Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2015
Евгений Абдуллаев
(1971 г.р.) — поэт,
прозаик, литературный критик (псевдоним — Сухбат Афлатуни). Родился и живет в Ташкенте. Окончил философский
факультет Ташкентского университета. Дважды лауреат Русской премии (2005, 2011)
за произведения, опубликованные в «ДН», лауреат молодежной премии «Триумф»
(2006). Постоянный автор нашего журнала.
Алесь
Адамович. Каратели: Повесть //
«ДН». 1980. № 1.
1
Он
плакал во сне, проснулся от одиночества, тоски. Открыл глаза и вспомнил, что
заболеет: перед тем как заболеть, всегда плачет во сне.
Так
мог бы начинаться роман Маркеса.
Не
сразу понимаешь, кому принадлежат эти слова. Даже после длинного и
сложносоставного (и явно избыточного) эпиграфа. Из Ницше, из чего-то еще.
«Особые
приметы: хорошая память, плохие зубы».
«Особые
приметы» этого человека (человека?), известные всем, были другими. Чаплинские усики, чубчик диагональю. Оловянные глаза
навыкате.
В
фольклоре моего детства присутствовал еще и хвост. «Внимание-внимание! Говорит
Германия! Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом!»
И
вот мы слышим его голос.
Непривычно
тихий, почти интимный. (Где вопли с трибуны?) Плакал во сне. Проснулся от
одиночества.
Но
вот этот сон, и снова слезы, давние, детские слезы — уводящие далеко назад, где
не было Фюрера, а если бы и был, никто этого не знал.
В
«Жизни и судьбе» Гроссмана у него тоже был небольшой
монолог. В лесу. Но «Жизнь и судьба» добралась к читателю
гораздо позже «Карателей».
2
Первые
серьезные вещи о войне, которые я прочел старшеклассником, были «Сотников»
Быкова и «Каратели» Адамовича. Вещи, во многом, близкие. Не военно-белорусским
материалом, а чем-то более — важным? глубоким? (мимо, мимо…).
Об
экзистенциализме я узнал немного позже. О том, что человек обречен на свободу,
что у него всегда есть выбор. Как писал Сартр, «человек выбирает, в том числе
выбирает и самого себя».
В
«Сотникове» жизнь — через предательство — выбирает Рыбак. Сам замысел этой
повести возник у Быкова, по его словам, когда он, еще в 44-м, встретил в группе
пленных фашистов своего бывшего однополчанина. Тот, оказалось, попал в
концлагерь и, чтобы спасти жизнь, согласился сотрудничать с власовцами.
Временно… Разумеется — временно! Ожидая удобного
случая, чтобы сбежать к своим.
Случай
так и не представился.
Быков,
как он писал потом, задумался, на что же способен человек «перед сокрушающей
силой бесчеловечных обстоятельств».
Не
знаю, случайно ли герою, ставшему предателем, дана фамилия Рыбак.
Рыбаком
был апостол Петр.
Истинно
говорю тебе, что в эту ночь, прежде, нежели пропоет петух…
Если
бы евангельское повествование заканчивалось отречением Петра, это был бы первый
экзистенциальный текст.
Но
у Быкова был еще Сотников.
В
«Карателях» действуют только «рыбаки».
Белый,
Тупига, Муравьев, Доброскок,
Сиротка, Мельниченко…
Набирали
людей сначала в «украинские формирования»: за спиной у ораторов-вербовщиков
стоял стол, на котором разложены ломти хлеба, куски колбасы, хлеб с мармеладом,
стояли кружки с кипятком…
3
О
«национальной» теме.
Она
тоже присутствует в повести. Зло метафизично, но эмпирика его проявления всегда
— через «плоть». Через стадное, кровное, душное, через
«зоологическое» в ней.
Не
государства сегодня, а расы воюют — все против всех.
Это
— снова из монолога Гитлера. И это — оттуда же:
…Нельзя
ли украинцев использовать против русских, а литовцев, латышей — против и тех, и
других, и белорусов?
Леонид
Теракопян, редактировавший «дружбинскую»
публикацию повести, вспоминал, что после ее выхода на журнал обрушился «целый
шквал нападок».
