Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2016
На
ловлю датчанина решили отправиться на рассвете.
—
Ловить их желательно пораньше, когда они еще свежие, — сказал Пончик.
—
А зачем тебе датчанин? — рисуя ядовитым фломастером на лице боевой орнамент, спросила
Жизель. «Жизелью» ее называли просто так, без смысла.
—
Для дела! — строго сказал Пончик. — Посмотреть, какие они бывают. А то все
вокруг: датчане, датчане… только самих датчан никто не видел!
—
Взрослые видели, — сказала Жизель и, смутившись от своего вранья,
добавила: — Некоторые.
—
Как же они их видели, когда датчане тут у нас не водятся? — усомнился Пончик. —
Они в Хеллерупе водятся. И в Гентофте.
И вдоль побережья. А здесь Нёррепорт, тут датчане не
водятся.
—
Значит, мы его не здесь ловить будем? Тогда лучше всего вдоль побережья…
—
Мне так далеко нельзя, — предупредил Мелкий. — Мне
только тут можно, а то меня на люстре повесят, отец сказал.
Мелкому
было семь лет — и с этим ограничением приходилось считаться. Восьмилетняя
Жизель и особенно десятилетний Пончик смотрели на него свысока, но терпели:
Мелкий был братом Жизели.
—
Ничего, не повесят, — пообещал за чужого отца Пончик.
—
И вообще, — сказал Мелкий, — не хочу я никого ловить, я на роликах кататься
хочу!
—
Типичный случай, — сказал Пончик. — Третье поколение беженцев-и-эмигрантов!
Только и делаете, что на роликах катаетесь… вот так и ты всю жизнь
прокатаешься, до старости. А когда станешь старый, то на своих роликах будешь
обузой для всех.
—
Откуда ты знаешь? — с тревогой спросил Мелкий.
—
Говорят.
—
Про меня говорят?
—
Про всех говорят, — обобщил Пончик.
Ну,
раз про всех говорят… Против этого, понятное дело, у
Мелкого доводов не было. Да и вообще: если говорят — значит, правда.
Идея
поймать датчанина принадлежала старшему приятелю Пончика по кличке Плохой, но
недавно Плохой уехал в «третий мир» и перед отъездом якобы подарил идею
Пончику. Что такое «третий мир», Пончик не знал и на всякий случай сказал
Жизели с Мелким, что Плохой умер. Жизель начала было плакать, но когда и Мелкий закуксился, перестала.
Самой
Жизели не очень нравилось ловить датчанина, потому что датчанина этого ей было
жалко. Однако по словам Пончика получалось, что
поймать датчанина они обязаны.
—
Из-за Плохого? — осторожно спросила она.
Тут
Пончик сказал, что не из-за какого не из-за Плохого и
что Плохой тут вообще ни при чем. Поймать датчанина нужно потому, что так
полагается, а полагается так потому, что все они — Пончик, и Жизель, и даже
Мелкий — беженцы-и-эмигранты. Иными словами, те, кто должен
«создавать проблемы». Об этом пишут в газетах и рассказывают по телику. И
значит, так оно и есть, потому что газеты и телик врать не будут.
—
А если мне не хочется создавать проблемы? — поинтересовалась Жизель,
остановившись у витрины велосипедного магазина и с ужасом рассматривая в стекле
свое разрисованное лицо.
—
Можно подумать, у тебя спрашивают, хочется тебе или нет! Сказал же: так
полагается, потому что беженцы-и-эмигранты всегда
создают проблемы. Или никакой ты не беженец-и-эмигрант.
—
Очень даже беженец-и-эмигрант! — надулась Жизель.
—
А если беженец-и-эмигрант, значит, создавай проблемы.
— Пончик был беспощаден. — Никто за тебя их создавать не будет, это — твое
дело. Ну, не только твое, а вообще всех… всех беженцев-и-эмигрантов.
—
Но я же еще маленькая!
—
Маленькие еще больше проблем создают, — отрезал Пончик.
Спорить
с Пончиком смысла не имело, потому что Пончик у них во дворе был главным.
