Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2016
Загрибельный Александр Павлович
— журналист,
переводчик, прозаик. Председатель общественного социально-экологического центра
«Зеленое движение». Живет в г. Таразе
(Казахстан). Публикации в «ДН»: «На Шелковом пути меж трех миров» (№ 4, 2010).
Уповай,
Санчо, не на какую-то неведомую бабушку, а на Бога, и
он наградит твою жену тем, что ей более всего подходит.
М.Сервантес.
«Дон Кихот»
Незатухающий
конфликт
Жена у меня
просвещенный человек — художница, педагог, автор учебников для начальной школы.
Книг прочла несметное количество. Стихи запоминает наизусть мгновенно. Говорю
это не с целью похвастаться супругой, но дабы получить возможность, пропустив
сквозь призму семейного бытия пучок жгучих вопросов, расщепить их неизбежный
пафос на удобные для рассмотрения лучи спектра.
Еще моя жена несколько
педантично считает, что, раз берешь книгу, читать ее надо от корки до корки.
Она любит литературу. Но вот «Дон Кихота» Сервантеса не любит. Это не
обвинение, это — констатация факта.
— Ну зачем мне читать
эти длинные рифмованные посвящения, — негодует она, — а следом нелепые байки
про то, как некий не в полном рассудке старый чудак упал со своей клячи, как
его поколотили, как он вляпался в очередную глупую историю.
Впрочем, Рабле она тоже
не жалует. Ей нравятся вещи более изящные, например, роман Булгакова «Мастер и
Маргарита». Еще она не переносит разговоры про космос, кварки, черные дыры,
гравитацию… Но это отдельный и чрезвычайно важный луч
в спектре предлагаемого околосемейного рассуждения на
литературную тему.
Я часто советуюсь с
женой, она умеет давать людям точные характеристики, искусно владеет
воспитательными приемами, ловко разруливает бытовые
коллизии, но с «Дон Кихотом» у нас порой доходит до нешуточных домашних сцен. Я
неоднократно пытался объяснить его содержательные достоинства и доказать
историческую значимость, но безуспешно. Потом, раздраженный, не находил себе
места в квартире, соображая, как защитить рыцаря печального образа и его
создателя и, наконец, просто понять, почему через четыреста лет после выхода в
свет эта книга для меня — «живее всех живых».
И как свидетельствует авторитетная статистика,
не только для меня. В 2002 году жюри Нобелевского комитета, в которое вошли сто
известных писателей из пятидесяти четырех стран мира, определило лучшее
произведение мировой литературы, назвав «Дон Кихота» — «Книгой всех времен и
народов».
Если абстрагироваться
от неторопливого и многословного, по современным меркам, стиля и оставить в
стороне критику рыцарских романов, мне думается, главные действующие лица в
«Дон Кихоте» — это крупные многозначные иероглифы и колоссальные обобщающие
символы. У них есть удивительное свойство: в каждую эпоху они могут
переосмысливаться по-новому. Такое свободное жизненное пространство
художественного материала делает героев — архетипами, а саму книгу — книгой на
все времена.
Эпоха Возрождения
потешалась над стремлением героя искоренить кривду и защитить правду, эпоха
Просвещения — относилась к рыцарю сурово, романтики его реабилитировали, и весь
двадцатый век Дон Кихот с почетом шествовал по сценам и экранам. О романе
написано столько, что одна библиография заняла бы десятки страниц. Наиболее
радикально выразились испанские философы: Хосе Ортега-и-Гассет
скептически назвал рассуждения европейских критиков Шеллинга, Гейне, Тургенева
о Дон Кихте «мимолетными прозрениями — скупыми и
неполноценными», а Мигель де Унамуно определил «кихотизм»
как национальный вариант христианства.
Для меня это роман о
теле и духе. Если Дон Кихот — это дух, высокий и неосуществимый в идеале, то Санчо Панса (что в переводе
значит — пузо) — воплощение телесного начала. Один —
длинный, тощий на коне, другой — упитанный, округлый на осле — едут они вместе
бок о бок. Дух без тела — бесформен и неприкаян. А
тело без духа бессмысленно и не знает своего предназначения.
Духу требуется самоутвердиться,
воплотиться в физических границах тела. Дух заморачивается
на теле, в частности, при помощи слов. Тогда, порой, говорят, что мысль
вещественна, а слово материализуется, становясь во главу угла. А там оно уже
может и убить, и спасти, и полки повести…
Сравнивая Дон Кихота и
Гамлета, Тургенев говорит о двух концах одной оси человеческих характеров в их
крайних проявлениях, которые он обозначил в таких категориях чистой физики, как
центробежность и центростремительность,
динамика и статика.
Однако ось Дон Кихот — Санчо Панса гораздо более базовая, более полярно разнесенная и художественно
доказанная Сервантесом.
Но все-таки, что ж
такого есть в романе, что трогает лично меня? Что задевает и заставляет
выносить семейный сор из избы? Какие чувства и мысли генерирует во мне эта
старая книга, соприкасаясь с современными реалиями? Почему никогда ни над каким
другим текстом я не смеялся так весело и порой до слез, не удивлялся
собственным заблуждениям, со смехом пытаясь от них освободиться?
Роман сложен, и с
каждым прочтением убеждаешься, что этажи заложенных в нем смыслов не вполне
были открыты даже самому автору, который, гениально следуя логике
художественного развития героев, даровал им многомерную самостоятельную жизнь.
Это утверждение вполне
согласуется с идеями М.Бахтина, который считал, что каждая культура,
вовлеченная в «диалог» с последующими культурными эпохами, постепенно
раскрывает заключенные в ней многообразные смыслы, часто рождающиеся помимо
сознательной воли творцов культурных ценностей.
В одном из приближений
для меня это роман о горестном несовпадении идеала, желания всеобщей
справедливости и грубой материальности реальной жизни. Об иллюзиях и
неосуществленных надеждах, которые многие из нас — хомо
советикус — питали в юности, строя планы на
прекрасное будущее под очарованием коммунистической пропаганды, почти
религиозно вдалбливаемой в сознание посредством политических заклинаний и
коллективных ритуалов:
— Будь готов! — Всегда
готов!
Что поделаешь, но Павка
Корчагин долго оставался для меня высоким ориентиром при определении такой
идиомы, как смысл жизни.
