Повесть скоротечных минут жизни
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2015
Ефим Гаммер — автор 18 книг, лауреат ряда
международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству,
обладатель Гран-при и 13 медалей международных выставок в США, Франции,
Австралии. Среди литературных премий — Бунинская,
«Добрая лира», «Золотое перо Руси». В 2012 году стал лауреатом (малая золотая
медаль) 3-го Международного конкурса имени Сергея Михалкова на лучшее художественное
произведение для подростков и дипломантом 4-го международного конкурса имени
Алексея Толстого. В 2015 г. объявлен дипломантом Германского международного
конкурса русскоязычных авторов «Лучшая книга года». Живет в Израиле. В «ДН»
печатается впервые.
1
Физики
сделали шокирующее заявление: времени, оказывается, не существует. Что
получается? Нет времени — нет и обязательств. И на завтра нечего планировать,
если не существует сегодня.
Интересно,
а было ли вчера?
Вчера,
определенно, было. Вот помнится…
И
тут он осознал, что ровно ничего не помнит из вчерашнего дня.
Огляделся:
где он? Странная комната: без окон, с тусклой лампочкой в решетчатом плафоне.
На рай мало похоже. К тому же, кто побывал в раю, назад не возвращается.
А кто предпочитает ад, живет на земле. Издали тянет восточного налива музыкой, а
из-под ног сыростью цементного пола. Вздернутая рука на привязи. Пластмассовой
сцепкой притерта к водопроводной трубе. Мало-помалу
немеет. И шевели интенсивно пальцами, иначе кровь застынет в жилах, как писали
коллеги-журналисты в минувшем веке.
Коллеги-журналисты…
Автоматически
проклюнулось. Он — журналист, точно! Теперь, если профессия установлена, пора
вспомнить и свое имя. Нет, имя не прорисовывается даже эскизно. Мозг не
включается — не пальцы. А что пальцы? Пальцы раз за разом сжимаются в кулак. С чего
бы это? Кровь разогнали, и ладно. Но нет! Не успокаиваются, вроде как намекают.
Не на песню же про купца Калашникова? Хотя…
Дай
Бог памяти:
И
подумал Степан Парамонович:
«Чему быть суждено, то и сбудется;
Постою за правду до последнева!»
Изловчился он, изготовился,
Собрался со всею силою
И ударил своего ненавистника
Прямо в левый висок со всего плеча.
«Чему
быть суждено, то и сбудется», — рефреном пронеслось, защемило сердце тоскливой
нотой.
2
Что
же такое случилось? Почему ты здесь? У тебя ведь журналистское задание:
встретиться… с кем? Взять интервью… у кого? Написать о Маккабиаде-2013 — своего
рода еврейских олимпийских играх. Причем с должной претензией: мол, бокс опять
не включили в программу соревнований. А ведь евреи его культивируют в Израиле,
в США, в России, да по всему свету, чтобы о них не говорили, будто они только
мастера играть в шахматы.
Вот
и выплыло. Бокс! Именно поэтому пальцы машинально сжимаются в кулак,
почувствовав опасность. Не иначе, ты и сам боксер. Конечно, боксер! Пальцы не
соврут!
Тут
и дверь отворилась. Вошел смазливый арабчонок в куфие и длинной до
лодыжек тунике, на местном наречии называемой «джалабея».
Улыбка на широкоскулом лице, глаза-черносливы и неброские еще усики. За спиной
«Калач» — так израильские солдаты именуют автомат Калашникова. Перерезал
ножницами пластмассовый ремешок, соединяющий тебя с водопроводной трубой, и
ткнул разлатыми лезвиями в грудь.
—
Бой элАй! Иди со мной! — сказал на иврите.
—
Куда?
—
В райские кущи!
—
Направляясь в рай, человек нередко ошибается дорогой.
—
РоцЕ кадУр ба рош? Хочешь пулю в голову?
Затем
повел долгим туннелем, пахнущим свежим замесом цемента. На пологом повороте
вправо сказал:
—
По. Здесь, — и втолкнул в просторное помещение с рингом на возвышении в центре.
— Жди!
И
вышел.
3
Теперь
пора и осмотреться.
Ринг.
Значит, и этот арабчонок полагает, что ты боксер. При
этом уверен: ты никуда не убежишь, будешь стоять на месте, как лошадь в стойле.
Какое стойло? Какая лошадь? Наверное, шахтерская. Эта невероятно выносливая кляча всю жизнь проводит в глубинном штреке и никуда не
сбегает, явно догадываясь: из подземного плена никогда не откроется выход на
поверхность, к живительному воздуху и степному простору.
Получается,
и тебе нет выхода, если оставили в одиночестве в каком-то непонятном спортзале
с рингом, пневматической грушей и… Гляди ты —
боксерские перчатки! Лежат-покоятся в открытом шкафчике у широкого, вытянутого
вдоль стены зеркала.
«Разогреться,
что ли?»
Но
прежде стоит полюбоваться собой, определить, ты ли это? Или тебе и внешность
подменили? Однако физиономия знакомая. Бородка, усы, а вот и прыщик, сбоку от
глаза, неожиданно явленный недавней ночью. Почти у такого же, во всю кафельную
стену, зеркала, но в отличие от этого над умывальником, подле туалетных
кабинок, попахивающих мочой. Помнится, из-за двери несло приглушенной песней:
«Мы с тобой повстречались случайно», а у матового в пупырышках окна стоял
услужливый, восточного кроя пожилой мужчина с полотенцем и предлагал вытереть
руки после мытья.
Стоп!
Выходит, всего несколько часов назад ты находился… Где-где?
И что это за человек? Не из-за его ли полотенца потеря сознания? Ну да! Вытер
лицо… И прости-прощай! Все провалилось во тьму.
Дальше… проснулся в подвале, и полная неразбериха: кто ты, и зачем очутился
здесь?
—
РусИ!
Это
тебя? Да, тебя. Впрочем, в Израиле это не имя, а определение выходцев из
России, евреев по паспорту, а по мозгам…
Хотя
сейчас не до мозгов. Сейчас надо обернуться и спросить:
—
Ма? Что?
