Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2015
Первое впечатление от Грузии — ее несоветскость. В других бывших союзных республиках, где довелось побывать, бросается в глаза родство, общность травмы, в той или иной мере выраженная боль ветки, отсеченной от родного ствола. В советские годы я в Грузии не бывал, но есть ощущение, что этот не чуждый Западу в архитектуре и живописи Восток всегда держался немного особняком, сохраняя в своей крови защищенную грядами гор независимость.
Но самое несоветское в Грузии — это, конечно, растительность. Эвкалипты и мандариновые деревья — даже не советский юг, а явная экзотика и заграница.
Пальма — шершавая слоновья нога — растет посреди дороги в Кобулети, между центральной площадью и рынком. Машины аккуратно объезжают ее, словно священную корову на улице индийского города.
Батумский ботанический сад — парк Юрского периода для деревьев. После привычных, соразмерных человеку дубов, тополей, вязов — неправдоподобные, неохватные исполины. Не всякая птица долетит до вершины секвойи. Стоят, не замечая нас — насекомых-наблюдателей, шелестят что-то друг другу на недоступной взгляду высоте.
В деревянной клетке невзрачное деревце с бледными пятнами по стволу. Знаменитый анчар, — представляет его экскурсовод. Прикосновение оставляет ожог. Попадание капли сока в кровь — верная смерть. Дерево выглядит безобидным, как немолодой маньяк в зале суда.
История сада прекрасно иллюстрирует грузинский характер. Основатель, Андрей Краснов, долго выбирал место, способное принять и взрастить представителей мировой флоры. Выбрав, попытался выкупить землю у местного князя. Тот не соглашался продать ни за какие деньги. Узнав, что для ботанического сада, — подарил, не взяв ни копейки.
Знакомые писатели и случайные собеседники — таксисты, портье, продавцы на рынках — не жалуются на жизнь, власть и растущие цены. При достаточно скромном уровне жизни сохранить лицо — дело чести для каждого.
* * *
Столь же независима и самодостаточна грузинская культура. Некоторым из пасынков советской семьи Россия подарила письменность, живопись и даже поставила хореографию. Грузии же от России нужны были больше защита и безопасность, чем культурная подпитка. Она и в советские годы оставалась по отношению к империи такой кавказской, не отделившейся вовремя Польшей. Помню, как поражали меня грузинские фильмы, где актеры разговаривали собственными гортанными голосами и женский бесстрастный голос дубляжа ложился поверх иноязычного диалога, не впитываемый его тканью.
У Грузии были Руставели, Бараташвили и Табидзе — достойные собеседники для Лермонтова, Мандельштама и Пастернака. И Грузия никогда об этом не забывала. Даже Пушкина она видела своим, незаемным взглядом. Убедиться в этом можно, пройдя до конца по проспекту Руставели: у тбилисского памятника классику знакомыми кажутся одни бакенбарды.
Непереведенное поколение грузинских авторов, выросших в глухие 90-е, поражает своим несходством ни с русской, ни с западной поэзией. Вот Шалва Бакурадзе поднимается на сцену и, закрыв глаза, выпевает а капелла свои долгие медитации. После аплодисментов голос из зала: «А перевод?» — «Я думаю, этому стихотворению он не нужен, все понятно и так».
* * *
У поющих фонтанов в Батуми звучaт Doors, Pink Floyd. Попса здесь, видимо, не в чести. С бутылками грузинского пива в руках садимся с друзьями на скамейку, вдыхаем морской воздух. Подошедшая к нам женщина заговаривает без акцента. Представляется: Альфия, татарка, жила в Москве, училась на журналиста. Потом вышла замуж за батумского грузина.
— Когда-то у меня была мечта: иметь четырех детей и большой дом, чтобы можно было всех родственников принимать. Недавно стою на балконе, муж подходит ко мне, обнимает, спрашивает: «Ну что, Альфия, сбылась твоя мечта?» Вон там мои дети катаются, — указывает она в сторону фонтанов, и в подтверждение зовет сначала старшую дочь, потом среднюю, потом маленького сына… По очереди подкатывают на роликах, смущенно здороваются.
— Я никогда не жалела, что сюда переехала. Вот только по-русски в последнее время поговорить не с кем.
На обратном пути в гостиницу мой сосед по номеру, проникшись неторопливым батумским временем, рассуждает о том, что неправильно живем мы в Москве, зарываясь в бесконечные дела и проблемы. Не чувствуем жизни, а она утекает сквозь пальцы. То ли дело купить домик где-нибудь здесь, сдать московскую квартиру…
Приморского наркоза хватит еще дней на пять. Потом сосед начнет роптать: нет, нельзя же так расслабляться — дела стоят, все меня ищут, в ящике тридцать непрочитанных сообщений за один день.
* * *
Здесь, в Грузии, задумываешься о том, что человек потенциально шире своей географии. В нем заложено больше, чем вынуждает проявлять место его проживания. Новое солнце высвечивает новые грани характера и темперамента. Кто-то из моих друзей неожиданно для себя начинает блистать остроумием и обаять окружающих женщин. Другой высказывает тебе в глаза обиду, которая, случись в обжитом, привычном пространстве, наверняка осталась бы, не облеченная в слова, тлеть в глубине сердца. Через несколько дней, проведенных здесь, все мы уже немного грузины.
* * *
Проницаемость, прозрачность любых стен и дверей присуща Грузии. Здесь нет азиатскихдувалов — напротив, открытые балконы вынесены до половины улицы. Пожилая женщина стоит на балконе и во весь голос обсуждает что-то по телефону. Трое мужчин пьют чай за столиком, выдвинутым на тротуар. Улица — продолжение дома; дом — продолжение улицы.
Утром открываю глаза в гостиничном номере — вижу склонившееся надо мной морщинистое лицо в обрамлении седых прядей. Несколько секунд молча изучаем друг друга, потом в номере появляется молодой мужчина. Обнимает старушку за плечи, что-то внушает ей, мягко выводит в коридор.
Открыт, распахнут и грузинский пейзаж. Многоярусный Тбилиси напоминает слоеный пирог, румяный, с надрезами в поджаристой корке. Оказавшись на краю надреза, видишь далеко вокруг. Множество складок, заселенных площадок и уступов словно увеличивают площадь маленькой уютной страны.
* * *
Одно из самых сильных тбилисских впечатлений — знаменитые турецкие бани. На входе табличка с цитатой из пушкинского «Путешествия в Арзрум», где поэт отзывается о них с восторгом. Сколько серной воды, казалось бы, утекло, но каждый турист норовит попасть в номер, где мылся классик.
Массажист Махмуд — не меньшая достопримечательность тбилисских бань, чем пушкинский номер. Он представитель династии: около трехсот лет назад его предки уже занимались здесь нелегким ремеслом. После работы с каждым клиентом в пропитанном серными испарениями воздухе человек-гора Махмуд делает несколько глубоких вдохов-выдохов, словно выталкивая из себя приставшие чужие хвори.
Вернувшись в воду, запрокидываешь голову и видишь ничем не забранную синеву неба на том конце трубы.