Этнические рынки в современной России
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2016
Дятлов Виктор Иннокентьевич — доктор исторических наук, профессор кафедры
мировой истории и международных отношений Иркутского государственного
университета. Постоянный автор «Дружбы народов». Последние публикации в «ДН»:
«Граждане ближнего зарубежья. Динамика
формирования стереотипов» (№ 4, 2011); «Великие ксенофобии». Взаимовлияние и
взаимодействие на опыте России (№ 7, 2011); «Россия в предчувствии чайнатаунов» (№ 3, 2012); «Благовещенская трагедия»:
историческая память и историческая ответственность (№10, 2012).
Феномен,
уходящий в прошлое
Ярчайшая примета городской жизни постсоциалистической
эпохи — большие и маленькие, иногда огромные, рознично-мелкооптовые
рынки под открытым небом. Бывшие стадионы, закрытые фабрики, пустыри,
заполненные бесконечными рядами торговых прилавков, контейнеров, ангаров,
наскоро приспособленных для торговли заводских цехов. Тысячи, порой десятки
тысяч, торговцев и покупателей, огромные потоки товаров, денег, услуг.
Первозданный на первый взгляд хаос, в котором, как в муравейнике, сформировался
свой порядок, система влияния и власти, своя логика отношений и связей.
Рынки стали неотъемлемой и чрезвычайно важной частью процесса
краха социалистической модели организации общества и последовавших вслед за
этим глобальных трансформаций. Они возникают на огромном пространстве от Китая
до Польши и Германии. Вкупе с гигантским по масштабам и значению «челночничеством» они сформировали новый феномен
экономической, социальной, политической, культурной жизни.
Это были не пережившие советский строй рудименты восточных
базаров и ярмарок. Традиционных базаров вообще. Это и не советские «колхозные
рынки» и барахолки (вещевые рынки), пусть даже
гипертрофированно разросшиеся в новых условиях. При некотором внешнем сходстве,
иногда при генетическом родстве с ними, — это качественно новый феномен.
Новизна предопределялась контекстом — особыми экономическими и социальными
функциями в переходную эпоху, огромной ролью, новыми людьми и новыми
отношениями.
Торговлей на рынках стали заниматься бывшие советские люди,
выросшие в обществе, где профессиональная рыночная деятельность не просто
запрещалась государством, но и осуждалась общественным мнением и моралью.Пришла масса людей без
рыночного прошлого, без соответствующих традиций, ценностных установок, навыков
и опыта. Пришли советские люди, вынужденные жить, работать, взаимодействовать в не советской ситуации.
Рынки стали механизмом экономического выживания для огромного
количества людей, потерявших прежний статус и источники доходов. Торговля для
многих, а может быть и большинства из них, была на первых порах способом
существования, а не механизмом получения прибылей. Для наиболее предприимчивой,
энергичной, мотивированной и удачливой части — это была стартовая площадка для
занятия бизнесом, предпринимательством в полном смысле этого слова.
Рынки обрели и другие функции, критически важные для
общества. Они стали на какое-то время ключевым элементом механизма снабжения в
условиях полного краха социалистической распределительной системы, жизненно
важным институтом снабжения для слоев с низкими доходами.
Довольно быстро рынки стали логистическими
узлами новой системы торговли, почти сразу трансрегиональной
и трансграничной. В качестве начальных и конечных терминалов системы челночной
торговли, мест, где формировались торговые потоки и где они заканчивались,
рынки интегрировались в глобальную систему отношений — не только торговых, но и
социокультурных.
В качестве механизма по продвижению на формирующиеся
потребительские рынки китайских и турецких товаров, они практически сразу стали
притягивать экономическую активность мигрантов, в том числе и трансграничных,
превратившись в место и механизм их экономической, социальной и культурной
адаптации. Масштабы этого явления оказались таковы, что многие из них стали в
глазах городских сообществ этническими — китайскими, киргизскими, кавказскими.
С точки зрения горожан, китайские рынки, например, это место,
где китайцы торгуют китайскими товарами, где звучит китайский язык и
представлена китайская бытовая и деловая культура. При этом в чистом виде такой
набор встречается крайне редко.
«Этнические рынки»
стали играть важную экономическую, социальную, символическую роль в городском
пространстве. Они быстро переросли простой формат торговых площадок и
превратились в сложные и саморазвивающиеся социальные организмы, сгустки
социальных связей, сетей, конфликтов, механизмов власти и контроля.
Концентрация иноязычных и инокультурных
мигрантов быстро сделала этнические рынки крупным, возможно, крупнейшим
этническим кластером на карте многих городов, особенно востока России. В
отличие от других, не очень видимых кластеров (гостиниц, общежитий, например),
рынки — это публичная сфера. Здесь постоянно встречается и тесно общается масса
людей. Это место контакта — повседневного и обыденного — представителей
различных культур. Место и механизм их взаимной адаптации.
С первых дней своего существования этнические рынки стали
очень важным, видимым и обсуждаемым объектом внимания в городском сообществе,
предметом управленческих решений властей всех уровней и их головной боли по
поводу сопровождающего их сгустка проблем и конфликтов.
Рынки приобрели огромное символическое значение, олицетворяя
в глазах населения массу новых форм жизни, экономических и культурных практик,
способов социальных контактов и отношений.
Постсоветская эпоха в целом закончилась. Или заканчивается.
Вместе с нею уходит в прошлое, в историю и порожденный ею феномен. Рынки не
исчезают совсем, но меняются сами, главное же — меняются их функции и место в
сообществе. Они маргинализируются, оттесняются на
периферию, иногда в прямом смысле — выдавливаются на окраины городов. Часто —
просто исчезают. Закрываются или радикально меняют формат. На месте прежних
оптово-розничных рынков под открытым небом появляются предприятия современных
форматов — гипермаркеты, молы и т.д. В качестве отдельной отрасли сформировался
крупный, высокомеханизированный транспортно-оптовый бизнес, встали на ноги
мощные ретейлерские сети. Рынки под открытым небом
становятся маргинальной, окраинной частью городского пространства и системы
экономических и социальных отношений и связей.
