Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2016
Александр
Мелихов. И нет им
воздаяния: Роман. — М.: Изд-во «Э», 2015.
В
нынешние времена, когда любой текст, едва переваливший за сто страниц,
претендует на гордое звание романа, семисотстраничная
книга не только невольно вызывает уважение своим объемом, но попутно и
подспудно — некоторый читательский страх: вдруг не осилю? В данном случае страх
совершенно беспочвенный и легко рассеиваемый, стоит только открыть трилогию. К
тому же две первые части внимательному и следящему за новинками читателю должны
быть хорошо известны. Первая, «Изгнание из рая», под названием «Исповедь еврея»
была опубликована в «Новом мире» в 1994 году, после чего вышла отдельной
книгой, вызвавшей эффект сродни солженицынской
«Двести лет вместе». Вторая, «Изгнание из ада», в 2011 году вошла в книгу «Тень
отца». И лишь спустя 21 год писатель завершил семейную сагу третьей частью
«Изгнание из памяти». Видны ли временные и прочие «швы» у этой
трехчастной книги? Отнюдь, ведь все они пронизаны не только единым сюжетом и
едиными героями, но каждая часть, и вся трилогия в целом, несет на себе попытку
разрешения нескольких самых жгучих и вечных вопросов, мучающих современного
человека. Недаром, по мнению Дмитрия Быкова (и, надо заметить, не его одного),
«Александр Мелихов прославился "романами идей" — в этом жанре сегодня
отваживаются работать не многие…»
Итак,
подвиг—бессмертие—жертва—забвение. Четырем этим этико-философским категориям
посвящены все три части романа «И нет им воздаяния». Название, как мы понимаем,
прямая цитата из Екклезиаста: «Не помнят тех, кто был
прежде, и не будут помнить тех, кто еще придет. Живые знают, что умрут, а
мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них
предана забвению». Мрачная перспектива. Но пока жив народ, пока живо
государство, хранитель, по убеждению главного героя, бессмертия, живы и
История, и Подвиг народный, и наши Большие Дела.
В
трилогии два главных героя: отец и сын, Яков и Лев Каценеленбогены.
И сын на протяжении всего повествования ведет непрерывный внутренний
диалог-спор с отцом, а то и вершит суд над ним. Романтический герой-атеист
требует от отца подвига, поскольку только через подвиг можно войти в Историю и
Бессмертие. А всего лишь честность и порядочность, тем более — скромность, по
его мнению, низводят человека из гордого аристократа духа в тусклого
интеллигента, влачащего незаметное, пусть и добросовестное, существование и
потому вычеркнутого из Истории. И здесь не поможет даже любовь на грани
обожания окружающих и многочисленных учеников отца. Для Истории этого мало, ей,
как и советской власти, как и любой религии, подавай Подвиг. А что такое
подвиг? Это всегда жертва. Когда жертвуешь жизнью во имя чего-то большего, чем
ты сам. В религии за это получаешь место в раю, а в идеологии — в памяти
народной. И там, и там — бессмертие в величии духа. Но это, так сказать, скелет
трилогии, безусловно, несущий основную смысловую нагрузку. А что же является ее
плотью? Как и в любом художественном произведении, художественная ткань, умение
автора обращаться со словом. Вот об этом и постараемся поговорить подробнее.
«С
русскими я еврей, с евреями — русский», — горько замечает Костя, сын Льва.
Костя и вовсе, кстати, квартерон, четверть еврейской крови, но фамилия! Фамилия
все та же, труднопроизносимая — Каценеленбоген. И
потом, мы-то давно знаем, что бьют отнюдь не по паспорту, где к тому же и
пресловутой графы «национальность» уже нет. Кстати, «по закону», то, как себя
ощущает Костя, так оно и есть. У евреев — всем известно — евреем считается
рожденный от матери-еврейки (заметим, весьма мудрое установление, отец зачастую
под вопросом, а мать — никогда), а у русских — русский от отца-русского. У Льва
Каценеленбогена, как и у его сына, все наоборот:
мать-то у обоих русская! Так что хочешь быть полноценным евреем — проходи гиюр, принимай иудейство. Хочешь быть полноценным русским —
меняй фамилию, а то и отчество. Иначе и там, и там — не свой. А так хочется
быть «своим», так хочется присоединения к большинству, стать тем самым
человеком, без которого — по Платонову — народ не полный!
Неотвратимо
и мощно, буквально с первых фраз первой части книги возникает философская тема
единства, изгойства и чужака. Это сходу вычитают те, кому мир идей та самая
вода, где они та самая рыба. Подробно, со многими обертонами эта тема звучит во
всей первой части трилогии — «Изгнание из рая». Уже было сказано, что в 90-е
«Исповедь еврея» нашумела и вызвала яростные споры не меньше, чем солженицынская «Двести лет вместе». Но перечитать — и через
два десятилетия — отнюдь не мешает. У Солженицына оппозиция — евреи-русские, у
Мелихова все сложнее и запутаннее: в казахстанских степях начала 50-х кого
только нет — и казахи, и русские, и евреи, и немцы-переселенцы, и ингуши,
привезенные в сталинских теплушках. И все — со своими, несмотря на весь
интернационализм советского строя, когда, в самом деле, отношения между
народами и народностями были, несмотря на все привнесенные постперестроечные
мифы, получше, чем сейчас. И как с этим со всем быть?
