Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2016
Евгений Алёхин родился в 1985 году в г. Кемерово. Окончил среднюю школу, сменил несколько мест
учебы и ряд профессий, пытаясь держаться на расстоянии от богемного образа
жизни, но все же нашел себе место среди представителей «креативного
класса». Написал четыре книги прозы, выпустил несколько рэп-альбомов,
основал свое издательство, участвовал в создании художественных фильмов в
качестве актера, сценариста и режиссера. В настоящее время живет в Москве.
Публикация в «ДН» — рассказ «Подробности одиночества», № 4, 2011.
Одним
из немногих стихотворений вне учебной программы, которое я знал в свои
четырнадцать, было «О разнице вкусов». Отец его очень любил, часто читал
целиком или цитировал фрагменты, вот я и запомнил. А когда увидел фото автора в
передаче «Серебряный шар», сразу сказал:
—
Это же Кузьма, мой одноклассник!
Я
даже пытался закрепить за Колей Кузьминым новое прозвище — «Маяковский», — но
для всех он остался Кузьмой.
Он
был старше всех в классе и оправдывал свою «старость» тем, что заболел не вовремя и пошел в школу на год позже, а уже в
январе, в первом классе, ему исполнилось девять. Но мы, конечно, дразнили его
второгодником. Впрочем, Кузьму мало беспокоили такие подколы,
единственным, что он почему-то явно не любил и за что мог дать по морде, было обращение «Кузя». Можно было сказать «Кузьмич»,
это он прощал, но «Кузя» его подбешивало. К нам
Кузьма попал в восьмом классе, и за два учебных года мы с ним стали приятелями,
но не друзьями. Меня Кузьма был старше ровно на полтора года, день в день. 20
января 1984 — 20 июля 1985. Это очень серьезная разница, когда ты подросток,
для меня он был авторитетом, я невольно подражал ему, часто брал его фразы на
вооружение. За ленивой афористичностью Кузьмы и безразличием к учебному процессу,
скоростью реакции, умением подобрать нужное слово в любой ситуации стоял
неведомый порочный опыт, к которому я тянулся.
Если
бы вы попытались стрельнуть сигарету у Кузьмы на улице, когда сигарет у него не
было, он бы невзначай бросил через плечо, не замедляя шага:
—
Один папирос и тот прирос.
А
вы бы стояли, как вкопанный, пытаясь понять, действительно ли прозвучал такой
каламбур или вам послышалось? Надо ли отстаивать свою честь или лучше не
связываться с этим коренастым пареньком? Тяжелые кулаки на длинных руках,
пытливый и умный взгляд, усмешка человека, который прохавал
жизнь, боевой шрам на носу. На самом деле, никакой не боевой — старший брат
Кузьмы размахивал ножом-бабочкой и случайно чирканул
по носу, но результат выглядел очень красиво, внушительно. Часто я провоцировал
Кузьму, и он без злобы меня поколачивал. Особенно ранней осенью и поздней
весной, в сухие теплые дни, было хорошо после уроков подраться в парке. Лишь
пару раз мне удавалось пробить его оборону, увернуться от рук-молотов, пробраться
к туловищу и свалить на землю.
Но
максимум, чего я добивался, комментарий вроде такого:
—
Лучше заканчивай. Долго держать не сможешь.
Обычно
мы вставали, отряхивались, хватали свои школьные принадлежности и дальше
спокойно шли домой. Он быстро перевоплощался из воина в поэта. Только что
сосредоточенный и твердый как скала, Кузьма уже расслабленно продолжает некогда
оборванный рассказ о поездках на дачу с дядей и старшим братом:
—
Я вышел покурить, поссал у
ограды, вхожу обратно. Встаю в коридоре, как вкопанный: мой дядя прямо на
лестнице бьет своей бабукой телке по лбу.
—
Зачем по лбу? — удивляюсь я.
В
моем воображении возникали люди, буднично занимающиеся развратом и живущие в
нем, непостижимые, как речные насекомые.
—
Ну ради прикола. Расчехлился
и для разминки стучит ей членом по башке. Я говорю:
«Мозги ей не вышиби, дядя!»
В
сексе важно быть изобретательным, — мотал я на ус. Всегда я был очень
доверчивым, и, скорее всего, Кузьма специально сбивал с толку, понимая, что для
меня эти истории — инструкции к действию, что я готовлю арсенал, и ему хотелось
снарядить меня в путь к большому сексу самой сомнительной и нелепой
инструкцией.
—
А ты? Когда уже расчехлишься? — спрашивал я, тут же,
как попугай, повторяя новомодное слово.
—
Пока не удалось, — отвечал он с искренней досадой. — Была неудачная попытка с
одной целочкой. Только ткнул, а она закричала: «Мне
больно, я не буду!»
—
А сколько ей было лет?
—
Шестнадцать. Думал, уже верняк, но попалась
нетронутая.
Такая
откровенность после драки заставляла меня не только восхищаться его историями,
но и сопереживать герою-рассказчику. Несмотря на всю крутизну, Кузьма еще не
получил главный приз. Это успокаивало, заставляло тщеславно надеяться, что я
смогу превзойти своего учителя жизни на любовном поприще.
Вот
бы успеть этим летом. Если я сделаю это до своего пятнадцатилетия, никогда уже
мне не сидеть с кислой рожей на втором плане жизни, —
вот так я думал. Но возвращаясь к Кузьме, я должен сделать важное признание: он
стал для меня одним из самых влиятельных людей в жизни, я видел в нем сильного
старшего брата. Я подражал ему, его стилю, а расплачивался своей помощью в
учебе и искренней любовью к его рассказам.
* * *
Мероприятие в ДК мне быстро надоело.
Директриса говорила что-то в микрофон, называла имена выпускников. В основном
говорила для одиннадцатого класса, нас, девятиклассников, только вскользь
поздравила и сказала:
—
Надеюсь, большинство останется учиться дальше. Мы вас ждем.
Меня
правда ждали, и директриса, и учителя, даже в шутку грозились не давать аттестат,
чтобы остался в школе. Сам я пока не знал, что делать, вроде бы и хотелось уже
распрощаться с ними, но у нас в семье было принято получать высшее образование.