Уходит натура… Уходит почти не
замеченная исследовательским сообществом, почти сразу забытая обществом. Это
странно — учитывая огромную роль феномена в переходную эпоху и его воздействие
на жизненные траектории миллионов людей. Это ставит сложнейшую
исследовательскую задачу — описать и проанализировать текущую ситуацию,
попытаться реконструировать ушедшее прошлое.
Это сложная, возможно уже невыполнимая задача. Революционная
эпоха не очень-то заботится об архивах, о сохранении исторической памяти. Ее
больше устраивают мифы. Да и сам изучаемый объект, большая часть жизни и
деятельности которого находилась в «серой», а иногда и «черной» зоне, не
стремился к публичности. Скорее — наоборот. Огромная масса информации осталась
незафиксированной, не отложилась в письменных и визуальных источниках.
Важнейший экономический феномен почти не оставил за собой «статистического
следа».
Видимая открытость и
простота конструкции рынков создала иллюзию, в том числе и в исследовательских
кругах, что здесь и нечего особенно изучать, что нет важной и сложной
исследовательской проблемы. В свое время британские антропологи, приехавшие
изучать индийских торговцев в Родезии, столкнулись с недоумением среди местных
белых. «Но что можно исследовать об индийцах? Они сидят в своих маленьких
лавочках, живут в их задних комнатах по полдюжины вместе. Они едят жирную еду,
они не очень чистые и не очень честные. Что еще надо знать? Вы можете узнать
все об индийцах этой страны за пятнадцать минут»1 .
Политические потрясения и социальные катаклизмы заслонили в
сознании людей и в представлениях исследователей эту проблему как
второстепенную. Возможно, это также результат отсутствия интереса зарубежных
ученых — а именно они формировали в то время исследовательскую повестку дня, можно
сказать — моду.
Задачу исследования осложняет — и делает ее одновременно
чрезвычайно важной и увлекательной — то, что это очень сложный, динамично
развивающийся и практически не прозрачный институт, система связей и отношений.
Не просто место для торговли и много больше, чем хозяйствующий субъект.
Российские рынки постсоветской эпохи — это феномен, который находится на
перекрестье нескольких важнейших социальных феноменов, соответственно —
исследовательских проблем. Каждая из них требует отдельного исследовательского
внимания — причем внимания представителей различных наук. В
идеале — это предмет комплексного анализа историков, экономистов, географов,
политологов, социологов, лингвистов, специалистов по экономической социологии,
социальной антропологии, урбанистике. Опыт
показал, насколько сложно им взаимодействовать, как трудно состыковать
концептуальные и терминологические аппараты, переводить с одного научного языка
на другой. Возможно, изучение постсоветских рынков заставит в процессе
совместной работы находить общий язык.
Задачу этого текста я вижу в некой инвентаризации,
систематизации того, что мы знаем — и чего предположительно не знаем — об
открытых этнических рынках постсоветской эпохи. Возможно, это позволит
сформулировать повестку дня для дальнейших исследований.
И — как историка по происхождению и культуре — меня тянет
начинать работу с исторического экскурса, с исторической традиции.
Базар,
«колхозный рынок», «барахолка»…
В каком-то смысле базар вечен, он существовал и играл важную
роль в любом относительно организованном и сложном обществ. Но это не означает
его неизменности. В различных исторических контекстах он приобретает различные
функции, меняет — иногда радикально — внутренние характеристики и параметры,
играет разные роли в обществе.
Самый известный тип, вошедший в массовую мифологию и ставший
стереотипом — это, несомненно, «восточный базар». О нем много написано
европейскими путешественниками, он стал излюбленной натурой для европейских же
художников. Он породил яркие образы в художественной литературе. Для меня в
этом смысле эталонным стал образ бухарского базара в блестящей книге
Несомненно, это феномен другой эпохи и иного типа общества,
чем постсоветские рынки. Это важный, возможно системообразующий,
элемент традиционного общества — с соответствующими функциями, местом в
обществе, внутренней организацией, повседневными практиками. Прямая
преемственность здесь, скорее всего, отсутствует. Хотя
возможно, где-то (скажем, в Центральной Азии) могли сохраниться, пройдя через
советскую эпоху хотя бы в виде рудиментов, и генетическая преемственность,
традиция, стиль жизни, система ценностей, практики…
«Колхозные рынки» и «барахолки»
советских времен — в каком-то смысле — это прямые исторические предшественники
постсоветских рынков. Отчасти и генетические — в качестве площадок, с которых
они начали развиваться, главное же — как носитель идеи и отношений рыночности в официально нерыночном обществе. Конечно, базар
— это не рынок, но в базарности неизбежно
присутствует рыночный элемент. Принципиально важно, что «колхозные рынки» и «барахолки» были не очень любимым и совсем не уважаемым
феноменом социалистического общества, однако вполне законным. Служили они при
этом еще и легальной «крышей» для незаконных и сурово караемых «спекулянтов», «теневиков», «фарцы» и прочих
представителей незаконного предпринимательства.
Строго говоря, это отдельная, самостоятельная и невероятно
интересная проблема. И крайне загадочная. Рынки были неотъемлемой и очень
важной частью реальных социалистических отношений. Это важнейший, неискоренимый
— несмотря на свою сомнительную идеологическую природу — институт советской
социалистической системы. Без их изучения наше понимание социалистической эпохи
будет заведомо неполным и неадекватным.
По официальным правилам, рынки были местом примитивного
обмена, купли-продажи личных вещей, площадками для сбыта излишков с
приусадебных участков колхозных крестьян. Важным подспорьем в снабжении жителей
городов. По сути же, набор функций был неизмеримо богаче. Это было место
легитимного обмена и торга; канал обмена и механизм жизнеобеспечения города и
деревни; площадка, на которой формировался и функционировал рыночный механизм
межрегионального обмена; терминал «теневой экономики»; зародыш «этнической
экономики».