Жена, хоть и была
пионеркой и комсомолкой, но толпу ноябрьско-майских
демонстраций не жаловала, социальных иллюзий не питала, мировой пролетарской
революции, как утверждает, не ждала. Короче, была умной самостоятельно мыслящей
девчонкой, вдобавок с развитыми художественными талантами.
Поэтому большинства
заблуждений свойственных мне, мечтателю-рецидивисту, любящему после драки
махать кулаками, у нее просто не было изначально, и «Дон Кихот» в таком
преломлении для нее, действительно, является набором банальностей.
Однако могу
предположить и другую причину неприятия, весьма деликатную — гендерную. Казалось бы, идея высокого служения даме сердца
должна вызывать единодушное сочувствие у прекрасной половины человечества. Но
на самом деле ее представительниц среди почитателей рыцаря Печального образа,
по моим наблюдениям, неизмеримо меньше, чем насчитывает их другая половина.
Например, Гамлет как
герой вполне может быть бесполым. Гамлет — это проблема личности: колебания,
сомнения, «быть или не быть». Его с энтузиазмом неоднократно пытались сыграть
женщины. Не будем говорить об успешности этих экспериментов. Но вот то, что ни
одна актриса не пожелала сыграть Дон Кихота, настораживает. Этот герой безусловно мужчина — энергетический импульс действия в
чистом своем проявлении. Но, высмеивая безумие рыцарства, Сервантес неизбежно
ставит под удар воодушевление своего героя по отношению к идеалу Прекрасной
дамы.
Того же эффекта он
достигает, заставляя Дон Кихота, в силу слепоты помутившегося рассудка,
обращаться высокопарным слогом к гулящим бабенкам на постоялых дворах, как к
благородным девицам.
В ответ на требования
рыцаря преклоняться перед Дульсинеей от его оппонентов слышатся едкие реплики:
«пусть из ее глаз течет киноварь и сера»…
А когда Дон Кихот
настоятельно рекомендует «освобожденной» им путнице: «Поезжайте в Тобосо к моей госпоже, скажите ей, что вы от меня, и
поведайте ей все, что я совершил», — легко догадаться, что это не тот тип
задания, который безоговорочно понравится каждой спешащей по своим делам особе
женского пола.
В многочисленных
двусмысленных ситуациях образ Прекрасной дамы постоянно снижается, словно
писатель посмеивается над мужским заблуждением относительно рыцарского служения
ей. Такое возвращение Мадонны с небес на землю чревато замаскированной
профанацией культа святости непорочной девы Марии.
Но современная нам
женщина зачастую и не желает выглядеть святой. Костер ей больше не грозит, и
всякие колдовские чары ей очень даже по душе, и редкая (по чистосердечному
признанию супруги) при случае отказалась бы натереться мазью Воланда и, как Маргарита, прогуляться на Лысую гору эдакой ведьмой. И уж, конечно, каждая желает чувствовать
себя особенной, единственной и всеобще обожаемой, готовой стать центром мира.
Что поделаешь, природа человека такова. Предъявлять претензии остается только
мирозданию.
Как бы то ни было,
подлинный духовный, выражаясь современным языком — «виртуальный», оруженосец
Дон Кихота — это Дульсинея Тобосская. Но чем
вдохновеннее Дон Кихот провозглашает канон ее красоты, тем пародийнее звучат
поэтические штампы в общем комическом контексте:
«Ее волосы — золото, очи ее
— два солнца, ланиты — розы, уста — кораллы, жемчуг — зубы ее, алебастр — ее
шея, мрамор — перси, белизна ее кожи — снег…»
Вам это ничего не
напоминает?
Мы
не знаем, знаком ли был Сервантес с творчеством Шекспира, но достоверно
известно, что роман «Дон Кихот» вышел в 1604 году и вскоре был переведен на
другие языки, а в 1613 году в лондонском театре шла написанная Шекспиром и
утерянная в дальнейшем пьеса «История Карденьо»,
главным героем которой был уже знаменитый в Европе персонаж — Дон Кихот.
Оба гения жили в одну
эпоху и, как свидетельствует история, умерли в один день — 22 апреля 1616 года.
Полностью сонеты
Шекспира были опубликованы в 1609 году. И хотя основная их
часть была написана до выхода «Дон Кихота», но, как знать, не тянется ли из
романа какая-нибудь ниточка к знаменитому 130-му сонету, где Шекспир,
беспощадно круша окаменевшие поэтические лекала женской красоты, почти слово в
слово проецирует инвертированное описание Дульсинеи на свой адресат, коим
явилась смуглая леди. К ней мы вернемся позже, а пока…
Прекрасную Дульсинею Тобосскую Дон Кихот так и не находит. Глупость мужская
посрамлена — единственная бедная служанка из сострадания ухаживает за своим
разбитым, больным хозяином. Что и прекрасно само по себе.
Скорее всего, женщине,
по ее природе, не свойственны заблуждения, подобные мужским.
Уж она-то трезво оценивает других представительниц своего пола и предпочитает
не впадать в дон кихотово безумство. Хотя нынче женщины занимаются штангой и
боями без правил, странствующих рыцарей среди них не было и не предвидится.
Потому сделаю
допущение, что, почувствовав пронизывающие роман иронические мотивы, женское
начало моей благоверной стихийно протестует и читать отказывается.
Но все же причина
отторжения может лежать еще глубже.
«…Вместо того, чтобы,
как подобает христианину, в минуту опасности, поручить себя Богу, они поручают
себя своим дамам, да еще с таким молитвенным жаром и благоговением, точно дамы
эти их божества. Право, все это припахивает чем-то языческим», — комментирует
встречный пастух повадки странствующих рыцарей.
При всей диалектике
позиций автора, рассказчика и героя, отбор и концентрация событий все-таки
принадлежит автору. Результирующий вектор романа привлекает трезвым, если не
сказать резче, отношением к религиозным вопросам. Оно проявляется сразу, когда
Дон Кихот произносит фразу: «история о маркизе Мантуанском…
не более правдивая, чем россказни о чудесах Магомета». Монахов он величает не
иначе как «черные страшилища» и «бесноватые чудища». А
наибольшее количество успешных тумаков, которые успел раздать Дон Кихот,
достались священникам. И вообще он не ручается, что от картезианских монахов
есть какая-нибудь польза.