Десятилетка в школе, вуз, честный труд, пока не сляжешь в гроб, и никаких
лишних мыслей. Даже моя родная сестра-бунтарка уже заканчивала
институт культуры, сводный же брат учился в КемГУ
на матфаке, а сводная сестра поступила в институт
пищевой промышленности.
Предполагалось,
что я буду изучать литературу (последнее время я втянулся в школьную программу)
или математику. Или, может быть, информатику. Мне хотелось бы заниматься
информатикой, я был королем в QBasic среди средних
классов, даже пытался изучать «Паскаль», до тех пор, пока сводный брат не
переехал к своему отцу вместе с персональным компьютером. К сожалению, учителя
ИВТ приходили к нам ненадолго, чтобы получить отсрочку от армии, и преподавали
спустя рукава. В итоге каждый раз я писал одни и те же простые программы,
чуть-чуть улучшая их, заранее получал свою пятерку, играл на уроках, забывая
навыки.
Все
уходило на второй план, пока я думал о голых женщинах и плыл по течению.
Решения откладывались на потом.
Директрисе
и учителям было больше нечего сказать, на сцену вышли ребята из пятых-шестых
классов, учительница музыки села за фортепиано, и началась самая ненужная часть
мероприятия.
«Когда
уйдем со школьного двора», — завыли ребятишки, мне стало стыдно, и я решил
покинуть помещение.
На
крыльце стоял Кузьма с сигаретой. Он сегодня надел брюки, светлую рубашку с
коротким рукавом и галстук. Зачем он так вырядился, было непонятно, никогда
прежде не видел его при таком параде.
—
Вот это красавец! — сказал я. — Дай-ка затянуться. — Я взял у него сигарету и
втянул несколько раз.
—
Осторожней, детям столько нельзя, — сказал Кузьма.
—
Сегодня буду пить, — пояснил я, — настраиваюсь на саморазрушение.
Голова
сразу закружилась.
—
Пошли домой, что там делать? — предложил он.
—
Может, буханем сразу? Есть деньги?
—
Надо переодеться, — ответил Кузьма, — а потом можно и бухануть.
—
Прости, — осторожно заметил я и подмигнул, — но ты похож на фраера.
Он
быстро хлопнул меня ладошкой по подбородку и поправил:
—
На сутенера.
День
был жаркий, мы вяло прошли мимо школы и вышли на
стадион. Я спросил у Кузьмы, не хочет ли он пойти в десятый? Он только
отмахнулся.
—
Зачем? Ты у нас умник, ты и иди.
—
Пошли, — говорю я, — потом вместе в универ поступим.
Он
закинул бровь так, что она ударилась о его «ежик»:
—
Рехнулся что ли?
—
Но тогда ты должен мне один бой, — я даже схватил его за плечо. — Мне надо
отыграться. Давай прямо сейчас? Рукопашная без борьбы.
Он
скинул мою руку, огляделся по сторонам в недоумении. На стадионе никого не
было, солнце пекло уже совсем по-летнему.
—
Успеешь еще получить по башке.
—
Да ладно, — у меня родилась необоснованная надежда на победу. — Я тебе прощу
твой сраный долг, только
давай немного побоксируем. Мне кажется, на этот раз
тебе хана. Я созрел. Только галстук свой сними.
Ему
было лень. Но я знал, что он не сможет устоять, если подобрать нужные слова:
—
Ты должен мне сотку, Кузя. Мелкий жулик.
—
Ладно, — он бросил свой пакет на молодую травку. — Мне даже галстук не придется
снимать. Дрался бы лучше дальше с Кучей, мазохист.
Почему-то
я разволновался, как на собственные именины, вот уж сомнительный подарок быть
поколоченным. Я прыгал кругами — возбужденная макака. У меня тоже были длинные
руки, но я не умел правильно бить. Боролся хорошо, а бить не получалось, если я
сильно ударял человека, самому становилось больно. Нужно было избавиться от
этого. Я был настырным купальщиком, не умеющим плавать. Кузьма выставил одну
ногу вперед, нашел опору, стоял, грозный и бронзовый, толком даже не подняв
рук, но это не значило, что он был безопасен. Я подскочил, кинул обманку рядом
с его ухом, резко ткнул в бок, срезал лишнее пространство и по инерции чуть не
швырнул Кузьму через бедро, но он неожиданно сильно оттолкнул меня, отскочил,
успев щелкнуть по челюсти, и сказал, будто одернул заигравшегося пса:
—
Без борьбы.
—
Извини, забыл.
Я
нанес несколько ударов по его корпусу, вроде бы удачно, а потом Кузьма поймал
мою руку, тряхнул меня всего, как куклу, крепко втащил в солнышко и бросил на
траву. Я даже пернуть не успел, а он уже запрыгнул
ногами мне на спину.
Похоже,
он просто лично мне впервые продемонстрировал, на что способен.
—
Успокоился?
—
Нет, — промычал я.
Тогда
он уселся на спину, крепко взял меня за шею и сказал:
—
А у….бать и переспросить?
Я
пытался повернуть лицо, чтобы ответить как-нибудь остроумно, но успел только
почувствовать дыхание табачного дыма и увидеть фрагмент его верблюжьего лица да
кусок галстука, и тут Кузьма ткнул меня рожей в траву,
а сам слез. Он верблюд, я — лошадь-ублюдок, — подумал
я зачем-то, — и нам не понять друг друга.
Только
поднявшись, я почувствовал боль в груди и подбородке.
Когда
мы подошли к моей калитке, он вдруг достал деньги из кармана брюк и сказал:
—
Могу отдать тридцатку. Остальное ты уже получил.
—
Очень щедро, — ответил я.
Он
отсчитал три десятки. Так мы и расстались. Я немного постоял, глядя, как Кузьма
идет по улице к пятиэтажкам. Почему-то сердце билось, обидно было, что я не
смог забрать у него сто рублей, или черт знает еще
почему было обидно. Выклянчил тридцатку, что я за дешевка! Невыносимо
захотелось отмотать драку назад, провести ее иначе, попробовать переиграть. И
если этот путь ведет в тупик, то вообще отменить ее, отказаться от такой
стратегии. Но на все у меня была одна попытка, я напросился на махач и погорел. Попутал чего-то, прибор для измерения
реальности выдал неверные показатели. Казалось, что я смогу справиться, даже
проучить Кузьму, этого беззаботного афериста, но куда уж мне.