А никто до сих пор так и не знает, что на самом деле задумал Господь — в своей
долгой перспективе — смешав языки на Вавилонской башне. Ни «плавильный котел»
пока не спасает, ни «мультикультурализм», ни
«интернационализм». И как ни кричат политики и прочие трибуны вслед за мультяшным котом: «Ребята, давайте жить дружно!» — увы,
пока не получается.
Мелихов
— признанный мастер «романа идей», один из немногих в современной русской
литературе. Но этим, скажем сразу, его дар отнюдь не ограничен. Любители идей
свое вычитают. А что вычитают другие, любители художественности? А для них
приготовлен поистине пир — страницы, посвященные детству поначалу совсем
маленького и постепенно растущего Льва Каценеленбогена.
Думаю, не ошибусь, если поставлю детство мелиховского
Льва в один ряд с «детствами» русской классики. Та самая кладка без гвоздя и
раствора. Но и задохнуться в этом каменном братстве слов писатель не дает. Все
оттенки мягкого юмора, умной иронии, зловещего сарказма, поэтического лиризма
представлены на страницах трилогии. А о его фирменной афористичности без конца
поминают критики самого разного толка.
Но
вернемся к трилогии. Детство — у каждого Эдем, на какой бы земле оно ни
случилось. У Льва К. оно случилось в казахстанских степях, усеянных ржавым
железом, в полунищей халупе, где за перегородкой то теленок, то поросенок. И
при этом оказалось совершенно волшебным, полнокровным
и полноценным, доверху наполненным замечательными — на всю жизнь —
впечатлениями и увлекательными приключениями, порой на грани жизни и смерти.
Герой — тот самый мальчишка-непоседа, которому все интересно и который все
хочет испытать на собственной шкуре. Поэтому и с конька крыши прыгает, ломая
ногу, и поджигает бутылку с опасной смесью, в результате оставаясь без глаза
(все подробности этого ужаса на страницах книги, как только мать вынесла!), и в
драки ввязывается, стоит услышать слово «еврей». И здесь исподволь начинает
звучать еще одна горькая тема — тема отлучения от бессмертия, как его понимает
главный герой-атеист, считая своего отца добровольно сдавшим позиции,
сломленным в противостоянии маленького человека, не пожелавшего стать большим,
с государством. И — тема аристократа духа, удовольствовавшегося всего лишь
ролью тусклого, как полагает герой, интеллигента.
Во
всю мощь эта тема разворачивается во второй части трилогии — «Изгнание из ада».
Отец главного героя, всеми обожаемый учитель Яков (Янкеле)
Каценеленбоген, накануне Большого террора попал под
широкое колесо репрессий. И будучи совершенно безвинным человеком, пять лет
пребывал в воркутинском лагере на лесозаготовках. Вот такой, растянутый на пять
лет «Один день Ивана Денисовича». И ему еще повезло, он стойко до конца отрицал
свою вину. А все обманутые посулами следователей
подписанты были расстреляны. Читается эта скорбная повесть — от ареста до
освобождения, когда, если бы не цепь счастливых совпадений, и замерзнуть можно
было в безлюдной пустыне, — на одном дыхании. Чем достигается такой
художественный накал, совершенно непонятно. Вроде всего лишь простой пересказ
событий: то напарник попался неплохой, то на работу полегче
поставили, то к пайке прибавка, то, напротив, начальство озверело, а оторваться
от этого текста невозможно. Простота и безыскусность, которые
держат и не отпускают. Повествование ведется от первого лица, отца героя, с
вкраплениями комментариев сына. На самом деле — это рукопись отца, которую он,
мистическим образом появившись среди живых уже в наши дни (вот оно, изгнание из
ада давно умершего), передает сыну с наказом стереть память о своем погубителе,
следователе Волчеке. Но сын, читая написанную спокойным пером лагерную жизнь
отца (везде люди, и хороших везде немало), начинает вершить над ним суд, считая
его человеком сломленным, отказавшимся от бессмертия.
Здесь
стоит уточнить, что такое бессмертие в понимании главного героя, атеиста
советского образца, к тому же романтика. А это когда ты вписан в Историю, т.е.
в память народную, когда твоим именем названы и улица,
и завод, и пароход. Но, погодите, бессмертие в России с ее регулярными
оверкилями общественного сознания — вещь ненадежная.