Особенно
с берегов Днепра, из Киева. Дескать, не многовато ли среди изображенных в
повести изуверов-карателей лиц с украинскими фамилиями?
Сталкивать
народы лбами — «политтехнология», известная
еще римлянам: Divide et impera. Желательно, селящиеся по
соседству друг с другом.
Как
и сегодня.
У
Теракопяна — дальше:
Бандеровцы,
мельниченковцы, лютовавшие в Полесье, были и впрямь
навербованы из числа западно-украинских самостийников… Но хватало рядом с
ними и этнических русских, и белорусов, и латышей, и кавказцев, и даже
экзотических норвежцев. Сущий интернациональный сброд…
Как
— и — сегодня.
Вавилонская
башня Союза рухнула: «языцы» разбрелись в облаке
оседающей пыли, уже плохо понимая даже самих себя. На обломках копошатся среднеазиатские гастарбайтеры,
таская цемент и стрекоча отбойными молотками.
В
записных книжках Адамовича (публиковались в начале 2000-х в «Вопросах
литературы) много о национальном. О позиции писателя:
«стоять против собственного народа, если он ушел от общей цели в
"групповой" эгоизм, в бесплодную межнациональную вражду». Любопытные
предположения:
Нации
не только исчезают, но и возникать способны
(американская, например).
А
не возникнет ли и какая-то надрусская,
если процесс смешения со среднеазиатскими элементами пойдет бурно?
Нет,
бурно уже не пойдет.
Но
я отвлекся от военной темы, от «Карателей».
4
Военная
тема. Где-то к середине 70-х в ней возникла «усталость материала». Лучшее уже
написано. Это не исключало появления отдельных удач; но, в целом, основные
сюжетные типы были уже разработаны, события — насколько позволяли
идеологические правила игры — отражены.
Обновление
могло бы произойти за счет «прихода в тему» следующего поколения писателей.
Тогдашних «молодых» — родившихся в 40-х. Но конкурировать со «старшими»,
воевавшими и знавшими войну не из книг, им было сложно. И, похоже, не очень
хотелось. Война была, все же, темой с сильным идеологическим привкусом.
Литературно
исчерпанная тема может оживляться или пародированием, или документализацией,
«нон-фишном».
О
пародировании, о решении военной темы в ироничном ключе речи, конечно, быть не
могло. («Чонкин» Войновича даже в «тамиздате» выглядел экзотическим исключением).
Проза
Адамовича двигалась в сторону документа. «Хатынская
повесть» еще вполне художественная проза, «Блокадная книга» — уже чистый
«нон-фикшн».
«Каратели»
— редкий по своей удаче синтез того и другого.
Повесть
«прослоена» документами: отрывками допросов, письмами, хроникой.
Из
показаний Карасева Григория Семеновича — уроженца деревни Неговля
Кировского района Могилевской области: «Парень, лет, может, десяти, вцепился
немцу в ремень: "За что ты убил маму?" Тогда я выстрелил. А немец
снял с кровати грудного ребенка с подушкой и положил на пол. Поднес ствол
винтовки к самому лицу и выстрелил. И приказал вытаскивать тех, кто под
кроватью».
И
— одновременно — художественный текст, психологически точное письмо.
Стиль
— чуть приглушенный, монохромный, без «красот». Местами, все же, цветовое — и
световое — богатство прорывается:
Утро
не наступало долго, в окна-дыры залетали мягкие хлопья снега, как бы загоняемые
яростным светом вспыхивающих прожекторов.
Чтобы
— снова угаснуть, потемнеть…
5
Хотел
еще написать здесь о сценах уничтожения деревни, Борок. Скопировать и вставить
(придав курсивность) пару цитат.
Подумав
— отказался.
Есть
вещи, которые для цитатной нарезки не годны. Исчезает нарастание, медленное,
непрерывное усиление «гула».
6
Прорастание
зла из выбора зла. Прорастание, ветвление, расширение. Бывало ли раскаяние? У
героев «Карателей» его нет. Ни одного «раскаявшегося разбойника» (в церковь не
ходили — совсем?).