Месяца
два назад Кузьма потерял мой льготный проездной, и сотня, которую я назначил, —
очень скромная сумма за такой зихер.
По проездному даже в пригород, где мы жили, лишний рубль не надо было
доплачивать, а из-за Кузьмы мне пришлось выслушать ругань отца, а отцу ехать в
собес и выпрашивать для меня дубликат, который выдали далеко не сразу. С
Кузьмой мы были немного похожи, можно было решить по черно-белой фотографии,
что я — это он год или два назад. Вот я ему и давал проездной, без всякого
недоверия, а он возьми да и скажи, что потерял. А еще добавил:
—
Если придут мусора, ты мне его не давал.
У
меня чуть глаза не выпали.
—
Ты где его потерял, дурень?!
— заорал я.
—
Нигде. Просто запомни, что ты мне его не давал.
—
Опять тачки вскрывали?
—
Никогда я не вскрывал тачек. Только если негде передернуть, — сказал он и
пошевелил кулаком в области ширинки.
Однажды
Кузьма рассказывал, что они с братом вскрыли пару тачек. Мне представлялось,
как они утаскивают магнитолу, провернув очередную делюгу,
а проездной с моими ФИО остается лежать прямо на водительском сиденье. Так что тридцаха и пара ударов не тянули
на компенсацию.
* * *
До дома Кузьма в этот день не добрался. Мы
разошлись, и уже через несколько минут его окликнули возле подъезда одной из
«змеек». Два выпускника девятого «Б» уже полезли в бутылку: Леджик
и Козырь, а с ними затесался еще один типчик — Кипеш.
Козырь был нашим местным сумасшедшим, пару раз остававшимся в свое время на
второй год. Молчаливый, жилистый, смуглый, замкнутый, неадекватный, добрый,
агрессивный, безотказный — все сразу. Козырь мог позволить себя эксплуатировать
или усыпить, мог быть блаженным или бешеным. Но без провокации он не
представлял ни для кого угрозы. Что касается Кипеша —
вот от этого чувака я
старался держаться подальше. В свои тринадцать он смачно ругался матом, смолил,
как паровоз, мог перепить кого угодно и уже
сформулировал для себя жизненную философию, которой по зиме поделился со мной.
—
Жука, я не хочу прожить сто лет по совести, не хочу делать добро, не хочу
становиться ученым, — сказал он мне, неприятно царапая нутро своим высоким
тембром, пока я пытался унять головокружение от плохо разбавленного спирта,
сидя на ступеньках подъезда. — Я лучше проживу тридцать пять лет в свое
удовольствие. Я в рот долбил.
Мне
тогда стало жутко от этого темного гедонизма по Кипешу.
Вроде бы обычная гоповская ахинея, но эти слова
произносил человек младше меня и таким уверенным тоном. Я через силу посмотрел
в страшные глаза, потом перевел взгляд на посеревший
будто от яда, поглощаемого через рот, резец Кипеша.
Эта темная дырка рта загипнотизировала меня. Рябое лицо Кипеша
исказила самодовольная улыбка, он затянулся крепкой сигаретой «Магна», от вкуса которой я бы блеванул.
Действительно, Кипеш в тот момент жил в свое
удовольствие и никак иначе.
Я
отчетливо представляю этот еще детский, не сломавшийся, голос, звонко
произносящий:
—
Кузьма, иди к нам!
Кузьма
оборачивается на голос Кипеша. Тот ставит щелбан себе в челюсть, жестом говоря: «давай бухать».
—
Конечно, я за любой кипеш, — отвечает Кузьма.
Этот
каламбур представляется мне кличем, на который придет беда. У меня такое
чувство, будто я сам видел Кузьму в момент, когда он произносит эту фразу. Но я
не мог этого видеть, конечно, я уже был дома. Кормил коз, дрочил, мылся, собирался пойти гулять. Это Леджик потом пересказал то, что знал о встрече Кузьмы с Кипешем и Козырем. Сам Леджик
пробыл с ними недолго, только чуть выпил и пошел по своим делам, на собственное
счастье отделившись от истории, через день попавшей в
заголовки газет.
* * *
Мне позвонил Демон (он же Дельфин или Дельфик) и позвал отмечать Последний звонок на бульваре. Я
сказал, что идти так далеко не очень хочется. В действительности я просто
побаивался появляться на бульваре в теплое время года. С тем же успехом можно
было отправиться в джунгли без какого-либо оружия.
—
Пошли, будет Юлина подружка. Ты ей понравишься.
Это
меня заинтересовало.
—
А сколько ей лет? — спросил я.
—
Почти шестнадцать. Не думаю, что она еще целка, — ответил
Демон и заржал.
Он
был ушлый тип в этом плане: рано начал и поменял уже несколько девчонок. Я на
всякий случай прикрыл динамик трубки, чтобы похотливые интонации Демона не
смогли проникнуть в дом.
—
Ладно, зайду за тобой через полчаса.
—
Давай быстрее. Я буду ждать во дворе. Твоя телка уже ждет тебя.
С
Демоном мы подружились год назад. Сначала мы дрались, но не
потому что не поделили что-либо, а по долгу. Класс на класс: восьмой «А» против
восьмого «Б». Планировалось это как целое ледовое побоище, но в результате
многие отпали, кто-то зассал, кто-то не захотел. Им,
по сути, некого было выставить. Был Миша, настоящий силач, и был Козырь — с
которым просто никто не согласился драться. Все остальные — проходные бойцы.
Сперва мне предлагали идти на Козыря, но я сказал, что
с психами не дерусь. Многие припомнили мне третий класс. Как-то раз я бил
кулаками по парте и громко орал, на потеху одноклассников, незаслуженно получив
двойку. Так что говорили они, давай, будет отличное зрелище, если поставить
двух психов. Но я настаивал, что стал нормальным. В
действительности я вел себя почти адекватно уже несколько лет, не считая пары
резких выпадов: против школьного психолога, проклятого гомосека,
одно время достававшего меня расспросами насчет моего детства, и одной тупой
учительницы. В результате эти выпады помогли мне подняться на ступеньку, ведь
даже здоровяк Миша подошел пожать мне руку: мол, я видел, как ты ругаешься с
ней, а потом хрюкаешь в рожу русичке, вот это номер
ты выкинул!