—
Клюм. Ничего.
Кто
это? Тот же арабчонок? Нет, какой-то другой.
Постарше. Покрепче. Трусики с тройной резинкой. Майка с эмблемой в виде сжатого
кулака. Да и усики не первой молодости.
—
Ма ата роцЕ?
Что ты хочешь?
—
Крав. Бой.
Пожалуй,
следовало бы удивиться. Но в голове сумбур, в душе тоска, а нервы взвинчены, и
лучший выход — дать кому-нибудь в морду.
А тут, как по уговору с тайным желанием, и
вариант наклевывается. Скидываешь босоножки, снимаешь брюки. Остаешься в
футболке, и — что за диво? — твои трусы тоже с тройной резинкой и с эмблемой в
виде сжатого кулака.
«Неужели
мы из одной команды?»
—
АнАхну макерИм? Мы знакомы?
— спрашиваешь, натягивая десятиунцовые рукавички.
—
МорЕ! Учитель! Не узнаешь? Ты обучал меня в юности
боксу.
—
Я многих обучал, — сказал наугад.
—
Ахмед! — представился незнакомец. — Я теперь чемпион!
—
Какой страны?
—
Туннельного государства.
—
Поднимаясь на седьмое небо, не забудь прихватить парашют, чтобы не разбиться
при незапланированном возвращении на землю.
Гонг!
4
Гулкое
дыхание звуковой волны. Подхватывает и привычно бросает в непредсказуемое.
Противник набегает, уверенный в легкой добыче, бьет наотмашь.
Что
это, право? Ахмед, разве такой безоглядной глупости я учил? Твой свинг только
воздух просквозит, если поднырнуть под руку.
Ну
и поднырнул, автоматически. Ну и вынырнул, держа в каждом кулаке по нокауту.
Есть!
Раз-два-три! Получай и на добавку!
Куда
подевался рефери, чтобы начать отсчет секунд?
Ахмед
обходится без сигнала судьи, примирительно перекрещивает руки над головой,
скидывает перчатки.
—
МорЕ, у тебя удар прорезался.
Умник!
Имел бы понятие: при натаскивании пацанов совестно
прибегать к жестким ударам. Наносил, так сказать, условные,
практически неощутимые, как дуновение слабого ветерка. Не то, что сейчас.
А
что сейчас? Вскармливаешь обиды? Пожалуй, нет, все в порядке. Ахмед… ни злости,
ни боли на физии. Поди, оклемался! Стоит на ногах — не
колышется, и улыбочка при нем: будто намерен сообщить
нечто забавное, но никак не подберет нужные слова. Наконец справился с
непослушным ивритом. И с хитрецой в голосе вывел:
—
На войне свои правила. Победителю — слава, побежденному — смерть.
—
Ахмед! Ты собрался умирать?
—
Не я, морЕ! Один из вас.
—
Разве я двуликий Янус, один в двух лицах?
—
У нас в плену еще один израильский солдат.
—
Я не солдат.
—
Это сегодня. А раньше?
Вспоминать
сложно, в мозгу форменный кавардак: мельтешение людских теней, посвист пуль,
гарь от автомобильных покрышек, взорванные огнем бутылки с горючей жидкостью.
—
Не помню.
—
Ничего, напомним. Не с тобой ли эта подружка спала на ливанской войне? — И
любовно погладил цевье скорострельной винтовки М-16, поданной смазливым
пареньком с «Калачом». — Держи!
Первое
желание — отдернуть затвор, нажать на спусковой крючок и всадить в грудь Ахмеду
убойную порцию свинца.
Но… В боксерских перчатках не сотворишь подобное чудо. И ты,
принимая «американку», машинально высматриваешь ее номер: тот ли?
—
Признал? Твоя? — донимают тебя пакостной улыбочкой. —
Тянет бабахнуть? Бабахнешь! Но сначала на ринге. А проиграешь, не взыщи. Твой
конкурент укокошит тебя. Закон жизни! Победителю —
слава, побежденному — смерть.
—
В переводе на русский, кролик не говорит змее, что у нее дурно пахнет изо рта.
—
Не понял.
—
Русский — сложный язык.
—
Освоим, когда пророем к ним туннели. А пока позволь определиться с
тотализатором. Имей в виду, я ставлю на тебя. И Дауд тоже.
—
Две ставки всего?
—
А две тысячи не хочешь? Плюс к тому еще тысяч сто при подключении к просмотру реалити-шоу фанатов Египта, Кувейта, Ливана, Ирана. Правда,
надеемся, что они поставят не на тебя. Тогда, считай, в кармане у нас хороший
миллион баксов.
—
В жизни подчас бывает так: то, что ждешь, у тебя уже украли. Станут они болеть
за израильского солдата.
—
Не путай спорт с политикой. Здесь — бизнес и ничего личного, кроме денег. А в
спорте деньги притягиваются к молодым, не к старым вешалкам.
—
Где же они, эти болельщики за Израиль?
—
У телевизора.
Тут
и втемяшилось: за всем, что происходит в зале, наблюдает телеглаз,
припрятанный под потолком. Ему и следить за бойцовской
схваткой, равной настоящему бою на фронте, когда смерть — эта вечная охотница
на человека — ищет очередную жертву.
Что
же остается? Смертью смерть попрать.
—
РусИ!
Кто
на очереди? Ага, Дауд! Тыкает стволом, втолковывает: пора вернуть «американку»
командиру.
Забавный
парадокс: парень назван в честь еврейского царя Давида, а прямых потомков
своего святого готов линчевать. Повернуться бы, да пальнуть. Однако боксерские
перчатки — выручалочки на ринге — нынче мешают.
Разве
не изощренный садизм? Но вряд ли предумышленный. Все-то у них спонтанно, как в
джазовой импровизации.
Джазовой?
