и
прагматическим настоящим. Но возвращение в прошлое литературное величие вряд ли
возможно при нынешнем развитии жизни. От погружения в классические тексты
возвращается лишь что-то в форме эмоционального состояния. Или что-то архаичное
и весьма сомнительное в смысле ценностей, например, устная природа «культуры» —
бесконечные разговоры, токи, дискуссии, молодежь с наушниками в ушах, которая
ничего не хочет читать. Письменная культура, и прежде всего литература, нужна
больше как подтверждение коммерческого и интеллектуального успеха и
удовлетворения авторских амбиций. Это своего рода устойчивое, в твердом
бумажном материале, закрепление неустойчивого, это — легитимация успеха (в этом
качестве виртуальная форма интернета кажется еще очень зыбкой и ненадежной).
Но
остаются, как представляется, и огромные ресурсы для будущего взаимодействия
культур наших стран, о которых еще не сказано. Это, например, русскоязычная
культура ислама в самой России. Своеобразный феномен. Он
почему-то выпадает из поля зрения, а ведь это один из тех очень существенных
каналов, который может связать в будущем культуру России, русскую культуру с
культурой мусульманского мира, и в том числе — с культурой постсоветской
Центральной Азии. Культурные нити из Поволжья и Крыма веками тянулись в
обоих направлениях — в Среднюю Азию, в Бухару и Туркестан и обратно. Российское
культурное влияние шло в сложной и опосредованной российским же исламом форме и
так же возвращалось обратно в культуру России.
Но
картина будущего остается противоречивой и неоднозначной. Возьмем новый космос
узбекской культуры. Для нынешней национальной интеллигенции — это возвращение и
достраивание образа жизни XIX—начала XX века. Получается: во многом
как и в России. Он был запечатлен в литературе, в классической тюрко-узбекской
и, что весьма примечательно, персидско-таджикской поэзии и музыке. А это
показывает, как изменилась и какой «монохромной» стала нынешняя культура. Образ
старой жизни и то мироощущение уже не вернуть, но можно переживать его через
литературу, поэзию и музыку, вновь и вновь возвращаясь эмоционально в
утраченную некогда психоэмоциональную атмосферу. Есть
американская трагедия, раскрытая Теодором Драйзером так, что можно и не
закавычивать название. А у нас — узбекская трагедия, показанная как ни у кого в
романе Абдуллы Кадыри «Минувшие дни». Это, пожалуй,
главное произведение, которое поддерживает в серьезной узбекской культуре и в
среде узбекской культурной интеллигенции ностальгию по
классическому периоду культуры. Вполне возможны аналогии с историей культуры
России. В романе возникает дилемма между священным долгом перед родителями и
возникающим чувством любви к женщине. Есть и другие линии. Герой, испытав всю
трагичность и обреченность противоборства с вековыми традициями жизни, крушение
личного счастья и гибель любимой, уходит на войну, подразумевается, что с
русскими. И там погибает. Все сказано одной короткой фразой, и русские здесь не
названы. Но это как знак грядущих перемен. Если бы автор пошел дальше, то,
наверное, было бы так. Но автор, как и его герой, погибает немногим более
семидесяти лет спустя. Дальнейший ход истории, начавшийся еще при жизни и
активном участии автора в строительстве этой новой жизни, хорошо известен.
Русские революционеры попытаются помочь среднеазиатским народам. Они вместе с
местными энтузиастами будут изменять патриархальный уклад их жизни, ликвидируют
социальную несправедливость, помогут раскрепостить женщину, изменят
большинство традиционных институтов и ценностей, и многое, многое
другое, изменят саму жизнь, в конце концов. И это правда
истории, от нее никуда не деться. И она отражена уже в новых романах, в новой
большой национальной литературе другого (советского) периода. Да и роман Кадыри во многом ее порождение. Если хотите и если это вам
удобно, считайте, что эта литература создана вопреки.
Но это не все. Приходит новое грамотное поколение, относительно благополучное и
устроенное, воспитанное уже в новых условиях, и оно говорит как будто от имени
своих предков: а зачем, мы вас не просили об этих переменах.
Попробуйте
теперь отделить историю от литературы, а литературу от жизни, и их обе от
политики, трагическую реальность от судьбы и прошлое от будущего, и один народ
от другого… Кто сможет объяснить смысл происшедшего и происходящего на наших
глазах? Может быть, только новый творец, литературный гений, который еще не
явился. «Мастер — любимец Бога», — говорили в давние времена в Средней Азии и
на всем мусульманском Востоке вообще.
Ташкент, июнь 2016 г.