Записки на полях школьных тетрадей
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2016
Не
сразу и вспомнишь, по какому поводу. Помню — проиграли. Наверное, футбол.
Конечно — футбол. Чемпионат мира. Кому проиграли? В тот раз, кажется, и вовсе
японцам. Да в том ли дело?
Вспоминается
тогдашнее редкой убедительности официальное заявление соответствующих органов:
«фанатов спровоцировал показ рекламного ролика со сценой вандализма на уличном
мониторе Манежной площади».
В
общем, оказалось, все дело в братьях Коэнах, в том, что на одном мониторе у
гостиницы «Москва» прокрутили сцену из их комедии «Большой Лебовски»
— ту, где «мужчина наносит удары тяжелым предметом по автомобилю». Очевидно,
именно поэтому ошалелые многотысячные толпы день
напролет били витрины, громили все вокруг, переворачивали и сжигали машины,
добрались аж до Лубянки.
Полиция
(тогда еще милиция), охранявшая Госдуму, спряталась в здании на Охотном ряду.
Забаррикадировалась.
Беспредел
в самом центре Москвы удалось прекратить только к вечеру — десятки тысяч
участников, сотни раненых, погибший семнадцатилетний парень. Виновного в его
гибели так и не нашли. Как и виновных в организации самих беспорядков.
В
нынешнем контексте, конечно, взяли бы шире — обвинили бы в происшедшем не двух
отдельно взятых заокеанских кинорежиссеров, а всю потерявшую моральные
ориентиры Америку — в целом. А заодно и Европу. В общем, весь прогнивший Запад,
включая, естественно, и обидчицу Японию, вопреки всей школьной географии
примкнувшую к западу с востока.
Однако
в 2002-м еще не копали так глубоко. Тогда главным шоком стал даже не сам размах
погромов в центре столицы, а обилие подростков среди активных участников.
Московских и подмосковных школьников.
Хорошо
помню первую реакцию директоров школ после срочно созванного на следующие утро
совещания в Комитете образования: «Этого не может быть! Это не наши… Нет, у нас в школе такого и таких быть не может!»
Про
то, что там не один, не два, там сотни, если не тысячи — не слышат. Так откуда
же они? Массовый десант с Марса непосредственно на Манежную площадь? Или
прилетели из-за океана, следом за пресловутыми «ножками Буша» (легендарными
куриными окорочками, в которых как раз тогда и
обнаружили политически мотивированные бактерии сальмонеллы)…
Однако
новое поколение — не куриные окорочка.
Поколение
не импортируют.
Оно
вот оно.
С
тех пор мало что изменилось. «Это не наши. Такого быть
не может!» — звучит все так же часто, хотя и без прежней убежденности.
Недавнее
совещание в Прокуратуре — угрожающие масштабы распространения наркотиков среди
подростков. Через неделю, уже в МВД — кибербуллинг,
изощренная травля в социальных сетях, через электронную почту, СМС. Демонстративная
жестокость, снятая на видео…
Следом
— рабочая встреча в Следственном комитете: резкий рост серьезных травм и гибели
на железной дороге, игры со смертью, рискованные селфи,
зацепинг, трейнхоппинг, руфрайдинг, трейнсерфинг и прочие
пугающие неологизмы из криминальных сводок. Жуткие видео, собирающие миллионы
кликов, презрительно-дикое «шашлык» — о парне, погибшем на высоковольтных
проводах…
И
прямо оттуда — в Министерстве образования. А там все то
же — рейтинг школ по результатам ЕГЭ, по итогам олимпиад и конкурсов…
Параллельные
линии, параллельные миры. И это в стране Лобачевского, где каждому вроде бы
известно, что даже самые параллельные — пересекаются…
Девчонка
пришла на прием. Пятнадцать лет. Резкая, злая, растерянная. Конфликт с мачехой.
Тяжелый. Даже участкового вызывали.
Она
одна на всем свете. Мать умерла. Отец помалкивает.
Расспрашиваю
про друзей, про учителей, про школу.