Вчитываясь в роман,
вдруг начинаешь ощущать, что помешанность героя на книгах о странствующих
рыцарях — это скрытая поначалу даже от самого автора и постепенно сквозь
повествование начинающая просвечивать аналогия помешанности общества на чтении
другой большой книги — Библии, с ее гораздо более пространными свидетельствами
о чудесах. Иначе откуда этот сквозь века летящий, неутихающий с самой первой
публикации смех. Рыцарские романы давно читают только филологи, а в образе Дон
Кихота, поднятого на крыльях мельницы, словно распятого на кресте, не
скрывается ли завуалированная аналогия с Христом, что бы ни говорили испанские
мыслители?
Сервантес подвергает
испытанию верность Дон Кихота христианским устоям, заставляя его размышлять над
каверзными вопросами насмешника-пастуха — к кому обращать свой внутренний глас,
когда тебе навстречу летит другой рыцарь с копьем наперевес: «Мог ли убитый
рыцарь в пылу скоропалительной битвы найти время для того, чтобы помолиться Богу,
— это остается неясным. Чем тратить слова на взывания к своей даме, лучше бы он
потратил их на то, к чему обязывает и что нам велит долг христианина».
Дон Кихот смущен: в нем
борются не только правоверный католик и рыцарская преданность прекрасной даме,
но и остатки здравого смысла.
Так вот, думаю, что моя
жена, как женщина проницательная, чувствует антирелигиозный подтекст книги, и
он ей неприятен. Дело в том, что, как ни странно, самостоятельность и трезвость
ума не уберегли ее от мистических соблазнов. Случилось так, что незадолго до
пересечения наших жизненных путей она ужаснулась одинокой смерти своей
престарелой незамужней учительницы, отправилась в православную церковь и
окрестилась. После этого, как она объясняла, ее жизнь вошла в нужное русло — и
замуж вышла, и ребенка родила.
Вероятно, женщины
подвержены инфернальной инфекции гораздо больше, нежели мужская часть
человечества. Они чаще любят гадать и активнее верят в приметы, сглаз, наговоры
и прочее. Хотя, конечно, среди них гораздо меньше примеров проявления
крайностей, и не случалось таких угрюмых фанатиков, как инквизитор Торквемада
или блаженный монах Франциск Ассизский, который, как полагают, явился одним из
прототипов Дон Кихота.
Ну
окрестилась, и ладно. Дело глубоко личное. Однако этим все не окончилось.
Ребенок наш поздний, долгожданный, безумно любимый. Ну и накрутилось в
материнской голове бог весть что. Дескать, где и как они встретятся потом,
после смерти, если не будут в одной вере. Поэтому вопрос о крещении сына
возникал не раз.
Я не воинствующий
атеист. Я говорил: «Пусть мальчик подрастет, что-то осознает и сам решит, нужно
это ему или нет».
Но жена посчитала допустимым однажды, проводив меня в дальнюю дорогу, тайно
повести в церковь и окрестить тогда еще несмышленого сына.
И вот наш юнец, гордый,
все школьные годы проносил нательный крестик, как я когда-то пионерский
галстук. Кстати сказать, любовь к чтению у него развилась рано, но «Дон Кихота»
он тоже пока не жалует.
Зато налицо конфликт
поколений вместе с незатухающим семейным конфликтом. И сейчас, когда пишу эти
строки, я ощущаю себя эдаким Павликом Морозовым
наизнанку, понимая, что апеллирую к аудитории, которая в основной массе
сочувственно ко мне не отнесется, да и покоя от этого разговора в домашней
ячейке общества не прибавится. Но раскол в нынешнем социуме давно идет по
живому, и замалчивать его уже стыдно и никак нельзя.
Баптист — коммунист — журналист
У меня имелся свой
религиозный опыт и начинался он с раннего детства. Родственники по отцу были
православные. Прабабка из бедных крестьян — ровесница Ленину, отданная
прислугой в поповскую семью, была сметливой, выучилась читать гораздо быстрее
хозяйских детей, но также усвоила специфический стиль отношений и ритуалов.
Ее муж, мой прадед —
ветеран Первой мировой, георгиевский кавалер, большой
поклонник Дон Кихота, сидя на деревенском дворике и заплетая ивовые прутья в
корзину, рассказывал, как некий иерей благословлял русский полк на передовой в
1916 году. Осеняя господ офицеров крестным знаменем, он изрек: «Вы, главное, себя
берегите, а этого быдла в шинелях всегда хватит».
Царские тогда еще солдаты, не сговариваясь, при первом удобном случае
пригвоздили попа штыками. Как сказал бы Вольтер: «Раздавили эту гадину».
Моя родня по
материнской линии была сплошь баптистами. Дед в годы Великой Отечественной
войны за свои пацифистские убеждения и отказ идти на фронт оттрубил полный срок
на каторге в Сибири и, вернувшись, занимал высокий пост в местной общине. Он
часто произносил проповеди с кафедры собраний в молитвенном доме, запускал в
зал широкий поднос для сбора пожертвований «на храм» и был непререкаемым
авторитетом в кругу родственников.
Как-то мы приехали к
нему в гости. Дед встречал, возвышаясь на крыльце.
— Поцелуй дедушке ручку, — с благоговением
воскликнула прабабка, которой уже шел десятый десяток.
Я недоуменно поглядел
на родителей.
— Ну что за глупости! —
возмутились они, будучи уже коммунистами.
Позже, когда меня
спрашивали о моем происхождении, я часто шутил: дед у меня баптист, отец —
коммунист, а я — журналист. Фраза одинаково весело звучащая на всех языках.
Библия с детства была у
меня на виду. Однажды взял почитать. Рассказы о том, как слово сотворило мир, о
райском саде, змее искусителе пролистнулись сказкой,
но вдруг я наткнулся на точно обозначенные в локтях размеры Ноева
ковчега. Все мы в детстве выстругивали кораблики и пускали их, нагружая
игрушками. А в школе как раз проходили закон Архимеда — о выталкивающей силе
воды, вытесненной данным объемом тела. Задачка простая — перемножил размеры,
прикинул количество пар существующих на земле животных (не забыв про
динозавров) и то, сколько пищи было им необходимо на месяцы плавания. И понял —
ковчег потонет!
Потрясенный открытием,
я показал деду свои выкладки.
— Тогда люди были
гораздо больше и руки у них были длиннее, — сурово поправил меня он.
