Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2016
Игорь
Шкляревский. Золотая блесна. Книга радостей и утешений//«Знамя». 2016. № 1
Эта
книга вызывающе прекрасна. Но ее истинная красота открывается не всем. Эта
книга — для избранных, для тех, кто не забыл ни первородной тьмы, ни
библейского света.
«Есть
тайные опознавательные знаки, по ним здесь узнают своих».
Вы
чувствуете, что вы — свой? И уверены, что ваше
чувство не обманывает вас? Тогда входите без опаски, эта книга распахнута
настежь. У нее нет ни начала, ни конца, и читать ее можно с любой страницы.
«Пережидая
зной, я засыпал в тени под ивой. Во сне я чувствовал, что на мое колено села
бабочка, и улыбался, это запах скошенного клевера перелетал ко мне через реку.
В
безоблачном пространстве памяти запечатлялись облака,
стрижи, круги на плесе и речная веха, ну, попросту, метла (ее трясла вода),
застрявшая баржа, груженная песком, и перевернутые в зеркале Днепра египетские
пирамиды…
И
мой улов, лиловые и серые бычки-подкаменщики, и образы пылающего зноя,
размноженные вдалеке сараи, текучие столбы, зигзаги, змеи — вдоль картофельного
поля.
Удаляясь,
они приближаются…»
«Золотая
блесна» завораживает своей непредсказуемостью. Видения перетекают друг в друга
и смешиваются с явью. И попробуй отличи одно от
другого.
«Бывает,
прилетит с туманом что-то щемящее, невыразимое, только душа на вздохе
всхлипывает, как расстегнувшийся баян, свисающий с плеча слепого баяниста…»
Что
так мучительно притягивает меня в этих простых словах? В чем тайна их
обаяния?..
Шкляревский
говорит, что в «Слове о полку» все видно с высоты птичьего полета. Я вспомнил
об этом, когда перечитывал «Золотую блесну». Угол зрения в литературе важнее
точки зрения. Точка зрения — это гражданская позиция, это — то, про
что, и то, ради чего. Но сама литература — это угол зрения: смотрю и
вижу — слышу и чувствую — люблю и помню. И «Золотая блесна» — вся! — соткана из
этой тончайшей материи. Из этих неуловимых душевных состояний, более чем
странных в своей привольной обыденности и сиюминутности.
Наука
занимается такими явлениями, которые можно повторить. А неповторимое
досталось поэтам. Шкляревский всю жизнь занимается только неповторимым.
И мгновение для него может быть больше вечности, а капля днепровской воды —
дороже мирового океана.
Русский
космос начинается со знаменитого ломоносовского:
Открылась бездна,
звезд полна;
Звездам числа нет,
бездне дна.
Бездонная
бездна — здесь еще метафора, и звезды — умозрительно неживые. Но не пройдет и
ста лет, и у Лермонтова звезда с звездой заговорит. А
в «Золотой блесне» космос приблизился уже вплотную.
«Бывают
вечера, когда я одинок до звезд.
Дом
стоит на пологом холме, дверь открываешь прямо в небо. Оттуда тянет холодом
Вселенной, и я тупею перед ней, не находя спасительного смысла своему
существованию, но это я с ведром стою перед Вселенной, без меня ее нет.
Микроскопическое существо с ведром воды, я признаю ее, а не она меня… И это мне в рубахе стало холодно, я закрываю дверь и
оставляю за спиной пространство и его случайные возможности… Вот утешение —
возможности пространства… Ведь я возник! Повеселев, я приношу из коридора
вареную треску в желе, наливаю в стакан «Каберне», вдыхаю запах сыра и укропа,
я чувствую спиной тепло горящих дров…
На
Умбе за водой и за дровами я выхожу в открытый космос и возвращаюсь в теплый
дом. Ориентир — окно, сияющее в темноте, спасающее мысль от тихого безумия,
мерцания обугленных планет и завывания потоков воздуха над лесом. Однако ветер
к ночи стал сильнее, этот северный ветер пригонит семгу в Умбу, этот ветер
волнует меня…»
Непосредственное
переживание своего бытия во Вселенной резко отличает Шкляревского от всех
писателей — и прошлых, и нынешних. «…Это я с ведром стою перед Вселенной».
Никакого умозрения, никакой отвлеченной мысли. Это не звезда с
звездою говорит — это мое личное противостояние пустоте, небытию, беспредельности…
Спустимся
с небес на землю. Все просто, все, можно сказать, — проще простого. «Золотая
блесна» — это, по слову автора, книга радостей и утешений, книга о белой
ночи, о северных реках, о «нахлысте —
снасти аристократов, придуманной пастухом», о грибных дождях, о любимых
книгах, о тишине в рюкзаке «инвалида реки» инспектора Тишина, о мужской
дружбе и братской любви, о счастье одиночества и одиночестве во Вселенной…
А кроме того, «Золотая блесна» — это
свидетельство о русской литературе. О том, что она жива. И что все попытки угробить ее тщетны.
«Марухин что-то ищет в чемодане, завязывает и
развязывает рюкзаки и смотрит на часы.
