Рубрику ведет Лев АННИНСКИЙ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2015
«Вьётся тропка моя прямая с края света до края света».
Ли Ре-нэн. Амитофо
Первая книжка стихов — семь лет назад: чуткий слух, твердое перо, природное чувство формы. Непредсказуемые броски фантазии.
Все это — и во второй книжке. Почерк не меняется, меняется мироощущение. Ощущение судьбы. Ощущение пути. Если есть начало, где-то и конец…
Первая книжка называлась: «Имена». Во второй книжке тема подхватывается. Да как! Через отказ! «Отпусти мою тень туда, где не знают ее по имени…» И еще: «Подарю другому имя и без имени умру… »И даже так: «Последнего волка, последнего зверя нездешних племен схватили за холку, швырнули за просеку лживых имен».
Волки — тоже лейтмотив, в сцепе с другими братьями нашими меньшими, среди которых особенно важны кошки. Безымянные, как и волки. Имя — знак потери и знак обретения. Загадочная китайская фамилия переглядывается с отчей русской памятью. Для аналогии является «гостья», готовая сменить в паспорте «Лилит» на «Петрову». Все это сказки, конечно. Но мотив неотступен: утрата имени — созвучие потерявшей имя эпохе.
Утрата родительских связей — из той же симфонии. Мама один раз помянута: вдруг придется «играть в благородную даму, стареть и копировать маму». Налет великосветскости — очередная фантазия, вообще мама заслуживала бы большей признательности: Ли выросла в замечательно культурной семье. Отец — Александр Голубев — высококлассный историк, автор двухсот научных публикаций и, что важно, — поэт. Из того первого послесталинского поколения, на долю которого выпало хоронить сначала Диктатуру, потом Державу… Прямо об этом в стихах Голубева — ни слова! Сдерживает эмоции! Разве что проговорки проскальзывают: «жалобы отцов»… «тайная печаль».., «невозможность постичь и запомнить бесконечные смыслы воды»…
Непостижимость смыслов дочь подхватывает (тоже наблюдая течение вод), но острой смены эпох не фиксирует, в отличие от отца, книга которого названа: «Полынья меж временами». Там — момент потери опоры, почвы, утраты базиса, а тут опоры уже не было: дети, выросшие в пестром вакууме «перестройки», воспринимают реальность через совершенно другие края — он ищут опору заново, с нуля, воспринимая этот поиск как неизбежность. Исторические подробности реют во мгле: «дымит за спиной тишины Хиросима», кто-то едет «спасать планету», надо «беречься болотной тропы», как и «голодной толпы»…
Поколение некст — так, кажется?
«Опоздала родиться?» Не о чем жалеть: такое может случиться с каждым… всегда.
И в том же регистре: «никогда, никогда, никогда, никогда». Как заклинание. Смысл обретается заново не через утрату и возврат, а через фатальную неощутимость.
Связи утрачены. Вассал моего вассала — не мой вассал. Никто никому не обязан. Амитофо — буддийское приветствие, сигнал к общению. Но оно же — способ сосредоточиться: сигнал к отречению. Опоры нет — есть края… Края реальности, встающие из небытия и готовые к небытию, созерцают друг друга.
Окликая-перекликая глухую реальность, лирическая героиня как бы обживается в ней. Под гулом неба — поправляет шарфик. Ищет свой образ меж краями — отдает в починку ступу и помело. Глядишь, ведьма, а глядишь, хозяюшка. Следит, не остыл ли чайник, а если не остыл, — старается не обжечься. Обнаруживает доползшую до крыльца рысь — у морды мертвого зверя ставит мисочку молока.
Во всеобщем неотклике рысь от страха хочет стать собакой?
Серые волки теряются в лесу, серые кошки остаются в доме, даже когда его нет, серые крысы ждут любви… Небо просится в руки, на краю ненастья теплится уют, чаша — через край, но чай заваривать надо.
«Обещали — кругом голова, подарили — выхоленный рай».
В выхоленном раю — сидеть за пяльцами, вышивать крестиком…
Крестик? Не он ли брезжит в судьбе «мальчишки, которого, кажется, звали Христом…»
Христианский рай — где он теперь, «тот кошачий рай, где нет собак и детей, то кошачье небо, которого нет синей, о котором не спорят костел и мечеть, от которого нет у Петра ключей — только тень моя, только ладонь на моем плече…»
Апостол без ключей — он где-то на горизонте, там же, где костел и мечеть, и только ладонь на плече — попытка соединить края любовью.
Вся книга — стон о любви, которой не дано осуществиться. Не потому, что нет взаимности чувств — она есть. Но в душе сторожит эту любовь какая-то фатальная преграда… Тот самый выхоленный над пустотой рай:
«Но если не будет весны — какая уж здесь любовь… Декабрь, сонная тишь — а будет летняя сушь. И русый будет малыш, и очкастый сутулый муж, и счастья грамм пятьдесят отвесит мне продавец — вот и руки уже висят в цепях обручальных колец, вот и ржавчина в волосах, вот и складка около рта. И в серых твоих глазах — нездешняя пустота».
Ржавчина в волосах — финальный цвет той отчаянной рыжины, которая смолоду горела огненным флагом… Ли отменно работает цветом. Что же до любви, то о ней так:
« — Я люблю тебя, Ромео!
— Да… Такая же фигня…»
Это единственная, кажется, уступка современному слэнгу, и она нехарактерна. Крах чувств лучше реализуется у лирической героини в возвышенной стилистике, гасящей тихий ужас бытия привычными крестиками.
Это — сильнейшее:
Какая разница, как тебя звать, если ты
все равно не здесь,
Если тысячи миль между мной и тобой — устареет любая весть,
если сотни лет вслепую пешком в золотой твоей пустоте —
какая разница, чью ладонь нашаривать в темноте.
Если семь дорог как одна тропа, если голос не долетит,
Если тень твою разгрызет толпа на нелегком твоем пути,
Если сотни зим как одна зима, если лето как сотни лет,
то в каких долинах, в каких холмах мне искать твой вынутый след?
Так какая разница нам с тобой, кто из нас окажется кем —
Недопетой песней, последней пулей, алой вмятинкой на
виске?
В том краю, где небо просится в руки, как теплый ласковый зверь,
Тот из нас, кто успеет добраться первым, откроет второму дверь.
На краю бытия, меж этим светом и тем — безнадежно любящие спутники… так
трогательно помогают друг другу перейти грань…
Счастье или беда? Потеря или обретение? Спасение или гибель души?
«Ведь хотелось-то… немного. Получилось — всего сполна».
Только поэзии под силу такой ответ.
Амитофо вам, уважаемая Ли,
свет Александровна, новоосуществившаяся Ре-нэн!