Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2015
Столяров
Андрей Михайлович —
прозаик, автор не только художественных произведений, но и многочисленных
статей по аналитике современности, а также книги по философской аналитике
«Освобожденный Эдем» (2008). Публикации в «Дружбе народов»: «Новая земля и новое небо» (№ 4, 2014);
«Герой нашего времени» (№ 11, 2014); «Дайте миру шанс». Повесть по мотивам
реальности (№ 11, 2014).
Россия, Россия, Россия, —
Мессия грядущего дня!
Андрей Белый «Родине»
К
последнему морю
Рассмотрим три исторических эпизода.
В XIII веке Европа содрогнулась от нашествия
неисчислимых монгольских полчищ. Монголы разгромили
государство волжских болгар, княжества Древней Руси, нанесли сокрушительное
поражение польско-немецкому войску в битве при Легнице,
разгромили венгерское войско и заняли столицу Венгрии — Пешт,
вторглись в Болгарию, Хорватию, Сербию и уже переносили военные действия за
Дунай — на территорию Священной Римской империи. Казалось, их ничто не может
остановить. Содрогнулась, впрочем, не только Европа. В Средней Азии монголы
разгромили громадную империю Хорезмшахов, захватили Хорезм, Багдад, вторглись в
Сирию и Палестину. На востоке ими был повержен громадный Китай, покорены Корея,
Бирма, значительная часть Индии. Лишь сильнейший тайфун «Камикадзе»
(«божественный ветер»), разметавший огромный монголо-китайский флот, не
позволил им высадиться в Японии. Тем не менее всего за
несколько десятилетий монголы создали самую большую в истории континентальную
империю, простиравшуюся от Дуная до Японского моря и от Новгорода до
Юго-Восточной Азии.
Теперь — второй эпизод. В конце осени 1941 года большинство западных политиков и военных считало, что дни
Советского Союза сочтены. К этому времени немецкие войска оккупировали Литву,
Латвию, Эстонию, Молдавию, Белоруссию, значительную часть РСФСР, Украины,
продвинулись в глубь страны более чем на тысячу
километров. Были убиты, ранены или попали в плен около двух миллионов советских
солдат. Оставлены были Минск, Киев, Харьков, Смоленск, Одесса, Днепропетровск,
кольцом блокады был окружен Ленинград. СССР потерял важнейшие сырьевые и
промышленные центры, оказались отрезанными от основной части страны важнейшие
источники продовольствия на Украине и юге России. Казалось, что Советский Союз
уже ничто не спасет. И вдруг Красная армия наносит немцам сокрушительное
поражение под Москвой, затем, через год — грандиозное поражение в
Сталинградской битве и далее — окончательное поражение на Курской дуге.
Трагический сюжет переломлен. 1 мая 1945 года на куполе рейхстага в Берлине
водружен красный флаг.
И наконец эпизод третий. На
исходе XVIII столетия Франция пребывает в катастрофическом состоянии. В
результате революционного катаклизма, приведшего к свержению короля, экономика
ее совершенно разрушена, в стране — нищета, террор, социальный хаос, то и дело
вспыхивают монархические или социал-радикальные
мятежи. Более того, ряд европейских держав, напуганных революционными потрясениями,
создает военный союз, призванный вернуть Францию в русло «цивилизованного
существования». Силы сторон заведомо неравны. Против Франции выступают Австрия,
Пруссия и Испания, почти все германские государства, Неаполитанское
королевство, королевство Сардинии. Позже к ним присоединяются Англия и
Голландия. Поражение Франции кажется неизбежным. Тем не менее
войска республики смело идут вперед, вопреки всему одерживают победы при Вальми и при Жемаппе, оккупируют
Бельгию, наносят поражение Голландии, Австрии, Пруссии, занимают значительную
часть Италии и Рейнские области. А когда во главе войск становится молодой
генерал Наполеон Бонапарт, победы приобретают всеобщий характер. Буквально за
десять лет возникает империя, охватывающая собой почти всю Европу, простирающаяся
от российских границ до «последнего моря» монголов — Атлантического океана.
Что общего между этими тремя эпизодами,
развернувшимися в разные исторические эпохи, у разных народов и в географически
разных местах?
Чем их можно объединить?
Какая сила подвигла монголов, русских, французов
бросить героический вызов судьбе?
Общим, на наш взгляд, является то, что во всех трех
случаях работал фактор национальной идеи.
Создание,
спасение, преобразование
Концепт национальной идеи — одна из сложнейших
проблем современной культурологии. Дело тут вовсе не
в том, какой может быть национальная идея России — хотя именно так обычно
ставят этот вопрос. Дело в том, что представляет собой национальная идея
вообще? Существует ли в онтологии нации такой мировоззренческий механизм? Если
он существует, то каковы его базисные черты? При каких условиях он включается и
начинает работать? И наконец — можно ли этим механизмом сознательно управлять?
К сожалению, данная тема сильно дискредитирована.
Стоит вспомнить, какой шквал иронических замечаний взметнулся в 1996 году,
когда президент Ельцин публично провозгласил, что Россия нуждается в
собственной национальной идее и поручил группе
политических аналитиков такую идею создать. Тем более,
что тогда же, следуя велению Президента, эту тему в срочном порядке обсудили и
Совет Федерации, и Государственная Дума РФ, «Российская газета» объявила
соответствующий конкурс среди читателей, широкие дискуссии провели «Независимая
газета» и «Московские новости», а семинары и конференции, посвященные данной
проблеме, состоялись в Администрации Президента РФ, Фонде Карнеги, Институте
философии РАН и в ряде других научных учреждений и вузов страны. Кульминацией
всех этих усилий стал шеститомный труд группы
авторов, который так и назывался «Национальная идея России», где были
представлены аж двадцать высших ценностей, которыми
должны руководствоваться россияне, а сама национальная идея была сформулирована
так: «Моя страна должна быть, и должна быть всегда!» Причем авторы, среди
которых присутствовал и В. И. Якунин, президент ОАО «Российские железные
дороги», предложили закрепить данную идею в Конституции РФ, видимо, для того
чтобы она стала непреложным законом для всех граждан нашей страны.
С тех пор в данной области возникло колоссальное количество
самых разных «идей» — даже формальное перечисление их может занять не один
десяток страниц. Это и «жить по совести», и «жить во благо
Отечества», и «любить Родину», и «жить по вере отцов», и «Россия для русских»,
и «свобода дороже богатства», и «спастись можно только вместе», и т.д. и т.п.
Было даже высказано предложение — сделать национальной российской эмблемой «ваньку-встаньку» (игрушку) как символ того, что повергнуть
Россию нельзя — она выживет и поднимется в самой трудной исторической ситуации.
Нет смысла анализировать эту ментальную пену. Ясно,
что ни к механике национальной идеи, ни к ее хотя бы примерным параметрам она
отношения не имеет. Это все — из области благих пожеланий. В данном случае
просто укажем ту основную черту, которая, на наш взгляд, выделяет концепт
национальной идеи из великого множества сходных концепций, доктрин и идеологем.
Главная характеристика национальной идеи — это пассионарность.
Нация, охваченная национальной идеей, пребывает в
состоянии исключительного эмоционального напряжения. Осуществляется героическое
усилие, поднимающее массы людей от статуса спокойного быта к статусу
революционного бытия. У нации появляется некая высокая цель, сияющая на
горизонте истории, — нация готова на ощутимые жертвы, чтобы этой цели достичь.