Рассказала,
как решилась наконец пойти к школьному психологу.
А
та ей:
—
Ты зачем довела конфликт до участкового? Наша школа на хорошем счету, а за
такое нам могут баллы в общегородском рейтинге снизить! Еще вылетим из-за тебя
из ТОП-100…
Вот
и борись после этого за то, чтобы школьных психологов не сокращали (в целях
«оптимизации расходов школьного бюджета»)…
Прихожу
в школы, в колледжи, в лицеи, гимназии…
Директора
встречают со всем уважением: мы уже собрали всех старшеклассников на вашу
лекцию, полный Актовый зал.
Разумеется.
Уполномоченный пожаловал. Уж этот-то знает правильные ответы на все вопросы.
Все по полкам разложит. Приготовили тетради и ручки, чтоб все записать.
—
Вы начнете с прав ребенка? Хорошо бы им про обязанности заодно напомнить…
(Это
«про обязанности» с непременным смешком добавляют все и всегда –директора, учителя, родители, журналисты).
—
Как, вы не будете лекцию читать? Будете с ними просто разговаривать? Просто —
это как? Это в режиме диалога? А мы не знали, мы бы их подготовили…
Начинаю
с историй, с которыми только что пришлось столкнуться. Без имен и подробностей,
разумеется, но со всей мучительной сложностью и неоднозначностью проблем и
конфликтов — с другими ведь и не приходят. Спрашиваю: вот кто здесь прав? Как
быть? Как выбраться из кризиса? Как выйти на разумное решение?
То,
что истории эти («кейсы» — как принято нынче выражаться) живые, реальные,
сегодняшние, что с ними советуюсь — действует.
Через пять минут говорят все (в гуманитарной гимназии). В обычной школе — через
десять минут. В полицейском колледже — через пятнадцать.
Сбивчиво.
Не всегда внятно. Перебивая друг друга. Не очень политкорректно.
Но — говорят.
Постепенно
выходим — вместе — и на права, и на обязанности, и на законы, и на прорехи в
этих самых законах…
Директора
и завучи очень удивляются.
Жалобы
на перегрузку школьников повсеместны — куча уроков, факультативов, бесконечные
домашние задания. Теперь еще и «творческие проекты».
Решил
однажды, как принято среди настоящих ученых-исследователей, провести
эксперимент на себе.
Вообще,
помимо отбывания срока на педсоветах, самой, пожалуй, невыносимой для меня
частью учительской нагрузки всегда было дежурство с классом по школе.
Являться
ни свет ни заря, проводить утреннюю линейку,
отлавливать опоздавших, ходить по коридорам с красной повязкой и мрачным
взором, устремленным в околоземное пространство, проверять чистоту уборки
кабинетов путем ритуального проведения пальцем по всегда пыльному подоконнику…
Вот
так — притащившись однажды на дежурство в свой свободный день, все еще
лицемерно именуемый методическим, я решил пройти с родным классом все восемь
его уроков. К концу дня совершенно очумел, озверел, опух от обилия абсолютно разнородной, явно
избыточной информации, которую в этот обычный для ребят день вылили на них мои
добросовестные коллеги по очень неплохой, надо сказать, школе.
Было
совершенно очевидно, что ни переварить, ни тем более осмыслить этот вал
«знаний-умений-навыков» (а теперь и «компетенций») не представляется никакой
возможности. Нахлынувшие единым бурным потоком, без пауз, воздуха и возможности
перевести дух жирондисты неминуемо вступили в реакцию с арксинусами, галогены
выступили против геосинклиналей, а парнокопытный амфибрахий выпал в белый
творожистый осадок…
Домой
еле доплелся, заснул только под утро.
Однако
тупо считать «перегруз» по количеству часов в неделю, как это принято в
чиновных кабинетах — глупость. Один бездарный, тоскливый урок «грузит» куда
сильней трех интересных, когда уже и урок окончен, и учитель вышел, а ребята
остаются — додумать, доспорить, дорешать хитрую
задачу.