Может, кстати, и не только во дворе, но и во всем квартале… или на всей улице. Иногда
казалось, что Пончик вообще главный на Нёрребро. А в
страну Пончик прибыл грудным — кажется, годовалым — и всегда говорил, что до
этого много всего успел повидать. Жизель и Мелкий слушали не дыша: оба они
родились на Нёрребро и вспомнить им, значит, было нечего. При этом происходил Пончик из какой-то совсем
уже иностранной страны, про которую даже никто ничего толком не слышал. Сам он
рассказывал, что народу в этой стране была всего одна его семья и что страну
вообще для них одних устроили. А когда они уехали, страну сразу отменили,
поскольку жить в ней больше было некому. Иногда он с родителями начинал
говорить на родном языке — и тут все сразу умолкали, не понимая, как на этом
можно говорить. И дальше уже никто ни на каком языке говорить не отваживался, вот…
В
общем, иметь Пончика в друзьях было очень почетно. Кстати, Жизель, если бы
разрешили родители, могла бы прямо не сходя с места выйти замуж за Пончика — не столько потому, что
он ей нравился, сколько… чтобы он больше никому не достался. Но выходить замуж за Пончика пока было рано, и вместе
им — по крайней мере, на ближайшее время — ничего не оставалось, как только
ловить датчанина.
На
бензозаправочной станции Пончик на все деньги накупил конфет, намешав чего
попало поярче в огромный кулёк. Есть
конфеты уселись прямо здесь же, у одной из бензоколонок.
—
Тут нельзя сидеть, — сказал Мелкий. — Тут в машины
бензин заливают.
—
Кому-то, может, и нельзя, — согласился Пончик, — а нам можно и даже нужно.
Потому что нам закон не писан.
—
Это почему же не писан-то? — выуживая из пакета
сливочные карамельки, спросила Жизель.
—
Опять почему! — возмутился Пончик. — Потому что мы беженцы-и-эмигранты,
непонятно? Ты — что, газеты не читаешь и телик не смотришь? Мы же отвечаем в
стране за все нарушения!
Они
долго молчали, занимаясь конфетами.
—
Меня уже тошнит, — сказал Мелкий. — И во рту все
слиплось. Лучше бы яблок купили!
—
Ты прямо какой-то дикий! — вздохнул Пончик. — У тебя должен быть нездоровый
образ жизни и вредные привычки… Ешь и не
сопротивляйся, а то вон какой худой! Дети беженцев-и-эмигрантов
обязаны иметь избыточный вес, как я… это у нас от переедания. И от
неправильного питания, конечно. Так все говорят!
Мелкий
давился жевательным мармеладом.
Доев
конфеты и икая, они покинули бензоколонку и пошли к
торговому центру, где, по словам Пончика, им надо было околачиваться.
«Околачиваться» значило просто ходить по центру туда-сюда, то и дело присаживаясь на скамейки и хватаясь за все, что
выставлено на всеобщее обозрение.
—
А какие мы создадим проблемы, если поймаем датчанина? — Жизель начала примерять
женский сапожок сорок пятого размера, с распродажи.
—
Какие-нибудь, — обреченно вздохнул Пончик, вытаскивая Мелкого из-под груды
коробок, в которую тот въехал на своих роликах.
— На месте разберемся. Для начала мы датчанина рассмотрим как следует… поглядим, из чего он состоит. Все обследуем у него… пощекочем — засмеется или нет. Только нам
в национальные костюмы одеться надо будет.
—
Это какие — «национальные»?
—
Ну, есть же у вас дома национальные костюмы…
—
У меня есть костюм тигра, — обрадовался Мелкий, отвинчивая ножку у скамейки, на
которой они сидели. — Я в нем на карнавал ходил.
—
Тигр не годится, он не национальный. Нужны какие-нибудь перья, бусы из клыков и
когтей, шкуры… как, например, у индейцев. А лицо размалеванное — как у тебя, —
показал Пончик на Жизель. — Можно еще волосы накрасить, тоже национально
получится… Чтобы полиция сразу поняла, что мы беженцы-и-эмигранты, которые сейчас будут создавать
проблемы.
—
Там и полиция будет? — с испугом спросила Жизель.
—
Конечно, будет! — Голос Пончика звучал гордо. — Полиция всегда должна быть там,
где беженцы-и-эмигранты.
—
А если тот датчанин, которого ловить, — страшный? — спросил вдруг Мелкий и
поежился.
—
Определенно страшный, — поежилась в ответ Жизель.
— Датчане и вообще все страшные. Моя подруга раз увидела датчанку — чуть в
обморок не упала! У нее, у этой датчанки, даже ног не было — один хвост с
чешуей, как у дракона.
Отвинтив
ножку скамейки, Мелкий вдруг заревел как резаный:
—
Я боюсь такую… ловить, она нас всех хвостом убьет!
—
Кончай ор, — призвал его к порядку Пончик. — Давай лучше вторую ножку
отвинчивай. А потом, говорю же, мы его на рассвете ловить будем, когда он… ну,
или она — спит еще! И мы в национальных костюмах будем.
—
С клыками и когтями… и с перьями? У нас дома нету таких…
давай лучше не ловить? — Жизель старалась не смотреть на
Пончика.