Но я учел и этот
фактор, дав целый метр на длину локтя великана. И все равно посудина получалась
меньше, чем современный средний танкер. А уж как такой сделать из дерева, чтобы
он не развалился и не пошел ко дну, не понятно.
— Его держал Дух Божий!
— торжественно объявил дед.
Увы, меня —
шестиклассника, слова, выстраданные сибирской каторгой, разочаровали. Я ожидал
более убедительного ответа. Я поверил не деду, а Архимеду и своим экспериментам
с корабликами в луже.
Дед забрал у меня
Библию, в сердцах сказав, что я взял читать ее не для того, чтобы понимать, а
для того, чтобы критиковать. Но это был неконструктивный разговор с
любознательным внуком. Дед оказался беспомощным и стал смешон в моих глазах.
Вдобавок отказ защищать родину от фашистов всегда вызывал у меня недоумение.
Советская школа давала
добротное образование. Мы еще изучали астрономию, и я не раз заглядывал в
планетарий. В выпускном классе участвовал во Всесоюзной физической олимпиаде в
Новосибирске, где нам в Академгородке демонстрировали новейшие достижения
науки. В Институте ядерной физики на меня особое впечатление произвели прогулка
по кольцу строящегося большого ускорителя и компактная искровая камера, с
треском треков регистрации беспрерывно сыплющихся из окружающего пространства
протонов, электронов и прочего, как шутят физики, «зоопарка частиц», из которых
мы, собственно, и состоим. В дальнейшем свои познания мне удалось расширить,
общаясь с учеными университета Беркли, США, где структурный анализ промышленных
образцов материалов на циклотроне — давно рутинная процедура, проводимая на
коммерческой основе. Ну, конечно, читал разные интересные книжки по теории
относительности и квантовой механике.
В курсе школьной
истории я даже больше, чем фашистов, ненавидел инквизиторов — и очень переживал
за Галилея и других преследуемых ученых, и написал стихотворение, в котором
были такие строки:
…Ещё
они сожгли Джордано Бруно,
Я
это никогда им не прощу!
Имелись и другие уроки,
которые преподали мне набожные сородичи.
Тетка
Вера
Баптисты — дружные.
Похоронить человека — для них праздник. Когда помер муж тети Веры, она, как
истинно верующая, не плакала и не уставала повторять за остальными братьями и
сестрами: «На все воля Божья!»
Низкие сумрачные
комнатки в ее чахлом домишке свободным пространством
имели только проход, чтобы протиснуться между кроватей и упасть на колени перед
высоким древним комодом, на котором лежала в потертом кожаном переплете Библия.
Сыну своему— моему двоюродному брату — тетя Вера делала свадьбу сама.
Точнее, объединили общиной две свадьбы — для экономии.
Принесли приглашение —
голубок и голубица с витиеватым вензелем.
Второй жених пришел с
невестой пешком и чинно сел под балдахином, закатывая глаза к небесам. А наш пошустрее — на мотоцикле в люльке невесту привез. За
столом обе невесты сидели в платочках и с постными физиями.
Я пил из граненого
стакана тепленький чай, закусывал печеньем, слушал бесконечное пение и
вспоминал, как в шестидесятые годы гнобили брательника в школе за то, что ходил
в молитвенный дом и отказался вступать в пионеры. По команде учительницы
одноклассники его схватили и насильно повязали галстук, но он сорвал его с шеи,
выскочил и убежал домой. По тем временам поступок для одиннадцатилетнего пацана исключительно дерзкий. Но мы с ним были сверстниками
и часто общались. При полной противоположности наших убеждений мне чем-то
импонировала его стойкость и готовность идти наперекор всеобщему мнению.
Кремень! Ни разу не пожаловался, как нынешние
истеричные девианты, на оскорбление религиозных
чувств!
Я даже расслабился в
благостном окружении псалмов, и вскоре мне показалось, что от мерного
убаюкивающего покачивания и впрямь захмелел. И поплыли мы вместе с хором вокруг
Галактики. Плывешь и не поймешь, то ли жив ты, то ли нет.
Девочка у них родилась,
но вскоре заболела и померла.
— Не плачь, — утешала
тетя Вера сноху, неистово молившуюся о выздоровлении ребенка, — не противься
воле Божьей. Она преставилась безгрешной. Она уже в
раю! Она ждет нас на небесах.
Как-то осенью поехали
молодые на мотоцикле в горы за орехами. На переправе заглох движок, пришлось
вытаскивать мотоцикл из ледяной реки. Брат простыл и слег.
Мать и жена опять
отчаянно читали над ним молитвы.
Когда мы, родственники,
настояли на вызове врача — было поздно. Умер от крупозного воспаления легких.
Материнский звериный
инстинкт, как видно, сильнее любой догмы. После похорон тетя Вера стояла у
ворот и, глядя на меня, плакала. Я искренне сочувствовал ей. Но она вдруг,
смахнув слезу, бросила со злым укором:
— Он помер, а ты —
такой — живешь!
Я прямо оцепенел. Это
мне — родная тетка, насквозь изъеденная христианским смирением.
Прошло множество лет,
ее самой уже давно нет на свете, а я все пытаюсь расшифровать, что она
вкладывала в слово — «такой». Вероятно, своим умишком она вдруг ощутила
когнитивный диссонанс: на какой-то момент ее здравый смысл матери взбунтовался
против непостижимой, умопомрачительной «справедливости» существующего в ее
голове Божьего промысла.
Впрочем, никакого
просветления (как у Вольтера после Лиссабонского землетрясения) там не
наступило. Наоборот — проявилась закономерная агрессивность религиозного
человека. Подобную, уже пронизанную терроризмом, нетерпимость мы нынче чуть не
ежедневно наблюдаем в сводках мировых новостей.
Перечитывая «Дон
Кихота», я вспоминал об этом и с каждым разом все острее чувствовал внутреннюю,
пронизанную едким смешком, дразнящую, жгучую изнутри антиклерикальную промазку
повествования, то и дело возникающие у автора сомнения, которые он тут же
спешил опасливо прикрыть оправдывающим ересь забралом безумия.
И
вот, в канун своего шестнадцатилетия, мой сын, к тому
времени увлекшийся химией и добившийся серьезных побед на международных
олимпиадах, огорошил меня утверждением о необходимости Бога как некого идеала
или маяка эволюции, в направлении которого развивается Вселенная и все живое на
Земле и без которого оно, якобы, не знало бы — куда двигаться.