Ну да, вот с чего все началось: торчал намедни в джазовом кафе, балдел под сакс и виски со льдом, пока не
перебрал. Тут поманило в туалет, сполоснул лицо, протерся полотенцем и — отключка.
—
РусИ! Верни оружие! — напомнил Дауд, угрожая
автоматом.
Кто
бы возражал? Заодно снимаешь перчатки, перебрасываешь Ахмеду. И снова
упираешься в улыбочку.
—
А как насчет пострелять?
—
Зачем?
—
Проверка на меткость.
—
Заодно не укажете ли, в кого стрелять?
—
Укажем. А сейчас пойдем.
Дауд
вновь подтолкнул «Калачом» и повел к пьедесталу почета, у основания которого
обнаружилась железная коробка с патронами.
—
Заряжай!
Что
за детские игры для клиентов сумасшедшего дома? Вручили якобы безбоязненно
винтовку, а на поверку выясняется — обойма пуста. Теперь набивай патроны.
Интересно,
сохранился ли навык?
Платон
некогда сказал: «Мы рождаемся, зная все, что должны знать. Просто нам надо
понять это».
Что
ж, будем жить по Платону. «Маслята» плавно укладываются под нажимом большого
пальца, уходят на глубину. В уме машинально ведешь подсчет, помня: у магазина
от М-16 слабая пружина, поэтому вместо тридцати патронов снаряжают двадцать
девять, чтобы избежать осечки.
И
в памяти выскальзывает наставление старшины: «Янки-дудл
получают уже укомплектованную обойму с полным составом патронов — в тридцать
штук. Отстрелялись и выбросили металлическую коробку. Поскольку целевое ее
предназначение — одноразовое использование. А в Израиле экономия средств и
оттого другой расчет, направленный на многократное применение. По сей причине и
впихиваем двадцать девять, четко представляя, что первый из тридцати патронов
слабосильная пружина второй раз в ствол не подаст».
Почему
же ты, имея боевой опыт, нарушаешь армейское правило?
«Двадцать
восемь, двадцать девять, тридцать!»
Почему?
По кочану! Врага надо брать смекалкой. Считается, что в поле нулевой точки
собираются все мысли, все энергии, все события, что были, есть и будут. Если
настроиться на поле нулевой точки, то можно стать пророком. Но пока не попал в
поле нулевой точки, не следует забывать об элементарной предусмотрительности. И
хитрить. В чем же хитрость? Заранее неизвестно. Но всегда лучше, чтобы
вражеская винтовка подавилась собственной пулей.
—
Держи! Все в лучшем виде!
Ахмед
вставляет магазин на законное место. И, посмеиваясь, говорит:
—
РусИ, ба нЕшек ата мевИн. В оружии ты
разбираешься.
—
А пострелять?
—
Иди… отдыхай перед боем.
Иди…
Можно подумать, ты уже на минуточку свободный человек. Но нет,
предупредительный толчок «Калачом», и вновь напоминание от Дауда: вся твоя свобода
лишь в том, что добровольно идешь, куда поведут. Иначе — каюк!
5
Привели
на кухню. Пахнет чем-то съедобным, одурманивает. Повар — добротный мужик, метр
на два, в белом колпаке и фартуке поверх халата. Выглядит, как и положено
профессиональному работнику из древнего цеха вкусной и здоровой пищи.
Пластмассовый столик поодаль от плиты, пышущей жаром, но впритирку к
полуоткрытой двери. На нем бутылка воды, солонка, бумажный стаканчик с
салфетками. Живут не хуже, чем в гостинице. И это под землей, в каком-то
забетонированном лабиринте. Не разберешь, какой лаз выведет к Минотавру. А
выведет обязательно, иначе не провоцировали бы намеками на тотализатор и
боксерскую схватку со смертельным исходом, а сразу под расстрел — и концы в
воду.
—
Шварму в питу? — спрашивает
повар на сносном иврите. — Или положить на тарелку? И соус подлить?
Прежде,
чем кивнуть, смотришь на провожатого: когда бой?
—
Набивай пузо, — отвечает Дауд.
—
Раньше, чем за два часа до поединка, кушать нельзя.
Он
неопределенно помахал рукой, давая понять: ешь — не давись.
Давиться,
конечно, нет резона. Да и объедаться нельзя. А то в бою так прихватит с левой
стороны, чуть выше бедра, что хоть кричи — ничего не поможет. И проиграешь!
Помнится, в малолетстве, когда постигал азы бокса…
Но
повар смазал прилипчивые воспоминания.
—
Подавать? — напомнил о себе, вытирая руки о фартук.
—
Да, на тарелке. С соусом, — сказал ты и двинулся к столику. За полуоткрытой
дверью в довольно просторном зале кафетерия различил солдата в израильской
военной форме без знаков различия. Парень поспешно черпал ложкой густую
похлебку из матового цвета пиалы.
—
Наш пленник! — горделиво доложил Дауд, усаживаясь рядом.
—
Обменный фонд?
—
Обойдемся без обмена.
—
Неразумно, Дауд. Есть шанс вытащить из тюрьмы ваших людей.
—
Трахнем еще раз ракетами по Ашкелону
и…
—
«Бессмысленно продолжать делать то же самое и ждать других результатов».
—
Кто сказал?
—
Альберт Эйнштейн.
—
Пусть он не учит меня жить!
—
А совесть?
—
Всегда при нас.
—
Но иногда прячется в таком отдаленном уголке организма, что в нужный момент ее
не отыщешь.
—
И не ищи! Кушай. Набирайся сил. Для того тебе мясо, а ему, — показал на
солдата, — мучная похлебка.
—
Почему вы ставите на меня?
—
Проигравший — умирает. Неясно? Сколько тебе повторять?
—
Русская рулетка?
—
Арабская! С кипящей кровью сионистского врага, пролитой в живом эфире. И
непременно израильтянином. Для того и создаем тебе благодатную почву.
—
И в благодатной почве водятся черви.
—
Брось!
—
А если он выиграет?
—
Да у него всего десять боев в запасе!
—
А у меня?
—
Двести сорок.
—
Откуда данные?