Все внутренние разногласия вытесняются в подсознание. Все силы, вся энергия
нации сплавляются в единый экзистенциальный порыв. Возникает абсолютная
идентичность: нация чувствует, думает, действует как один человек.
Именно пассионарная
энергетика, подобная вспышкам сверхновых, освобождающим энергию звезд, отличает
национальную идею от разного рода национальных доктрин, возникающих в те
или иные исторические периоды. Например, от знаменитой доктрины графа Уварова
«православие, самодержавие, народность», сформулированной во времена императора
Николая I. Никакой пассионарностью уваровская доктрина не обладала, никакого экзистенциального
горизонта озарить не могла, она представляла собой лишь официальное
мировоззрение, поддерживавшее в рабочем режиме тогдашний
государственно-национальный формат.
Точно так же нельзя отнести к национальной идее и
пакет приоритетных национальных проектов, выдвинутых в 2005 году
Президентом России. Имеются в виду проекты «Здоровье», «Образование», «Жилье»,
«Развитие АПК». Представляется, что даже приснопамятная «Продовольственная
программа СССР», провозглашенная еще в эпоху Л.И.Брежнева, вызвала в стране
больший энтузиазм, чем эти проекты, для реализации которых был создан
специальный Президентский Совет. Впрочем, сейчас об этих проектах стараются не
вспоминать. Их вполне квалифицированно удалось списать на мировой финансовый
кризис 2008 — 2010 годов.
В общем, если принять пассионарность
за эксклюзивную, отличительную черту, то сразу же становится очевидным, что
национальная идея работает лишь в трех случаях.
Во-первых, это создание нации — консолидация
этнических сил, завоевание независимости, образование нацией собственного
государства.
Во-вторых, это спасение нации — преодоление
масштабной угрозы в виде войны, социально-экономической или экологической
катастрофы.
И
в-третьих, это преобразование нации — модернизация ее этнического ядра,
приведение ее этносоциальной культуры в соответствие
с конфигурацией нового времени.
Заметим, что во всех трех случаях наличествует онтологический
вызов, то есть вызов, связанный с существованием/несуществованием
нации. А в ответ на такой вызов осуществляется громадный общенациональный
проект, требующий от нации предельного бытийного напряжения.
Исходя из этого, национальную идею можно определить
как пассионарный проект по формированию нацией
собственного будущего.
Энергия
звезд
Термин «пассионарность»
ввел в научный обиход историк Лев Гумилёв, который под пассионарностью
понимал способность индивида к длительному сверхусилию для достижения поставленной цели. По мнению Л.
Н. Гумилёва, «пассионарность может проявляться в
самых различных чертах характера, с равной легкостью порождая подвиги и
преступления, созидание, благо и зло, но не оставляя места бездействию и
спокойному равнодушию»1. Вслед за Гегелем он считал, что «ничто
великое в мире не совершается без страсти». При этом пассионарность
может проявлять не только отдельный человек (по терминологии Гумилёва — пассионарий), но и в целом этническое сообщество, если
количество пассионариев в нем достигает критической
величины. Тогда этнос начинает пассионарное
восхождение.
Правда, с научной точки зрения, не
выдерживают критики представления Л.Н.Гумилёва о том, что порождается пассионарность вариациями космического излучения: вспышками
на Солнце или вспышками в глубинах Вселенной сверхновых звезд, которые, в свою
очередь, приводят к вспышкам этнического мутагенеза у народов Земли, к «пассионарным толчкам», к повышению таинственной «геобиохимической энергии живого вещества», каковую, заметим,
невозможно соотнести ни с одним из видов энергий,
известных науке. Однако сам феномен пассионарности
выделен историком очень удачно.
Что же касается реального источника пассионарной энергии, то тут, как нам кажется, можно в
качестве аналога привести известный «эффект провинциала». Человек, переехавший
в крупный город из отдаленной провинции, довольно часто (однако, разумеется, не
всегда) обладает повышенной деятельностной
энергетикой по сравнению с коренным горожанином. Это, впрочем, понятно. Такой
человек попадает в совершенно новую для себя среду и первоначально, на
подсознательном уровне, воспринимает ее как отчетливую угрозу: ему неизвестны
правила жизни в этой среде, для него загадкой является ее реальная картография,
он, в отличие от горожанина, не может автоматически считывать ее
причинно-следственные отношения. Включается стрессовый механизм, чисто
биологическая, инстинктивная реакция на опасность. Стресс, в свою очередь,
порождает повышенную энергетику, мобилизацию всех имеющихся у особи сил, а внешние,
деятельностные ее проявления воспринимаются как пассионарность.
Фактически у провинциала происходит трансформация
личности, хотя сам человек, не будучи рефлективным, может об этом не
подозревать. Происходит плавление идентичности провинциальной, и
высвобождающаяся энергия идет на построение идентичности городской.
Та же самая закономерность работает и в случае
громадных человеческих масс. В период европейской модернизации XVII — XX веков,
когда крестьянство в массе своей разорялось и мигрировало в города, что,
естественно, сопровождалось плавлением идентичности, в сельской местности
вспыхивали крестьянские бунты и войны, а в городах — мятежи, нередко
перераставшие в революции.
Аналогичные процессы идут и на уровне национальных
сообществ. Монголы не просто так начали свои завоевательные походы. В XIII веке
разрозненные монгольские племена, до этого враждовавшие между собой, волей
удачливого полководца были объединены в единый народ. Внезапно на авансцене
истории возникла монгольская нация. Чингисхан, сознательно или интуитивно,
сделал поразительный для того времени шаг: вместо традиционного племенного
деления ввел деление по туменам (десятитысячным
военным отрядам) и специализированным родам войск, где были теперь перемешаны
представители различных племен. А чтобы закрепить это единство в механике
обыденной жизни, он создал Ясу — универсальный для всех монголов закон,
вытеснивший все прежние племенные законы. То есть опять-таки произошло
тотальное плавление идентичности, а освободившаяся энергия была структурирована
вождем в виде единственной цели, доступной сознанию средневековой эпохи:
создание великой империи. Монголы двинулись к «последнему морю».
Вот примеры того, как национальная идея, связанная с
образованием этносом собственного государства, может творить настоящие чудеса.
В 1581 году крохотная Голландия (точней — Нидерланды) побеждает Испанию,
находящуюся в зените могущества, и обретает государственный суверенитет. Всего
через пятьдесят лет она сама превращается в могущественную империю, которой
принадлежат обширные колониальные владения. В 1783 году слабые и разрозненные
штаты Североамериканского континента добиваются независимости от громадной
Британской империи и точно так же становятся самостоятельным государством. Пассионарность незамедлительно порождает экспансию:
американцы отвоевывают у Мексики громадные территории, которые образуют
юго-западные штаты США. Начиная с 1948 года, крохотный, только что возникший
Израиль убедительно доказывает свое право на существование среди необозримого моря
враждебных ему арабских стран. Силы сторон абсолютно неравнозначны. Кажется,
что никаких шансов у Израиля нет. Тем не менее одна за
другой следуют победоносные войны, в результате которых Израиль более чем в три
раза расширяет свою территорию.
Правда, стоит отметить, что во всех этих случаях
поразительному успеху национальной идеи способствовали дополнительные
обстоятельства. Экспансии монголов способствовал благоприятный климат,
установившийся в 1210 — 1230 годы в монгольских степях: теплая погода, обильные
дожди, расширение зоны пастбищ и, соответственно, резкое увеличение конского
поголовья — каждый монгольский воин мог теперь содержать до пяти лошадей.