При всей материалистичности науки-химии он никак не соглашался, что такой маяк
не требуется, а развитие жизни на Земле есть результат мутаций и естественного
отбора.
Однако что-то заставило
меня крепко задуматься над его словами.
Что
наша жизнь? — Фрактал!
При всех ухищрениях
ученых от начала до конца вырастить человека в колбе не удается. Деление клеток
вне материнской утробы становится хаотичным, и эмбрион гибнет. Он, безусловно,
направляется в своем развитии организмом матери. Скорее всего, и мы все как
энергетические сущности развиваемся в организме Вселенной, что не может не
наводить на мысль о тотальной фрактальности нашего бытия.
Фрактал, как известно,
это подобие общего и его части. Простейший пример — растение из семейства зонтичных — укроп. Его соцветие в виде большого зонтика
состоит из более мелких, а те, в свою очередь, из еще более мелких зонтиков.
Еще примеры:
вращающаяся вокруг центральной черной дыры галактика со звездами, солнечная
планетарная система, вращение электронов вокруг ядра атома, которое так и
названо — планетарным. Выражу вполне очевидное предположение, что Вселенная
представляет собой огромный фрактал, где малое в своих формах и функциях на
разных уровнях повторяет более крупные образования.
Через всемирное
тяготение и другие физические силы мы всеми своими молекулами, атомами,
кварками, бозонами, глюонами, струнами связаны друг с
другом, с галактикой и со всей Вселенной. В результате естественного отбора из
накопившихся мутаций органических молекул живая клетка, образовав в ходе
эволюции ядро, оформила центр и устроилась фрактально по образу галактики, где
в центре также есть ядро — черная дыра. Фрактальная заданность,
реализуемая связью физических полей, вполне может ощущаться человеком как
внешняя, программная и даже сверхъестественная интенция, божественное
провидение или более модное нынче понятие — информационная матрица.
Для пояснения опять
обращусь к помощи великого современника Сервантеса — Вильяма Шекспира, сонетов
которого в разных переводах моя жена знает наизусть много. Я знаю гораздо
меньше. Точнее — один. Но в оригинале.
130-й
сонет о смуглой леди также не относится к числу ее излюбленных, что совсем не
удивительно. Впрочем — это самый непереведенный
сонет самого переводимого в мире автора.
Загадки начинаются сразу:
My mistress’ eyes are
nothing like the sun…
Как только не
интерпретировали эту первую строку. Существует около двадцати переводов сонета
на русский:
Ее
глаза на звезды не похожи… (С.Маршак)
Не
солнце, нет, моей любимой взор… (В.Микушевич)
Звезд
нет в зрачках у женщины моей… (Р.Винонен)
Дословно же — Глаза
моей милой ничего общего не имеют с Солнцем.
А что же они тогда
такое?
Выше уже фигурировал
набор ветхих эпитетов, коими награждал Дон Кихот Дульсинею. Хотя общепринято,
что в своем сонете Шекспир разрушал избитые поэтизмы стихоплетов-современников, однако, думается, это
слишком простое для Шекспира решение. Есть ощущение, что он пытался установить
некоторую новую художественную константу. В контексте отрицания сравнений
частей тела с белизной снега и роз, наличия темных грудей и черной проволоки
волос вполне логично допустить, что упомянутые глаза — это «Очи черные» (как
тут не вспомнить самую известную в мире песню). Это не сияющее Солнце, не
звезды, излучающие свет (активное энергетическое начало). Ее
глаза — это объекты, поглощающие свет и энергию. В ее глазах можно утонуть,
потеряться, сгинуть, наконец. Это то, что Шекспир не мог назвать — в силу
объема знаний своего времени такой объект еще не был известен, но наличие его
он гениально ощущал. Это — черная дыра, которая находится в центре
каждой галактики, в определенной степени обеспечивая ее структурную устойчивость,
инерциальность и центростремительность.
А перевод первой строки
сонета может прозвучать примерно так:
Темнее
ночи милой моей очи…
Драма всех оттенков черного разворачивается в пространстве следующих сонетов, в
полном согласии с предлагаемой здесь версией. Вот финал 132-го сонета:
Then will I swear beauty
herself is black,
And all they foul that thy
complexion lack.
Тут Маршак ничего не
соврал:
Я
думал бы, что красота сама
Черна,
как ночь, и ярче света — тьма.
Интересно — кому придет
в голову утверждать, что Бог сотворил черные дыры? Это уж, скорее, дьявол.
Притягивающее, соблазняющее начало женщины с тайной, скрытой за горизонтом
событий.
Женщина по определению
должна быть притягивающе красива. Красота — это та
«страшная сила», тот предел целесообразности, к которому стремится в своем
оформлении вещество и поле под управлением сил природы (с поправкой на
социальные нюансы). Красота — некая высшая правильность завершенной
конфигурации, гармония и функциональность упаковки. Ее предел — шар. Округлость
женских форм завораживает!
Фрактальность в
оппозиции звезды и черные дыры — излучательно-накопительная
система Вселенной. Животворящий круговорот материи в природе. Космические
архетипы, венец ее полярности на Земле: мужчина и женщина. А взаимодействие
этих двух начал есть маяк, и колея движения в развитии всей материи, и питающая
почва всего логоса и мифологий мира.
И на вопрос своего
ученого сына: «Откуда природа знает, куда ей развиваться?» — могу ответить, что
сама структура организации Вселенной подсказывает субординацию более мелких
частей материи на путях ее развития. Самоорганизация органики, рост ее
сложности в координатах движения и инерции, а для живых организмов и в условиях
конкуренции мутаций, закрепляется естественным отбором.
Такие условия делают
закономерным возникновение и развитие жизни на Земле или другой подходящей по
условиям планете. Потому что, уж конечно, мы все никакие не божьи твари, а
произведение самой природы, которая создала нас «по образу и духу своему».
В этом космическом
столько комического. Но самое главное, что в живом,
саморазвивающемся организме Вселенной совершенно нет места Богу. Он тут ни при чем. Он попросту не нужен!
В условиях фрактальной
оппозиции коренятся глубинные основы наших характеров и находят объяснение гендерные особенности поведения и мужчины и женщины.