—
От судьи-информатора. Своими ушами слышал. На первенстве Иерусалима. «Сегодня у
нас выступает, — повел басовито, подражая чужому голосу, — чемпион чемпионов,
двести сорок боев, двести тридцать побед».
—
Когда?
—
В июне.
—
А сейчас?
—
Август.
—
А этот? — кинул палец в сторону солдата.
—
Последнее выступление на ринге — три года назад, до призыва в армию.
А
что было три года назад? И почему интуитивно чувствуешь: в недавнем прошлом, до
принятия злосчастного зелья, когда голова была свежей, ты встречался с этим
парнем?
—
Я с ним боксировал раньше?
—
Чуть не подрался.
—
Когда?
—
Минувшей ночью.
Ну
да! Он сидел за соседним столиком в джаз-кафе с девушкой — голубоглазой
блондинкой в трикотажной кофточке и джинсах.
Как
ее звали? Назвалась Аллой.
— По-израильски, —
доверительно сообщила, — Алия. Это в обратном
переводе на русский — репатриация. Ходовое по нынешним временам имя — товарки
завидуют.
И
тут же пояснила свою мысль: им переиначиваться из Марии в Мирьям
или из Светы в Орну. А ей клево: никаких проблем не возникает. Как откликалась
на Аллу, с той же легкостью отзовется и на Алию. Вот
позовут замуж, сразу откликнется.
—
А ты смелая.
—
Скорей, беспечная.
Однако
и беспечной ко многому надо здесь привыкать. На родине
предков — бабушка еврейка! — она только-только. И что за лажа:
первый местный ухажер, этот Самир-инжир — подбородком
указала на спутника — не пьет. Имеется в виду алкоголь, разумеется. «И пусть я
арабистка по образованию, но у меня русская душа, а ей свойственно гореть, не
сгорая. Не угостишь ли выпивкой? Что у тебя? "White
Horse"? Окей — не
робей, дедок-молоток! Хорошо
бы на пару с тобой согреть душу».
Что
ж, угостил, как подсела за столик. По принципу: «выпил рюмку, выпил две,
закружилось в голове». Кавалер, полагая, что ты намерен отбить его пассию,
взвился на нервах: не спаивай подружку дней его суровых! То да се, схватились
за грудки и…
Стоп!
Картина не вяжется. Ну, конечно! Не было на нем армейской формы. Рубашка с
короткими рукавами, брюки, туфельки. И еще что-то неуловимое, но резанувшее
слух! Акцент! Тягучий, упертый на гласные звуки. Так говорят на иврите арабы.
Из тех, кто приходят на тренировки в клуб. Ты им с русским акцентом, ужимая
слова, они тебе именно так, с растяжкой гласных. «О-они ро-о-цА-А льет метагрЕ-Ев. Я хочу быть боксером». Странно, какой из него
израильский солдат, когда не еврей вовсе? Хотя… почему не еврей? А если он
родом из мусульманской страны, допустим, Ирака, Алжира, Йемена? Головная боль с
братьями нашими евреями. В Израиле они всех расцветок кожи и наречий.
—
Кофе будешь? — спросил Дауд.
—
Валяй!
—
Сколько ложечек сахару?
—
Одну.
—
У нас любят сладкий кофе.
—
А у нас — сладких женщин, — сказал ты, не подумав.
Вспомнился какой-то советский фильм с похожим названием.
—
Требование гостя — закон для нашего заведения! — столь же шутливо отозвался
Дауд. Нажал кнопку вызова на мобильнике, сказал по-английски: «Клиент созрел.
Мы ждем».
6
Задняя
дверь, выводящая в туннель, приоткрылась. И на тебе — сюрприз! В пропитанном
гастрономическими запахами воздухе внезапно соткалась Алла. Вся такая из себя
пахучая, будто умывалась духами, но внешне преображенная. Одета на арабский
лад: длинное до пят черное платье, косыночка, плотно облегающая лицо, чтобы ни
одна прядка волос не выбилась наружу.
—
Что с тобой? — удивляешься, предлагая девушке пристроиться рядом. — Кажись,
была Алия, стало быть, еврейская репатриация, а
превратилась в чистую мусульманку.
—
Я гений перевоплощений. Всех времен и народов. Не обратил внимания?
—
Обратил. Но на другое. То, что роднит тебя с гениями, так это бесчисленные
атомы и молекулы, из которых строится организм, как, впрочем, и вся
Вселенная.
—
Дедок-молоток, пятерка по
химии! Но учти, и у мусульман Алия в благости и
почтении. Самые популярные в арабском мире сигареты так и названы в честь нее —
«Алия». Куришь?
—
Бросил!
Выщелкнула
сигарету из пачки. Пыхнула зажигалкой. Затянулась и давай пускать дым кольцами.
Повар
разлил кофе по чашечкам. Почмокал губами, пододвигая к Алле тарелочку с
ломтиком торта.
—
А гостю нашего заведения — сладкая женщина, согласно заказу, — намекнул,
радуясь жизни, обеспечивающей мужчине четыре жены, а на том свете, при
посмертном включении в ранг шахида, семьдесят две гурии, и каждая — невинная
девственница.
Алла
позабыла о торте.
—
Уединимся?
—
А ты решительная.
—
Скорей, благоразумная.
—
Но меня приглашаешь на роль паучка?
—
Это как понимать?
—
Паучок спешит на любовное свидание, зная, что благоверная супружница
после соития откусит ему голову. И не опаздывает ни на минуту.
—
Окей, паучок, но не будь мудачок.
А то облажаешься.
Дауд
добавил, смеясь:
—
Не бойся, не скушает. Отныне она твоя собственность, подобно тени.
—
Против тени ничего не имею. Но смею напомнить, по закону природы тени
предписано находится то ли спереди, то ли сзади, но отнюдь ни подо мной, ни на
мне.
Дауд
одобрительно захлопал в ладоши.
—
Философ! Послушай тогда ее стихи, и душа твоя воспарит.