—
Типичный случай! — сказал тот. — Ты не хочешь интеграции.
—
Я хочу интеграции, — сказала Жизель. — Но интеграция — это когда надо идти на работу,
а не когда… не когда датчанина ловят.
—
Какая же ты дура… — огорчился Пончик. — Беженцы-и-эмигранты вообще в жизни не работают, потому что
не умеют, — так же все говорят! Они не для работы существуют — они для того,
чтобы целыми днями просто так околачиваться. А интеграция — это совсем другое,
это когда… когда беженцы-и-эмигранты
изучают народ страны. Вот и мы… — поймаем живого датчанина и будем его изучать.
И узнаем, как у него все устроено. И расскажем остальным.
—
А он нас схватит и заставит работать! — Жизель вернула сапожок, где взяла, и с
интересом следила за второй ножкой скамейки, наполовину уже открученной Мелким.
—
Не заставит! — успокоил Жизель Пончик. — Во-первых, все говорят, что заставить беженцев-и-эмигрантов работать не-воз-мож-но,
поняла? Это только вчера по телику опять передавали. И показали некоторых беженцев-и-эмигрантов, которые сами добровольно на работу
пошли. Знаешь, как они плохо выглядели, ужас! А во-вторых, тут же делать совсем
уже нечего — вообще никому: работы очень мало осталось, потому что все уже
давным-давно сделано.
Скамейка
рухнула — и они оказались на полу, прямо посреди торгового зала. Мелкий опять
заревел — причем оглушительно… как будто не знал, чем
дело кончится!
Вообще
говоря, Пончик и сам понимал, что немножко куражится.
Когда Плохой предложил ему как-нибудь поймать датчанина и изучить его, Пончик
сделал вид, будто очень хорошо понимает, о чем идет речь. Но очень хорошо он не
понимал. А по совести-то говоря, совсем плохо понимал: и кто такие эти датчане,
и как их ловить. Взрослые вокруг только и делали, что рассказывали о датчанах
всякие ужасы. Пончик изо всех сил внимательно смотрел вокруг, но никого
особенно ужасного не видел — во всяком случае, никого с хвостом…
а уж с чешуей и подавно. Или с сырым мясом в руках. Наверное, говорил он себе,
датчане действительно не заходят в их края, а селятся где-нибудь у моря.
Правда, у моря Пончик никогда не был… Потосковав без
Плохого, он решил, что, если датчане действительно обитают у моря, ловить их
лучше сетью. Пончик читал, что всяких морских чудовищ обычно сетью ловят:
набросят сеть, чудовище в сети запутается — и оно твое!
Только
вот что делать с ним дальше, когда оно твое… Изучать-то
тоже надо уметь, и Плохой говорил, что умеет. А Пончик не умел. Только однажды,
помнится, изучал таракана — отрывая ему лапку за лапкой. Но закончился
эксперимент не очень удачно: таракан умер. Что, если и датчанин умрет?
—
Мы ведь его не будем мучить? — словно читая мысли Пончика, спросила Жизель.
—
Зачем же мучить-то? Мы его… мы его измерять будем.
Уф!
Все само собой стало на свои места. Пончик немедленно поблагодарил своего
иностранного, а также — на всякий случай — местного бога за подсказку: конечно,
изучать и значит измерять! Просто надо взять с собой измерительные приборы —
линейку, рулетку и какие еще бывают. Ну, вот… и измерить ими спящего датчанина
— в длину, в ширину и в высоту или, что там у него… толщина? Если хвост есть —
хвост отдельно измерить или, там, крылья и все такое. Измерить, записать — и
тогда в этом вопросе будет ясность.
—
Нам нужна ясность, — прямо так и сказал Пончик.
—
А откуда они вообще взялись, эти датчане? Или они всегда были? — вяло
поинтересовался Мелкий, ковыряясь в мобильном телефоне
сестры.
—
Из Дании, непонятно разве? — Жизель отобрала у него телефон. — Страна такая
есть.
—
Была, — уточнил Пончик. — В древности была. В ней викинги
жили — это которые с рогами. У меня дома книжка есть, там на обложке написано: «Дания — страна викингов» и викинги
эти нарисованы, на жуков похожи. Но потом у них рога отвалились, и они вымерли
— вместе со страной, я читал. А датчане — это совсем другое… они в любой стране
обычно как-то сами собой заводятся.
—
С рогами? — на всякий случай спросил Мелкий.
—
Вроде без, — подождав и не дождавшись ответа Пончика, ответила за него Жизель.
