Главы из поэмы. Перевод Николая Голя
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2015
Дато (Давид) Маградзе
— поэт, журналист. Родился в 1962
году в Тбилиси. В
В «ДжакомоПонти» есть одноименный лирический герой, в котором легко можно узнать самого автора. Фабула произведения, одновременно и символическая, и реалисти-ческая, предельно проста — идет судебный процесс са-мого Джакомо Понти, а весь текст — апология лирического героя (апология в древнегрече-ском смысле: «оправдательное слово»). Как известно, этот кафкианский мотив отразился и в лирической поэзии XX века: можно вспомнить такие приме-ры, как лирические тяжбы Ле-она Фелипе и Анны Ахматовой.
ЗазаШатиришвили,
философ, литературовед
Пролог
Будильник, расстреляв все сны подряд,
И чашка кофе
(Чёрт возьми, остыло!),
И руки умывающий Пилат —
Всё говорит, что время наступило.
И как его теперь преодолеть?
День мчится, обезличивая лица.
Костюм парадный некуда надеть,
И он в шкафу бессмысленно пылится.
Кто отразился в зеркале? Не я —
Остаток мой. Так жухнет сад, гния,
Оставшись без ухода и обрезки.
Так истлевает лик на древней фреске.
В глазах печаль берёт свои права,
И столь неторопливые когда-то
Бегут, как акробаты по канату,
К любимой обращённые слова.
…А «Западно-восточному дивану»
Уступят сочинённые по плану
Бездушных строк немереные списки,
Отмеченные холодом руки…
Поэт, как бусы, собирает брызги
Разбившейся о валуны реки…
Нанижет — и тебе на шею снизки
Набросит он, и выведет тебя,
Растрёпанную непогодой сплетни,
На тихий берег —
Тёплый, нежный, летний…
Вот что есть книга! Каясь и любя,
Она твой образ сохранит навеки,
Она расскажет всё о человеке,
Споткнувшемся о горбоносый профиль.
Поэт нанижет —
Брызги? строки? строфы ль? —
На нерв стиха, и разных лет крупицы,
Разбросанные, как зерно для птицы
На площади старинной городской, —
То вымысла, то истины крупчатка, —
Пойдут на эти бусы без остатка.
…И на листе, меж буквами струясь,
Теней возникнет призрачная вязь —
Тут все свои, никто не посторонний:
Вот бабушка стоит, облокотясь
О медные перила на балконе;
А вот она же, выйдя за порог,
Мальчонку крестит:
«Да поможет Бог…»
А вот в беседке чайное застолье…
Воспоминанья проступают солью
Сквозь буквы увлажнённого листа,
А я во тьме веду смычком по струнам,
И мне уже не быть, как прежде, юным —
Повсюду ночь, и радость отнята.
И мой корабль, Эвксинским шедший Понтом,
Безжалостным похищен горизонтом,
И снег под солнцем превратился в лужи,
И мне велят: «Отдать другому роль
За пропуск репетиции изволь».
И на листе промокшем — та же соль…
…Не всё так плохо, быть могло и хуже.
Поэтому печалиться не станем
И не забыв, как водится, сказать:
«Что суждено — того не миновать!» —
Перед Христом Спасителем предстанем.
…Сырой рассвет. Намокшая страница.
(«Намокшая», —
твержу в который раз.)
Как полководцу нелегко смириться
С потерей войска, так и мне сейчас
И тяжело, и горько в свой черёд:
Я — молвить страшно! —
потерял народ.
Теперь мое пристанище — кабак.
И где друзья? Куда ни глянешь — враг.
К стене с ковром
я прислонюсь спиною —
От нападенья с тыла защищусь,
Последней сигаретой угощусь
И запою, как будто бы завою:
«Ашоге!..»
Нет её, как ни печально.
In vino, vino veritas —
В вине.
И, видит Бог, не по моей вине
Всё в мире без ашоге аморально,
Всё рушится, все клятвы — пустяки.
А я — один, вокруг меня враги,
И я пою (сказать вернее — плачу),
Рубаху распахнув:
«Ridi pagliaccio!»
А утром все узнают из газет,
Что ни свобод, ни вдохновенья нет:
Решением суда отменены
Они на территории страны.