Видимо,
есть предел, когда убийца уже теряет «счет» и ему «все равно». Первый, второй,
а потом… Я на карателях убедился… Как они потом уже спасали жизнь свою чужими.
Это
— снова из адамовичевских записных книжек.
Жаль,
что не было «Карателей—2», об этих Белых и Сиротках в мирное, послевоенное
время. Многие ведь — до разоблачения — как-то жили, работали, ели и спали. В
«Карателях» об этом есть — мельком.
После
прихода Советской Армии я воевал против немцев, 20 лет трудился. Не имел
замечаний, а наоборот, 6 грамот, избирался членом избирательной комиссии.
Недавно,
редактируя мемуары сырдарьинского1
старожила Виктора Моисеенко, прочитал об одном из
таких «бывших».
Служил
много лет после войны инкассатором в местном банке. «Ничем себя не проявлял. На
работе претензий к нему не было. Единственное, что удивляло соседей, что Вася
категорически не хотел рождения детей. А потом его стали раздражать крики
игравших напротив дома в футбол мальчишек». И еще — жил он рядом с роддомом, а
было предписание сжигать «биологический материал и непригодную для дальнейшего
использования спецодежду сотрудников роддома»; запах от сжигания выводил
инкассатора из себя.
Около
восьми лет продолжалась тяжба Чернова с роддомом, пока однажды, в сентябре 1972
года, к дому Василия не подъехал автобус с солдатами местной воинской части в
полной амуниции. И весь личный состав райотдела
милиции. Но было уже поздно — Чернов, не доверяя пистолету, предпочел в сарае
затянуть себе на горле веревку. В районный комитет государственной безопасности
пригласили в полном составе совет ветеранов Великой Отечественной войны во
главе с Хасаном-ака Ишанкуловым,
соседом Чернова по участку. Сообщили, что на самом деле инкассатор был одним из
самых жестоких карателей на территории оккупированной Белоруссии… Вот почему
его раздражали и детские крики, и запахи сожженного человеческого белка.
Сколько
их было таких?..
7
Еще
многовато Ницше. Публицистически понятого Ницше. «Гипербореи, гипербореи…» Как
скрытая рифма к Боркам (уничтоженной деревне) — да, «работает». Гипер-бореи, то
есть не те, которые «за пределами» Борея — а «за пределами» Борок как места
теплой жизни, крова, рождения.
В
остальном Ницше здесь только мешает, путается под ногами у читателя. Не были
каратели «ницшеанцами», даже пусть стихийными. Не был им даже Гитлер, каким он
изображен в повести, пусть Ницше и не сходит у него с уст. Проблематика романа
— не ницшеанская (или анти-), она экзистенциальная. О
выборе. О выборе и его последствиях.
Несколько,
на мой нынешний взгляд, затянутый и публицистичный финал. Полпотовцы.
Мао. Поедание человеческой печени. Хотя в середине 80-х, когда читал это,
впечатляло.
Зло
— по мере отдаления — способно «устаревать». Умножение количества его картин
притупляет моральное восприятие. Описания зверств, расстрелы, один, второй.
Ужас сидит не здесь. Он — повторить еще раз? — в выборе. В выборе зла. В том,
что человек выбирает зло. Тем самым запуская кружение карусели. Вот этой
карусели с трупами вместо лошадок.
8
«Слово звучит лишь в отзывчивой среде», —
писал Чаадаев.
Что
еще поражает сегодня при перечитывании «Карателей» —
уверенность автора в необходимости того, что он пишет. Чувство колоссальной
уверенности. Чувство, которого не хватает многим нынешним — даже более
талантливым и мастеровитым — прозаикам.
Уверенность
в «отзывчивой среде». Которая, действительно, была. И не только в Союзе.
«Прислали
немцы стенограммы обсуждения "Карателей" в дрезденской и берлинской
библиотеках, — пишет Адамович коллеге-литератору.
— Прелюбопытное чтение!»
Не
сомневаюсь.
9
Вопрос,
возникающий после перечтения: «Почему сегодня так
редко и мало пишут прозу о войне?».
Ответа
пока нет.
_________________________
1
Сырдарья — город в Сырдарьинской области Узбекистана.