Ладно,
я не рискнул выйти против Козыря, и он отпал. По большому счету, все это
затевалось, чтобы посмотреть, кто победит: Кузьма или Миша. Остальные два боя
были простой мишурой, разминкой перед зрелищем, гвоздем программы. Я даже
нарисовал в тот день на классной доске двухмерных бойцов и подписал: «Kuzma vs Misha».
Битва
состоялась на полянке в парке, кто-то стоял на шухере, палил тропинку, если вдруг мимо пойдут
взрослые.
Сначала
с нашей стороны вышел Куча. Его противник был моей комплекции, и я тайно болел
за него. Давай, мысленно говорил я пареньку из параллели, не бойся
Кучу, он просто шумный здоровяк, пытающийся выглядеть лидером, внутри он
очень пугливый, ему гораздо проще дается учеба, чем драка.
В
учебе Куча был универсален, как и я. При желании мог добиться хороших оценок,
хоть по русскому языку, хоть по химии. А на улице его легко можно было сломать.
Я
знал, что если дать Куче резкий отпор и завалить, он будет беспомощным, большой
жук, перевернутый на спину. Что он может заплакать от бессилия, что он боится
удушья и получить в промежность, и боится настолько сильно, что готов сдаться
при первой угрозе. До появления Кузьмы мы часто дрались с Кучей, еще с третьего
класса, ради тренировки и вследствие ссоры, и я знал его, как облупленного: он
быстро выдыхается. Уворачиваешься, заставляешь его
немного попотеть, и он теряет бдительность, делаешь подсечку, зажимаешь
шею — дело в шляпе. Даже сдавливать особо не надо: Куча сам закричит:
«Задыхаюсь!»
Но
противник Кучи этого, конечно, не знал, он хотел лишь продержаться пару минут,
нанести несколько ударов, заработать очки и выкинуть белый флаг.
Потом
вышел я против Демона. Он был даже худее меня, но не выглядел испуганным. Я
понятия не имел, умеет ли он драться. Вообще его практически не знал, парень и
парень. Когда мы стояли лицом к лицу, за секунду до начала, я спросил на всякий
случай:
—
Ты Мамонту можешь вломить?
Это
внезапно пришло мне в голову, просто хотел уточнить, чтобы соразмерить силы. Я
смотрел реслинг, и отчасти сегодняшнее событие расценивал как шоу, думая, что
оппоненты (мы) могут посоветоваться перед боем. Так что, если Демон не мог
справиться даже со своим одноклассником Мамонтом, которого я побеждал одним
щелчком, мне бы стоило драться аккуратно.
—
Я и тебе вломлю, — ответил Демон.
Тут
же подпрыгнул, попытался пропнуть мне, но я поймал ногу и ударил по тормозам.
—
Сука, — сказал он, и я почувствовал, что его ляжку пронзило током. — Счас получишь!
Он
все время матерился, бормотал ругательства. Из-за его болтовни я не понимал,
драка это или перепалка. Я привык драться в тишине, если мы с Кучей, Вовой,
Кузьмой, со всеми, с кем мне доводилось драться, начинали болтать, значит надо было делать перерыв или прекращать.
Немного
потоптались на расстоянии вытянутой руки, обмениваясь несильными ударами в
корпус. Я прикрывал лицо — у меня тогда стояли брекеты
на зубах, о которых я часто забывал. Вообще не стоило бы драться, пока их не
снимут. Наконец Демон решил пойти в атаку, и это было его роковой ошибкой. Не
знаю, какая техника ему бы помогла сейчас, наверное, только держа меня на
расстоянии и целясь строго в болевые точки, он бы смог победить.
—
На! — Демон кинулся ко мне, видимо, желая повалить на землю, но я чуть
уклонился, и он упал сам. Я не растерялся, повалился сверху, и пока Демон
извивался, пытался зажать его в капкан. Все уже было понятно — ему не встать.
Если уж Куче редко удавалось выбраться из моей хватки, то Демон, наверное, даже
за гантелю в своей жизни не держался. Скоро его
голова была надежно зажата у меня под мышкой. Демон мог видеть только землю
перед собой, а затылком чувствовать мое плечо.
—
Сдавайся, — тихо и без злобы сказал я. Дал добрый совет. Но Демон еще минут
десять не хотел сдаваться. Он дергал руками, что было очень сложно из этого
положения, все не унимался.
—
Гондон, рваный гондон, —
хрипел он.
Даже
раз изловчился и больно попал мне в ухо, тогда я сильнее сдавил тиски и вжал
его в землю.
—
Деритесь, а не трахайтесь! — сказал кто-то.
Вдруг
Демон перестал агрессивно дрыгаться. Я отпустил его и поднялся: все было
кончено. Он плакал. Зачем было доводить себя до слез? Демон, весь красный, ни
на кого не глядя, ушел с поляны в чащу. Он пнул
дерево, постоял, закурил, зло повертелся на месте. Сел на корточки,
затягивался, продолжая всхлипывать. Там и остался, из своего укромного места
следил за боем Кузьмы и Миши.
Это
было зрелищно. Кузьма пытался вымотать Мишу, ловко уворачивался
от здоровенных рук и ног. Отскакивал, нападал, получал
в рожу и бил сам. Миша был очень силен, к тому же умел драться. Кузьма не мог
его загнать, не мог справиться с такой махиной, он ведь с голыми руками вышел
на ринг против танка.
—
Давай, давай, зарой его, — бормотал я.
Я
даже двигался вместе с Кузьмой, быстро позабыв обо всем: и о поверженном
Демоне, и о голых женщинах. Наконец Кузьма получил в висок. Рука Миши угрожающе
описала дугу и превратила Кузьму в бесполезного зомби. Я сам почувствовал этот
удар, у меня тоже ноги подкосились. Кузьма упал на четвереньки, красный Миша пинал его и бил по туловищу. Это было страшно, настоящее
зверство, и мы с Кучей подбежали оттащить Кузьму, пока кто-то оттаскивал Мишу.