И над передовицей вся страна
Склонится —
Ведь давно уже она
Книг не листает, а кабы листала б,
То лишь одну — и это книга жалоб.
А мы… Что мы? У нас огромный опыт.
Пусть мы окружены со всех сторон —
Палёной водкой окропим окопы
И в бой пойдём на женский батальон
И победим, конечно…
Но с утра-то
Так хочется забыть про боль утраты,
Склониться низко к быстрому ручью,
К струе воды не подпустив Пилата…
…И с жаворонком утренним пою.
Век — миг
Покинув дом Отца, ты движим вот чем:
Надеждой оказаться в доме отчем.
Из зала суда
Судебный зал. Назначенная дата.
Мышиная пробежка адвоката
С полупустою пачкой сигарет —
Так долго продолжалось ожиданье.
И вот настало время заседанья.
— Встать, суд идет! —
И вспыхнул яркий свет.
— По свыше установленному плану
Сначала подтвердим, что, ей-же-ей,
Перед собой мы видим капитана
Флотилии бумажных кораблей
Джакомо Понти…
— Да, Джакомо Понти!
Я из колен Лоренцо и Козимо.
Всегда, боясь, что жизнь промчится мимо,
Я на переднем крае был на фронте
Ночей и дней
И говорить клянусь
Одну лишь правду. Это подтверждая,
Рукой к священной Книге прикоснусь…
…Нет, как я очутился здесь — не знаю,
Однако же предположить берусь,
Что пьяным был в дугу и сам собою
Сюда хмельною занесён дугою.
Не говорите, что таких закон-де
Велит карать.
Да, я — Джакомо Понти,
Я из колен Козимо и Лоренцо.
Судьба лихое выдала коленце:
Беспамятство — и я у вас в плену,
Но каяться пристало мне едва ли.
Я именами предков присягну,
Что грудью защищал алтарь Грааля
(Не это ли мне ставится в вину?).
Я, вольный гражданин Джакомо Понти,
Вёл честный бой и потерпел афронт,
Но, ваша честь,
Вы всё-таки не Понтий —
Понтов не стройте.
Нас не взять на понт.
Я изучил резоны обвиненья:
Они на месте строятся пустом;
Раз это мненье ставит под сомненье
Мой адвокат, виляющий хвостом
Под вашу дудку, —
Адвокату дам
Отвод и защищаться буду сам.
Наветы отмести не премину,
И весь набор улик пустопорожний
Я вам обратно в глотку запихну…
— Старайтесь быть в речах поосторожней,
А если не сумеете — тогда
В тюрьму за оскорбление суда!
— Ну, хорошо. Дипломатичней буду.
Итак, продолжим прения сторон.
Судите сами: в чем я обвинен?
В стремлении к мечте, к надежде, к чуду.
Еще одна вмененная вина:
Я говорил (ну да, не отрицаю!),
Что жалким вашим чувствам — грош цена.
И что же? Разве им цена иная?
На вашей крыше я не свил гнезда.
Я занавес задернул раньше срока.
И вот итог: сегодня доброта
Здесь судится под именем порока.
Судьба мне указала путь к духану,
Как Моисей евреям — к Ханаану.
Вот отчего
(Вновь отрицать не стану!)
Мои слова и мнимая вина
На фоне вашей жизни бездуханной
Благоухают чашею вина.
Письмо к Ахиллу
— Приветствую, Ахилл!
У некой дамы,
Ходящей на высоких каблуках,
Не отыскал я
(Хоть искал упрямо)
Мест уязвимых.
Очевидно, мама,
Её держа, как в люльке, на руках,
Давным-давно, во времени ином,
В Стикс погрузить сумела целиком.
Теперь и Аполлоновой стрелою
Её и в пятку поразить нельзя.
Как быть?
Всезнаньем поделись со мною,
А если нет — то позови меня
Под стены Трои,
Призывая к бою.
И я пойду, как Пётр, по глади вод
(И, может быть, дойду),
И в свой черёд
В кровавой битве свой позор омою,
И скорбным обстоятельствам назло
Покрою славой мёртвое чело…
Нет, лучше к морю даму пригласить:
Как по песку на каблуках ходить —
Придётся ей, отбросив недоверье,
Покинуть пьедестал высокомерья,
Разуться,
На песок ступить ногой…
И побегут вдоль моря под луной —
Восторженны, прекрасны, босоноги —
Пропахшие солёною волной
Отливом отпечатанные строки.