Сыграл свою роль, вероятно, и демографический фактор — возрастание численности
монгольских племен, начавшееся в те годы. В свою очередь, успеху национальной
борьбы Голландии и американских колоний способствовало во многом то, что как
Испания, так и Великобритания, противостоящие им, были в соответствующие
периоды поглощены тяжелыми войнами против других великих держав. Сил, чтобы
удержать колонии, не хватало. А выживанию и фантастическим победам Израиля в
значительной мере способствовала поддержка со стороны Соединенных Штатов
Америки.
Однако благоприятные обстоятельства наличествуют
далеко не всегда. И потому не всегда национальную идею, связанную с созданием
собственного государства, нации удается реализовать. Сколько раз народы Балкан,
в частности Болгария, Румыния, Сербия и Черногория, восставали против
османского ига, но признания своей независимости им удалось добиться лишь после
русско-турецкой войны 1877 — 1878 годов. Сколько раз вспыхивали восстания
колониальных народов против господства британцев, голландцев, французов, но
реальную независимость колонии начали обретать лишь после Второй
мировой войны, когда принципиальным образом изменилась ситуация в мире.
Сам процесс этнического формирования может остаться
незавершенным. В конце XI столетия в Европе явно проступили черты,
свидетельствующие о возникновении единой нации — европейцев. Этому способствовал,
вероятно, климатический оптимум X — XIII веков, который привел и к подъему
европейской сельскохозяйственной экономики, и к очевидному демографическому
подъему. Начал, по крайней мере в страте элит,
формироваться единый «европейский народ», у которого были единая христианская
вера (в то время — католицизм), единый язык — лингва
франка (и дополнительный универсальный язык — латынь), единая трансэтническая культура — рыцарство, с единым образом
жизни, скрепляемая к тому же многочисленными внутрисословными
браками. Сословно-этническое единство, несомненно, усиливалось и единством
тогдашней европейской национальной идеи — стремлением освободить Гроб Господень
от сарацин. Пассионарность средневековой Европы была
очень высокой и выплеснулась в яростных крестовых походах. Европейские рыцари
вторглись в Левант, разгромили войска сельджуков и образовали Иерусалимское
королевство. Вместе с тем итоговой национальной целостности не возникло —
Европа начала распадаться на множество противоборствующих государств.
Почему европейский сюжет сложился именно так, это
отдельный вопрос. Здесь же необходимо заметить, что процесс создания нации,
сопровождающийся повышением этнической температуры, обычно приводит к
формированию комплекса национального превосходства, который выражается
мировоззренческой идеологемой «державности».
Возникает представление о «Великой Германии», «Великой
Франции», «Великой России» и т.д. и т.п. Причем родовой горячкой «державности» страдают не только большие народы, как бы
исторически склонные к формам имперского государственного бытия, но также —
народы средней и малой величины. «Этнический нарциссизм» — болезнь, которую
чрезвычайно трудно лечить. В начале ХХ века возникла идея «Великой Сербии»,
которая объединит под своей эгидой всех южных славян (что и было чуть позже
реализовано в виде Югославского государства), в разное время, однако при
сходных исторических обстоятельствах, возникали идеи «Великой Болгарии»,
«Великой Венгрии», «Великой Румынии», «Великой Польши», простирающейся от
Балтики до Черного моря.
Более того, в рамках традиционного этнического
сознания, которое господствовало тогда, а во многом господствует и сейчас, державность понимается исключительно как территориальное
расширение, которое можно осуществить только военным путем. «Энергия звезд»
превращается в «энергию уничтожения». Подростковая инфантильность нации в
сочетании с подростковой энергией (пассионарностью) —
очень опасный национальный синдром.
Франция
— это я!
Примерно так же обстоит дело и в случае, когда
включение национальной идеи связано со спасением нации. Правда, энергию пассионарности тут в основном порождает инстинкт
самосохранения, который у нации как у носителя коллективных инстинктов развит
не меньше, чем у отдельного человека. Однако и тотальное плавление идентичности
здесь тоже имеет место. Военная ситуация принципиальным образом отличается от
ситуации обыденной жизни, и «человек воюющий», соответственно, обладает иным
набором характеристик, нежели человек мирного времени. Пребывание на грани
жизни и смерти, требующее от каждого необычайного напряжения сил, точно так же
как и в случае создания нации, формирует устойчивый
национальный идентификат, становящийся позже одним из
базисных реперов национальной истории.
Американский исследователь Хедрик
Смит, например, писал, что русские «рассуждают о войне не только как о времени
жертв и страданий, но и как о времени солидарности и сопричастности. Война
несет смерть и разрушение, но она одновременно демонстрирует несокрушимое
единство народа и его несгибаемую силу. Воспоминания о совместно перенесенных
лишениях и совместно добытых победах в войне, которую в СССР называют Великой
Отечественной, служат главным источником современного советского патриотизма»2 .
Сходным образом говорят исследователи и об американцах. Вторая мировая война
«укрепила национальное единство и ощущение принадлежности к одной и той же
нации». Она «стала величайшим совместным опытом, который сформировал
представление американцев о национальной идентичности на поколения вперед».
«Самоидентификация американцев со страной достигла в ходе этой войны
исторического максимума»3 .
Для россиян подобными реперами
идентификации, историческими примерами включения национальных идей, служат,
помимо Великой Отечественной войны, Куликовская битва и победа над Наполеоном,
для французов — победа на Марне (август 1914 года, когда удалось отстоять
Париж) и подвиги Жанны д’Арк, для англичан — победа
над «Непобедимой армадой», Трафальгарская битва,
утвердившая превосходство Англии на морях, и «Битва за Британию» (сражение с
немецким люфтваффе летом — осенью 1940 года).
Ничто так не объединяет нацию, как общая борьба,
имеющая ясную цель, общая трагедия и общая победа, достигнутая ценой
колоссальных жертв.
Однако угроза, о которой мы говорили, должна быть
именно онтологической. Войны на границах империи обычно никакого пассионарного подъема не вызывают. Национальная идея не
вспыхнула в Англии после поражения британского корпуса в Афганистане в 1842
году, не загорелась в России после поражения в русско-японской войне, не
всколыхнула империю Габсбургов после потери Италии, не зажгла сердца советских
людей во время мучительной афганской войны. Все эти трагические коллизии могли
быть для сознания каждого из народов достаточно тяжелы, они могли порождать и
действительно порождали всплески сильных эмоций, но они не воспринимались
национальным сознанием как опасность государственного небытия. Нации, пусть в
чуть худшем формате, но продолжали существовать.
Также необходимо сказать, что даже в случае прямой и
явной угрозы национальная идея появляется далеко не всегда. В 1938—1939 годах
фашистские войска оккупировали Чехословакию, заняв сначала Судетскую область,
а затем — территорию всей страны. Между тем Чехословакия в эти годы была одной
из самых развитых европейских стран. Несмотря на небольшие размеры, она имела
мощную индустрию, мощную военную промышленность и вполне боеспособную армию.
