Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2016
Сначала
были две этажерки с книгами (папа покупал, когда учился на журфаке
в МГУ, у букинистов и сдавал им же по мере прочтения, чтобы дожить до следующей
стипендии, но что-то все-таки удавалось оставить). Потом — два полированных
книжных шкафа со стеклом. Через несколько лет к ним добавился «модерновый» на
всю стену стеллаж из металлических труб с нанизанными в замысловатом порядке
полками, который папа со своим товарищем собирал по собственным чертежам. А
после переезда в Москву выяснилось, что квартира превратилась в библиотеку.
Дома
читали все. О папе что говорить — он, с его, кажется,
одновременно с молочными зубами прорезавшимся общественным темпераментом, в
школьные годы не только сам перечитал все имевшиеся в селе книжки, но зимними
вечерами приходил в каптерку к железнодорожным грузчикам и читал им «Гроздья
гнева» Стейнбека. («Кончай, Николай, душу травить.
В другой раз дочитаем».) Все свободное время — для
книг. Мама читала главным образом журналы (обязательно выписывали «Науку и
жизнь», «Новый мир» и «Юность», остальные — в зависимости от анонсов), книги про тунгусский метеорит и остров Пасхи, Льва Гумилёва,
Никиту Моисеева, Наталью Бехтереву. Но уж в отпуске или на больничном
— тогда «Три мушкетёра» с последующими «десятилетиями» или «Сагу о Форсайтах».
Я подарила ей «Дэниэла Мартина» Фаулза, и через пару
лет он напоминал мои затерханные детские книжки. А
совсем в последние годы, когда она уже плохо видела и больше слушала радио, я
читала ей вслух «Манюню» Наринэ
Абгарян и мы до слез хохотали. Бабушка Дуся, мамина
мама, которая, бросив работу, приехала растить меня, не только читала любимой
внучке, но, как потом открылось, конспектировала медицинскую энциклопедию,
чтобы вечерами просвещать соседок-старушек. А в домашнем архиве хранилась
газета «Железнодорожник Донбасса» от 21 января 1950 года с заметкой про успехи
ж/д станции Палатовка (там
жили семьи моих родителей) и снимком: «библиотекарь-книгоноша Е.И.Фунтикова (моя бабушка) выдает книги акушерке В.М.Жеребецкой и оператору Н.И.Фоминых».
…Из
самого раннего, до-памятного,
по рассказам мамы. Говорить я начала очень рано. В девять месяцев уже говорила
не только мама-папа-баба-дай, но и «сьён» (слон) — узнавая на картинке. Значит — картинки уже
показывали и стишки читали. Читали, видимо, много, свидетельство тому —
сохранившиеся тоненькие книжки: «Лисичка со скалочкой», «Курочка ряба»,
«Ручей», «Мишка-шалунишка», «Беляночка и розочка»,
«Три поросенка», «Большие и маленькие» Евгения Чарушина…
зачитанные, некоторые — аккуратно бабушкой проложенные по корешку бумагой и
прошитые суровой ниткой. Как я сейчас понимаю — мамин реальный ночной кошмар,
мне года два-три: чуть ли не каждую ночь она просыпается от вопля: «Конфету!»,
потом, по мере поедания, я требую печенье, чаю и — апофеоз: «Читай!»
Вот так и определились профессия и вся будущая
жизнь.
Лучше всего засыпала под «Бибигона».
Его я уже никогда не смогла дочитать до конца, рефлекс оказался стойким.
Еще
из до-памятного. В гости
приехал папин студенческий друг. Мне года два с половиной. Выхожу с книжкой,
скромно сажусь в сторонке и начинаю как бы сама себе
вслух читать «Кошкин дом», в правильных местах переворачивая страницы. «По правде» читать научилась около пяти, действительно — по
«Правде» и «Известиям», по газетам. В первый раз меня повезли на море, в
Гагры. Море — не помню, даже ощущения не осталось. Помню
пальмы, серую гальку пляжа — и я, ликуя, вслух читаю набранные самым крупным
шрифтом «шапки» в газетах, на которых раскладывают еду такие же, как мы,
загорающие «дикари»…
Когда
мы переехали из Нового Оскола в Белгород, мне было около четырех. И с первого
дня приезда я уже начинаю многое помнить. Это было время приключений Пифа, козленка, который умел считать до десяти, дядюшки Римуса, стойкого оловянного солдатика, Маугли
(уже мои ночные кошмары после черно-белых гравюр и завываний Каа), время «Мурзилки» и всей
замечательной компании в Изумрудном городе…
Помню,
как, сидя на полу, в тысячу первый раз перебираю полуметровую стопку книжек в
мягких обложках и, дойдя до «Волка и козлят» в темно-синей васнецовской
обложке (внутри первая страница залеплена полуобвалившимися
теперь переводными картинками), отработанным движением засовываю куда-то вниз —
только бы не видеть этого злобного волка.