Презентация. «Восточно-западный диван»
Увидел Зевс прекрасную Европу
И обратившись золотым быком,
За ней помчался в Азию галопом,
Любовью, ярко вспыхнувшей, влеком, —
И перевёз из Азии в Европу…
О хитроумный край путей торговых,
Мой евроазиатский перекрёсток,
Солёною стекающий слезой
Вниз по щеке Морщинистой Земли.
Моя страна, где Шёлковым путём
Сплетается надежды паутина,
Где яростный восточный аппетит
Накинулся на западные яства…
Моя страна судьбой обречена
Смешать в своих сосудах кровеносных
С афинскою премудростью
Цветочный
Пьянящий сердце
Запах Исфахана.
И если трезвым взглядом посмотреть,
То станет несомненно, что культура —
Всего лишь череда ограничений,
Необходимый список предписаний,
Как первородный сдерживать инстинкт.
Всё на земле свою имеет цену.
За всё мы платим дорогой ценой,
Особенно — за солнце и мечту,
Особенно — за выдержку и волю.
Весь этот мир стоит на трёх столпах
(Прислушайся к словам моим, Горацио):
Афины — мудрость,
Правосудье — Рим
И Иерусалим — живая вера.
Европе душу дал Галилеянин,
Велевший Савлу превратиться в Павла,
И занавес раскрылся широко,
Явив сердцам щемящий дух Востока.
Известно: дело тонкое — Восток,
Пропахший ароматами Творенья.
Стучит о камни Мармары
Прибой.
Смешались волны в шейкере Босфора
В коктейль хмелящий:
Западовосток.
И тот же микс гуляет в Геллеспонте…
…Я — вольный гражданин ДжакомоПонти,
Я выбил искру из кремня стихом
И воздухом одним дыша с Христом,
Дыхание ислама чую рядом…
Чтоб дух Европы
В мой ворвался дом,
Мне eurowindows открывать не надо.
Но и восточный ветер внятен мне:
Я помню, что такое «Шахнаме»
И как, сверкая в небе над людьми,
Мир освещало солнце Низами.
Восток и Запад —
Оба жаждут власти.
Ни одному из них не победить.
Но я еще не сыт миндальной сластью
Страстей восточных;
Взор свой усладить
Хочу разливом переливов цвета,
Кружится от которых голова.
Но где слова,
Чтоб высказать всё это?
Цвета расскажут больше, чем слова.
Тончайшая оттенков партитура
Все ноты соберёт в мотив один,
И раскрывает нам миниатюра
Прекрасный мир Хосрова и Ширин.
Чтоб по пути кратчайшему идти,
Читатель мой, из чувств своих пяти
Четыре чувства хоть на время вычти —
Впитай глазами краски древней притчи.
…Хотите имя?
Моё имя — Красный.
Наш мастер — Синий, но его убил
Завистник — Жёлтый, запродавший душу
Приобретателю неверных душ,
И кисть свою окрасил в алый цвет.
В саду султана наступила осень.
Бледнея, умирает синь небес,
И жёлтый цвет листвы слегка пожухшей,
Нисколько не краснея от стыда,
Глазам открытым говорит:
«Я — красный!»
…Старинная восточная легенда
О трёх художниках, о трёх цветах,
Как будто шёпот лет давно прошедших,
Нигде не напечатанной осталась.
…А что Европа?
То же, что всегда:
Она бежит меж пальцев, как вода.
Песком пересыпается сквозь пальцы.
Зайди в Santa Maria
delle Grazie:
Там тайна Тайной Вечери живёт.
А рядом —
На прилавке магазина
Разложен для услад простолюдина
Великого да Винчи тайный код.
Но ветер в паруса «Санта-Марии»
Бьёт точно так же, как и в дни иные.
Колумб опять выходит в океан,
Оркестру волны моря подпевают,
И палочку меж пальцами сжимает,
Как Моисеев посох,
Караян.
…В ночном кафе сгустилась темнота.
Хрустальным светом
Люстры не искрятся.
Испита чаша.
Чашечка пуста.