При крахе социалистической государственной распределительной
системы рынки стали важнейшим механизмом снабжения потребительскими товарами
огромной массы людей. Площадкой и механизмом формирования слоя массового
мелкого бизнеса, механизмом кристаллизации рыночных отношений и связей. Они
послужили стартовой площадкой для развития бизнеса и «бизнеса» массы начинающих
мелких торговцев и «челноков». Рынки достались им по наследству от
социалистического прошлого как место привычного и законного обмена и торга.
Однако новые времена и новые задачи радикально изменили и
функции прежних колхозных рынков и барахолок, их место
в новой системе отношений. Изменился сам их характер (новые формы
собственности, новый менеджмент, новые функции), произошла экспансия на новые
площадки. Старые оказались неадекватно малыми и не очень хорошо организованными
для новых задач. Поэтому создаются новые рынки на стадионах, разорившихся
фабриках и т.д. Там где простор, коммуникации, чистое место с точки зрения
организации и собственности. Старые рынки и барахолки
стали не самой крупной и влиятельной частью новой системы, утратив при этом
советские черты организации и стиля.
Уже только перечисленное говорит об
огромной роли феномена. Поразительно при этом то, что он почти не изучен и даже
толком не описан. Практически это историографическое «белое пятно». Можно
предположить, что и советский рынок, его функции и способ существования, роль в
обществе не были статичными. Он претерпевал радикальные изменения: от «Сухаревки» времен Гражданской войны до «колхозного рынка» и
«барахолки» времен застоя. Но все это, повторюсь,
«белое пятно».Все остались только в виде легенд и
мифов в исторической памяти. В виде распространенного сюжета в художественной
литературе, в фильмах, но в основном относящихся к кризисным моментам — войнам
и послевоенным временам.
Можно строить предположения о причинах. Возможно потому, что
социалистическая эпоха — одна из наименее изученных и
осмысленных в истории нашей страны. И дело не только в патологической страсти
властей к засекречиванию, в общей закрытости общества. Даже открытие архивов,
свободный доступ к самой засекреченной информации советской эпохи не решит
проблемы. Одна из причин — нормативность описания социальной действительности.
Чего не должно было существовать, то вообще не откладывалось в документах,
письменных источниках. Существовал богатый язык эвфемизмов, умолчаний, намеков,
«взаимных подмигиваний» и неформальных практик. Почти по С.Довлатову: «Я не был
антисоветским писателем, и все же меня не публиковали. Я все думал — почему? И наконец понял. Того, о чем я пишу, не существует. То есть в
жизни оно, конечно, имеется. А в литературе не существует. Власти притворяются,
что этой жизни нет».
Возможно, такой сомнительный с идеологической точки объект,
как базары, был табуирован для изучения. И даже если не было прямого запрета,
изучение задворок социализма грозило выходом на запретные для проговаривания
сюжеты. Поэтому сейчас изучать базары чрезвычайно трудно в силу острого дефицита
источников и их заведомой неполноты и односторонности. Объект окончательно ушел
в прошлое, оставив пугающе мало информационных следов. И следы эти — заведомо
односторонние. Масса информации, очевидной для участников процесса, не просто
закрывалась, засекречивалась. Это было бы полбеды. В чудовищно
забюрократизированном обществе существовал гигантский документооборот. И
сокрыть хотя бы часть его, засекретить — невозможно. Как и полностью уничтожить
пласты документов. Но масса информации вообще не откладывалась на бумаге.
Многие вещи (очень важные) или устно проговаривались, или скрывались за
эвфемизмами, или не проговаривались вообще, совершаясь «по умолчанию».
Конечно, существует острая потребность «поднять архивы»
советской эпохи, извлечь из них максимум возможного.
Ведь «колхозные рынки» и «барахолки» были юридически
оформлены, они имели бухгалтерии и отделы кадров, профсоюзные организации и
партийные ячейки. Должны остаться приказы, отчеты, протоколы. Некоторую надежду
внушают архивы правоохранительных органов и судебные дела. Но необходимо
понимать, что это «официальное лицо» феномена, то, что положено было видеть.
Теневая сторона рынков, их рутинные практики, их реальная жизнь, реальные
функции, масштабы и формы экономической деятельности могут быть отражены в
архивных документах случайно, отрывочно, косвенно. Или не отражены вообще. Есть
слабая надежда на свидетельства очевидцев, участников, но по понятным причинам
этот источник уходит в прошлое безвозвратно.
Будем реалистами — мы уже не сможем реконструировать, выявить
и описать мир советского базара во всей его полноте и разнообразии. Тем важнее
задача ухватить то, что еще можно.
Инкубаторы
мелкого бизнеса
Новое качество и новая роль открытых рынков в постсоциалистическую эпоху стали результатом кумулятивного
воздействия целого ряда факторов. Рухнула социалистическая система производства
и распределения товаров народного потребления. Потребовалась, причем
немедленно, альтернативная система жизнеобеспечения. Из государственного сектора
экономики было выброшено огромное количество людей, сразу потерявших средства к
существованию. Произошла фактическая девальвация их прежних жизненных
стратегий, статусов, квалификаций. Были легализованы рыночные отношения и
открыты границы.
Рынки, рыночная деятельность стали средством выживания,
областью обретения новых ресурсов и статусов, территорией самореализации. Здесь
можно было начинать почти с нуля, не имея за спиной первоначального капитала,
связей, рыночного опыта и системы ценностей. Конечно, имевшие это нелегальные и
полулегальные предприниматели-профессионалы старого режима получили огромное
стартовое преимущество. В рыночную деятельность пришла масса высокообразованных
и готовых к географической и социальной мобильности горожан. Насколько это было
возможно для людей, выросших в рамках социалистической системы.
Товарный голод в сочетании с открытыми границами и
проторенными первопроходцами — польскими челноками — путями и созданной ими
инфраструктурой породили массовый феномен челночничества.
«Челночная» торговля — это отдельная огромная и сложная исследовательская
проблема, Нас здесь интересует та ее сторона, которая прямо связана с открытыми
рынками. «Челночная» торговля сыграла огромную, возможно даже решающую, роль в
снабжении населения в критический момент краха социалистической экономики. Для
сотен тысяч занятых в ней людей она стала школой предпринимательства,
инкубатором для мелкого и среднего бизнеса. Были сформированы огромные товарные
трансграничные потоки, почти не учтенные, кстати, официальной статистикой.