Женщина — ночное, ожидающее существо, инерционное и консервативное по природной
необходимости. У нее психология яйцеклетки, лежащей и ждущей оплодотворения
спешащих со всех сторон крохотных лучей-сперматозоидов. Она просто стоит и
ничего не делает (цветет и пахнет), а все вокруг обращают на нее внимание.
Мужчина
— горящая звезда, а женщина — черная дыра, мужчина — расточитель, сеятель,
женщина — собирательница. Но вместе они —
материя в ее неразделимом единстве. Разумеется, все это символы предельной
абстракции (как инь и янь),
но работающие в свете маяка фрактальности.
Любая гипотеза стоит
мало, если не позволяет взглянуть по-новому на уже известные вещи. Например,
знаменитая библейская фраза: «Есть время разбрасывать камни (большой взрыв и
взрывы сверхновых), а есть время собирать их» (через образование и слияние
черных дыр) — обретает вразумительную вселенскую интерпретацию.
Максиму Эммануила
Канта: «Есть звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас» следует
толковать без союза «и» — «Звездное небо над головой есть нравственный закон
внутри нас». Это не вполне очевидно в повседневном быту на кухне, но по
большому счету это так. И тот, кто вспомнит свое первое младенческое впечатление
от звездного неба в месте, где он родился, тот согласится, что смотрится оно
роднее и понятнее, чем в других местах, хотя и, казалось бы, является одним и
тем же. Это то первичное чувство, с которого
начинается Родина. Ностальгия по ней — это
отпечатанная в детском сознании матрица места рождения. Связь с родной землей и
координаты космоса слитые воедино.
Человеческое сознание
невозможно понять вне рассмотрения его в полях земного и всемирного тяготения. Энцефалограммами, биотоками творческого феномена сознания
не объяснить. Искусственный разум останется искусственным, пока его не
«заквасят» на уровне бозонов Хигса или гипотетических
гравитонов, пока он не начнет самостоятельно, как человек, чувствовать
Вселенную.
Мне вдруг стала понятна
страсть Клеопатры, позволявшей ублажать себя смертью однодневных (одноночных) любовников. Вспыхнув как
лампочка на предельном перекале, мужчина был готов воистину в последний
раз до конца отдаться любви с царицей. А она была гурманкой и понимала толк в
таких вещах. Она не оставляла их в живых, как не оставляет следа поглотившая
звезду черная дыра.
От женщины вообще очень
многое зависит и, поскольку моя прекрасная половина оказалась в столь именитой
компании — Дульсинеи, Смуглой леди и Клеопатры, я вынужден живописать некоторые
ее качества.
Следуя русской
традиции, мог бы вначале привести космические приметы, как-то: «Месяц под косой
блестит, а во лбу звезда горит…» Но скажу проще, все у нее в наличии: и глаза,
и губы, две руки и две ноги, и самая тонкая талия в городе была когда-то. Она
большая затейница по части художеств и кухонных наук, и киноварь у нее только
на палитре. Брезглива, ужас! Свечку поставит, но чтоб
икону или руку целовать — упаси господь! Хрупка, коня на скаку не остановит, но
потребовать остановить машину посреди оживленной улицы может, а выходя из
машины, часто забывает захлопнуть дверь. Постоянно путает право и лево. Зато
при движении ночью по трансконтинентальной трассе непременно уверенно заявит,
что мы потеряли дорогу. Дома систематически не выключает воду и газ, не тушит
свет в ванной. Но это ее тревожит гораздо меньше, чем угасание Солнца через
пару миллиардов лет. Она хочет, чтобы свет горел везде круглосуточно —
наверное, это в ней сказывается работник просвещения.
Я ей говорю: «Закрой
кран. В мире ощущается дефицит пресной воды. Ты экологически опасное существо».
А она, смеясь, отвечает, словами Михаила Светлова: «Я могу
жить без необходимого, но не могу без лишнего».
Споры о религии у нас в
семье то и дело разгорались не на шутку. В самое удобное время, когда все
вместе собирались за обедом. Иногда это даже усиливало аппетит.
— У верующих людей
гораздо более развито воображение! — заявила жена, как бы в укор мне, не
обладающему достаточной фантазией.
— Дорогая, я с этим абсолютно согласен.
В поступках земную
женщину часто ведет не мысль, а инстинкт, наработанный миллиардами лет
существования живой материи. А потому извечные пени мужчины на ее потребительство, капризы, жажду сюрпризов, подарков и
поклонения — это бесперспективные жалобы на физические, химические и прочие
свойства материи. К ним нужно относиться с пониманием и снисхождением, у
мужчины ведь тоже есть врожденные квантово-механические свойства: разбрасывать
носки, сеять «свои семечки» где ни попадя и
устраивать хаос в виде творческого беспорядка.
Бытовой мистицизм,
можно сказать, вторая натура женщины. Поплевать через левое плечо на молодой
месяц, держа в руках купюру покрупнее (чтоб деньги прибавлялись), прицепить к
подкладке булавку от сглаза, посмотреть в зеркало, если,что-то забыв, вернулся, короче, масса вариантов…
Женщина по природе своей, слабости,
эмоциональности более расположена к поиску сверхъестественного утешения. Между вынашиванием ребенка, готовкой ужина, работой и домашними
заботами в голове собираются и путаются разные нелепости: вот в Интернете
прочитала, что летит комета и по календарю майя — конец света… Я понимаю ее
беспокойство за сына и готовность любой ценой, хоть верой в макаронного
монстра, обеспечить его безопасность, но не понимаю, как в этой голове
христианские представления свободно совокупляются с календарем древних
южноамериканских индейцев? Материнский инстинкт спокойно приходит в
противоречие со здравым смыслом и допуская что угодно,
наполняет жизнь всевозможными снимающими страх наркотическими предрассудками.
Человек слаб перед
лицом смерти, краткости жизни и огромностью Вселенной. Перед угрозой утраты самого дорогого. Думается, что человеку не так уж
важен Бог сам по себе, сколько надежда на высшую охрану и бессмертие. А Бог
выступает как некоторый гарант сохранения души.При известном кодексе поведения, конечно. Сам
феномен веры отвергает доводы разума, провоцируя потребность верить еще
сильнее.