Раскрашенная в яркие цвета
Слепцом или безумцем пустота —
Вот символ дикой эры презентаций.
(Хотя вон тот
Так подобрал жилет
К рубашке,
Что понятно: чует цвет.)
Европа превращается в музей.
Чем оживить недвижные предметы?
Кто день восьмой
Отыщет за семь дней?
Как осень превратить обратно в лето,
По грифу нервы туго натянуть,
Дверь запертую снова распахнуть
В прошедшее недрогнувшей рукою,
Чтоб, словно Лазарь, ожило былое?
Тот колокол звенит —
Иль отзвенел?
Той красоте судьбою дан удел
Извечно жить —
Иль вовсе не у дел
Она осталась?
Было ль то, что было?
«Пьета» рыданьем мрамора застыла,
Но литургии мало кто подпел…
Ещё надеюсь…
…Не мечтаю даже!
Объявлена на души распродажа,
От тела сила духа отошла,
Поэзия ни уха не нашла…
Минувшее живёт с грядущим врозь,
И дождь, как нож,
Пронзил меня насквозь.
Но жаловаться всё же перестань!
Мне некого винить.
Я перестану.
Я сам покинул мир турецких бань,
Стремясь к струе Тревийского фонтана.
Как рыцарь, я хранил святой Грааль.
Я, словно дервиш, брёл в обносках вдаль.
Коктейль гремучий Запада с Востоком
Всей грудью я вдыхаю с давних пор.
Моя волна имеет два истока.
Вам нужно имя?
Я — пролив Босфор!
Свидание с Отчизной
Страна моя! Хочу тебе сказать,
Что мне любви к тебе не занимать:
Люблю тебя такой, какой не стала,
Люблю такой, какой могла бы стать.
Я на свиданье родину зову.
Его ни дождь, ни ветер не отменят.
Она придёт на это рандеву,
Пообещает ласку —
И изменит.
И судей приведёт, и палача,
Вдрызг измочалит чуть живую душу.
А если и обнимет невзначай,
То в этих же объятьях и удушит.
Твой лоб клеймом калёным обожжёт
И, словно агнца, в жертву принесёт
У залитого кровью алтаря…
И всё-таки — она судьба твоя.
…А если ты, приветствуя восход,
Зайдёшься в предрассветном «кукареку»,
Она такую порчу наведёт,
Что даже самый чёрный в мире кот
Тебя сторонкой лучше обойдёт,
Чем подойти к лихому человеку.
Вовек с тебя не снять такого сглаза.
Ты ищешь в ней отчизну, а она
Промчится мимо с грохотом КАМАЗа,
И пыли поднятая пелена
Вмиг ослепит тебя на оба глаза,
И тьма наступит среди бела дня…
И всё-таки — она судьба твоя.
У родины достанет сил сполна,
Чтобы к тебе надсмотрщиков приставить,
А станешь своевольничать — она
Тебе прикажет памятник поставить,
Но лишь посмертно.
А покуда — гнать
Его взашей, была б беречь охота! —
Под дождь, на холод,
Разом, с ходу, с лёта!
Она прекрасно сможет подыскать
Тебе взамен беднягу-патриота,
Чей низок лоб и неказиста стать.
Он мыслит узко, говорит неясно —
Зато его легко и безопасно
По всем дворам за бороду таскать.
А вслед тебе пошлёт головореза,
Чтоб где-то в Цицамури возле леса
Смерть прервала дорогу в Сагурамо1
(Так нежно любит деток эта мама).
…О, жалкое невежество сердец!
Не превратить землянку во дворец.
Напрасно мыслят патриоты наши,
Что посиделки с чачею под хаши
И войлочная шапка в солнцепёк,
И аромат давно немытых ног,
И прочие житейские трюизмы
Достойны звания патриотизма.
Невежество!
Есть версия его
Иная, но не выйдет ничего
Хорошего из злобного кривлянья,
Замешанного на дрожжах незнанья, —
Пусть даже кто-то
Это в свой черёд
Сто раз либерализмом назовёт.
Джакомо Понти! Будем
мыслить строго:
Твоя страна прекрасна и убога,
Истрёпаны дождём её края,
Но всё-таки — она судьба твоя,
И — всё-таки — дана она от Бога.