Уже сейчас очевидно, что это явно недооцененный и
недостаточно изученный феномен. Хотя, конечно, и не в той степени, что
советские базары. Изучается история феномена, а она естественно связана с
катаклизмами, пережитыми Россией в ХХ веке. Большая работа проделана по
изучению масштабов «челночничества» и его роли в
экономике страны и отдельных регионов, его довольно сложной организации,
описаны различные типы челноков и их мотивации и стратегии. Однако обобщающие
монографические исследования еще ждут своего часа.
Масштабы челночной торговли быстро породили специализацию и
разделение труда. Сформировался спрос на инфраструктуру, особенно на стабильные
стационарные площадки, терминалы формирования и распределения товарных потоков.
Торговля с рук и «знакомым» себя быстро исчерпала. Ситуация, когда один человек
закупал товары, вез их через границу и сам же распродавал, резко сужала деловые
возможности.
В результате происходит быстрый переход от торговли с рук к
прилавкам, контейнерам, ангарам. Рынки обрастают обслуживающей инфраструктурой
и сопутствующими услугами. Особое значение имело обеспечение безопасности. Был
стремительно пройден путь от первоначального хаоса и индивидуальных усилий (где
рынок был просто площадкой для торговли) к системе — от конгломерата отдельных
торговцев к структурированию, сетям, параллельным институтам власти и
управления. К рынку как сложно организованному организму. Индивидуальный и
действующий на свой страх и риск челнок быстро и на разных условиях интегрируется
в систему.
Когда ограничительные действия властей, конкуренция крупных
компаний, создавших эффективную и конкурентоспособную систему импорта и
крупного опта, постепенно вытеснили челноков, рынки приспособились и к этой
ситуации. В качестве входных и выходных терминалов они остались частью
меняющейся системы, меняясь при этом сами.
Три
элемента системы
Российские рынки очень быстро, практически сразу, стали очень
важной частью международных сетей, по которым огромным потоком шли товары,
деньги, люди, информация, встречались и притирались друг к другу деловые
культуры, где формировались и эффективно функционировали нормы, правила и
санкции за их невыполнение.
В самом общем виде эта система состояла из трех важнейших
элементов. Товарные потоки начали формироваться во «входных терминалах»,
особенно в Китае и Турции, для которых обслуживание российской «челночной
торговли» стало значимой отраслью экономики. Ими могли быть специализированные
«русские рынки» в Пекине, Стамбуле, специализированные города-терминалы в Китае
(Маньчжурия, Суйфуньхе, Хэйхе).
Как вариант — транзитные рынки в Киргизии, куда поступали китайские товары,
которые шли затем в Россию или через Ферганскую долину в страны Центральной
Азии. В функции этих терминалов входили отслеживание эволюции спроса в России,
формирование листа заказов для местных производителей, опт и розница,
формирование мелкооптовых партий, консалтинг, услуги («помогайки»),
сервис (рестораны, сауны, проституция).
Второй элемент — это «челноки», вслед за которыми пришли и в конечном счете вытеснили их специализированные фирмы. Их
функция — закупка, формирование товарных партий, транспортировка, оптовый сбыт
в России. Иногда челноки сами и сбывали привезенные товары. Но побеждали
специализация и разделение труда.
И наконец, рынки в России, а также
отчасти в Восточной Европе, как опорные базы новой системы торговли и
снабжения. Их наиболее заметная, но, возможно, не главная функция — розница и
мелкий опт для непосредственных потребителей. Именно из них состояли огромные людские
потоки, достигавшие иногда десятков тысяч человек в день. И хотя сумма покупок
большинства из них была невелика, но в массе это давало огромные обороты.
Покупателей, особенно людей с низкими доходами, привлекали низкие цены,
возможность торговаться, широта выбора. Импонировал и весьма демократический
стиль общения, позволявший чувствовать себя свободно и раскованно.
Однако главной функцией крупных рынков была все-таки
логистика. На иркутском рынке «Шанхай» регулярно делали оптовые закупки не
только торговцы из ближайших городов, но из Улан-Удэ и Читы. О масштабах этого
бизнеса говорит информация, ставшая доступной после закрытия Черкизовского рынка в Москве. Он обеспечивал работой до ста
тысяч человек, 70—80 процентов из которых, по оценкам Федерации мигрантов
России, были гражданами КНР. По оценкам китайской газеты «Дунфан
цзаобао», на рынке остался товар на сумму около пяти
миллиардов долларов, принадлежащий китайским торговцам2.
Таким образом, рынки вряд ли можно охарактеризовать как чисто
российское явление.
Рынки
одевают, обувают, кормят…
Рынки стали не просто ключевыми элементами формирующейся
рыночной системы снабжения, а значит, и жизнеобеспечения низших и средних слоев
населения страны, но и площадкой, полигоном, на котором происходило формирование
слоя массового мелкого предпринимательства. Сюда сходились огромные товарные и
денежные потоки, здесь концентрировались самые разнообразные интересы;
происходила стыковка формальной и неформальной экономик. В конце концов,
регулярные походы на них входили в стратегию экономического выживания основной
массы горожан.
На круглом столе «Трудовая миграция и розничные рынки» (
На обслуживании челночной торговли и открытых рынков в России
выросли заметные сектора экономики в Турции и Китае. О масштабах этой торговли
может многое сказать таможенная статистика этих стран.
Рынки, став школой предпринимательства, породили новые
массовые социальные и профессиональные группы, с собственным образом жизни,
типом поведения, с особой субкультурой.Есть
примеры того, как организованно и энергично они могли отстаивать свои
корпоративные интересы. Борясь против решения муниципальных властей о закрытии
иркутского рынка «Шанхай», торговавшие на нем местные торговцы объединились в
собственный профсоюз, провели несколько публичных акций, даже обратились с
посланием к президенту страны. Для защиты своих интересов они основали газету «Восточно-Сибирский Шанхай», которая почти год вела
энергичную борьбу против решения о закрытии рынка. Рынок это не спасло, но ярко
продемонстрировало властям, что это реальная сила, с которой необходимо
считаться и искать компромиссные решения.