Да
и вообще — излишне здесь беспокоиться за наших ребят не стоит. Они тоже не
первый день на Земле живут, отлично умеют фильтровать. Отключаться. Быстро
соображают, что все-таки надо бы сделать, а что — только сделать вид. А на что
и забить не глядя.
При
этом компьютерные технологии, в которых нынешние тинейджеры
разбираются куда лучше своих учителей, позволяют мгновенно, в один клик найти
пресловутые «ГДЗ» (готовые домашние задания) по любому учебнику, по любому
предмету…
В
два клика — типовые сочинения. И рефераты в ассортименте.
Психологи,
кстати, утверждают, что «недогруз» для ребенка куда опасней «перегруза»…
Беспокоиться
стоит разве что за тех особо старательных детей, которые не умеют фильтровать
педагогический базар и тщатся выполнить все, что велено, все, что задано. А это
просто физически невозможно. Да и скверно отражается на здоровье, на психике,
на будущем подростка.
Конечно,
привычка выполнять все и всегда, даже то, от чего воротит, отчасти, может, и
полезна — в конце концов, без элементов тягомотины не
обойтись даже в самой привлекательной работе. Но только отчасти. Вреда от такой
привычки куда больше…
(Может,
еще и потому меня всегда беспокоили «золотые медалисты» — гордость и краса
советской, да и постсоветской школы. Часто
им самим непонятно, что им на самом деле нравится, а что — нет, куда после
окончания школы податься, чем заняться…)
В
высоком собрании докладывали итоги большого проекта: пять отечественных
институтов и два закордонных трудились больше года над программой одной средней
школы. Правда, не простой, а золотой школы, не какой-то там районной, а той,
которая открывалась в Сколково.
Как
и все остальное в кремниевой нашей долине, в «протуберанце за МКАДом», в городе государственного солнца и
правительственной мечты, в этом проекте впечатляли масштабы задействованных
научно-педагогических и менеджерских сил и — соответственно — вложенных
бюджетных и внебюджетных средств.
Надо
сказать, к проекту особых претензий не было. Современно, продвинуто, все самые
модные слова сказаны, последние мировые тренды учтены — что я честно признал в
своем выступлении… Конечно, несколько комичным было несоответствие масштабов:
все это про одну отдельно взятую школу, при том, что
только в Москве их больше тысячи.
И
еще напомнил всем шутливый (серьезный?) ответ директора легендарной Второй физматшколы, которая была
одной из лучших в Москве когда я ее заканчивал, и сегодня, почти полвека
спустя, в нынешних пресловутых рейтингах входит в первую тройку…
Когда
директора накануне его 85-летия журналисты спросили: «Как создать такую школу?
Дайте рецепт», — он ответил: «Очень просто — надо собрать хороших учителей и не
мешать им работать».
Не
уверен, что рецепт Народного учителя России менее убедителен, чем продвинутые
разработки пяти уважаемых институций. Да и результат у него налицо,
а не только на разноцветной мультимедиа-презентации…
Друзья
звонили в панике. Что делать — учительница, исправив две ошибки в тетрадке
сына-первоклассника, крупно, красным фломастером написала: «Свинья!» Причем
первоклашка Саня никак не реагировал, не расстроился, из чего
в общем-то следовало, что у него в классе это нормальная форма диалога учителя
с учеником.
Растерянная
мама назавтра пошла в школу: может, все-таки учительница сгоряча брякнула, а
теперь надо найти какой-то способ извиниться перед ребенком…
Извиниться?
Перед ребенком? Да вы что, с дуба рухнули? Учительница во всей мудрости нашей
педагогической психологии, которой она обучилась в каком-нибудь педучилище, но
не исключаю, что и в столичном педуниверситете,
объяснила неразумной мамаше: «Это же я ему стимул создаю!»
Вот
свинья! (Это уже я ей, учительнице, стимул создаю.)
Мама
набралась мужества и пошла с тетрадкой к директору, где ее вежливо выслушали:
«У нас уже были сигналы… Анализируем информацию. Ситуацию держим под
контролем. Будут приняты адекватные меры».