Когда жена порезала
палец, я, оказав первую помощь, провел маленький ликбез, объяснив, что железо
ножа, которым она поранилась, железо напугавшего ее Челябинского метеорита и
железо в эритроцитах только что пролитой ею крови образовалось при взрыве,
возможно, одной и той же сверхновой звезды эдак
восемь-десять миллиардов лет назад. Но тут же наткнулся на поскучневшие глаза:
«Не говори про это, мне страшно!»
Так и живем. Но если
женщина просит… То пишутся красивые романы с полетами на метле и прочими
праздниками…
Циолковский полагал,
что человечество развивается в направлении жизни бестелесных, чисто
энергетических разумных существ, которые, возможно, будут питаться
непосредственно космическим излучением. Там не будет грязной посуды,
стирки-глажки, мытья полов и выноса мусорного ведра. И вероятно, размножаться
эти существа придумают каким-то более стерильным
способом.
Но пока мы все-таки не
духи, и роман вызывает, по крайней мере у меня,
излагаемую здесь череду размышлений, уместно будет сказать, что «Дон Кихот» —
это воистину антирелигиозное произведение. Заряд его атеизма настолько глубок и
огромен, что до сих пор продолжает будоражить сознание и взрывать нелепости
христианства. Именно это меня очень привлекает, вдохновляет и чрезвычайно
радует! А жену мою, вероятно, отпугивает.
Конечно, в том, что
рассказывают астрономы и физики мало утешительного, а больше непонятного и даже
страшного. Сингулярность, Большой взрыв, грядущее столкновение галактик,
ускоряющееся разбегание границ Вселенной под действием темной энергии… Откуда все взялось, куда летит? Вопросов больше, чем
ответов. Но есть надежда, что ученые постепенно разберутся. Дьявол, может, и
прячется где-то в темной материи-энергии, но очередные Эйнштейны
и Планки его непременно оттуда выковыряют.
А тех журналюг, которые раздувают апокалипсические бредни, надо
сечь розгами публично и показывать экзекуцию в YouTube.
Просвещенья
дух и Дух Святой
Когда наш сын начал
учиться на химфаке МГУ, куда как победитель международных олимпиад был принят
без экзаменов, я наивно надеялся, что там ему быстро прочистят мозги и привьют естественно-научные взгляды.
Однако даже на третьем курсе, проводя исследования в самых современных
лабораториях, он продолжает в общежитии на Пасху красить яйца, чем вызывает
восторг своей матери и студенток вокруг.
Слабый атеистический
настрой уважаемого вуза и всего высшего образования меня крайне огорчает, как и
тотальное наступление поповства на повседневную жизнь
постсоветских граждан.
В российском
царстве-государстве жизнь то и дело идет по заколдованному кругу с повторами,
напоминающими фарс с известными граблями. Вот на «Первом канале» показывают
сюжет, как в одной школе особо набожный директор привлек к школьной программе
батюшку, и проходившие мимо дети должны были целовать ему руку. И так
продолжалось долго, пока не возмутились узнавшие об этом родители.
В Республике Алтай
больного ребенка неделю отмаливают в церкви, не допуская врачей, пока у того не
поднялась температура до 40. Когда родители привезли его в больницу, медики
поставили диагноз «клещевой вирусный энцефалит менингеальной
формы». Малыша, к счастью, удалось спасти.
А вот история с
прошлогодней сессии в Московском энергетическом институте (МЭИ). Друг детства
моего сына сдавал физику очень строгому преподавателю. Мог бы назвать имена, но
не буду. Взял первокурсник билет и понял, что не готов. Затрясло его от страха,
и отвечал он что-то невразумительное.
Наставник решил
пояснить ему закон и спросил, понимает ли он его действие. Тут студент вспомнил
ходившие слухи о религиозности экзаменатора и в отчаянье выдал:
— На все воля Божья!
— Правильно! —
воскликнул потрясенный глубиной его мысли кандидат физических наук и на глазах
у шокированной аудитории поставил в зачетку пять баллов. В тот день такой
высокой оценки не удостоился более никто.
Увы, это не анекдот, а убогая правда. Тенденции лучше всего видны в крайностях, и произошедшее весьма характеризует ситуацию, сложившуюся в
стране, которая до сих пор продолжает жить по Салтыкову-Щедрину: «Российская
власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления».
Несмотря на
коллективные письма профессоров и нобелевских лауреатов, Минобрнауки
уже вменило академическому сообществу теологию как научную специальность.
Теперь богословы смогут защищать ученые степени не только в духовных, но и в
государственных научных и учебных заведениях. Ну что ж, оно может и к лучшему,
и наши академики будут чаще общаться с иерархами и, вероятно, даже станут
членами советов по защите диссертаций, скажем, на тему: «Сколько чертей может
уместиться на острие космической ракеты?». Пока же в угоду церкви
пересматривают школьную программу, запрещают постановку сказки Пушкина «О попе
и работнике его Балде», оскорбленные защитники
православия крушат выставку в Манеже, устраивают «страсти по Тангейзеру».
Чувства новых верующих оскорбляет все подряд.
А меня оскорбляет
профанация науки, я тоже чувствую себя оскорбленным за оскорбление здравого
смысла и научного знания. Почему верующие не должны уважать мои чувства и
убеждения?! Искусство (как и наука) вне морали и призвано «ласкать и карябать»,
оскорблять и будоражить чувства, иначе общество погрязнет в собственном болоте.
Ковчег религии
по-прежнему поддерживают страх смерти, лень мысли, желание жизни вечной и жажда
мессианства. Потому это дырявое корыто продолжает плыть по
нашим просторам, по бездорожью, по неустроенности, безработице, безнадеге, по
разливам алкоголя и невежества, находя себе пристанище в отчаянии людей и в
строениях с крестами и полумесяцами на крышах, где всякие ловкие попы, ксендзы,
имамы и прочие падре от имени Всевышнего норовят направить пассажиров на путь
истинный, прибирая их кровные сбережения.
Подобные размышления
навевал на меня роман «Дон Кихот» в процессе очередного прочтения. И потому с
некоторым удовлетворением и даже злорадством вспомнил
я эпизод, когда Дон Кихот, с нечастым для его миссии успехом, остановив ночной
кортеж, поколотил очередного недовольного монаха, а Санчо,
не теряя времени, проверил поклажу чернецов и прихватил увесистый мешок
добротного провианта.