— Что с хвостами — точно, а вот насчет рогов…
«Рога
тоже измерим, если есть», — про себя взял на заметку Пончик.
—
Может, Пончик, мы сначала на разведку съездим? Все-таки лучше заранее знать, с
рогами они или нет… — Жизель врезала Мелкому по уху: тот опять схватил ее
мобильник.
—
Которые с рогами — они бодаются, — предупредил тот и показал как.
—
Вы с ума, что ли, сошли? — покачал головой Пончик. — Мы же себя только выдадим
— и всё!
Эх,
обидно, Плохой в третий мир ушел: с этими малолетками
толку не будет. Ну как можно предлагать такое? Отправляться на побережье,
просто кишащее датчанами, и разглядывать их там… да нас просто вмиг поймают и сожрут: недаром же говорят, что они сырым мясом питаются.
Вот и Плохой рассказывал, будто видел в кино одного датчанина: тот стоял на
экране в черном костюме, улыбался и держал перед собой сырое мясо… бррр! И костюмов национальных у этих малолеток нет… придется самому доставать или, еще хуже, делать! Да и
сеть, кстати, найти надо.
* * *
Ингерлиза
Аннемария Вильдмарк Йенсен — сухопарая особа восьмидесяти семи лет от роду,
девица, — лично, разумеется, ничего не имела против
интегрированных беженцев-и-эмигрантов. Правда, за всю
свою долгую жизнь она пока еще не встретила ни одного не только
интегрированного, но и просто никакого беженца-и-эмигранта:
Бог миловал. Здесь, на северо-восточном побережье Ютландии, где она проживала в
унаследованной от предков вилле, «Валгалле», никаких эмигрантов-и-беженцев
даже в хорошую погоду не наблюдалось. Но по телевизору Ингерлиза
Аннемария Вильдмарк Йенсен насмотрелась на них вдоволь и установила для себя,
что видовое разнообразие эмигрантов-и-беженцев
чрезвычайно велико. Среди них были мужчины и женщины; пожилые, средних лет,
молодые и даже совсем еще дети; узкоглазые и с обычным разрезом глаз;
толстогубые и почти лишенные губ; покрытые волосами, умеренно волосатые и
совсем лысые; высокие, низкие и совершенно низкие… просто настоящие негодяи; чернокожие, краснокожие, желтокожие и белокожие… Эти последние, кстати, казались ей чуть более опасными,
чем остальные: интеграция явно удалась им настолько, что их легко было
перепутать с коренным населением, в том числе — и с самой Ингерлизой
Аннемарией Вильдмарк Йенсен.
Впрочем,
она лично и против интегрированных белокожих ничего, разумеется, не имела:
пусть, дескать, они — вместе с остальными — будут где-нибудь… только,
желательно, не здесь. Есть же ведь специальные места —
типа Нёрребро или Исхоя,
где таким, как они, положено обитать. А вот, скажем, Коккедаль,
по ее мнению, не годится: зачем же обитать так близко от нее?
Однако
с некоторых пор средства массовой информации только и говорили, что именно в Коккедале неблагополучно. Стоило только включить телевизор
— на экране появлялся то один, то другой беженец-и-эмигрант
с этакой подозрительной улыбкой… причем явно в адрес Ингерлизы Аннемарии Вильдмарк Йенсен: гуд дэй, дескать, старушка Ингерлиза Аннемария Вильдмарк Йенсен, как поживаешь, хорошо пока?
Вот
это вот «пока» очень ее смущало…
А
однажды тайный и совершенно платонический воздыхатель Ингерлизы
Аннемарии Вильдмарк Йенсен — загорелый гольфист Айвинд Жюльен — рассказал ей, что, проезжая через Рунгстэд Кюст, видел из окна
своего порше двух беженцев-и-эмигрантов:
они средь бела и прямо посреди улицы предавались долгому мультиэтническому
поцелую.
После
этой неприятной истории Ингерлиза Аннемария
Вильдмарк Йенсен срочно
связалась с акционерным обществом совершенно закрытого типа «Андерсен и
сыновья», занимающимся поставкой и установкой сигнализации. Неумело
воспользовавшись зимней скидкой, она заказала себе пакет оборудования и услуг
под названием «Комплексная береговая охрана». Комплексная береговая охрана
стоила ей чуть ли не четверти всех сбережений, которые
Ингерлиза Аннемария Вильдмарк Йенсен приберегала на
все еще далекую старость.