—
Пусть сдается! — орал он.
Куча
помог подняться Кузьме, я быстро говорил:
—
Ты почти уделал его, пожалуйста, закончи.
—
Не могу, — сказал Кузьма. — Все поехало. Моя башка.
Он
отодвинул нас с Кучей в стороны, харкнул кровью на землю, поднял руки и сказал:
—
Все, я сдаюсь!
—
Да нет же! — вскрикнул я и ударил себя кулаком в ладонь.
Напряжение
спало, все начали обсуждать победу Миши. Я не стал задерживаться, быстро пошел
домой. Мой дом был совсем близко. Я выпил воды, умылся, и сел у окна в своей
комнате. Я даже не знал, что меня больше расстроило: моя маленькая
бессмысленная победа или большое поражение Кузьмы.
Мне
было видно и слышно, как они шли в сторону пятиэтажек: сначала Кузьма с Кучей,
потом Миша со своими одноклассниками.
Прошел
и Демон, все еще всхлипывая.
На
следующий день я подошел к нему в школе и протянул руку. Он недоверчиво
поздоровался.
—
Давай без обид, — сказал я.
Бороться
для меня легче, чем бить человека кулаками, объяснил ему. Не мог же я ждать,
пока он разобьет мне рожу? Скоро мы стали общаться на почве рэпа,
обменивались кассетами. Демон внешне был немного похож на музыканта Дельфина, я
стал так называть его иногда. Демон — было грубовато, Дельфин — лестно для
того, кто знает наизусть тексты этого исполнителя.
Кузьма
с Мишей тоже подружился, вообще после этой драки отношения между двумя
параллельными классами стали теплее.
* * *
На бульваре установили сцену, на которой
выступали лжеартисты. Сначала какие-то клоуны
изображали группу «Отпетые мошенники». Толпа подпевала и двигалась. У нас была сиська пива «Балтика крепкое».
Демон держал за руку свою Юлю, она молча и послушно
таскалась за ним. Симпатичная, хорошая, я не понимал, что они в нем находят? Ее
подруга, имени которой я даже не запомнил, «моя телка», хоть и ходила рядом со
мной, держалась независимо. Было видно, что пока ей дела нет до моей персоны.
Выглядела она неплохо, зрелая и губастая, только нос длинноват. Всем своим
видом показывала: я сама по себе. Мы продвинулись ближе к сцене, я старался
выпить побольше, чтобы унять волнение: вокруг было
много шумных гопников, а чтобы завоевать подружку,
надо было о них напрочь забыть, расслабиться.
—
Хватай ее, — громко сказал Демон мне в ухо.
Я
неуверенно кивнул. Демон дрыгал башкой в такт музыке,
покуривая, прямо здесь, в толпе, а наши спутницы принялись неуклюже танцевать.
Это было непросто — со всех сторон мелькали локти, морды,
бутылки, зажженные сигареты. Молодежь отдыхала. Пиво быстро уходило. Не зная,
как себя вести, пока не накрыло, я стал смотреть на сцену. Освободилось
местечко, и я подошел вплотную к деревянному настилу, по которому топтались
люди, изображающие пение.
После
«Отпетых мошенников» заиграла песня «Гостей из будущего», и на сцену вышла
накрашенная девушка. Лже-Ева открывала рот,
танцевала, держа в руках пластмассовую розу. Я внимательно наблюдал за ней. Не
сказал бы, что эта девушка мне понравилась, но я переживал за нее. Вот она,
здесь, одна на сцене, как в клетке, а вся эта шевелящаяся вокруг масса —
монстры. Путь к бегству для нее был отрезан.
плачь плачь
танцуй танцуй
беги от меня
я твои слезы
К
тому же мне нравилась песня, во мне открывалось второе дно, настоящая
чувственность. Хоть Джи-Вилкс, рэп-тексты
которого я заучивал наизусть, всегда ругал попсу, все
же Ева Польна завоевала место в моем сердце. Я тайно
любил ее песни. Стихи Евы рвали душу, но и местами были умны. В них был и ребус, она дразнила гопоту,
отплясывающую под ее же музыку, — провоцировала, то прикидывалась лесбиянкой,
то намекала на анальный секс.
Крепкое
пиво действовало, делало сентиментальным. Какой-то гопник вдруг выставил пятерню для рукопожатия,
представился:
—
Сашок!
Я
пожал его руку.
—
У тебя последний звонок?
Я
кивнул.
—
Девятый?
Я
еще раз кивнул. С одной стороны, было бы приятней, если бы меня приняли за одиннадцатиклассника, с другой стороны — если он искал
жертву, то мне было на руку то, что я малолетка. Нет
резона штормить школоту, этим даже не похвастаешься
потом.
—
Нравится? — спросил он то ли про песню, то ли про всю
эту дискотеку.
Я
на всякий случай пожал плечами, что он смог бы трактовать, как ему угодно.
—
Веселись! — приказал Сашок, еще раз пожал мою руку и
отвернулся к своим друзьям, а я продолжил наблюдать за лже-Евой.
Лет семнадцать-восемнадцать, немного полная (под стать
настоящей Еве), под глазами ей подрисовали голубые тени. Она заметила,
что я изучаю ее, и зацепилась за мой взгляд. Определилась с точкой, так ей было
легче. Я хорошо понимал лже-Еву. Неуютно здесь
выступать, на этом бульваре, кривляться в этом прогулочном аду, зажатом между
двух автодорог с односторонним движением, по которым сейчас едут в свои
крепости люди, задраивая окна машин и тревожно кутаясь в капсулы своих хрупких
тел, а подростковые животные вопли все равно пробираются под кожу.
Я
старался смотреть с доброй улыбкой, как бы говоря: «Все нормально, Ева, я с
тобой, не бойся, скоро это закончится».