—
Представляю заранее, в ее стихах слышится только интенсивное стремление к
половой жизни.
—
Этого мало? Тебе предлагают рахат-лукум. А ты? Зачем отказываешься от сладкого
угощения?
—
Если знаешь, что делать, то не возникнет вопрос: «кто виноват?» Вспомни, что
произошло с нашими футболистами в Скандинавии. На отборочном матче с датчанами
на первенство мира.
—
Вашими!
—
Хозяева стадиона подкатили им на ночь не менее гостеприимных девочек. А на утро
игра. И в результате наши…
—
Ваши!
—
Проиграли со счетом 4:0.
—
Так бы и сказал раньше, что боишься проигрыша… на сексуальном фронте?
—
Я женат! — бросил в ответ первое, что пришло в голову, хотя и не был в том
убежден.
—
Ну и дурень ты, дедок-молоток!
— хохотнула Алла и, не доев вкуснятины, поднялась из-за стола. — Мне пора на боковую. Любви все равно не дождешься.
—
Возраст, — ввернул ты. И подумав, чем бы скрасить неловкую ситуацию, спонтанно
вынес из запасников журналистской памяти: «Если любовь остывает, — говорила Эдит Пиаф, — ее нужно или
разогреть, или выбросить. Это не тот продукт, который хранится в прохладном
месте». И от себя добавил: тем более, в мерзком подземелье.
Дауд
проводил Аллу задумчивым взглядом.
—
А она права. Ты дурень!
Нашел, когда вспоминать о жене.
—
У каждого свои правила.
—
Что за чудные правила всю жизнь спать с одной женщиной? Ты с ней спишь, а кто в
это время присмотрит за плачущими детьми? А кто в это время приготовит завтрак
на всю семью? А кто в это время подоит коз? Мучение, а не жизнь!
—
Позволь мне мучиться самостоятельно, без мудрых советов.
—
Хорошо, живи пока.
И
повел…
7
Подземка
уходит в бесконечную тьму. Проложи по ней рельсы, и на тебе — ветка метро.
«Осторожно, двери закрываются! Следующая остановка…»
—
Школа ненависти.
—
Что? Нас ненавидеть — занятие бесполезное. Шестиконечные снежинки падают на
головы антисемитам тысячи лет, и они ничего не могут с этим поделать. Как и
отменить снегопад.
—
Мало бомбардировок? Хочешь накликать на нас и снежную бурю?
—
Сами накликаете, как туннели в Россию пророете.
—
Это еще когда. А сейчас… Заходи!
Полутемная
комната. Включенный телевизор с плазменным экраном размером в метр на полтора.
Картинка: плачущие дети, арабские, разумеется. Ревущие над ними самолеты,
израильские, конечно. Разрывы бомб, руины, умирающие под обломками люди.
—
Бесплатное кино?
—
Круглосуточное.
—
Где вы столько электричества берете?
—
Не проблема! Израильтяне поставляют нам автономные электрические генераторы.
—
Стратегическое оборудование?
—
А что?
—
Но сейчас война.
—
Для ваших правителей всего лишь операция местного значения «Несокрушимая
скала». Что для них «купил-продал», когда деньги не пахнут?
—
К чему ты клонишь?
—
Ты журналист.
—
Я не пишу по следам непроверенной информации, к тому же полученной из одного
источника.
—
При подобном раскладе все забудешь. И что увидел. И что услышал. Сегодня ты
собственного имени не помнишь. Завтра не вспомнишь и об этой комнате.
—
А что я тут такого увидел? Твой долбаный
телевизор?
—
Отвори третий глаз.
—
Спасибо! Как откроешь третий глаз, сразу видишь, что обманут.
—
Мы без обмана.
Дауд
три раза хлопнул в ладоши. Из двери, скрытой в полумгле комнаты, выскочили
какие-то бесенята, ростом в метр с кепкой. Но не в кепке, в трикотажной
спортивной шапочке с прорезями для глаз, с поясами шахидов, понятно, не
настоящими, с винтовками, тоже игрушечными, но с довольно колкими штыками из
пластмассы.
И
давай тыкать тебя в грудь, заставляя перекрываться руками.
—
Хватит! — рванул в психоз. — Я вам не чучело!
Какой-то
карапет на сносном иврите откликнулся заученной
фразой.
—
Раны твои неглубокие. Заживут до завтра. А умрешь сегодня! — и вознамерился пырнуть в живот. Но промахнулся — салага!
Боксерская сноровка позволила легко уклониться от удара. И надо бы в отместку трахнуть мелкого хулигана по еловой башке, но — куда там! —
снимут на видеокамеру, пиши объяснительные. К черту!
Схватил Дауда за грудки и повернул спиной к нападающим: воткните ему штык в задницу, а от меня отвалите!
Всполошившись,
Дауд вырвался из захвата и вновь хлопнул три раза в ладоши. Послушная приказу
мелюзга тотчас исчезла с горизонта, чтобы ожидать часа Х для следующей атаки,
может быть, куда более серьезной, связанной с терактом со
смертельным исходом.
Спрашивается,
какие прелести ждут малолетних писунов на том свете? Старшим братьям, согласно
положению о мучениках, в раю выделяют по 72 гурии, все девственницы первой
женской свежести. Мелким какерам гурии без
надобности. Наверное, их больше прельщают конфеты и мороженое. Впрочем, что за дурацкие мысли лезут в голову? Какое тебе вообще дело до
всех этих наворотов? Мы
рождены, чтобы любить жизнь. А их сызмальства
заставляют заучивать, как мантру: «Мы любим смерть в
отличие от тех, кто любит жизнь. Поэтому нас не победить никому».
Сколько
же это должно продолжаться, чтобы мир прозрел и увидел: надвигается второй
потоп, теперь уже огненный, который всего за несколько лет затопит всю землю.
Когда
младенец Ной вышел из утробы матери, тельце его светилось, будто облитое
неугасимым пламенем. Отец его Ламех испугался этого
зрелища: наверное, жена — подумал с душевным содроганием — сожительствовала с
божеством. Однако дед его Енох, будучи признанным пророком, сказал: прими
неопалимого ребенка как собственного. Через него во времена всемирного потопа
будет спасен род людской.