Конечно, победить в тех условиях Чехословакия все равно не могла, но она,
несомненно, была способна сражаться, нанеся Третьему
рейху вполне ощутимые материальные и людские потери. Весь последующий
международный сюжет мог бы тогда стать иным. Однако Чехословакия,
деморализованная Мюнхенским договором, когда Европа ее просто сдала, никакого
сопротивления агрессору не оказала. Гитлеровские войска без особых усилий
превратили ее в протекторат. Между тем Польша, попавшая через год в аналогичную
ситуацию, сражалась отчаянно, хотя победить тоже заведомо не могла.
Вероятно, включение национальной идеи зависит еще и
от исторических архетипов. Польское государство рождалось в непрерывной и
ожесточенной борьбе, отражая бесчисленные угрозы то с запада, то с востока.
Ради него поляки принесли множество жертв, и это стало одной из констант
национального подсознания. Чехия, в свою очередь, очень долго пребывала сначала
в составе Священной Римской империи, а затем — в составе Австрийской
(Австро-Венгерской) империи как ее вполне благополучная часть.
Государственность она обрела практически без борьбы, когда Австро-Венгрия
развалилась, потерпев поражение в Первой мировой
войне. Вероятно, для чехов собственная государственность не стала подлинной
ценностью — во всяком случае не такой, ради которой
следовало сражаться не на жизнь, а на смерть.
Теперь о национальной идее, связанной с
преобразованием нации. Данная ситуация имеет один чрезвычайно важный аспект. В
первых двух случаях (создания и спасения) перед нацией стоит физический
вызов — конкретная, ясно видимая угроза, которую легко осознать. В третьем
случае перед нацией встает вызов метафизический — вызов грядущей
неопределенности, параметры которого, как правило, неясны.
В действительности метафизический вызов представляет
собой вызов будущего: нарастающее несоответствие форматов текущего этногосударственного бытия параметрам нового мира, которые
еще точно не определены, и потому этот вызов в отличие от конкретной угрозы
долгое время может существовать в неявном, неотрефлектированном
состоянии. Для его осознания необходимо интеллектуальное усилие национальных
элит. А это, заметим, происходит далеко не всегда. Вызов
будущего не осознали в надлежащее время ни империя Габсбургов, потерпевшая от бисмарковской Германии сокрушительное поражение при Садове, ни империя Наполеона III, также получившая от
Германии — уже под Седаном — смертельный удар, ни императорская Россия,
ввергнувшаяся в катаклизм революции и гражданской войны, ни многие другие
страны, испытавшие в течение своей истории аналогичные катастрофы. Рефлективный ступор, незамечание
очевидного, как показывает история, связаны, вероятно, с тем, что никакая власть,
ни авторитарная, ни демократическая, никогда не работает на опережение.
Любая власть работает в режиме «вызов — ответ». Политики начинают осознавать
необходимость реформ лишь тогда, когда стратегический кризис обретает острую
форму.
А под преобразованием нации мы понимаем процесс, при
котором нация сохраняет свое этнокультурное, системообразующее
ядро, но его архетипические характеристики получают
новую аранжировку.
Классическим примером такого процесса, на наш
взгляд, является преобразование «русской нации» (периода царской России) в
«советский народ» (периода СССР). Все основные этнокультурные характеристики
нации были при этом действительно сохранены, но получили принципиально иное
идеологическое выражение. Православие трансформировалось в коммунизм (светский адекват Царства божьего за земле), самодержавие — в партийный авторитаризм (власть
партии, обладающей абсолютной «исторической истиной»), общинность
— в советский коллективизм, имперскость — в мировую
систему социализма. Примерно такая же этнокультурная трансформация произошла в
то же время в Германии: «бисмарковский немец»
(периода образования национального государства и Первой
мировой войны) превратился в «арийского немца» (национальный эталон Третьего
рейха). При этом базовые этнические характеристики немцев остались опять-таки
прежними, однако были переакцентированы в систему
«арийских идеологем».
У преобразования нации много общего с созданием
нации. В обоих случаях возникает как бы «новый народ», который и осознает себя
таковым, а потому закономерности обоих этих процессов гомологичны.
Разным здесь является «спусковой механизм». В случае создания нации
наличествует ясная и понятная цель — обретение независимости, формирование
собственного государства. В случае преобразования нации такой ясно видимой цели
нет. Нации (как, впрочем, и отдельному человеку) обычно с чрезвычайным трудом
дается простая в общем-то мысль, что ей следует стать
другой — вырасти над собой, перейти в более зрелый социальный возраст. Данная
рефлексия обычно опаздывает. И потому «спусковым механизмом» преобразования
нации, как правило, является масштабная катастрофа. В обоих приведенных
примерах, русских и немцев, такой катастрофой стала Первая
мировая война.
И есть еще один важный момент, необходимый для
реализации национальной идеи. У нации должен возникнуть лидер, способный данную
идею не только провозгласить, но и — хотя бы частично — ее воплотить, собрав в
фокус всепрожигающего огня. Он должен, как Людовик
XIV, иметь право сказать: «Франция — это я!» Иначе энергия пассионарности,
распределенная по нескольким центрам силы, прогорит внутри нации в
бессмысленных и жестоких конфликтах.
Конечно, история не знает сослагательного
наклонения, однако можно с достаточно большой вероятностью предположить, что
если бы, например, не возник Чингисхан, то вся пассионарность
монголов дотла сгорела бы в межплеменных стычках и войнах. Поход к «последнему
морю» не состоялся бы. Нечто подобное, как нам кажется, произошло с Украиной,
когда в XVII веке на землях Гетманщины, на фундаменте православия и западно-русского (украинского)
языка начала образовываться украинская нация. Богдан Хмельницкий, несомненно,
был талантливым военачальником, но насколько можно судить, ни политическими, ни
собственно государственническими способностями не обладал. Тем более этих
способностей не было у его преемников. Вспыхнули долгие войны
противоборствующих сторон, зарождающаяся украинская государственность была
уничтожена; снова она возникла — достаточно искусственным образом — только во
времена СССР.
Еще один яркий пример — Бельгия. В
Первую мировую войну, когда германские войска вторглись на ее
территорию, король Альберт I (король-интеллектуал, король-спортсмен) призвал
бельгийцев к сопротивлению и сам стал во главе армии. Бельгийцы сражались
мужественно — немцам пришлось выделить против них дополнительные войска в
составе двух корпусов. Этих войск (как, впрочем, и войск, связанных боями с
Россией в Восточной Пруссии) немцам и не хватило, чтобы в августе 1914 года
взять Париж. Зато во Вторую мировую войну король
Леопольд III (сын Альберта I) проявил, скажем так, меньше мужества и энергии.
Бельгийская армия довольно быстро капитулировала. Король остался в
оккупированной стране и позже был даже обвинен в коллаборационизме.
Освободившиеся войска немецкий генштаб смог бросить против Франции.
Проблема национального лидера — ключевая в процессе
реализации национальной идеи.
Настроение
бодрое, идем ко дну…
Все сказанное имеет непосредственное отношение к
современной России. Несмотря на относительное внутреннее благополучие, и
ближайшие, и отдаленные перспективы нашей страны весьма и весьма туманны.
Шансов на цивилизационное выживание у нее очень
немного, и никакой звон официозных фанфар, вещающих о державности,
не может заслонить данный факт.
Причины такого положения очевидны.
Во-первых, это экономическая слабость России.