Помню
воскресный ритуал: проснувшись, забираюсь к родителям в постель, и папа читает
нам с мамой вслух, чаще всего стихи или Паустовского — про кота-ворюгу,
кривоногую таксу, гудки пароходов в тумане, корзину с еловыми шишками и ручьи,
где плещется форель… Поступив на журфак,
темой своей первой курсовой я выбрала лексический анализ рассказа Паустовского
«Золотой линь» — привет из детства.
Помню,
как ждала посылок от дедушки Проши — Прокофия
Давыдовича Скулинца, старшего друга моих родителей по
Новому Осколу. Папа когда-то писал о них с Марией Васильевной — детдомовских
воспитателях, бездетных, живших ради своих воспитанников. Много лет спустя,
когда совсем старенькими они получили новую квартиру, в ней вся обстановка была
куплена их съехавшимися с разных концов страны «детьми». А я была «внучкой».
Нет, напишу без кавычек, так правильно — внучкой. Была и чувствовала себя так.
И каждый Новый год, 31 декабря, и каждый день рожденья — день в день — я
обязательно получала бандероль с набором открыток или книжкой. Несколько лет
подряд это был «Круглый год» — большой том ежегодника с рассказами, стихами,
историями. Увидев недавно на книжной ярмарке переиздание, обрадовалась, как давнему
другу.
В
нашем 1 «в» классе читать умели мы трое: Таня Потапова, Лена Коняева и я. Нас
тут же записали в библиотеку и дали по тоненькой книге — на неделю. Помню, как
сижу на кухне, где бабушка готовит ужин, и домучиваю последние страницы: книжка
попалась про мальчишек, скучная, а не прочесть или попросить дочитать бабушку
даже мысли нет — очень честный ребенок. От тех первых школьных лет сохранилось
и несколько книг, подаренных — традиция — на день рожденья одноклассниками, и «Ленин и дети» В.Бонч-Бруевича с надписью «В день приёма в
октябрята от старшего друга»… Наступило время Денискиных рассказов и
философствований Винни-Пуха, хулиганских выходок Карлсона и приключений Незнайки на Луне, первой
влюбленности Динки и товарищества Гаврика и Пети… А потом мы переехали на новую квартиру, и в нашу с
бабушкой комнату поставили книжный шкаф с собраниями сочинений Джека Лондона и
Чехова (с тех пор и на всю жизнь любимое чтение — чеховские пьесы). Все лето
читала запоем. И хлынуло: «Повести Белкина» и «Евгений Онегин»,
«Вечера на хуторе…» и «Мёртвые души», «Три мушкетёра», «Война и мир»,
«Преступление и наказание», «Человек, который смеётся», «Отверженные»,
«Консуэло», «Алые паруса», «Двенадцать стульев», «Я, робот»… Книги о писателях,
композиторах, художниках, героях — «Овод», «Спартак», «Муки и радости», «Смерть
Вазир-Мухтара»… И вот тут я уже помню море: «артековский» костер на берегу — мне четырнадцать и я
рассказываю отряду про Айвазовского…
В
этом году был мой первый день рожденья без мамы, папы и бабушки. Не отмечала,
приехал близкий папин друг с женой, повспоминали.
Проводив их, зашла в «Дом книги» на Новом Арбате. И тут же, на первом этаже,
наткнулась на огромный том Туве Янссон — «Всё о Муми-троллях». И сделала себе подарок. 877 страниц тепла и
света. Дома открыла наугад. «Муми-папа перелистнул страницу и сказал: "Шестая глава". —
"Подождите немного, — попросил Снусмумрик. —
Моему папе нравилась эта Мюмла?" — "Ещё бы!
— отвечал Муми-папа. — Они носились повсюду вдвоем и
хохотали, когда надо и не надо". — "Она нравилась ему больше, чем
я?.." — спросил Снусмумрик. "Но
ведь тогда тебя еще не было", — ответил Муми-папа…»
И сразу до слез захотелось поверить, что обо всем можно сочинить песню, что
чувства сложны и не всегда имеют смысл, что люди с деньгами
пытаются указывать нам, что делать, но у них нет цветов, что хотя
иногда ужасно тяжело быть самим собой, мы живем один раз, что даже самые
грустные вещи перестают быть самыми грустными, если относиться к
ним правильно, и что жизнь — прекрасна.
Наталья Игрунова, литературный
критик, переводчик (г.Москва)