Массовость рыночных торговцев, их происхождение из различных
социальных слоев и социальных страт, сохранившиеся тесные связи с ними — все
это способствовало легитимации в прежде нерыночном обществе рыночных ценностей,
привычек, образа жизни, понимания законности и необходимости рыночной торговли.
Для меня важным свидетельством того, как далеко зашло
привыкание к рыночности, к людям рынка, стала
последняя повесть В.Г.Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». Новые времена и новые
буржуазные отношения писателю категорически не нравятся. Еще больше, чем старые, социалистические. Рынок предстает символом зла. И в
то же время в повести есть рыночная торговка, «угарная баба», грубо, решительно
и весело выстраивающая не просто бизнес, а и жизнь — свою и окружающих. И она
писателю симпатична.
«Этнические
рынки» и «этническое предпринимательство»
Постсоциалистические рынки
формировались в контексте открытости границ, перехода к рыночным отношениям, в
симбиозе с трансграничным «челночничеством», они
стали логистическими центрами по продвижению
импортируемых потребительских товаров и продовольствия. Дополнительным и очень
важным обстоятельством стали беспрецедентные в истории России трансграничные
трудовые миграции. Все это вместе создало феномен, который население обозначило
как «китайские», «кавказские» или «киргизские» рынки и торговые ряды.
В исследовательской литературе их чаще всего называют
«этническими рынками». Условность этой терминологии очевидна — на этих рынках
торгуют и оказывают разнообразные услуги люди различных национальностей и
гражданств. Все они в той или иной мере этнофоры4,
но прилагательное «этнический» у нас привычно относят только к представителям
меньшинств. О терминах не спорят, о них договариваются — и коль скоро они
прочно вошли в оборот, ничего не остается, как ими пользоваться. С
соответствующими оговорками и пояснениями.
Наиболее распространенным феноменом этого ряда стали
«китайские рынки», которые возникли в больших и многих малых городах востока
России, а также часто и в городах Европейской части. Китайскими они были
названы населением этих городов, что очень часто маркировалось и названием
рынков («Шанхай» или «шанхайка», «Маньчжурия»,
«Китайский рынок» в Иркутске, например). Иногда названия были в этническом
смысле нейтральными — но это не мешало считать их китайскими. Так или иначе,
это взгляд извне.
Если попытаться понять, что дает основание для такого
взгляда, можно выделить следующие факторы: китайские товары, китайские
торговцы, китайские капиталы, китайский менеджмент (обычно закулисный). В
целом, это констатация не преобладания китайских торговцев, а типа отношений,
определяемого китайским товаром. Этот тип отношений включает дешевизну товара,
его не очень высокое качество, возможность торговаться, стилистику поведения
китайских торговцев, их деловую культуру. С течением времени «китайскость» становится брендом, торговой маркой — и
такое понимание далеко выходит за этническое поле, определяя по большей мере
параметры экономические и даже социальные. Тогда появляется смысл осознанно, в
качестве деловой технологии, формировать и «китайский облик» рынка через
нехитрый набор символов (название, китаизированный
дизайн в оформлении и т.д.). Китайскость
становится специально производимым товаром для продажи. И, видимо, далеко не
случайно выстроенный на месте снесенной знаменитой иркутской «шанхайки» торговый пассаж был назван «Шанхай Сити-моллом».
Это предполагает возможность ситуаций, когда рынок мог
маркироваться как «китайский» без видимого преобладания китайских торговцев.
Материала для анализа мало — и можно лишь предполагать в качестве гипотезы, что
на рынки городов Западной Сибири и Урала китайские товары продвигались через
государства Центральной Азии. Удобнее и выгоднее было использовать услуги
граждан этих стран и их деловые сети.
К слову говоря, Турция, одно время сопоставимая с Китаем по
объемам товаров, производимых для продажи по «челночным» каналам, не включилась
в процесс их транспортировки и продажи в России. Турецкие товары шли сюда без
турецких челноков и без турецких капиталов и менеджмента. В результате турецкие
товары не породили «турецких рынков».
Зато китайские товары породили не только китайские, но и
киргизские рынки. Имеющиеся наблюдения показывают, что буквально в считанные
годы в России сформировались многочисленные (особенно учитывая небольшую
численность населения этой страны) киргизские общины. Для нас важно то, что в
отличие от таджикских и узбекских мигрантов они активно вторглись в бизнес на
открытых рынках и завоевали там довольно сильные позиции. В большинстве
сибирских и дальневосточных городов сформировались киргизские рынки или
киргизские ряды. Можно предположить, что этот интенсивный миграционный поток
был вызван не только совокупностью выталкивающих факторов — слабостью экономики
страны, бедностью населения, регулярными политическими потрясениями. В силу либерального
таможенного режима Киргизия стала важным транзитным пунктом для продвижения
потребительских товаров из Китая (и не только) на российские рынки. Эти потоки
в значительной части обслуживаются киргизами.
И здесь мы подходим к чрезвычайно важному вопросу о роли
мигрантов в деятельности и структуре рынков, особенно этнических. Роль это не
просто заметна — она велика настолько, что стала одной из сущностных
характеристик феномена. И дело не только в численности. Конечно, и один только
китайский товар сам по себе может быть важным знаком, символом отношений и
статусов. Но когда за ним стоит человек — проблема приобретает дополнительные
измерения.
У присутствия мигрантов на рынках имеется советская
предыстория. В 1960—1980-е годы на «колхозных рынках» сложился устойчивый,
довольно многочисленный и очень заметный слой выходцев с Кавказа. Они
обслуживали, в основном, трафик и продажу овощей, фруктов, цветов, производимых
у них на родине. Масштабы и регулярный характер их деятельности позволяют
говорить о ней как о профессиональном предпринимательстве, полулегальном с
точки зрения властей и не одобряемом общественной моралью.