Какой
парадокс: в ту давнюю эру наши предки без всяких технологических ухищрений
прогнозировали будущее. А наши современники, видя все приметы надвигающейся
катастрофы, не способны заглянуть дальше своего носа — на год-два вперед. И раз
за разом вступают на минное поле, куда через срок выведут на погибельную
прогулку собственных детей и внуков.
Слепые ведут слепых
путями слепой надежды.
Им светит слепая звезда,
своим ослеплённая светом.
Но сколько в пути не плутай,
окажешься в небе нездешнем —
наедине с душой своей,
дыханием Божьим согретой.
О, Господи! Предвосхити
летопись жизни и смерти.
О, Господи! Пощади!
Избавь нас от этого знанья.
Часы живых, прошу,
с часами мёртвых сверьте.
И вслушайтесь, и вслушайтесь
в их слитное звучанье.
8
Их
сила в том, что они любят смерть. Наша сила в том, что мы любим жизнь. Когда же
их власть, то насильно выводят на ратное поле любящих жизнь, причем с
непременным условием: побежденному — смерть.
На
ринг поднимается Алла. Держит над головой довольно увесистую доску с наклейкой
«1-й раунд», похожей по форме и цвету на оливковый лист.
Грациозно
проходит по кругу, демонстрируя эту доску болельщикам: разбрызганной по
скамейкам мелюзге с игрушечными поясами шахидов и их
бородатым инструкторам.
Алла
скрывается за канатами. И наступает та, неподвластная разуму вечность
мгновений, как между жизнью и смертью, когда прошлого уже не существует,
будущее еще не рождено и ты один на один с непредсказуемым настоящим.
Кто
кого?
И
тут вспыхнуло в мозгу нечто китайско-корейское, напоминающее Сеул: рикши,
бумажные фонарики, автобусы в роли разъездных афиш с изображениями бегущих,
прыгающих, поднимающих штангу атлетов. Олимпийские игры 1988 года. Спортивный
дворец, ковровая дорожка, ведущая к боксерскому помосту. Три ступеньки наверх
и…
Из
вековой дали послышалось:
—
Секунданты за ринг!
В
Штатах говорят: «Если вы сами себе адвокат, то ваш клиент — глупец».
В
Израиле говорят: «Если вы сами себе судья, то вашему клиенту не выбраться из
заточения».
В
России говорят: «Если не ты, так кто?»
Гонг!
И четыре шага по диагонали. Ради борьбы за жизнь, хотя смерть — эта вечная
охотница за человеком — уже хищно облизывается, выбирая лакомую жертву.
Отринуты
мысли, страхи, волнение. Обманное движение, уклон, джеб
справа, на отходе свинг левой. Теперь перегруппировка,
и снова бросаешься в атаку, постигая телом неземную легкость, неразлучную
спутницу волевого импульса, всем своим существом направленного к победе.
Тридцать
секунд, сорок, на второй минуте рисунок поединка выравнивается и полностью
проясняется тактический замысел Самира. Ни дать, ни
взять, скрытый левша. Для Израиля это довольно частое явление, связанное, как
это ни странно, с ивритом, вернее с тем, что пишут справа налево и зачастую
левой рукой.
У
скрытого левши, в особенности не имеющего должного бойцового опыта, одна
особенность. Излишне часто пускает в ход левый боковой, полагая: достаточно влепить сопернику по скуле, и — аут! Но если нарвался на
технаря, а не взрывного файтера, тогда козырная карта
становится проигрышной. Предметно это выглядит так: ты подныриваешь под убойный
кулак и на выходе — раз справа. Все! Парень в грогги!
Счет
открыт. Рефери размеренно рубит воздух рукой, считает по-английски: «ван, ту, фри». И посматривает в
нацеленный на него телеглаз. Считает секунды —
красуется. А как же! За те же, отмеренные ровным голосом секунды, становится
знаменитым на весь арабский мир.
Всего
ничего, пять минут назад, перед началом роялити-шоу
этот рефери в белой рубашке и брюках, в галстуке-бабочке, представившись Махмудом аль Кувейти,
ораторствовал здесь же, у канатов: «Мы, как популярные в европейских сказках
черти из табакерки, способны выскочить из-под земли в любом районе Израиля. И
живое свидетельство тому эти выведенные перед вами на ринг военнопленные.
Захвачены в обычном кафе — там, где ни о какой опасности не думали. Наш
сионистский враг утверждает, что уничтожил тридцать туннелей. Но это капля в
море. До настоящего момента их прорыто три тысячи, и количество подземных
переходов увеличивается с каждым часом. Поэтому сегодня я провозглашаю создание
Туннельного государства, верховным правителем которого Всевышний назначил меня,
писателя и художника, покинувшего Парнас ради политического Олимпа. Отныне
подобные боксерские поединки, проводимые пленными израильтянами, будут
проводиться и впредь. Итак, начинаем первое представление. Боксеры, на центр
ринга!»
Сколько
раз по призыву — «Боксеры, на центр ринга!» — ты выходил в бой. А по окончании
пожимал руку противника в благодарность за честно проведенную схватку. Теперь
же в случае триумфа тебе предстоит убить его под вопли бесноватой публики.
Удар!
Еще удар! Шаг назад. И прямой встречный. Справа. Все!
Соперник
повержен, упокоен на матерчатом полу. Так и не понял собственной оплошки.
«Размашистость до добра не доводит, — сказал
бы ему, как ученику. — Бокс любит точность. И живет по законам физики: сила
действия равна противодействию. Чем сильнее бьешь, тем более убийственен
встречный удар.
Мутно
в голове. Не могу врубиться в дикую реальность, видя, как противника ведут к
пьедесталу почета не за медалью, а на расстрел. Софокл
сказал: «никогда не родиться, возможно, величайший дар из всех». Но если
родился, то держись за жизнь. Это уже твое псевдо-философское
дополнение, интуитивно подсказавшее вставить тридцатый патрон в обойму.
