Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2016
Андрей Грицман — поэт,
эссеист. Кандидат медицинских наук. С 1981 г. живет в США. Пишет по-русски
и по-английски. В 1998 г. закончил литературный факультет Университета
Вермонта со степенью магистра искусств по литературе. Автор нескольких
книг стихов и прозы на русском и английском языках. Главный редактор и издатель
журнала INTERPOEZIA.
* * *
Я хотел рассказать тебе наше житьё-бытьё
вчера, сегодня, а ты говоришь — не вынести.
Тогда я включил волшебный фонарь и всё
осветилось: цвета побежалости,
в саже перрон, последний вагон в инее,
местность — в провал, под откос убегающая.
А ты говоришь: родной, Боже мой,
куда же ты делся? по вагонам,
на перроне остался?
А я говорю: пошёл я домой,
туда, где, мол, ждут,
в тридевятое царство.
А ты говоришь: кто же ждёт тебя, кто?
Я же одна могу это вынести.
Вот — твой окурок, шарф, пальто,
папка в углу неоконченной повести.
Не до повести, тающий звук
ведёт за предел беспредельной точности.
Издали — всплеск говорящих рук
и темнота обесточенной вечности.
* * *
Ничего не осталось.
Лишь июньская пухом метель.
Ещё пару пивных да трамвая кольцо за заставой.
Да в заросших дворах над площадкой
футбольная пыль.
Ну а что мне ещё? Слава Богу, что это осталось.
И кому там понять, кому вспомнить, кому загрустить.
Нет, не детство, не юность, всё мимо.
Голубятня сгорела, потерялась суровая нить.
И покрыт чешуёй мёртвый пластик четвёртого Рима.
Ничего не осталось.
И кому там в захлёбе понять.
Белый город покрасят
Мелкой сетью охранных надзоров.
Но свободна моя
по бульварам бредущая память.
Только следом летит
незамеченный в сумерках ворон.
Яма
Анатолию
Головкову
Официант поставит кружку деликатно.
По высшему разряду, еле слышно.
А по утру похмелья клин нещадный,
и даже лёгкий звук — ударом страшным.
Но мрамор столика под кружкой стынет.
Официанта Сашу за фарцу и прочее
из Метрополя в Яму опустили.
Потом без Саши Яма обесточена.
За 20 коп. автопоилка пенисто,
затем ещё жетон — и кружка полная.
За рубль гардеробщик — за «Московской»
и в наших душах кружка та бездонная.
Актёры роль зубрили, барды плакали,
художники сарделькой в долг обедали.
Из Ямы парни уходили в армию,
туда же возвращались после дембеля.
Прощай, Москва, пельменная, пивбарная,
и подворотная, подъездная, морозная.
Базарная, дворовая, бульварная,
вокзальная, зенитная, безъямная.
Безъямная, жетонно-телефонная,
родная, трёхвокзальная, бездомная.
* * *
Галине
Климовой
Не копи в себе одиночества.
Разменяй его на углу.
Не запомнит никто твое отчество,
морду в зеркале поутру.
Одиночество — бескорыстное,
это — боль в душе иль в груди.
То ночное, а то воскресное.
Твоя тень бредёт позади.
И она навсегда приручена,
словно старый последний пёс.
Отнимает она твоё творчество.
Но и сам ты уже прирос
к этой тени, идущей заживо
по асфальту чужих столиц.
Но ведь кто-то ж меня отслеживает?!
Тоже — из «перемещённых лиц».
* * *
Льеж — Нью-Йорк.
Нальёшь по последней.
Шарф на горло повяжешь — пока.
По дороге в Нью-Йорк собеседники —
бесконечные облака.
Но француженке рядом не спится:
облучение от меня.
В темноте будто светятся лица
от тоски и немого огня.
У окна разберу свои вещи —
от Москвы до окрайных углов.
В этой зоне и воздух разрежен
и неслышны призывы гудков.
Но туда мне и визы не нужно.
Я пройду незаметно сквозь строй.
Неопознан, необнаружен,
пока длится отмеренный срок.
Где же ты? Может быть, уже дома?
Где мой дом? Там, где куришь одна.
Может хватит глотка кислорода,
чтоб коснуться небесного дна?
* * *
Сам себя вдруг спросишь: а зачем?
Он ответит — карма, что поделаешь?
То есть я тут вроде ни при чём.
Кофе, на работу, спишь, обедаешь.
Говоришь с пустыми долго о простом.
Но подспудно светит эта невидаль:
даль необозримая да лес вдали густой,
как у Бунина за сёлами и бедами.
Словно Белозёрский монастырь,
память ставит вехи побелённые.
Поезд пролетел, на луг осела пыль,
зазвенели сосны отдалённые.
Так и не ответил на вопрос зачем.
Но пора уже идти, и вот, на выходе
долг отдашь и пропуск, форму, честь,
и шагнёшь в окно, вздохнув, на выдохе.
* * *
Пепельные капли на стекле
Трубка на столе погасла
Где-то ты летаешь на метле
Я скучаю в кресле
Ты пока по времени летишь
Я в пространстве вещи собираю
В том саду где кущи и хвощи
О тебе я песню сочиняю
А на самом деле никогда
Не избыть и мне такого чувства
Когда тихо говорит судьба
И замолкнул барабан искусства
Всюду безобразье и война
Нас с тобой спасёт борьба с идеей
Как прозрачна в воздухе весна
Над пустыней в дальней Иудее.