Тогда и сформировался «образ кавказца» — человека, не просто
отличающегося особенностями культуры и поведения, внешним обликом, но и олицетворяющего
в моральных категориях тех лет «торгашество». Можно предположить, что привычные
этнические категории стали способом стереотипизации
явлений социально-экономических. Навязанный государством и в целом принятый
обществом взгляд на этничность («национальность» в терминах того времени) как
на феномен скорее не культурный, а определяемый «кровью», происхождением
провоцировал и появление расовых коннотаций в этом стереотипе. «Кавказцев»
выделяли как группу — и относились как к группе, олицетворяющей не просто
непривычные культурные нормы и практики поведения, но и осуждаемый общественной
моралью тип экономического поведения.
Когда же с распадом Советского Союза и крахом
социалистических отношений в Россию хлынул поток трансграничных мигрантов,
значительная их часть в поисках работы и экономических возможностей пришла на
рынки. Челноки изначально были разных национальностей и гражданской
принадлежности — русские, украинцы, китайцы, киргизы и т.д. Преобладание или
заметная роль тех или иных групп определялась не столько тем, что иногда
называют «этнической предрасположенностью», сколько ситуацией и экономической
целесообразностью. Ведь и саму стратегию челночничества,
практики, навыки, инфраструктуру бывшие советские граждане переняли от поляков.
Не зря многие русские рынки в Китае и Турции первоначально были польскими.
Те же «кавказцы», которые в советские времена
специализировались на обслуживании товарных потоков из родных мест, постепенно
переориентировались на общую торговую и посредническую деятельность. Уже
отмечалось, что экономически эффективнее обслуживать потоки китайских товаров
через Центральную Азию стали жители этого региона. Многочисленные китайские
челноки или занялись в России стабильным бизнесом, или вступили в кооперацию с
русскими торговцами.
Открытые рынки стали местом и механизмом экономической и
социальной адаптации трансграничных мигрантов, площадкой концентрации их
экономической деятельности и социальной организации. Анклавом «этнического
бизнеса».
Все это делает чрезвычайно насущным и важным вопрос,
сформулированный в продолжающихся дискуссиях об «этнической экономике»:
коллективные или индивидуальные стратегии избирают мигранты в качестве
инструмента достижения экономического успеха на рынках? Если коллективные — то
на какой основе формируются их группы? Их поведение на рынках определяется
экономической целесообразностью или соображениями групповой лояльности?
Дополняют или исключают друг друга эти мотивы? Какова роль этнического фактора
в их рыночной деятельности, да и в образе жизни в принимающем обществе? Возможно или невозможно использование ими сети внутриэтнических (внутригрупповых, но маркированных
этнически) связей, отношений сотрудничества, зависимости и власти в качестве
ресурса в предпринимательстве?
Хотелось бы подчеркнуть, что эти вопросы возникли в
концепциях «этнической экономики» в результате изучения огромного количества
самых разнообразных случаев и ситуаций. Предлагаемые ими исследовательские
подходы, утверждения и гипотезы важны не для получения априорного ответа, не
как источник единственно правильного знания, а для того, чтобы задать вопросы
изучаемому феномену.
Относительно сформулированных выше вопросов высказывались
прямо противоположные гипотезы. Одна из них состоит в том, что торговец
руководствуется чисто экономическими мотивами и стимулами, поэтому этнические,
земляческие и другие групповые лояльности не определяют выбора его стратегии и
практик. Есть и противоположная точка зрения — модель поведения торговца
предопределена его принадлежностью к своей этнической группе и групповой
лояльностью.
Для обоснования или отрицания этих гипотез по отношению к
современной России катастрофически не хватает эмпирического материала. Представляется однако, что ответ на этот вопрос может быть
разным в различных обстоятельствах и контекстах. Главное же, такая постановка
вопроса может увести от признания того, что групповые связи и лояльности
(земляческие, семейные, клановые, этнические или маркируемые в качестве этнических) могут быть мощным рыночным, экономическим
ресурсом. Опыт «торговых меньшинств» традиционного общества свидетельствует об
этом со всей очевидностью5 . Конечно, специфика постсоциалистических рынков в том и состоит, что это
институт общества современного, не общинного. Поэтому прямые аналогии здесь
невозможны. Но постановка вопроса представляется не просто корректной, но и
чрезвычайно важной и перспективной.
Использование эвристического инструментария «этнической
экономики» позволяет вновь вернуться к проблеме того, что же такое «этнические
рынки». Сложившееся понимание, как уже было отмечено, определено взглядом
принимающего общества. Оно исходит из безусловной презумпции того, что на
«китайском рынке» действуют не торговцы (в том числе и китайского происхождения
и гражданства), а китайцы как группа, люди, чье экономическое поведение,
деловые практики, человеческие лояльности определяются их китайскостью.
Принимающее общество видит на рынках группы, а отдельных людей воспринимает как
органическую их часть.
Исследовательская задача состоит, видимо, в том, чтобы
поставить здесь знак вопроса. И пытаться отвечать на вопросы на основании
изучения конкретных ситуаций и кейсов. Причем крайне желательно — в динамике.
«Этнические рынки» — это площадки, где действуют отдельные люди, мотивированные прежде всего мотивом прибыли? или это поле
деятельности групп, организованных по этническому принципу? или не по
этническому — но этнически маркированному? Противоречит ли одно другому?
Являются ли «этнические рынки» просто торговыми площадками, на которых
действуют на свой страх и риск отдельные торговцы —
или там сложились устойчивые и эффективные внутренние механизмы регулирования,
контроля и власти? Если да — то являются ли они этническими — или клановыми, но
этнически маркированными? Или власть определяется наличием экономического и
силового ресурса? Существует ли разделение труда по этническому признаку? При
этом необходимо иметь в виду ярко выраженный феномен этнизации
миграционных процессов в современном российском обществе. Ситуацию, когда
процессы социально-экономические (миграция например) привычно описываются в
категориях культурных, в том числе и этнических. Когда логика и практики
поведения мигранта приписываются этнической группе.