Как
это было давно. Будто в прошлом веке. А сейчас…
Ахмед
поддает «американку» М-16.
Взводишь
затвор.
Прицеливаешься
в пошатывающегося от слабости Самира.
Его,
стоя на верхней ступеньке пьедестала почета, поддерживает облаченный в белое
одеяние Махмуд аль Кувейти.
Ну
и человек! Еще тот писатель и художник! Главное кредо: красоваться перед
камерой, демонстрировать с высот своей политической платформы презрение к
смерти. Неужели не боится получить пулю вместо смертника?
Не
боится? Это мы еще посмотрим. И… Нажатие на спусковой крючок. Слава Богу! —
осечка.
—
Не стреляет твое оружие! — поворачиваешься к Ахмеду. — Давно, наверное, не
смазывал.
В
зале ропот.
—
Дай, я посмотрю! — говорит Алла.
—
А я не специалист?
Вынимаешь
магазин, с натренированной легкостью выщелкиваешь большим пальцем лишний
патрон. Теперь все решают мгновения.
Секунда
первая. Наносишь удар прикладом в подбородок Ахмеда — челюсть выбита, пусть
воет и кружится, приседая, на полу.
Секунда
вторая. Дауд вскидывает автомат.
Секунда
третья. Алла бьет его сзади наотмашь доской с наклейкой «3-й раунд».
Секунда
четвертая, и последняя в этом незапланированном раунде. Разворачиваешься лицом
к пьедесталу, вставляешь обойму и отдергиваешь затвор.
Гитлер
пережил двадцать покушений. Сталин не допустил ни одного реального — всех
подозреваемых перебил еще до возникновения намерений.
Гитлер
был неудавшимся художником.
Сталин
был неудавшимся поэтом.
Не
дали им возможность подняться по шатким ступенькам творчества на самый верх
лестницы, чтобы попутно разбили нос, либо получили по два-три инфаркта.
Не
позволили продвинуться в честолюбивых замыслах.
Не
пропустили в очереди на признание.
Не
подумали, что люди искусства непредсказуемы.
В
следующий раз, надо полагать, умней будут.
Правда,
кто изобретет микроскоп, через который в творческом микробе различается
потенциальный тиран-политик?
Микроскопа
под рукой нет. Но есть оптический прицел. Через него и посмотрим на сволочной микроб, именующий себя
Верховным правителем.
И
одиночным — промеж глаз — отправляешь Махмуда аль Кувейти к праотцам, где его в нетерпении ожидают гурии.
Переводишь
предохранитель на автоматический режим и короткой очередью, поверх голов,
осыпаешь свинцовым горохом трибуну. Вся живность — под скамейки, никто не
бросается на помощь Ахмеду и Дауду.
Всеобщая
растерянность? Это тебе и надо. Машешь Самиру: «Ко
мне!» И бегом из зала. Вдогонку за Аллой, прихватившей «Калач».
—
Сюда! Сюда! — повела она за собой, углубляясь в туннельный лабиринт.
9
Мы
дышим воздухом, состоящим на 76 процентов из азота и 24 процента из кислорода.
На глубинах азот наркотически влияет на человека, пьянит его, иногда до потери
сознания.
Вот
и представим себе, что инопланетяне, прибывшие на Землю в незапамятные времена,
пьянели от азота, который на их планете не настолько распространен в воздухе и
подается в легкие под иным давлением.
Представили?
А
теперь, дополнительно к этому, представьте себе, что они в таком, мало сказать,
хмельном состоянии входили тысячи лет назад к нашим женщинам, о чем написано в
Библии.
И,
наконец, представьте себе, какое на нетрезвую голову было создано ими
потомство.
Зрелище
импозантное: два полуголых мудака в трусах и майках,
с автоматами взаимоубойных систем «АКМ» и «М-16»,
между ними светлокожая девушка в длинном до пят платье с льняными волосами,
спрятанными под черным платочком.
Полуголые
мудаки, как два бойцовых петуха, наскакивают друг на
друга, а светлокожая девушка расталкивает их.
Эко
угораздило тебя! Опять ввязываешься в свару,
продолжение, стало быть, схватки, начатой в джазовом кафе. С чего бы это?
Бежали по коридору, шмыгнули по знаку Аллы в полуоткрытую дверь, оказались в
бетонном колодце с морским штормтрапом, ведущим к люку. Взобрались наверх,
подняли за собой веревочную лестницу, чтобы сбить со следа охотников на
человека.
—
Мои пенаты! — сказала Алла.
Казалось
бы, здесь, в уютной комнатушке с кушеткой, обеденным столом, холодильником
передохнем. Затем покумекаем и сообразим, где искать
путеводную нить Ариадны, дабы выбраться наружу, не попав в пасть к Минотавру.
Но не тут-то было! Самир, обозленный из-за позорного
поражения, вспомнил заодно о донимающей его давеча ревности и вскинулся,
полагая, что ты заводишь с Аллой какую-то интрижку. Не врубается в русскую
речь, вот ему и кажется всякое.
Ты
спросил Аллу:
—
Они тут нас не поймают?
Она
ответила:
—
Они там еще не оклемались.
Полиглот-самоучка
и завелся, уловив намек на любовные шашни.
На
иврите «они» это «я», «тут» — «клубничка», «там» — «вкусная». Вот ему и
почудилось: ты якобы заигрываешь с девушкой, как какой-нибудь Казанова. По ивритоязычным соображениям местного Ромео выходило: ты
соблазняешь Аллу, говоря: «Я клубничка», а она многообещающе откликается: «Я
вкусная».
Ничего
себе! Попробуй объяснить чужаку законы русского языка, когда он обуреваем
злобой. Не начинать же, право, второй бой.
—
МаспИк! Хватит! — расталкивает вас Алла и потерянно
добавляет: — Черт! Они среагировали быстрей, чем я думала.
Снизу
послышались крики: «Лестницу! Несите лестницу!»