Несмотря на «золотое десятилетие», когда в страну шли колоссальные средства,
вырученные от продажи энергетического сырья, технологическая база развития в
России заложена не была. Удельный вес нашей страны в мировой экономике
составляет сейчас чуть менее 3 процентов, и по этому показателю она существенно
отстает от лидеров технологического прогресса: США (22
процента), ЕС (22 процента), Китая (11процентов), Японии (8 процентов)4 .
Российскую экономику можно охарактеризовать как «пустую». Большую
часть ее экспорта составляет сырье, прежде всего — энергоносители. Фактически
Россия находится сейчас в числе стран Третьего мира,
выделяясь из этого ряда лишь наличием ядерного оружия.
Причем время для реальной модернизации, вероятно,
уже упущено. История показывает, что классическую индустриализацию каждая
страна может провести, как правило, всего один раз: за счет массового разорения
крестьянства и притока дешевой рабочей силы в промышленные города. Именно таким
путем шли реформы в России начала ХХ века, прерванные убийством П. А. Столыпина
и мировой войной 1914 — 1918 годов. И точно таким же путем, продолжая модернизационный процесс, осуществлялась вся сталинская
индустриализация — за счет организованного и жестокого разорения значительной
массы крестьян. Интересно, что в конце ХХ — начале XXI веков этот путь перед
Россией ненадолго открылся вновь. Тогда после резкого обнищания россиян,
произошедшего в результате структурных реформ 1990-х годов, появились большие
массы людей, готовых на низкооплачиваемый, но гарантированный труд. Однако эта
возможность использована не была. Основные финансовые потоки направлены были не
в производство, а в недра олигархического распила. Россия потеряла шанс стать
индустриальной страной.
Собственно, это признает и нынешнее руководство
России. Премьер-министр Дмитрий Медведев, еще в бытность свою президентом РФ,
характеризуя состояние дел в стране, говорил о «примитивной сырьевой
экономике», зависимости от импорта, «крайне невысокой конкурентоспособности»
российских товаров, «позорно низкой энергоэффективности
и производительности труда» на большинстве предприятий5 . Ему
вторил один из влиятельных деятелей кремлевской администрации: «Терроризм
не добит. Инфраструктура изношена. Больницы и школы бедны.
Техническая отсталость и бытовая неустроенность удручающе огромны. Творческие силы скудны и распылены. Когда для
выживания нации срочно требуется новая экономика, упущенное время расторопно
доедает старую»6 .
Ситуацию в современной России можно охарактеризовать
как застой. «Сырьевое проклятие», уже давно известное экономистам, мрачной
тенью лежит на стране. Ничего удивительного, что в наиболее пассионарном
сегменте российского общества, среди людей деятельностных,
обладающих достаточно высоким доходом, а главное молодых, половина респондентов
думает о возможности уехать куда-нибудь из России, почти две трети из них (63
процента) хотели бы, чтобы их дети учились и работали за границей, а 35
процентов хотели бы, чтобы их дети жили там постоянно7 .
Другой опрос, проведенный компанией Zurich Insurance, дает еще более впечатляющие показатели. Согласно
ему, более 60 процентов россиян являются потенциальными эмигрантами, а 10
процентов уже предпринимают для этого практические шаги. Правда, отечественные
социологи приводят более низкие цифры склонности к эмиграции: от 13 процентов
(ВЦИОМ) до 31 процента (Ромир)8 , но тем не менее картина складывается не слишком радостная:
россияне не хотят жить в России.
А во-вторых, это тяжелая демографическая проблема.
Со времени распада СССР количество россиян, несмотря на ощутимую иммиграцию из
Ближнего зарубежья, заметно уменьшилось. Сейчас оно составляет всего 143
миллиона человек9 . Это
критически мало для страны, обладающей самой большой территорией в мире.
Причем, распределено российское население крайне асимметрично: почти 80
процентов его сосредоточено в Европейской, наиболее развитой части страны, а
Сибирь и Дальний Восток представляют собой антропологическую пустыню.
Причем, опять-таки, несмотря на звон официозных
фанфар, нельзя рассчитывать, что положение в этой области изменится к лучшему.
Суммарный коэффициент рождаемости в современной России находится на уровне 1,7
(каждая женщина рожает менее двух детей), в то время как даже для простого воспроизводства
нужен уровень в 2,1 ребенка на одну женщину. Вряд ли значительную роль сыграют
здесь какие-либо программы по поддержке рождаемости и семьи: они способны лишь
замедлить падение, но не направить вверх демографическую стрелу. Падение
рождаемости — это общемировой вектор для развитых индустриальных стран, и еще
никому — ни на Западе, ни
на Востоке — переломить его не удалось. По прогнозам ООН к 2025 году население
России может сократиться до 120 миллионов человек, а к 2050 году даже до 92
миллионов10. В геополитическом измерении это
означает, что Россия окажется не в состоянии удержать свои обширные территории.
И, разумеется, никакая «вторичная индустриализация», никакой «модернизационный прорыв» в таких демографических
координатах не могут быть осуществлены.
Сейчас российская власть делает ставку на
Евразийский проект, рассчитывая ускорить экономическое развитие за счет
китайских инвестиций, совместных программ и дешевой рабочей силы из стран
Средней Азии. Однако на практике это будет означать быструю (в историческом
смысле) азиатизацию России — этническую трансформацию
россиян в евразийский и, возможно, по большей части — азиатский народ.
«Погружение в Азию», конечно, перспективно для российской автократической
власти, но, как нам представляется, вряд ли вдохновит подавляющее большинство
россиян.
И, наконец, такой важный фактор, как международный
авторитет страны. Данный фактор означает не просто теоретическое «уважение»,
которое, впрочем, приятно само по себе, но и приток инвестиций, кредитов, новейших
технологических разработок, возможность осуществления долгосрочных совместных
программ, активирующих реальное производство. То есть международный авторитет
непосредственным образом влияет на экономическое развитие. Так вот, если даже
не учитывать ситуацию с Крымом, то международный авторитет России сейчас
колеблется где-то возле нуля. Это видно хотя бы из того факта, что практически
все страны Центральной и Восточной Европы — практически
все — неудержимо стремятся в ЕС, и ни одна, за исключением специфической
Белоруссии, не хочет быть аффилированной с Россией.
России остается все тот же довольно смутный «азиатский резерв». Можно поэтому
без преувеличений сказать, что Россия пребывает сейчас в геополитическом
одиночестве.
Так что же, ситуация безнадежная? Нам следует
смириться перед грозным роком истории? Оставить всякие «державные помыслы»,
чрезмерно напрягающие страну, и заботиться лишь о том, чтобы угасание
российской цивилизации произошло, по возможности, мирным путем?
Сдаться, конечно, проще всего.
Это не потребует от нас никаких усилий.
Достаточно продолжать жить по-прежнему, и сумеречные
предначертания осуществятся сами собой.
Вспомним, однако, первую половину данной статьи.
Вспомним, что история знает впечатляющие примеры того, как нация преодолевала,
казалось бы, непреодолимые кризисные рубежи, восстанавливалась буквально из
пепла, из развалин, из ничего, обретала новые силы для продолжения своего
национального бытия. В российской истории таких примеров более чем достаточно.
Правда, во всех этих случаях, которые классифицируются то как «русское
провидение», то как «русское чудо» (хотя и у многих других народов происходили
аналогичные «чудеса»), помимо ресурсов физических, которые, как правило, были
невелики, использовался еще и ресурс метафизический — пассионарная
энергетика, извлекаемая из трансформирующегося этнического ядра.