Уже
через неделю виллу «Валгалла» было не узнать. Особенно нравились Ингерлизе Аннемарии Вильдмарк Йенсен четыре
внушительных размеров камеры дальнего обзора, прикрепленные теперь по одной с
каждой стороны здания: они регистрировали и заносили в аудио— и видеобазу данных перемещение
любого произвольно взятого мультиэтнического объекта
в радиусе сорока километров. «Лично я, разумеется, не имею ничего против
интегрированных беженцев-и-эмигрантов, — поделилась
она с Андерсеном Юниором, — но вы же, молодой человек, сами понимаете…»
Молодой
человек понял все. Отныне, стоило только любому произвольно взятому мультиэтническому объекту заперемещаться
в радиусе сорока километров, вокруг Ингерлизы Аннемариеи Вильдмарк Йенсен принимались мигать, как на дискотеке в полночь,
разноцветные лампочки, настойчиво приглашая Ингерлизу
Аннемарию Вильдмарк Йенсен к экранам: там взору ее готова была немедленно
предстать скучноватая жизнь почти всего северо-восточного побережья. Что
касается перемещений любого произвольно взятого мультиэтнического
объекта в направлении виллы «Валгалла» — таковые мгновенно запускали в действие
сирены, которые начинали реветь, стонать, рыдать и причитать на разные голоса.
Жить
на вилле «Валгалла» стало невозможно, но безопасно. Это радовало Ингерлизу Аннемарию Вильдмарк Йенсен до слез. Однако
со временем она — в основном из-за усталости от соседских собак, которые
сопровождали хор сирен омерзительным воем, — стала отключать звуковую поддержку
сигнализации на ночь. Большой беды в этом не было, ибо тело ее научилось
реагировать на перемещения любого произвольно взятого мультиэтнического
объекта в радиусе сорока километров и без помощи суперсовременного
оборудования. Ингерлиза Аннемария
Вильдмарк Йенсен разве что
не ревела, не стонала, не рыдала и не причитала на разные голоса, но при
необходимости могла бы и все это, ибо теперь, пожалуй, ничем не отличалась от
окружавшей ее цифровой техники.
Правда,
распорядок дня пришлось поменять: отныне Ингерлиза Аннемария Вильдмарк Йенсен спала в дневное время, а ночи — с 23.00 до 7.00,
когда была отключена сигнализация, — проводила на крыше виллы «Валгалла». Закутав ноги в шерстяной клетчатый плед цвета морской волны и
водрузив на голову теплую шапочку а ля викинги с энергичными рожками по обеим
сторонам, Ингерлиза Аннемария
Вильдмарк Йенсен холодными
ночами взбиралась на самый конек кровли, чтобы оттуда реагировать своим —
теперь как бы оцифрованным — телом на перемещение любого произвольно взятого мультиэтнического объекта в радиусе сорока километров.
С
земли она была похожа на летающую рогатую русалочку.
В
то майское утро, около шести, оцифрованное тело Ингерлизы
Аннемарии Вильдмарк Йенсен вдруг начало регистрировать помехи извне —
содрогаясь от мелких конвульсий и угрожая стабильности размещенного на коньке
кровли человеческого существа. «Началось», — спокойно сказала себе Ингерлиза Аннемария Вильдмарк Йенсен и взяла в руки
мощный морской бинокль…
Так
она и представляла себе их, неинтегрированных беженцев-и-эмигрантов. С размалеванными лицами,
приземистые, смуглые, покрытые шкурами, в перьях и с бусами из клыков и когтей,
они осторожно перемещались, держа в руках сеть — явно предназначенную для нее, Ингерлизы Аннемарии Вильдмарк Йенсен, особы
восьмидесяти семи лет от роду, девицы. Короткими перебежками неинтегрированные беженцы-и-эмигранты
преодолевали расстояние от станции до виллы «Валгалла», но — внезапно увидев на
коньке кровли летающую рогатую русалочку — заорали как сумасшедшие.
Однако
не тут-то было: оцифрованное тело Ингерлизы Аннемарии Вильдмарк Йенсен ответило хором сирен: ревом, стоном, рыданиями и
причитаниями — мгновенно подхваченными воем всех окрестных собак.
А
уже через несколько секунд Комплексная береговая охрана в лице дюжины
полицейских, прибывших на четырех автомобилях, взяла Пончика, Жизель и Мелкого
в плотное кольцо.
—
Не дрейфь, — шепнул Жизели и Мелкому Пончик, — так
полагается. Столкновение беженцев-и-эмигрантов с
полицией — самое обычное дело. Но полиция бессильна, по телику говорят… вперед!
—
Впере-е-ед! — с восторгом заорал к этому моменту
окончательно проснувшийся Мелкий, страшно размахивая над головой
будущим вещественным доказательством.
Линейкой
ученической.
«Плоским
пластмассовым оружием длиной десять сантиметров».