Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2016
Евгений Клюев, прозаик, поэт,
переводчик (г.Копенгаген)
Книгами
моего детства мое детство было просто-напросто набито. Если чего-то вокруг меня
и было в избытке в 50-х и 60-х годах, когда недостаток ощущался просто во всем,
то это книг — как взрослых, так и детских. Взрослыми я долго не интересовался:
хватало своих. Своими же считал большеформатные, в
мягкой обложке и с обязательно цветными иллюстрациями — скорее тетради, чем
книги: по этим признакам узнавалось в те времена издание «для детей дошкольного
и младшего школьного возраста»… формулировка, которая, когда я научился
читать сам, неизбежно ставила меня в тупик.
Лучше
и раньше всего я помню «Английские народные песенки в переводе Чайковского» —
так я в четыре года, когда мама мне их прочитала, и потом еще долго называл
Чуковского.
Песенок
было всего шесть… что они английские и что такое «английские», я тогда тоже —
как потом про дошкольный и младший школьный возраст — не понимал. Я и слов в
них фактически не понимал, да и о чем они — тоже.
Песенки
были за-га-доч-ны-е!
Представьте себе, например, хоть вот и «Дженни», глазами
(ушами) четырехлетнего человека:
Дженни туфлю потеряла…
«Дженни»
не воспринималось как имя девочки (таких имен девочек не было вокруг меня!): мне
казалось, что речь идет о некоем существе под названием «джен»
(вероятно, среднего рода) — и я читал первую строку так:
Джен не туфлю потеряло…
Дальше
вместо объяснения, которого я ждал, но никогда не дожидался — что именно
потеряло «джен», шла строчка
«Долго плакало, искало…», —
причем
предмет поисков так и не прояснялся.
Потом
внезапно появлялся некий «мельник» — я понятия не имел, откуда он там взялся и
как он связан с «джен», про которого я знал только,
что оно не туфлю потеряло. Предполагаю, что и само слово «мельник» едва ли
вызывало в моем воображении тот или иной четкий образ. В любом случае появление
«мельника» воспринималось как совершенно другая история, уже следующая:
Мельник туфельку нашёл… (как Муха денежку нашла)
Заключительная
же строка погружала историю в полный туман:
И на мельнице смолол.
Помню,
я долго и часто размышлял о том, зачем мельник это сделал, но поведение его и
по сей день остается для меня загадкой, хоть теперь я уже знаю, что «Дженни» —
имя девочки и что потеряла она все-таки туфлю.
Есть
в моей памяти и несколько других — разгаданных и неразгаданных — загадок в
переводе Чайковского.
Например,
кто такие наши топортные и чем они отличаются
от просто портных. Или почему мышки были «скрюченными» только летом и
зимой, а не в течение целого года (…жили летом и зимой / Скрюченные мышки).
Или откуда у скрюченных волков скрюченная кошка (Там
гуляли без забот / Скрюченные волки. / И была у них
одна / Скрюченная кошка).
Или
бывают ли обутые жабы (…скрюченная баба / По
болоту босиком / Прыгала, как жаба).
Или
еще: является ли кривой мясник человеком (Робин Бобин Барабек / Скушал сорок человек, / И корову, и быка, / И кривого
мясника).
А
вот из самой любимой песенки: загадка насчет разницы между «подбежать» и
«подойти» (Подбежала Котауси к Мауси / И замахала хвостауси: / «Ах, Мауси, Мауси,
Мауси, / Подойди ко мне, милая Мауси…»)
Короче
говоря, я мало чего понимал в этих стихах, но любил их до безумия: как любят
музыку, не спрашивая, о чем она, и не пытаясь разгадать ее загадок.