Именно эта колоссальная метафизическая энергия, мировоззренчески структурированная и имеющая внятную цель,
этот огромный ресурс непрерывного деятельностного
бытия требуется России сейчас, если она хочет продолжить свое существование в
будущем.
Владимир Соловьев в 1888 году
писал: «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то,
что Бог думает о ней в вечности»11 . А если перевести это
высказывание на язык социального проектирования, то «Российский проект», коль
мы намерены его все-таки создавать, необходимо соотносить не с тем, что зримо
наличествует в текущей реальности, не с тем, что уже
полностью отработано и необратимо уходит во тьму, а с тем, что только еще
проступает в хаосе настоящего, смутно брезжит на горизонте, почти невидимо,
неразличимо, но зато предвещает неограниченный цивилизационный
потенциал.
Речь опять-таки идет о национальной идее.
Не
всем быть богатым
Какой может быть национальная идея России?
Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос,
укажем на одно свойство национальной идеи, которое, на наш взгляд, является
принципиальным. Во всех трех случаях, когда национальная идея работает, —
создание нации, спасение нации, преобразование нации — возникает как бы новый
народ, обладающий новым качеством национального бытия. Нация преображается,
оставаясь при этом собой. В ее сознании, а значит и в поведении, акцентируются,
взаимно скрещиваются и образуют новую суть те архетипические
характеристики, которые до сего момента оставались латентными. Нация словно бы
переходит на более высокий онтологический уровень и за счет этого достигает
значительных преимуществ в международной конкурентной борьбе.
Исторически это выражается во впечатляющих военных
победах, поскольку вплоть до второй половины ХХ века именно война,
геополитическое сравнение сил, являлась главным критерием жизнеспособности
нации. Сравнительно небольшая армия Александра Македонского одерживает победу
над громадным войском персидского царя Дария III: соотношение погибших в битве
при Гавгамелах 1:40. «Модернизированные» англичане,
испанцы, голландцы, французы за период с XVI по XX век превращают в свои
колонии практически весь Третий мир, неизмеримо
превосходящий их в количественном, но отнюдь не в качественном отношении. Тот
же крошечный Израиль, который на карте не разглядеть, раз за разом сокрушает
гораздо более многочисленные армии арабских стран: соотношение по людским
потерям, например, в Шестидневной войне 1:20, по численности населения
противостоящих сторон 1:50. Интересно, что в последнем случае техническое
оснащение войск было примерно равным: израильтян вооружали Соединенные Штаты,
арабов — Советский Союз, так что главную роль в этих победах сыграло, выражаясь
бюрократическим языком, «качество человеческого капитала».
Однако превосходство дает не только энергетика пассионарности. Нация, охваченная национальной идеей,
некоторое время находится как бы в состоянии «этнического озарения», в
состоянии инсайта, творческого вдохновения, каковой
во многих случаях порождает принципиальные технологические инновации. У
Александра Македонского это была фаланга, созданная его отцом в момент
консолидации македонян. У монголов это была исключительная мобильность:
быстрота продвижения — действия, заметно опережающие противника. Более того,
монголы реализовали свою мобильность в способе дислокаций, который Мольтке-старший через шесть с половиной веков определил как
«сражаться вместе — идти врозь», то есть в умении концентрировать все свои силы
на направлении главного в данный момент удара. Фламандцы, сражавшиеся в начале
XIV века за независимость против Франции, «изобрели» пехоту, доказав ее
преимущество перед рыцарской конницей в «Битве золотых шпор» — это был
грандиозный переворот в технологии ведения средневековых войн. В свою очередь,
французы, трансформированные революцией 1789 года, «изобрели» всеобщую воинскую
повинность («каждый француз — солдат»), рассыпной строй стрелков и
массированную, согласованную атаку плотных пехотных колонн. Русские же (и
независимо от них — испанцы) «изобрели» тактику партизанской войны, во многом
способствовавшую крушению Наполеона. А зарождавшийся в пламени Октябрьской
революции и гражданской войны новый советский народ «изобрел» мобильный генштаб
(поезд Троцкого) и громадные конные армии, ставшие главной ударной силой
тогдашних сражений.
Творческое состояние, в котором находится
преображающийся этнос, одна из главных психологических характеристик нового
качества национального бытия.
В современной России тоже забрезжило нечто вроде
национальной идеи. В самой общей терминологии ее можно определить как все ту же
«державность». После присоединения Крыма, действия,
неожиданного для всех, социологи отметили волну патриотического подъема у
россиян — их готовность идти на определенные жертвы, на международную изоляцию,
на глобальное противостояние с Западом ради создания «великой страны». В данном
стремлении наличествует и ощутимый архетипический
резонанс: представление о себе как о «великой нации» — одна из констант
русского национального подсознания. Вместе с тем
очевидно, что зарождающаяся «державность» понимается
современными россиянами исключительно в рамках традиционного мировосприятия —
как территориальное расширение, основанное на военной силе. Вообще говоря, это культурный модификат чисто
биологического инстинкта: любое животное стремится к расширению своей пищевой
территории. То есть, это обращение не к инновации, а к традиции. Обращение к
моделям средневековых и даже античных войн. Обращение к прошлому, а не к
будущему, не имеющее поэтому реальной онтологической
перспективы.
Однако известны и более прогрессивные распаковки той
же «державной идеи». Модернизированные революцией Мэйдзи
(1868 год) японцы тоже сначала пошли по пути классической территориальной
экспансии, попытавшись создать «Империю восходящего солнца», которая охватывала
бы собой весь азиатский мир, но, потерпев поражение во Второй
мировой войне, сумели отказаться от экстенсивной стратегии имперского
расширения и обратиться к стратегии интенсивной, подразумевающей качественное
преобразование отсталой страны. Национальной идеей Японии в послевоенный период
стал лозунг раннего советского времени «Догнать и перегнать!» Имелось в виду —
догнать и перегнать Америку по технологическому развитию. Все силы японской
нации были направлены на достижение этой цели. Каждый японец знал: проиграв
войну, Япония должна выиграть мир. И уже к концу 1960-х годов искомый целевой
горизонт был достигнут. Япония стала одной из ведущих индустриальных держав.
Правда, простое копирование японской национальной
идеи вряд ли окажется эффективным в нашей стране.
Во-первых, идеи технологического прорыва уже
выдвигали и президент России, и российский премьер-министр, но никакого
энтузиазма у россиян они, как известно, не вызвали. Всем было понятно, что это
чистая декларация, никак не сопряженная с повседневной жизнью людей.
Воспринимались данные идеи так: это нужно «им», а не «нам». Идею мало
выдвинуть, ее надо еще и грамотно «подключить».
А во-вторых, при конфигурировании национальной идеи
следует учитывать не только психологию нации, что, кстати, труднее всего, но
также физическую специфику самого государства. А физическая специфика нашей
страны заключается в том, что в России более холодный климат, чем в большинстве
развитых западных стран, и более обширная, с трудными коммуникациями,
территория, во многом не освоенная до сих пор. При любой экономической
деятельности Россия вынуждена будет платить дополнительные налоги, транспортный
и климатический, исключить которые из накладных расходов нельзя. И если до периода интенсивной глобализации, когда национальные
экономики были в определенной степени разобщены, это принципиального значения
не имело, то теперь, в мире всеобщей экономической взаимосвязанности, любая,
самая незначительная нагрузка на производство порождает ощутимые конкурентные
трудности.