Теперь
она «пела» для меня, и мне стало все равно, что она не красавица. Под конец
своего номера лже-Ева подошла к краю сцены и
протянула мне розу. Я смутился и сделал было полшага
назад, но она не опустила рук, ненатуральные лепестки тянулись ко мне всей
силой своего алого в сером шахтерском городе, так иногда разукрашивают одну
деталь в черно-белом фильме. Фонограмма смолкла. Тогда я взял цветок и, пронзенный
нелепой радостью, вместо «спасибо» издал что-то нечленораздельное:
—
Й-е-э-а! — этим тупым мычанием перечеркивая
весь наш немой и чувственный разговор с лже-Евой,
приоткрывая вид на своего внутреннего смердячего пса.
Мой
новый знакомый, Сашок, увидев, что я «веселюсь» вовсю, как он и велел, хлопнул меня по плечу и сказал:
—
Нормальный подгон!
Лже-Ева
робко махнула на прощание и ушла за кулису. Я хотел обойти сцену, протиснуться
как-то к крытой палатке-гримерке, но там стоял
охранник. Мне ничего другого не оставалось: я вернулся к Демону с дамами и
отдал розу «моей телке».
Предай
журавля, схвати синицу; видимо, синица только этого и ждала, для нее это было
сигналом. По ходу, ей никогда не дарили даже бутафорских цветов. Она сразу
обняла меня, и мы принялись целоваться под «Руки вверх». В песнях Сергея Жукова
были заложены коды, мне сразу мерещился запах вагины,
хоть я и понятия не имел, каков он. Презирая творчество этого человека, я
нехотя признавал его влияние, страшную силу. И даже спустя годы я слышу этот
аромат не менее отчетливо. Сейчас, когда мне почти тридцать и первые признаки
старения неприятно, но еще не очень настойчиво пошаркивают за дверью, я лишь
кончиком нерва чувствую этот зуд, необходимость припасть, брызгая гнилой
слюной, к свежим и невинным дырочкам, чтобы выпить через них вино юности.
Сергей Жуков, должно быть, родился старым, его похоть никогда не была молодой и
светлой.
Но
в тот вечер я об этом не думал, передо мной было открытое влажное лицо, и гнусный голос из динамиков подталкивал к прыжку в этот
бассейн.
но в свои лет
шестнадцать
много узнала она
в крепких
мужских объятьях
столько ночей
провела
Мир,
о котором я пытаюсь рассказать, до сих пор интересен мне, сейчас даже
интересней, чем когда бы то ни было, и моя повесть — попытка протянуть ему
(этому утраченному раю и себе тогдашнему) руку, пройти снова этот путь с новым
опытом, опытом любви, осознанной на расстоянии. Повторить все еще раз, имея на
руках шпаргалки.
На
проигрыше я перевел дыхание. Краем глаза увидел, что Демон показывает мне
большой палец.
—
Спасибо тебе, Дельфик! — крикнул я, и скоро мой рот
опять был занят губами телки.
Весь
вечер я шарахался с ней по разным дворам. Целовалась она очень охотно и давала
себя трогать. Мне было позволено лезть руками под блузку, гладить внутреннюю
сторону бедер, прикасаться к месту схождения ног. Мы сосались и сосались, губы
работали мягко и смачно, а длинный нос установили как необходимое для большего
куража препятствие. Он мешал вертеть головой, слегка отталкивая при каждом
повороте, но губы тут же сочно втягивали мое лицо обратно. На скамейках и на
качелях, возле песочниц и милицейских будок целовались, пока голова не
закружится, курили и делали маленькие перебежки. Моя телка сосала мне мочки
ушей. Я неуверенно тянул ее в подъезд или кусты, но она отвечала:
—
Не пойду.
Тогда
я делал еще круг, прогулка, поцелуи, поглаживания, одна сигарета на двоих,
поцелуи, очередная попытка.
—
Давай зайдем в подъезд.
—
Какой еще подъезд? — отвечала она.
Давай,
думал я, пожалуйста, согласись. Мне сейчас это очень нужно.
Я
возвращался один совсем поздно. Прошел по пустому бульвару, пересек улицу Марковцева и дальше вдоль поля. Мимо тепличного совхоза.
Еще пару лет назад я был ребенком, ходил по ограждению из панельных плит,
изучал местность.
Можно
было долго идти по краю ограды, с одной стороны — теплицы и технические
постройки совхоза, с другой стороны — заросшие поля, а потом открывался вид на
зону: охранники лениво приглядывали за зеками — те пилили
и шкурили бревна, чинили бараки, замешивали раствор. Один раз я смотрел, как
зеки, по пояс голые, играют в футбол.
Вошел
в поселок. На улицах почти никого не было, а во мне не было страха. Тишину
иногда нарушал какой-нибудь пьяный возглас, но тут же исчезал, не задевая и не
нарушая покой. Почти получилось, я был близко как никогда, и в следующий раз
получится. Мои губы еще так не опухали от поцелуев. Я еле волочил свои рот и
ноги, пах еще не остыл, шляпа еще не понимала, что ее облапошили,
все еще ждала прикосновений к мякоти. Мне не терпелось подрочить,
я уже представлял, как разряжусь и лицемерно буду
ругать себя: нормальные пацаны делают это с телками, а не в одиночестве. Я еще
не научился прощать себе эту привычку, но уже почти понимал, что дрочить — нормально. Догадывался,
что все врут. Однако я дал себе зарок хотя бы не изгаляться:
делать это только рукой, как нормальный человек, а не извращенец. Не пихать в
свернутые в трубку газеты, не погружать член в наполненный теплой водой
презерватив, не запихивать между диванных подушек, в общем, не изобретать
симулятор, передергивать по необходимости, но не превращать создание дрочильни в смысл всей жизни.
Совсем
недалеко от дома, на глиняной тропе, тянущейся вдоль недостроенных гаражей, я
увидел человека. Он шатался, непонятно было, то ли ему плохо и он собирается блевать, то ли пытается идти, но не может настроить
автопилот. Края растрепанной рубахи выпали из брюк.
—
Какие люди! — крикнул я. — Это же сам Кузя.
Он
испуганно распрямился, взял себя в руки и подошел ко мне.
—
Братан, я тут подумал, что тридцаха, — начал было я, но Кузьма резко схватил меня за обе руки, как
взбешенный родитель капризного ребенка. Под фонарем я увидел, что он совсем
грязный, глаза красные и усталые, даже шрам на носу и тот выглядел ярче, чем
обычно. Налился кровью.