Письмо к Прометею
Эй, Прометей!
Не дашь ли огонька,
Пока ещё не села зажигалка?
Конечно, дашь.
Я знаю, что не жалко.
Покурим да потрепемся слегка.
Мне в детстве
Точно так же, как тебе,
Со спичками играть не разрешали,
А я их крал.
Потом смолил в подвале
С друзьями по кварталу и судьбе,
Из них давая прикурить любому.
«Сейчас же брось, — меня ругали дома, —
Играть с огнём!..»
Ты знал такое сам.
Я повзрослел, и всё ж по временам,
Дрожмя дрожа
От холода людского,
Мне поиграть с огнём хотелось снова.
И вот итог:
Пришёл черед цепям.
И если я, прикованный к скале
Их равнодушья и непониманья,
Хоть искру запалить смогу…
«Вниманье! —
Несётся крик. —
Пожарные, скорей!
С брандспойтами, с баграми, топорами!»
Боятся,
Что подняться может пламя
И осветить их тёмные дела,
И вспыхнуть в сердце женщины,
И мужа
Она покинет,
Чтоб согреться в стужу
У яркого костра горячих слов,
Уйдя от старых счётов
И счетов
За электричество и отопленье…
…Увы! В азарте
Пожаротушенья
Они однажды могут погасить
Меня дотла,
До пепла и до праха
И до золы,
Но я не знаю страха:
Коль быть такому —
Так тому и быть.
Эй, Прометей, признай:
Такой конец
Ничуть иного не страшней итога.
Мой брат родной,
Предшественник, отец!
Дай прикурить.
Поговорим немного.
Заседание без протокола
— Синьор Джакомо Понти,
Вам вопрос
Задать хочу я не под стенограмму —
Ведь дела он касается не прямо,
Но всё-таки волнует нас всерьёз:
Из ваших многочисленных коллег
Никто к перу с бумагой не прибег,
Чтоб защитить вас.
Это почему же?
— Я так бы вам ответил,
Ваша честь:
Никто из них не хочет в дело лезть.
От бед моих им лучше,
А не хуже.
Довольные сложившимся порядком,
Они сидят по личным тихим хаткам,
И приторные вина попивая,
Рифмуют строчку:
«Наша хата с краю».
Я мыслю так:
«Чем больше будет нас,
Тем ярче станет жизни каждый час,
Тем радостней и красочней».
Они же —
«Чем меньше нас, тем до бессмертья ближе».
Отравленные ядом самомненья,
Они стремятся к самоопыленью.
Как трагик
На провинциальной сцене,
Такой творец то воет, то кричит,
То рушится с размаху на колени —
И предвкушает:
К славе путь открыт…
Да защищён талантом
Буду пусть я
От поэтического захолустья!
На стихотворной той периферии
Пусть вместо нас кривляются другие
И ждут от дуры-публики оваций
За мелкий дождик
Звонких декламаций.
А мне аплодисменты ни к чему.
Зал шикает?
Так повернись к нему
Спиною равнодушной,
Не иначе, —
И пригуби дерущей глотку чачи!
Я, ваша честь, не здесь.
Мой путь — иной.
Не с ними я,
Они же — не со мной.
Я предпочёл пирушке групповой
Раздумье одинокого застолья.
Им — виться яркой клоунской толпой,
Мне — биться с грустью собственной
И болью.
Не здесь я, где змеится, словно вьюн,
Паяц нелепый в ярком одеянье.
Я там, где водка плещется в стакане,
Где грохот обвалившихся трибун
И рвущийся в атаку Кипиани»!2
Да, ваша честь,
Поэт — не то же, что
Пустой фигляр из цирка шапито.
С ног на голову ставятся слова,
Поносная патетика права:
Поэзия равна самокопанью
И блеск столичный пожран глухоманью.
Я, ваша честь,
Всегда хранивший честь,
Не нанимал на бенефисы клаку,
Не представлял себя иным,
Чем есть,
И если надо, честно шёл в атаку.
И ощущал, как праздник,
Каждый час,
И слезы строчек капали из глаз.
____________________________
1 Великий грузинский поэт и просветитель Илья Чавчавадзе был убит
в Цицамури
(по дороге в Сагурамо).
2 Давид Кипиани — легендарный грузинский футболист.