Хотя вполне допускаю,
что на кого-то это событие столь благоприятное впечатление вовсе не произведет.
С
чего начинается Родина?
Возможно, во мне играет
имперская ностальгия, но, грешен, люблю я купольный перезвон и мощный удар
тяжелого колокола. Особенно здесь, в Азии, как подтверждение славянского
присутствия среди исламских просторов. Среди ревущих с минаретов по утрам и
вечерам репродукторов «Аллах акбар!» золотой купол
церкви Пресвятой Богородицы где-нибудь в Кызылорде —
последний оплот всего, что осталось от миллионов уехавших соплеменников.
Мы, пережив иллюзии
коммунизма, не пережили иллюзии христианства.
Дон Кихот —
сумасшедший. Но что в сухом остатке? Какова иерархия его ценностей? О чем он
думает, начиная приготовления к своему бессмертному вояжу за честь и
справедливость?
Знаменитое восклицание
Дон Кихота: «Я знаю, кто я такой!» — отсылает нас непосредственно к именам
персонажей романа, которые можно интерпретировать, как Благородный набедренник
на кляче из кляч с оруженосцем Санчо
Брюхо.
Сначала имя
собственное, т.е. он сам (начало европейского индивидуализма), но тут же Дон
Кихот задается вопросом: откуда он? Он уверен, что прославит свою землю и
объявляет себя Ламанчским. В современных категориях Дон Кихот — правый патриот.
И во имя Родины будут совершены его подвиги.
Ну а девушки, как
говорится, — потом.
Что может реально
объединить разрозненных людей? Не только внешняя угроза. Но также не
предрассудки и заблуждения предков. Россия донкихотствует на свой лад,
провозглашая особый путь,третий
Рим и православное мессианство. Где ты, наш Санчо,
который убедит поберечь голову и не разбить ее о скалу!
Единственная надежная
база для государственной идеи — это чувство Родины у сограждан, это гордость за
страну, которая может не об пол поклоны бить, а открывать и созидать новое, и
при таких гигантских природных ресурсах, заботясь о своих людях, стать, наконец,
самостоятельной.
В русском народе сильна
именно эта нетленная составляющая — ощущения близости своей земли и единение с
ней. А силу объединяющего русского слова еще раз подтвердило недавнее всеобщее
от края до края России чтение романа «Война и мир».
Но если ты любишь
Родину, ты должен беречь ее и заботиться о ней. Ад и геенна огненная — детский
лепет по сравнению с тем, что может устроить сам себе человек на своей планете.
Ни одно существо еще не выживало в собственных отходах.
Здесь я позволю себе процитировать
самого себя, использовав фрагмент из давно опубликованный повести о поездке на Глобальный экофорум-92 в Рио-де-Жанейро.
«…На центральной
площади парка «Фламенко» висело панно величиной с экран широкоформатного
кинотеатра. Оно изображало сюрреалистическую картину замещения живого земного
покрова произведенным человеком мусором: вспоротыми консервными банками,
пластиковыми бутылками, искореженным металлоломом, горящими стволами деревьев,
разрушенными строениями…
В самом центре площади
на помосте было установлено библейское «Древо жизни», трепетавшее золочеными
листочками, а рядом на специальных щитах каждый желающий мог прикрепить свое
послание человечеству. Сотни участников Форума, обступив щиты, писали, как
обустроить и спасти нашу живую планету.
Еще издали я заметил
приближающуюся странную фигуру человека, которому все уступали дорогу. Ему было
около тридцати лет, он брел босиком в одних джинсовых шортах и с терновым
венцом на кудрявой шевелюре, бутафорская кровь и настоящий пот, смешиваясь, струились
по его щекам и мускулистому телу, капая на песочную дорожку. Не глядя ни на
кого, согнувшись, он тащил на себе тяжеленный деревянный крест с нарисованными
на нем океанами и континентами. В его облике вместе с некоторой комичностью
было что-то очень серьезное, останавливавшее взгляд прохожих и заставлявшее
задуматься. Вероятно, он символически изображал неравнодушную часть
человечества, взвалившую на себя ответственность за судьбу Земли. Его одинокая
фигура выражала как бы упрек и одновременно призыв — присоединиться и следовать
за ним.
Ощущение экологического
императива — сродни религиозному чувству, но гораздо более естественно и
морально. Никто не может возложить на тебя эту ответственность, если ты сам ее
не понимаешь.
Свою миссию я уже видел
в том, чтобы донести это новое для меня чувство до своих будущих читателей».
Отче
наш
Так о чем эта старая
книга? О лабиринтах сознания, о заблуждениях и миражах человечества. «Слова,
слова…» — они были, есть и будут, и это обеспечивает книге бессмертие. Она не
дает рецептов избавления, она живописует саму природу болезней разума, весь
спектр сотворения и протекания человеческих иллюзий, произрастающих на органике
логоса. И самая масштабная из них — религия, в начале
которой было слово. А сам Дон Кихот — метафорическое отождествление
«мистического тела Христова» и «тела» странствующего рыцарства с идеей
установления Царства небесного на Земле. Пусть Сервантес был искренним
францисканцем, но он был и честным художником: он смотрел правде в глаза, какой
бы страшной она ни казалась, изобразив грандиозную карикатуру на Спасителя,
хотя вряд ли желал того.
После изгнания дьявола
коммунизма накашпированное население бывшего большого
Союза взяли тепленьким представители древнейшего и гораздо более профессионально
в плане чудес подготовленного сословия — попов, и не только христианских.
Чему учит Дон Кихот?
Мужскому делу — как бы ни было тяжко, поднимать копье, идти бороться за правду
и искоренять кривду.
Пусть боги умерли, но
человек всегда находится в поиске идеала, истины, справедливости, чего-то
постоянного вечно сущего, на что можно было бы опереться в своих поступках,
создать собственный этический кодекс, обрести смысл жизни.
Я не воинствующий
атеист, с женой как-нибудь уладим наши разногласия: подарю ей крем для тела и
новую метлу, а сыну я рекомендовал выучить наизусть «Отче наш», авось
пригодится на защите курсовой по хроматографическому
анализу высокомолекулярных соединений.
Но парень-то смышленый,
я уверен, придет время, и он откроет для себя старую, но такую современную
книгу о хитроумном идальго Дон Кихоте Ламанчском. И, как я, посмеется до слез.