—
Да заткнись ты, — я вдохнул его перегар, словно сам замахнул
стопарь. Заткнулся и уставился ему на рубаху,
перепачканную то ли кровью, то ли рвотой. Из кармана его брюк торчал край
галстука.
—
Жука, меня здесь не было!
Это
все, что он сказал. Кузьма отодвинул меня с дороги и быстро ушел в тень и
дальше, куда-то за гаражи.
Следующим
вечером его арестовали, к тому времени история об убийстве была известна всему
поселку. В результате Кипеша отмажут по малолетке, Козыря — потому что он был сумасшедшим. Кузьме
дадут девять лет, но выйдет он примерно через шесть.
* * *
Помимо обязательных в девятом классе я сдавал два экзамена:
литературу и информатику. В какой-то мере мне удалось совместить подготовку. Я
написал две очень простые программы. Первая — игра в крестики-нолики. У меня не
получилось довести все до ума, сделать так, чтобы клавишами-стрелками можно
было выбирать позицию, куда поставить знак. Вышло так: на экране просто
появляется решетка из двух пар линий, образуя необходимые для игры поля. В
каждом поле стоит бледно-серая цифра от одного до девяти.
Программа
подсказывает: «Введите позицию крестика», вы вписываете в поле ввода, например,
«1». На месте единицы появляется крестик. Программа подсказывает: «Введите
позицию нолика», и так далее. В конце программа резюмирует: «победили крестики»
/ «победили нолики» / «ничья».
Вторая
программа была намного проще по своему коду, но, как мне кажется, оказалась
интересней.
Я
впечатал десяток отрывков из произведений школьной программы, обязательных для
экзамена по литературе, заменив имена героев на заданные
пользователем значения.
Программа
задает несколько вопросов:
—
Как тебя зовут?
—
Как зовут твоего друга?
—
Как зовут твоего врага?
—
Как зовут твою девушку?
Затем
на экране появляется один из текстов. Недостаток был в том, что не в каждом
отрывке использовались все заданные имена. Плюс я мог брать только те отрывки,
где не нужно было склонять имена. Ну и, конечно, сложно было подобрать куски из
стихов. Почти всегда ритм нарушался, иной раз переменное значение нарушало
авторскую рифму:
Когда бы знать
она могла,
Что завтра Жука
и Кузьма
Заспорят о
могильной сени;
Ах, может быть,
ее любовь
Друзей соединила
б вновь!
Но этой страсти
и случайно
Еще никто не
открывал.
Жука обо всем
молчал;
Матвеева
изнывала тайно:
Одна бы няня
знать могла,
Да недогадлива
была.
«1
— еще один текст, 2 — ввести другие имена».
Молодой,
хорошо одетый человек приятного вида встретился ей на улице. Она показала ему
цветы — и закраснелась.
—
Ты продаешь их, девушка? — спросил Жука с улыбкою. — Продаю, — отвечала
Матвеева.
—
А что тебе надобно?
—
Пять копеек.
—
Это слишком дешево. Вот тебе рубль.
Матвеева
удивилась, осмелилась взглянуть на молодого человека, еще более закраснелась и,
потупив глаза в землю, сказала ему, что она не возьмет рубля.
Мне
очень понравилось, каким получился отрывок из «Героя нашего времени»:
Гопник
с бульвара стал против меня и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колени
его дрожали. Он целил мне прямо в лоб…
Неизъяснимое
бешенство закипело в груди моей.
Вдруг
он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему
секунданту.
—
Не могу, — сказал он глухим голосом.
—
Трус! — отвечал Кузьма.
Выстрел
раздался. Пуля оцарапала мне колено. Я невольно сделал несколько шагов вперед,
чтобы поскорей удалиться от края.
—
Ну, брат Гопник с бульвара, жаль, что промахнулся, —
сказал Кузьма, — теперь твоя очередь, становись! Обними меня прежде, мы уж не
увидимся. — Они обнялись; Кузьма едва мог удержаться от смеха. — Не бойся, —
прибавил он хитро, — все вздор на свете! Гопник с бульвара, запомни: натура — дура,
судьба — индейка, а жизнь — копейка!
Кое-где
приходилось вычеркивать авторские слова и отказываться от хороших мест. Пару
дней я горел идеей, сидел с библиотечными книгами в кабинете информатики. А
потом решил остановиться, расхотелось совершенствовать дальше. Но информатик
сказал, что этого более чем достаточно, а директриса (она тогда преподавала у
нас литературу) пришла в неистовый восторг, так ей польстило, что я применил
литературные тексты на ИВТ.
—
Это что-то новое! — сказала она.
Реакция
меня немного смутила, ведь первая версия программы была написана мной почти два
года назад и имела эротический смысл.
Мне
только исполнилось тринадцать, и картонные фишки с голыми женщинами я уже
перерос. Случай посмотреть порнографию или хотя бы легкое эротическое видео
представлялся очень редко. Негде было взять кассету из разряда «для взрослых»,
у отца и мачехи таких я не нашел; даже если я оставался один дома — максимум,
что я мог себе позволить, — эротическую сцену в обычном фильме. Прогонять ее по
нескольку раз. Как правило, чуть ли не в каждом боевике или фантастике
девяностых была одна постельная сцена. Но длились эти сцены недолго, секунд по
двадцать-тридцать. Только настроишься, надо перематывать. Пока перемотаешь,
надо заново настроиться. У меня не получалось синхронизировать руку, член и
видео, войти в роль, стать персонажем, который жарит телку. Поэтому я делал
так: смотрел несколько раз, а потом уже дрочил.
Но от этого испытывал разочарование и досаду. Это было недостаточно круто.
Однажды,
ночуя у своей тети в отдельной комнате, я наткнулся на книгу: кто-то поместил
под одной обложкой «Эммануэль» и «Тропик рака». До рассвета я терзал себя,
перелистывая страницы. Вернувшись домой, я понял: если
у меня нет доступа к порнографии, я напишу ее сам. Когда брата не было дома, я
писал свою первую порнопрограмму на его персональном
компьютере, сохранял на дискету и прятал ее под матрас.