Сегодня твоим именем клянутся и все на свете называют, а завтра проклянут и
плюнут на могилу. Однако в сознании Льва этот аспект как будто перифериен и
незначителен. И тогда приходит понимание, что под бессмертием понимается скорее
другое — непосредственное участие в Большом Деле. Как писал американский
философ Уильям Джеймс, «величайшая польза, которую можно извлечь из жизни —
потратить жизнь на дело, которое переживет нас». Вот о таком Большом Деле и
мечтал наш герой-романтик с детства, проявляя недюжинные способности и
напитываясь знаниями.
Но.
Ни отца героя, ни его самого не подпустили к Большому Делу — вследствие не
только национальной, но и социальной политики с ее отрицательной фильтрацией
социальных лифтов. Оба могли стать большими учеными, быть запанибрата, как
мечтал Лев, и с Космосом, и с Термоядом, а в
результате отец оказался всего лишь (!) школьным учителем (но все же на грани
гениальности!), а его сын вузовским преподавателем (надо думать, тоже не хуже
отца). Да, Лев К. унижен своим положением, мучается им, чувствует себя в новой
реальности, когда педагогическая миссия выродилась в сферу обслуживания,
лакеем, обслуживающим «образовательными услугами» студентов. Но казнится ли он
этим? Желает ли что-либо изменить? Вот его студенческий друг Гришка рванул в
Штаты, вроде бы благоденствует и укоряет Льва за неиспользованные возможности
дара ученого. Но оказывается, не все и там безоблачно. Оказывается, и там, в
хваленом плавильном котле, надо быть англо-саксом,
иначе ты человек второго сорта, даже с высоким, или даже с очень высоким,
доходом. И там, как выясняется, не все меряется деньгами, свободным рынком и архидемократическим устройством общества, есть и другие
факторы.
Третья
часть трилогии — «Изгнание из памяти» — практически детективная, весьма
напряженная и стремительная история, хотя, если проводить литературные
аналогии, — это классическая тема Гамлета: месть за отца. Гамлет цитируется
напрямую в сцене в метро, где студенты актерского отделения репетируют прямо в
вагоне. Вот такая явная подсказка читателю. Надо сказать, что раскавыченных цитат у Мелихова не сосчитать, но при этом
даже подумать о тени постмодернизма в его текстах — смешно и абсурдно. И все
цитаты к месту, и все выдают поколение автора: из послевоенного бэби-бума.
Нынче молодежь разговаривает другими гэгами и мемами. Тем не менее трилогия для
продвинутого читателя — увлекательный концерт-загадка и способ проверить свою
эрудицию: радость узнавания на каждом шагу. Третья часть вся посвящена розыску подлеца Волчека, дабы вычеркнуть его из памяти народной
навеки. Перед нами захватывающая история с построением через
специалиста-генеалога (с булгаковской чертовщинкой в облике и всей манере существования) родового
древа Волчеков, с рысканием по этому древу, с судьбами многочисленных родственников
Волчека, с влюбленностью, в конце концов, в двоюродную внучку следователя-мерзавца, закончившуюся, к сожалению и
разочарованию героя, ничем. А подлец Волчек,
оказывается, погиб под тем же маховиком Большого террора, довольно скоро вслед
за своими жертвами, и в родне почитается едва ли не героем. А как же! Ведь казнен сталинскими извергами!
Так
выполнил ли герой наказ отца? И был ли смысл в этом наказе? Увидел ли герой
свет в конце туннеля или так и остался с нераспутанными
узлами в натруженных руках? Да, повторимся, пока жив народ, пока живо
государство, хранитель, по убеждению главного героя, бессмертия, живы и
История, и Подвиг народный, и наши Большие Дела. Это взгляд героя-атеиста. А
человек религиозный знает, что у Бога все живы, он со своей бессмертной душой
не боится забвения. Но ищет свою дорогу к Храму каждый сам, и пути у нас самые
разные и порой самые парадоксальные. Стоит здесь подчеркнуть особое бесстрашие
Мелихова: о чем бы он ни писал и что бы он ни писал — художественную прозу или
публицистику — он всегда в поисках Истины, какой бы неудобной и, может быть, малокрасивой она нам не показалась. На что, скажем, можно
рассчитывать в глазах либеральной общественности, написав такой пассаж:
«…неужели ты думаешь, что Запад мочит Сталина за то, что им твоего папу жалко?
Им важно только опустить нас в глазах мира, а лучше и в
наших собственных. Чтобы убить нашу гордость, а значит, и силу. Сегодня мне
понятно, в чем наша исключительность — она и есть та самая the
real thing, подлинность. Мы
не умеем фальшивить, все делаем в искренних экстремальностях»?
Так
для кого же эта семисотстраничная книга? Думается,
точнее всех об этом сказал Павел Басинский: «Проза
Мелихова для тех, кто ищет в литературе потаенных жизненных смыслов,
мучительных загадок бытия и ради этого не боится преодолевать собственное
чувство стыда. Душевный результат его прозы опрокидывает методы. Человек жалок,
но именно поэтому нуждается в удвоенном, утроенном милосердии». Ну, а в том,
что Александр Мелихов один из самых ярких и интересных современных прозаиков и
публицистов, читатель уже давно сам убедился…