—
Ты что-то потерял?
—
Не знаю, но чего-то не хватает.
—
Не ищи!
—
Почему?
—
Ты ищешь темноту, ее не будет».
Это
— белая ночь…
Помню
охвативший меня восторг, когда я впервые услышал эти слова. Боже мой, как
просто! Как безумно просто! Что бы мы ни искали — деньги, формулу, слово, смысл
жизни, счастье — что бы мы ни искали! — мы все время ищем темноту. В
поисках темноты проходит бoльшая
и лучшая часть жизни. И ни для кого не секрет, что поиски эти бессмысленны. Но
они продолжаются и продолжаются — веками. Что это — дурная привычка? или —
традиция?.. И можно ли перестать искать темноту?..
Я
обязан открыть в себе себя — у меня нет иного выхода. Здравствуй, ночь,
скрывающая от меня мое рождение, окутывающая благодатной тьмой незнания и
бесчувствия! Что мне шумит, что мне звенит в этом неодухотворенном
пространстве, в этом неодушевленном времени?
Безответные
вопросы — может быть, самые важные вопросы человечества. Их принято называть
риторическими, но, как их ни называй, они не исчезают, не испаряются, они ждут
своего мгновения — и каждый, рано или поздно, мысленно произносит их наедине с
собой.
«Взгляд
человека ночью удлиняется на миллионы километров… Неужели
нигде во Вселенной нет ни души? На расстояниях уму непостижимых, в
пространствах за пределами сознания… Без славы Цезаря
и без его микроскопических завоеваний…»
«Белая
гвардия», «белая горячка», «белые стихи», «белые пятна» — во всех этих
словосочетаниях «белый» — не столько цвет, сколько символ. А «белая ночь»?
Шкляревский любит, когда слова, которое изначально не являются символами, вдруг
приобретают символический отблеск.
«— У вас в стихах есть поговорки, которые я
раньше не встречала. Слепому ночью не темно. Тропа дорогу знает…
Вы увлекаетесь фольклором?
—
Я сам фольклор. И ничего ни у кого не занимаю…»
Тайна
живого слова — наверно, самое таинственное из всего, что есть на свете. О
Шкляревском написаны десятки статей, сотни откликов. Но его тайнопись так и
осталась неразгаданной.
Магия
воды и огня, магия реки и ветра, магия звездного неба, магия света и тьмы…
Магия скользящей под ногами тени, магия безлюдья и безмолвия, магия живой,
наполненной собственным дыханием тишины… И великая
магия слова. Подавляющему большинству ее сила неведома. Но когда эта неведомая
сила внезапно проявляет себя — в неожиданной метафоре или невероятном повороте
мысли — многим становится не по себе. Потому что это сказано раз — и навсегда.
«В
пустом купе осталось озеро, сверкающее в зеркале. И за спиною — озеро в окне.
На мгновение ты как бы исчезаешь между ними в каком-то непонятном промежутке,
где ты свидетель своего отсутствия…»
Чтобы
ощутить, что такое время, нужно стать свидетелем своего отсутствия. Но на это
способен только поэт. И пока физика не станет поэзией, тайна времени так и
останется тайной.
Нобелевскую
премию можно дать за открытие новой элементарной частицы или гравитационных
волн, за разгадку природы черных дыр или темной материи. Но если кто-то вдруг
откроет тайну бессмертия — не окажется ли эта премия
унизительно мала для такого открытия?..
Эйнштейн
как-то сказал, что ему неинтересно решать задачу, когда наперед известно, что у
нее есть решение. Только неразрешимые задачи представляют настоящий интерес.
Только
неразрешимые вопросы волнуют Шкляревского в «Золотой блесне». Они удивительно
просты и понятны любому, но любой, как правило, не задает их себе и не
пытает ими окружающих. Любой знает, что время — деньги, и что делу —
время, а потехе — час. Это его успокаивает и убаюкивает. Он понимает, что все
нормально. И бесконечность, которая длиннее мысли, его не пугает.
Он просто не думает о ней, не берет ее в голову — и всё. Хотя, если вдуматься,
он тоже — свидетель своего отсутствия. И кто читает эти слова — тоже свидетель.
И все мы — очевидцы.
Мгновение
ока мы присутствуем на этой земле. Но пока мы внутри этого мгновения, мы не
ведаем смерти.
У
«Золотой блесны» нет аналогов. Она неповторима, как мгновение ока. Подобно небу
и реке, она смотрится в себя и отражается в себе. И писать о ней — значит
продолжать ее.
«В
эту ночь мне приснился счастливый Марухин.
Он
сказал: — Игорь, мы никогда не умрем. Мы остаемся в "Золотой
блесне"!»
Каждый,
кто читает «Золотую блесну», входит в нее и остается в ней навсегда1. Можно назвать это бессмертием. А можно — и не
называть. Все равно мы останемся в «Золотой блесне». В неисчезающем времени
«Книги радостей и утешений».
_______________
1 Это почувствовал и отметил в своем замечательном послесловии Валентин Курбатов.