В классическом варианте развития Россия всегда будет
экономически напряженной страной, что наглядно продемонстрировала история.
При прочих равных мы ни в развитии, ни в богатстве
никогда не сумеем сравниться с мировыми лидерами Запада и Востока.
Мы будем все время, хотя бы чуть-чуть, отставать.
И все же у идеи технологического прорыва есть
определенная перспектива.
Если простыми словами, то ее можно выразить так.
В очень давние времена перестройки на одном из
многочисленных круглых столов, которые были очень популярны в те дни, мне был
задан знаменитый американский вопрос: «Если ты такой умный, то почему не
богатый»? И, помнится, не запнувшись ни на секунду, я выдал следующий ответ:
«Не всем быть богатым, кому-то надо быть умным». Даже сорвал при этом какой-то аплодисмент.
На полноценную национальную идею такой ответ,
разумеется, не потянет. Однако смысловая начинка его, как нам теперь
представляется, имеет серьезный цивилизационный
потенциал.
Как
солить огурцы
В 1866 году, когда прусские войска разгромили армию
Австрийской империи при Садове, канцлер Бисмарк
сказал, что «эту войну выиграли немецкие учителя». Подразумевалось, что
качественный уровень немецкого солдата был значительно выше австрийского, что
являлось следствием немецкого школьного образования.
В действительности это легенда. Бисмарк данную фразу
не произносил. Эту мысль сформулировал совсем иной человек12 .
Однако здесь важно другое. Уже в конце XIX столетия была
осознана универсальная ценность образования. Образование — это не просто сумма
конкретных знаний, необходимых для овладения какой-либо обыденной
специальностью. Образование — это качество нации, проявляющее себя во всех
сферах жизни — от политики до повседневности, от экономической деятельности до
войны. Напомним, что советская модернизация образования, то есть переход ко всеобщему начальному, всеобщему среднему и затем — к
массовому высшему образованию породил пассионарную
волну инноваций, длившуюся более полувека, вплоть до 1980-х годов. Советский
Союз создал легендарный танк «Т-34», систему залпового огня «катюша», атомную и
водородную бомбы, первым вывел на орбиту искусственный спутник Земли, первым
запустил человека в космос. Напомним также, что политические, экономические и
военные успехи Соединенных Штатов не в последнюю очередь были обусловлены
систематическим включением в американскую нацию образованных людей — эмигрантов
со всего мира.
Вот мощный ресурс, не требующий (по крайней мере на первых порах) ни глобального экономического
переустройства, ни резких политических сдвигов, чреватых потрясениями и
революциями.
Когнитивная трансформация нации,
повышение ее качества за счет резкого повышения уровня образования — вот путь,
который современной России и вполне доступен, и остро необходим. Более того, на
наш взгляд, это вообще единственный путь, обеспечивающий России реальное
существование в будущем.
Причем вполне понятен и механизм реализации этой
идеи. На самой начальной стадии она потребует модернизации аксиологического
канона. Суть здесь заключается в следующем. У любого народа есть свой
«ценностный свод», свой «этнический катехизис», свои «скрижали», куда входят
базисные идеологемы его национального бытия. Такой
канон, непрерывно транслируемый в обычную жизнь, определяет для нации весь ее
поведенческий репертуар: что представителю данной нации можно и чего нельзя, к
чему он должен стремиться и что категорически отвергать, какие принципы
исповедовать и какие идеалы провозглашать. Подобным каноном в свое время была уваровская триада «православие, самодержавие, народность».
Подобным каноном в советское время был «Моральный кодекс строителя
коммунизма»: «коммунизм, интернационализм, коллективизм» и т.д.
В современной России такой канон тоже имеется.
Правда, в него входит всего одно правило, которое можно сформулировать так:
«будь успешным и не попадись». Иными словами: греби, сколько хочешь, но
соблюдай при этом правила теневой социальной игры. Понятно, что такой канон не
является объединяющим, напротив, он продуцирует скрытую, но ожесточенную «войну
всех против всех».
Создание нового аксиологического
канона — это для России задача номер один. И, как нам кажется, задача эта
вполне выполнима. «Позитивная реморализация»13
уже не раз успешно осуществлялась в истории. В качестве примеров можно привести
денацификацию Германии после Второй мировой войны,
аналогичную демилитаризацию национального менталитета Японии — тоже после
поражения ее во Второй мировой войне или, если брать мирный период, внедрение в
1960—1970-е годы в американское общественное сознание представлений о равенстве
чернокожих американцев (иноэтничных граждан вообще) с
«коренными» белыми гражданами США, обеспеченное доктриной мультикультурализма.
Для современной России когнитивная трансформация
может состоять в переходе от «аксиологии успеха», единственным критерием
которой является денежный эквивалент, к «аксиологии интеллекта», критерием
которой будут являться инновационные творческие достижения. Иными
словами, доминирующий сейчас в западном мире «давосский
дискурс», который акцентирует безликую финансовую
«эффективность», должен быть преобразован в «российский дискурс»,
где эффективность является лишь следствием высокого национального
интеллектуализма. Разумеется, это потребует переформатирования всего медийного пространства страны: достижения в
интеллектуальной сфере должны пропагандироваться по
крайней мере не меньше, чем победы футбольных или хоккейных команд. Однако как
раз это нетрудно: «суверенная демократия», структурирующая сейчас российскую
прессу, чрезвычайно удобный для подобной операции инструмент.
Очень перспективна в проектном смысле и этическая
компонента такой трансформации. Она может быть представлена как переход от
агрессивных маскулинно-милитаристских ценностей к
ценностям толерантным, феминным, более
соответствующим наступающей когнитивной эпохе. Или проще: как
переход от конкурентных отношений, где «победитель» подавляет «побежденного»,
фактически уничтожает его, к отношениям комплементарным
(отношениям социального дополнения), где «выигравший» сотрудничает с
«проигравшим». Это, конечно, потребует, и нового модельного ряда
социально-ориентированных эталонов (вместо олигархов — творческая элита), и
нового репертуара основных поведенческих стереотипов. Одновременно потребуется
и новая социальная навигация, прокладка типовых траекторий в российском
экзистенциальном пространстве (школа — институт — научная деятельность —
инновационный успех; или школа — институт — бизнес — опять-таки инновационный
успех), которые выводят к социально-престижному
статусу.
Разумеется, новый канон должен быть предельно квантифицирован, то есть изложен в простейших идеологемах, доступных каждому россиянину. Как в советское
время всем было понятно, что представляет собой советский человек, каковы его
основные черты, так новый канон должен давать представление о том, что есть
россиянин.
В принципе данный канон может стать главным
критерием идентичности. «Российскость» (а возможно, и
«русскость») уже не будет дробиться обособленными этничностями, как это происходит сейчас, а —
интегрироваться по соответствию единому аксиологическому
формату. Россияне (русские в том числе) вновь смогут стать универсальной
нацией, каковой они успешно являлись в большей части своей национальной
истории.
Однако самым важным в когнитивной трансформации
россиян, вероятно, является то, что она соответствует русским историческим
архетипам, то есть константам национального подсознания, сложившимся в процессе
длительного этногенеза. В частности тому, что всякое богатство греховно, что у
русского народа есть особое предназначение (свой метафизический горизонт) и что
духовность (которую вполне можно трактовать как образованность и
интеллектуализм) — это имманентное (врожденное) качество «русскости».