Да,
первая версия была попроще, нужно было ответить только
на один вопрос, то есть ввести одну переменную: имя девушки?
А
дальше выпадал наугад один из идиотских самописных текстов. Что я мог написать, не зная предмета? В
результате я почти не пользовался этой программой для дрочки,
мне было неинтересно читать, что получилось. Оказалось, что писать код в Qbasic, сочинять эти истории, держать дискету в тайнике —
это и было моей высокой порнографией, а не результат. На выходе я имел лишь
пресный и глупый продукт, на который не встанет даже у самого неискушенного
онаниста.
Девятый
«А» и девятый «Б» объединили в один десятый класс. Со мной стали учиться Миша,
Демон и Настя Матвеева — единственная красивая девочка на всей параллели. Уже в
мае мне было известно, что она собирается пойти в десятый — это радовало и
волновало. Только учителя ее не очень хотели брать, считали тупой. Но желающих остаться в нашей школе было слишком мало, и им пришлось
взять всех.
Так
Миша стал одним из лучших моих друзей, а Демона выгнали через месяц за прогулы.
Он по блату поступил в какое-то ПТУ, где начал пускать по вене ханку. Рэп-группы у нас с ним не
получилось, вместо Демона я нашел другого напарника.
Последние
два года в школе я много читал. Помимо прочего какое-то время не расставался с
красным двухтомником Маяковского, заучивал его стихи и целые поэмы. Даже сам
начал вырубать из груды мыслей эксгибиционистские
стишата. У Леджика дома валялась печатная машинка, и
он дал мне ее на время.
Вечерами
я выносил машинку в сени, чтобы не мешать домашним. У меня был свой кабинет
между улицей, коридором и кладовкой, где я отстукивал:
Сердце свое
на ладонях
держу.
Раздел,
как избавил
конфету от фантика.
Остальные члены
смотрят и ржут.
Лирика сегодня —
вчера была
романтика.
Позже,
когда я поступил на филфак, ко мне сразу прилипло прозвище «Маяковский». Каждый
раз, когда меня так называли, я удивлялся и вспоминал Кузьму, сидящего на зоне,
всего в километре от собственного дома. К этому времени у меня на ноздре
появился шрам, почти как у него, только чуть меньше. Быстрая драка, на пальце
врага была печатка — наложили два шва: нитки, которые я сам срезал через
несколько дней. Так мне досталась еще одна фишка Кузьмы. Перенял то, что мне
нравилось, но по сути ничего не изменилось: для филолога я был слишком
малообразован и гоповат, для родных трущоб — слишком
труслив и интеллигентен.
* * *
Они
пили на берегу и уже собирались уходить, когда неподалеку появился этот
несчастный. Он вытащил на сушу свою надувную лодку и стал собирать рыболовные
снасти, подсвечивая фонариком.
—
Счас прокатимся на лодке, — обрадовался Кипеш.
Лодочник
был молодым парнем, студентом. Он явно испугался, когда из тьмы вылезли трое
пьяных подростков.
—
Пить будешь? — спросил Козырь.
—
Нет, спасибо. Мне пора, — сказал перепуганный лодочник.
—
Погоди, дай нам только на лодке прокатиться, — ответил кто-то из них.
—
Нет, — повторил лодочник. — Мне нужно идти.
Он
скрутил крышку с клапана и надавил на бортик, старался держаться спокойно, как
будто рядом никто не стоял.
—
Ну нельзя же так, — сказал Кузьма. — Мы тебе пока не
грубили.
Фонарик
лежал на земле, и можно было определить габариты людей, но лиц было не
разглядеть. Лодочник распрямился, определил, кто здесь главный и решил попытать
свою удачу. Он совершил серьезную ошибку — толкнул Кузьму в плечо и резко
сказал:
—
Потерялись все!
—
Опа, — удивился Кузьма и ударил лодочника в лицо, так
что тот сразу сел в лодку.
Потом
за дело взялся Кипеш, он набросился на лодочника и,
радостно похрюкивая, колотил его прямо в резиновой лодке, барахтался там, как
малой в песочнице.
Когда
Кузьма оттащил Кипеша, лодочник лежал, закрыв лицо
руками, и, похоже, не собирался вставать.
Они
выпили по кругу, еще раз предложили лодочнику, но тот не реагировал.
—
Давай, вставай, хватит притворяться, — сказал Кузьма. — Пойдемте наверх.
Он
помог лодочнику подняться и влил ему в рот немного самогонки. Лодочник был в
полусознательном состоянии.
—
Оставьте меня здесь, — говорил лодочник.
—
Да пусть остается, что с ним случится, — согласился Кипеш.
Но
все-таки решили помочь ему подняться по крутому склону. Их переговоры сложно
пересказать словами, для этого нужно выпить пару бутылок. Козырь пытался
свернуть лодку, скрутить в рулон, чтобы забрать себе, но был слишком пьян. Руки
не слушались. Оставили ее на берегу.
Самый
короткий путь вверх к поселку был самым неудобным, но в обход идти не хотелось.
Они все падали на колени, поднимаясь по склону, Кузьма держал и ронял лодочника,
тот стонал. Кипеш одной рукой держал фонарик, другой
цеплялся за землю, чтобы не улететь назад. Когда они преодолели подъем, Кузьма
отпустил лодочника и сам лег на траву. Кипеш тоже
улегся отдохнуть и положил перед собой фонарик. Только Козырь стоял, ждал.
Лодочник
вдруг немного оклемался и принялся стенать, как баба. Пытался ползти куда-то,
проклиная своих обидчиков.
—
Да заткните его, — не вставая, промычал Кипеш.
Тогда
Козырь и нанес решающий удар. За ним бы стоило присматривать, а лучше посадить
на цепь. В его голове безумие добралось до черты, тормоза отказали, комбинация
последних событий плюс «заткните его» сработали как клавиши компьютера для
удара «фаталити». Козырь зарычал и зарядил лодочнику
так, что тот покатился по крутому склону, ударяясь о камни и цепляясь одеждой
за кусты.
—
Твою мать! — вскакивая, застонал Кузьма, старший брат моей мечты и один из
кумиров отрочества.