…Да
нет, что вы, учительницу никто и не подумал из школы гнать. Саню в параллельный
класс перевели. Приняли адекватные меры.
Учительская
конференция перед началом нового учебного года. Не без задней мысли
процитировал несколько статей международной «Конвенции о правах ребенка». Вроде
как напомнил общеизвестное. И добавил, что «Конвенция» —
документ, который, как известно, подписало наибольшее количество стран за всю
историю человечества (в том числе, естественно, и Россия).
Удивленный
гул и ропот недовольства в зале — особенно после статьи 16-й:
«Ни
один ребенок не может быть объектом произвольного или незаконного вмешательства
в осуществление его права на личную жизнь, семейную жизнь, неприкосновенность
жилища или тайну корреспонденции, или незаконного посягательства на его честь и
репутацию. Ребенок имеет право на защиту закона от такого вмешательства или
посягательства».
Это
как? Да, так. Если на уроке записка летит по классу, изъять ее можно (нарушение
дисциплины и правил поведения на уроке поскольку), а вот читать — нельзя. Тем
более — вслух перед всем классом.
Растерянные
лица коллег. Поджатые губы. Устои рушатся?
Традиции
советской школы — и славные, и страшные — общеизвестны. В последнее время
особенно много с высоких трибун говорят о необходимости сохранения этих
традиций. Но что именно сохранять?
Традицию
абсолютной неспособности сказать по-английски как тебя
зовут после пятилетнего изучения иностранного языка? Или все-таки традицию
развития мышления на уроках математики? Споры о смысле жизни после чтения
Толстого и Достоевского? Или маршировку в противогазах по школьному двору?
Некоторое
время назад ответ на эти вопросы казался очевидным. Однако нынешний «Капитан
Очевидность» дает совсем другие ответы. Последние тенденции таковы, что начальная
военная подготовка с маршем в противогазах возвращается, а вот Толстой с
Достоевским…
Не
кто-нибудь, а Президент Российской Академии образования предложил убрать
Толстого с Достоевским — ввиду их сложности — из школьной программы. И это уже
Салтыков-Щедрин.
Казалось
бы, можно уже ничему не удивляться, но тут журналистско-фейсбучный
народ почему-то пришел в полное изумление. И пресс-секретарю даже пришлось
запускать невнятный бубнеж
про то, что вроде и не совсем это было сказано, и совсем не это имелось в виду…
Немного
о сложности. Скажу вещь непопулярную: учиться вообще должно
быть трудно. Интересно, увлекательно — да. Но — трудно. В «школы
радости», где все постигается без напряга, не верю. Как и в освоение
иностранных языков во сне.
Радость
в учебе, конечно, есть, но она — в преодолении, в постижении, в том, что
добрался до еще одной вершины, а там — и видно дальше, и дышится легче.
Кстати,
детские сказки — это простые тексты? Ребенку там сразу все понятно? Может — и
их уберем?
И
еще. Конечно, «Войну и мир» мало кто одолел в школе. Да, конечно, невозможно
понять и осознать все это в шестнадцать лет. Мальчики, как известно, читают
больше про войну, девочки — про любовь, и уж совсем отдельные безумцы —
философские отступления. Но все-таки что-то остается, и само знание о том, что
такое существует. Да и разве не в подростковом возрасте идет постижение самого
главного — любви и смерти, дружбы и предательства…
Следуя
этой логике, и детей было бы разумней заводить не в 20—30 лет, а в 60—80 — и
мудрости вроде как побольше, и жизненного опыта… Однако
природа отчего-то распорядилась иначе…
Слушать
надо поэтов, а не академиков образования. Помните у Слуцкого:
Интеллигентнее
всех в стране
девятиклассники, десятиклассники:
ими только что прочитаны классики
и не забыты ещё вполне.
На
годовом зачете по математике Павел, здоровый жизнерадостный бугай, краса и
гордость школьных дискотек, что называется — поплыл. В глазах — тоска.