В результате может возникнуть архетипический
резонанс, являющийся одним из главных источников пассионарности.
Задачу, на наш взгляд, облегчает и то, что
когнитивная трансформация необязательно должна иметь тотальный характер.
Историю никогда не делает большинство. Историю делает пассионарное
меньшинство, почувствовавшее и осознавшее вызов новой эпохи. В революциях и
гражданских войнах, как правило, участвует не более 10 процентов всего
населения, остальные, то есть подавляющее большинство, сидят по домам и ждут,
когда это все кончится. То есть национальная идея первоначально должна охватить
только эти 10 процентов. А далее начинает работать «демонстрационный эффект»,
описанный петербургским экономистом Дм. Травиным14 .
Провинции подражают столице, низшие социальные страты — высшим, народ — элитам,
отставшие государства — государствам успешным. Психологическая индукция — это
мощный процесс, которому почти невозможно противостоять. Как любил говорить
первый и единственный президент СССР, тут «главное начать». Или, как
формулирует это сам народ: «если огурец положить в рассол, то он становится
соленым независимо от собственного желания».
Русское
чудо
Россия стоит на пороге больших решений. Она
находится в ситуации глобального вызова, угрожающего существованию нации и
государства. Причем угрожает России вовсе не Запад, как это может показаться на
первый взгляд. Глобальный вызов сформирован будущим, которое уже наступает,
преобразуя собой весь мировой ландшафт. А будущее, к сожалению, беспощадно. Оно
запускает свои холодные щупальца в настоящее, и ему «наплевать на все заслуги
прошлого — истинные или мнимые…», как выразились однажды Стругацкие. Будущее —
единственный противник, которого победить нельзя. Любая нация, сколь бы сильна
она ни была, вступив в схватку с будущим, обречена на тотальное поражение.
Сражаться с будущим вообще бессмысленно. Будущее можно только принять — со
всеми его особенностями, кажущимися порой абсолютно парадоксальными. Однако в
этой парадоксальности и заключается жизнеспособность будущего. Будущее — это не
только угрозы и потрясения, открывающие провалы дымящихся бездн, это не только
вызовы, раскалывающие громадные этносоциальные
материки, будущее — это еще и спектр новых возможностей. Выдвигая чудовищные
проблемы, будущее одновременно указывает и ресурсы, с помощью которых эти
проблемы можно преодолеть. Эти ресурсы, как правило, неочевидны, они так же
парадоксальны, как вызовы, и традиционному сознанию их так же трудно принять,
тем не менее они неизменно наличествуют, и потому в
будущем неизменно наличествует некая положительная перспектива.
У России сейчас есть три версии дальнейшего
существования.
Можно, конечно, рассчитывать на «русское чудо». То
есть на знаменитый русский «авось», который помогал нации выжить в исторически
трудные времена. Можно, конечно, по-прежнему ориентироваться на прошлое и,
красуясь державным величием, полагать, что бог, с которым, как известно,
граничит Россия15 , в итоге спасет ее несмотря ни на что. Как
писал Алексей Толстой: «Уезд от нас останется, – и оттуда пойдет русская
земля…» Не хотелось бы, правда, чтобы от русской земли остался один уезд. И к
тому же здесь следовало бы иметь в виду, что «хождение по мукам» может
продолжаться очень и очень долго. Кстати, знаменитое «венское легкомыслие»
(смысловой аналог того же «авось») и такое же непреклонное убеждение, что бог
на ее стороне, не помогло в свое время выжить Австро-Венгерской империи.
Можно, напротив, со
множеством оговорок, как это уже происходило не раз, придерживаться стратегии
классической европейской модернизации: принимать соответствующие законы,
наращивать соответствующие социальные институты, надеясь в конце концов
получить желаемый «западный» результат. Однако и тут следовало бы иметь в виду,
что «догоняющая модернизация», путь, которым Россия шла в течение почти всей своей
послемонгольской истории, несомненно, обеспечивал развитие и подъем экономики,
но никогда не выводил страну в число экономических лидеров. Военных — да,
технических — время от времени, экономических — нет. И это вполне понятно. Следование чужим прописям — ни в социальном творчестве, ни в
художественном, ни в научном — никогда не приводило к подлинному успеху.
Ученик при этом неизбежно оставался учеником, стоящим на ступеньку, на две ниже
учителя. Превзойти учителя он мог лишь в том случае, если начинал делать что-то
свое.
И наконец Россия может
избрать третий путь. На метафизический вызов будущего она может дать такой же
метафизически мощный ответ. На наступление когнитивной эпохи она может ответить
стремительной модернизацией человека. Мы можем создать новую нацию, новую цивилизационную сущность, совершенно новый народ,
прозревающий в будущем не столько угрозы, сколько — перспективные и
увлекательные возможности. Народ, который раздвинет границы унылого
традиционного бытия. Народ, который утвердит себя в мире пленительной силой
разума, а не устрашающей силой межконтинентальных ракет.
Это тоже будет своего рода «русское чудо», но —
рукотворное чудо, созданное нами самими.
На вызов будущего мы можем ответить национальной
идеей, которая просияет ярче тысячи солнц.
ПРИМЕЧАНИЯ
1
Гумилёв Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. — Ленинград, 1990. Часть шестая
«Пассионарность в этногенезе». С. 262.
2 Hedrick Smith. The Russians. — New York,
1976. Р. 302 — 303.
3 Хантингтон С.
Кто мы? Вызовы американской национальной
идентичности. — М., 2004. С.
216.
4 The World
Bank. — http://databank.worldbank.org/data/download/GDP.pdf.
5
Медведев Д. Россия, вперед! — http://news.kremlin.ru/news/5413.
6
Сурков В. Национализация будущего // Эксперт. 2006. № 43.
7
Левада-центр. «Российский средний класс. Его взгляд на свою
страну и Европу». — http://www.levada.ru/press/2008070101.html).
8
Терехова А. Россия — мировой рекордсмен по числу эмигрантов //
Независимая газета. 2013. № 269.
9
Федеральная служба государственной статистики. Перепись 2010 г. — http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol1/pub-01-01_02.pdf.
10
Сафарова Г.Л. Старение населения России: современное состояние,
перспективы, последствия для социальной политики // Проблемы экономической теории
и политики. — СПб., 2006. С. 148.
11
Соловьев В. Русская идея // Соловьев В. Смысл любви. — М., 1991.
С. 42.
12
Автор этого высказывания — профессор географии из Лейпцига Оскар Пешель (1826—1875). В июле 1866 г. он писал в редактируемой
им газете «Заграница»: «Народное образование играет решающую роль в войне…
когда пруссаки побили австрийцев, то это была победа прусского учителя над
австрийским школьным учителем» // Энциклопедический словарь крылатых слов и
выражений. Автор-составитель Вадим Серов. — http://www.bibliotekar.ru/encSlov/15/250.htm.
13 Позитивная реморализация —
термин Аркадия и Бориса Стругацких (см. Стругацкий А., Стругацкий Б.
Трудно быть богом: фантастические произведения. — М., 2006. С. 159).
14
Травин Д. Россия на европейском фоне: причины отставания. 2. Как мир
становится развитым? // Звезда. 2013. № 4. С. 186—197.
15 Рильке писал, что
Россия граничит не столько с другими странами, сколько с Богом. См.: Рильке
Р. М. Как на Руси появилась измена // Рильке Р. М. Проза. Письма. —
М., 1999. С. 174—179.