Клацанье
затворов. Выстрелы. В замкнутом пространстве они создают пугающий грохот. Но
панике нельзя поддаваться.
В
нашем распоряжении всего несколько минут, пока преследователи не обзаведутся
лестницей. Тратить время на повторную драку, когда попали в мышеловку, просто
глупо. Но почему-то именно глупость и руководит Самиром:
наваливается всем телом, требует у Аллы отцепить ремень от «Калача», чтобы
связать тебя.
Ненормальный!
Я вытащил этого идиота с того света, а он?
Бешеный
напор мышц, хриплое дыхание, оскаленные зубы. Не совладать! Падаешь,
сбитый на пол подсечкой. Чувствуешь, как придавливают тебя коленом и… Но нет! Алла резко бьет копкой пальцев в основание его
черепа, и Самир валится ничком.
—
Что это на него накатило?
—
Правоверный хамасник!
—
Твои друзья говорили, израильский солдат.
—
Подстава в армейской форме.
—
А ты боевая.
—
Скорей, оперативная.
—
Убила?
—
Нейтрализация, дурень ты, дедок-молоток!
—
Его по башке, а я, видите ли, дурень.
—
Чего ворошить старое… Надо было идти со мной…
—
Уединяться? — заметил с какой-то язвительностью, совершенно неуместной в
сложившихся обстоятельствах.
—
Наедине я могла бы разъяснить положение. А так… Окей
— не робей!
—
Что «так»?
—
Вляпались мы из-за твоей щепетильности, дедок-молоток,
в историю. Пора ноги делать.
—
Как бы тебе их не выдернули. Отсюда же нет выхода!
—
Смотря для кого. — Алла набрала цифровой код на скрытой за холодильником
панели. — А сейчас — за мной!
Махина
отъехала на колесиках, образуя проход в складское помещение. И через полминуты
вернулась на место.
—
Куда это мы попали?
На
стеллажах кастрюли, сковородки, консервные банки, бутылки, прозрачные упаковки
с пластиковыми стаканчиками и тарелками, ножами и вилками.
—
Принюхайся!
Пахло
какими-то пикантными соусами, жареным мясом, луком, пригорелым оливковым
маслом.
—
Поблизости кухня?
—
Ресторанная.
—
Не «наша»?
—
Другая.
—
На поверхности?
—
А где же, по-твоему, должен быть выход из туннеля? Под землей?
—
Прорываемся с боем? — снял с предохранителя автомат.
—
Хватит тебе. Отвоевался! Давай лучше передохнем! Подождем немного, пока
ресторанная публика разойдется.
—
Сюда за нами никто не последует?
—
Волшебный ключик только у меня.
—
А твой дружок?
—
Какой из него дружок? Штинкер, согласно
предположениям командования туннельного батальона.
—
Вонючка?
—
На идише — вонючка. Для израильтян — стукач. Для хамасовцев —
предатель.
—
Предательство — это только вопрос времени, как говорил кардинал Ришелье.
—
Посему меня и отрядили в кафе. Проверить паренька на лояльность. Кстати, из-за
подозрений и задуман этот спектакль с боксом, чтобы расстрелять прилюдно. И при
этом не позориться, что в их ряды затесался агент Моссада.
—
А на самом деле?
—
Просто лажанулся: подозрительными показались его
ходки к джазменам.
—
Американские кушанья решил попробовать на зубок?
—
Адаптация. Перед самопроизвольным терактом.
—
А ты информированная.
—
Скорей, где пасусь, там и щиплю травку.
—
Тоже мне, Мата Хари! Где же ты пасешься?
—
Сначала угостимся выпивкой, как вчера.
—
Чего вдруг?
—
Было прикольно.
—
Хватит мудрить! На кого работаешь? На Израиль? Хамас?
Русских?
Алла
озорно показала кончик язычка.
—
На русскоязычных! — Зашла за стеллаж, припрятала за картонными коробками оба
автомата. И появилась с литровой бутылкой «White Horse». — Хочешь?
—
Не морочь мне голову! На кого?
—
Это видно по результатам. А результат — тебе свобода, правителю Туннельного
государства Махмуду аль Кувейти
небесные гурии — ни сиськи, ни письки,
одно воображение, Самиру — нейтрализация… до
страшного суда. Продолжить?
—
Оставим! Выведешь к людям, а там разберемся.
—
Сначала выпьем на посошок. У меня русская душа, а она имеет свойство гореть, —
и разлила виски по пластмассовым стаканчикам. — Это придаст тебе бодрости.
—
Лехаим!
—
А сейчас иди ко мне, дедок. И не робей! Окей?
—
Надеюсь, я тебя не разочарую.
—
Ты обязательно узнаешь об этом. Потом…
10
Внезапно
он осознал, что ровно ничего не помнит из недавних событий.
Где
он? В туалетной кабинке? В обнимку с унитазом?
В
голове шум, в руках дрожь. Никакого представления о реальности. Но почему-то из
всей одежды лишь трусы и майка, а руки пахнут оружейным маслом.
Смутно
вырисовывается: ринг, рефери в белой рубашке, брюках и с галстуком-бабочкой.
Отсчитывает секунды по-английски: «ван, ту, фри».
Нокдаун? Ну, нет! Подняться бы на ноги, и где наше не
пропадало? Как это в песне про купца Калашникова?
И опричник молодой застонал слегка,
Закачался, упал замертво;
Повалился он на холодный снег,
На холодный снег, будто сосенка,
Будто сосенка во сыром бору,
Под смолистый под корень подрубленная.
Где-то
там наверху пишут нашу судьбу. А мы, как редакторы и корректоры,
подправляем-направляем, осознавая иногда, что делаем это по той причине, что
нам дано право выбора. Но чаще этого не осознаем. И шпарим
будто по рельсам, внезапно соскакивая на шпалы или ухая под откос, так и не
сознавая: что же произошло на самом деле?
А
что?
__________________________
* Рубрика выходит при поддержке фонда
«Русский мир».