Вопросов куда больше, чем ответов. Однако опыт изучения
иркутских рынков позволяет утверждать (не распространяя это априори на все
«этнические рынки»), что это не просто торговые площадки и хозяйствующие
субъекты. Там сложилось и разделение труда (в том числе и по этническому
принципу), и внутренние механизмы организации и контроля, и социальные сети, в
том числе и на этнической основе.
Можно предположить, что формируется и особая субкультура
таких рынков. Одним из свидетельств этого стало формирование и довольно широкое
распространение пиджинов — особенно в
российско-китайском торговом приграничье. Возрождена на новой основе и в новом
историческом контексте дореволюционная традиция кяхтинского
пиджина как языка приграничной торговли.
Контекст.
Рынки в городской среде
Рынки — не просто место, где товары и деньги переходят из рук
в руки. Теперь это место встречи и взаимного привыкания людей различных
культур. Место и механизм привыкания к феномену этнического и культурного
многообразия как норме.
Они стали неотъемлемой частью городского пространства в
качестве олицетворения не только торговли и рыночных отношений, но и особого
культурного феномена. Природа этой особости требует отдельного изучения. Но
может быть далеко не случайно в телевизионном сериале «Черкизона.
Одноразовые люди» рынок предстает неким воплощением сталкеровской
«зоны». Местом запредельно чужим и уже только поэтому опасным. Но и привлекательным своей экзотикой и возможностями. Скорее
всего, это гипертрофированный взгляд, художественное преувеличение. Вряд ли
обычный посетитель рынка испытывает там чувство риска или опасности, но
ощущение настороженной отчужденности явно присутствует.
Рынки не были изолированными институциями в городской среде.
Вокруг них естественным образом формируется самая разнообразная инфраструктура
сервиса и развлечений. Не случайно, например, именно в районах рынков, особенно
«этнических», наблюдается высокая концентрация самых разнообразных предприятий
«этнического общепита». Мелкая уличная торговля также притягивается сюда, ближе
к сложившимся потокам покупателей. Поближе к рынкам предпочитают селиться
мигранты, формируя здесь хотя и размытые, пока еще не очень явно выраженные, но
этнические кластеры.
Рынки — предмет постоянной озабоченности городских властей,
так как являются важным источником ресурсов и механизмом жизнеобеспечения и
одновременно — причиной или поводом разнообразных проблем и конфликтов.
Проблемы транспорта, санитарии, затрущобливания
окружающих территорий, уклонения от налогов и нарушения миграционного
законодательства, повышенный уровень преступности, коррупция — все это создает
у властей и населения справедливое ощущение слабой подконтрольности и
управляемости этих стратегически важных для города объектов.
Поэтому «этнические рынки» постоянно находятся в центре
общественного внимания, это предмет регулярных дискуссий в прессе и в
интернете. И внимание это редко бывало доброжелательным.
Закрытие
«шанхайки»: современные тенденции
Конечно, открытые рынки, в том числе и этнически
маркированные, не исчезнут совсем. Своя ниша у них останется — в формате
«блошиных рынков», продовольственных рынков, да и в какой-то мере
оптово-розничных тоже. Вряд ли исчезнет и «этнический бизнес» — он уже сейчас
эффективно осваивает современные форматы, эффективно реагируя на все запреты и
ограничения. Однако время процветания открытых рынков позади — если конечно
страну не постигнет какой-нибудь новый политический и экономический катаклизм.
Российский опыт ХХ века показал, что экономическая и общественная роль открытых
рынков радикально возрастает в переходные и кризисные моменты истории.
Что же происходит после закрытия или маргинализаци
этнических рынков? Куда уходят их обитатели и в каком направлении концентрируется их энергия? Стоит поискать
ответы в опыте не раз упомянутой иркутской «шанхайки».
С первых же дней существования рынка было объявлено о его
временности. Об этом постоянно заявляли представители городских и областных
властей, руководители пожарных, правоохранительных, санитарных служб. От
властей требовали закрыть «эту клоаку», а те охотно обещали это сделать. Но
рынок эффективно функционировал тринадцать лет, пережив даже эпидемию атипичной пневмонии в 2003 году. Это был прекрасный повод
для атаки. Два вице-губернатора жестко потребовали от мэрии закрыть рынок по
соображениям эпидемиологическим, а также безопасности и общественного порядка.
В очередной раз заявили о необходимости радикально решить проблему депутаты
городской думы. В сентябре 2006 года городская администрация все же
ликвидировала рынок. Это встретило отчаянное сопротивление торговцев:
подавались иски в Арбитражный суд, проводились публичные акции (пикеты,
перекрытие улиц), подписывались коллективные обращения, распространялись
листовки, был организован профсоюз работников рынка, его представители
встречались с мэром. Дело дошло до телеграммы президенту страны. Городские
власти оказались непреклонными. На организованное сопротивление они ответили
конфронтационной риторикой, обычно им не свойственной. Единственной уступкой
стала отсрочка закрытия рынка до начала 2007 года.
По словам представителя мэрии, по новому закону о местном
самоуправлении город был обязан к 2009 году продать все свои коммерческие
учреждения. Не исключено, однако, что причиной решительности и непреклонности
стало то, что, как проницательно заметила журналистка, «рынок
"Шанхай" стал символом целой эпохи»6 . Проблема «шанхайки» переместилась в символическую плоскость. Она
олицетворяла «китайскость», трущобность
(«клоака»), неприкрытую бедность («рынок для бедных»), огромные финансовые
потоки и подозрения в том, что городские чиновники используют их не по
назначению. Для муниципальной власти рынок был не только источником доходов, но
и головной болью. «Шанхайка» была только частью
единой торговой площади, на которой расположены еще несколько частных рынков,
создающих абсолютно такие же проблемы для города. Та же трущобность,
антисанитария, скученность, транспортные проблемы, запутанные финансовые и
налоговые проблемы, те же китайцы. Но об их закрытии речь не шла.