Это
был один из тех случаев, когда второй год только усугубляет ситуацию. Да и не дурак он. Как его зацепить, чтоб мозгами пошевелил?
—
Паша, — спрашиваю, — ты жениться планируешь?
Аудитория
заинтересованно замерла.
—
Вообще? Не знаю… Да, наверное. А что?
Отвечает
растерянно, но хоть что-то отвечает…
—
А детей заводить?
Тут
класс захихикал не таясь, а комиссия определенно
решила, что я рехнулся.
Павел
оживился:
—
Да. А что?
—
Вот придет к тебе сын твой с простенькой такой задачей, на уровне табуретки:
помоги, папа. Неужели ты не сможешь ее решить? И каким будет твой отцовский
авторитет? Неужели ты перед сыном проколешься?
Ну
и решил он эту задачку, не мог не решить.
Не
зря же во всех педагогических методиках пишут: важно, чтоб была мотивация!
Знаменитый
американский сериал «Карточный домик» убедительно разоблачает власть в США, погрязшую
в коррупции, лоббизме и цинизме. Для меня, простудившегося на сквозняках в
коридорах нашей власти, — многое узнаваемо.
Может,
в рамках импортозамещения кто возьмется за
отечественный аналог «Карточного домика»? Сменить один Белый дом на другой не составит
особых проблем.
Кроме
одной.
Главная
коллизия, ключевая интрига многосерийного драматического триллера — проведение
через голосование в тамошнем Конгрессе поправок в закон об образовании.
Ломаются перья, кобенятся профсоюзы, проводятся
бесконечные обсуждения и встречи профессионалов, кровавые дискуссии по каждому
нюансу, параграфу, статье, строке, запятой законопроекта. Сражаются самые
именитые юристы, звезды журналистики, матерые политики, включая всю
президентскую рать и самого президента.
Пусть
из амбиций, жажды власти и т.д. (см. выше). Но возможно ли представить, чтобы у
нас обсуждение нюансов образовательного законопроекта затронуло все этажи
государственной системы, обрушило карьеры и вынудило уйти в отставку первых лиц
государства?
И
уж раз вспомнил про наш Белый дом…
Ежегодная
встреча председателя Правительства с членами Экспертного совета при этом самом
Правительстве («Открытое правительство» — так это у нас теперь называется).
Мы
сидим эдаким демократичным амфитеатром, задаем вопросы,
премьер записывает, комментирует, отвечает.
Ну
и я сказал об одной проблеме, которая почему-то числится по ведомству
образования, а на самом деле куда серьезней. О проблеме национального экзамена.
Мы
воспринимаем ЕГЭ как предъявление школьником, выпускником своих знаний —
государству. Отсюда и название: ЕГЭ — единый госэкзамен,
и ГИА — государственная итоговая аттестация.
На
самом деле одновременно, во время проведения всех этих ГИА-ОГЭ-ЕГЭ происходит
обратный и, на мой взгляд, гораздо более серьезный процесс — предъявление
государства школьнику. И вот каждый год государство пытается сдать этот госэкзамен, предъявляет себя школьнику в том виде, в
котором способно.
И
пока, надо признать, государство этот экзамен регулярно проваливает. Только в последние пару лет с утечками, коррупцией, дурацкими вопросами стало чуть получше, не так позорно. В
итоге выпускник понимает, что честная конкуренция — это не здесь, честный
результат — это не здесь. Потом открытое правительство и закрытое правительство
может долго обсуждать честность конкуренции в экономике, честность конкуренции
в политике, но непонятно, с кем, как и зачем это потом обсуждать?
Собственно,
это и есть главный вопрос, стоящий перед всеми нами: можем мы предъявить вообще
пристойное государство своему новому поколению или не можем?
Во
время выступления внимательный премьер кивал, что-то тщательно записывал,
подчеркивал. Когда я закончил свой взволнованный спич, повисла пауза. Премьер
что-то еще подчеркнул в своем блокноте и глубоко задумался. Пауза становилась
долгой. Мхатовской. Потом она стала неловкой.
Ответа
не последовало.