«Шанхай» ликвидирован как хозяйствующий субъект, ушел в прошлое
как торговая площадь. Означает ли это прекращение деятельности китайского рынка
в городе? Показательна реакция китайских торговцев. Чрезвычайно активные,
боевитые, организованные, способные на риск во время борьбы за передел ресурсов
рынка, они полностью отстранились от борьбы за его спасение. Это выявилось еще
на стадии подспудной борьбы в администрации города, в ходе которой и было
принято решение о закрытии. Тогда, в ноябре 2004 года, произошло уникальное для
России событие — была создана газета под замечательным названием «Восточно-Сибирский "Шанхай"». В разговоре с
автором ее основатель и журналисты подчеркивали, что инициатива и ресурсы
исходили от русских торговцев и что главная задача газеты — воздействовать на
общественное мнение иркутян с целью сохранения рынка. Газета выходила до лета
2005 года (около десяти выпусков) двадцатитысячным тиражом и довольно умело и
профессионально боролась за жизнь рынка. Осенью 2006 года в арьергардных боях
также участвовали только русские торговцы.
Китайский рынок перерос границы официального «Шанхая»,
соответствующая инфраструктура переместилась на другие торговые площадки
города, особенно соседние. Фактически сформировался «Большой Шанхай». И решение
городских властей обрушились только на символ китайского рынка.
Закрытие «шанхайки» остро поставило
вопрос о судьбе китайского бизнеса в условиях радикального снижения
экономической роли открытых рознично-мелкооптовых
рынков и мер по их административному выдавливанию. Что будет в этой ситуации с
их китайской ипостасью? Каковы перспективы китайских торговцев, китайского
бизнеса? «Китайские рынки» — «уходящая натура»? Феномен, который сыграл свою
роль — и роль огромную, — а теперь власть при явном одобрении значительной,
возможно даже преобладающей, части общества добивается его ликвидации?
Внимание исследователей привлекли только немногие «китайские
рынки» страны. Поэтому об общих тенденциях можно говорить только
предположительно. С этой важной оговоркой можно констатировать, что если
неорганизованный «челночный» бизнес и преобладал, то только на ранних стадиях
формирования феномена. Довольно быстро крупные предприниматели или корпорации
установили контроль над деятельностью рынков, используя экономические и
внеэкономические («патрон-клиент») механизмы подчинения мелких торговцев.
Китайский бизнес эффективно функционировал, используя труд китайских мигрантов,
но мог обходиться при необходимости и без них или с их минимальным участием,
делая упор на китайские товары, капиталы и менеджмент. Ключевой здесь видится
функция продвижение китайских товаров. Уверенно же можно говорить о том, что за
два прошедших десятилетия китайский капитал, китайские товары, труд китайских
торговцев стали важным, необходимым и интегральным компонентом принимающей
экономики. И важнейшим инструментом этого были «китайские рынки».
Потеряв прежние позиции, рынки под открытым небом вряд ли
исчезнут окончательно. Они останутся, хотя и будут оттеснены на окраины городов
и периферию экономической жизни. Однако кластеры, «сгустки» китайской торговли,
в том числе и розничной, не исчезнут благодаря освоению новых торговых
форматов. Залогом этого является то, что китайский бизнес в России накопил
большие ресурсы (не только капиталы, но знания, опыт и связи). Он
продемонстрировал огромную адаптивность к суровым и стремительно меняющимся
условиям. Он не откажется и от такого мощного ресурса, как опора на общинность, на клановые связи и механизмы.
В ответ на правительственные меры по вытеснению иностранцев с
рынков были мгновенно и эффективно задействованы система подставных лиц,
маневра ресурсами, механизм смены юридического статуса. На смену открытых «шанхаев» идут крытые пассажи, торговые ряды и супермаркеты
с китайскими капиталами, товарами и рабочей силой. Иркутский «Шанхай»
ликвидирован как юридическое лицо. И тут же на его месте был построен «Шанхай Сити-молл».
В 2012 году городские власти резко активизировали борьбу с
комплексом из одиннадцати открытых рынков в районе Центрального рынка («большим
Шанхаем»). Они принадлежат частным владельцам, поэтому просто закрыть их (как «шанхайку», которая была муниципальным предприятием) власти
не могут. Аргументация властей та же — антисанитария, трущобность,
помехи дорожному движению, массовые правонарушения, «китайскость».
Кроме того, с 2014 года вступили в силу новые нормы закона «О розничных
рынках», по которым в городах, имеющих численность населения свыше ста тысяч
человек, торговля может осуществляться только в капитальных строениях. Мэр
Иркутска потребовал от хозяев рынков возвести современные торговые центры с
парковками или перебраться из центра города, угрожая в случае неповиновения
«навести порядок» с помощью интенсивных рейдов и проверок санитарных, пожарных,
миграционных служб, Роспотребнадзора и т.д.
Одновременно при
участии городских властей на этой территории был открыт новый торговый центр
«Шанхай сити-молл». Хозяева рынка специально
подчеркнули: «Прежнее название рынка… решили сохранить, потому что это
популярное у горожан место, где можно недорого купить любые вещи».
Подчеркивание символической реинкарнации рынка
говорит и о том, что само слово «шанхай» обрело новые
устойчивые коннотации, превратившись из имени собственного в имя нарицательное.
Китайский бизнес пришел в Россию навсегда. Он будет меняться,
приспосабливаться к экономической и политической конъюнктуре, но не уйдет. Он
уже перестал быть чужеродным для экономической и общественной жизни России,
стал своим и необходимым. Теперь это неотъемлемая часть российской
социально-экономической системы. А обогащение словаря русского языка новыми словами,
типа «шанхайка» свидетельствует о том, что теперь это
уже часть культуры.
____________________
1 Dotson F., Dotson L.O. The Indian Minority of
2 Габуев А., Козенко А. Китай торгуется за Черкизовский рынок // Коммерсантъ. — 2009, № 131, 22 июля.
3 Московское
Бюро по правам человека. Хроника МБПЧ: март-апрель
4 Этнофор — индивидуальный носитель определенной этнической культуры и национальной психики.
5 Дятлов В.И. Предпринимательские меньшинства: торгаши, чужаки или посланные Богом? Симбиоз, конфликт, интеграция в странах Арабского Востока и Тропической Африки. — М., 1996.
6 Трифонова Е. Шанхайское «ополчение»// Восточно-Сибирская правда. — 2006, 2 нояб.