Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2015
Свищёв Михаил
Георгиевич — поэт, журналист.
Родился в
Комариная кровь
он когда ни вернётся всегда на Покров
в первый снег так и лучше пожалуй
у него на виске комариная кровь
и под веком лесные пожары
за скрипучей калиткой темнее кусты
и подмазана дёгтем щеколда
у него как у мёртвого ногти чисты
и обгрызены как у живого
дует ветер в сарае в дырявый казан
с колыбелью теснится корыто
у него на лице голубые глаза
сорок вёсен как ею прикрыты
он кивает как шепчет иди мол иди
понукает простудишься дескать
а она у калитки стоит и глядит
не успела ещё наглядеться
* * *
А помните, как пели всем отрядом?
Как дворники баюкали дворы?
(Во-первых, потому что был порядок,
А остальное было во-вторых.)
Как прятали в загашнике полмира,
На рупь удар, на столько же замах,
Как плавили имперские пломбиры
Стальные пломбы в сливочных зубах,
Как улыбались потными глазами
Вам, поросли, сдающей ГТО,
И Сталин, молодой, как мукузани,
И Микоян без всяких ГМО,
На книжный шкаф держали по скелету,
Плеханов — Ленин — Каутский — Каплан,
И, как штаны, спускали пятилетку
С худых задов в четырёхлетний план,
Как завозили этой — не халяли —
Халвы московской в пыльное сельпо…
Почём вам знать, что вас не расстреляли?!
Вас расстреляли, просто вы не по…
Joie de Vivre
1.
Кося голубыми глазами,
Европа глядит на восток
поверх горгондзол и лазаньи,
на рыбном ноже кровосток
очистив на ощупь и запах
об томик стихов навесу:
мол, Запад, конечно, ест Запад,
а счёт всё никак не несут.
Промеж альбатросов и чаек,
парадов и парков она
не то, чтобы сильно скучает,
не то, чтобы слишком пьяна,
Европу лишают покоя
не Киплинг, не сыр и не счёт —
кончается что-то такое,
чего очень нужно ещё,
кто первый швырнёт в неё камень,
свинцовое грохнет трюмо?!
На улице пахнет быками,
а в комнате пахнет ярмом,
кофейник со скатерти сброшен
и, в рог наливая вина,
Европа, как женщина с прошлым,
без памяти в жизнь влюблена.
4.
Надсадней, чем пуля о пулю,
чем гильза о каску ООН,
прилежно ведёт «во саду ли…»
детсадовский металлофон —
трясёшься над ложкой борща ли,
соплями ли портишь тетрадь:
во вторник тебя обещали
до «мёртвого часа» забрать,
под стендом «[отклеилось] — в массы!»,
уставясь в пустой коридор,
рыдает из красной пластмассы
забытый Сеньор Помидор,
январские форточки туже,
и, судя по тёмной Москве,
никто никому здесь не нужен,
ни ты, ни игрушка, ни свет,
но хлопнет уборщица Рая
по кафелю тряпкой: «свят-свят! —
никто у нас не умирает,
а тихо до полдника спят».
5.
Наследники верят в приметы —
вскрывая дома, как гробы,
немного находишь предметов
на дне пересохшей судьбы —
какой-то утюг или клещи,
пакет с дюбелями, но — ша!
когда разбираются вещи,
не нужен базар по душам —
кириллица грамоты древней,
хоккейного кубка потир…
от домиков ваших в деревне,
недорасселённых квартир
уводит, как ветка Транссиба
догадки суровая нить:
вы все говорили «спасибо»,
когда уже ни говорить,
ни думать минут не осталось,
и слово звучало верней —
за вашу счастливую старость
и всё, что бывает за ней,
за смерти халатик опрятный,
за то, что все люди равны,
за памяти белые пятна,
за «помнишь, ещё до войны»,
за жизни покатые плечи,
Харламова вычурный пас,
за то, что короткая вечность
нас делит на вас и на нас.
6.
Покуда у сельского клуба
(помещичий Спас-на-крови)
краснеет гвоздиками клумба
и пыльный стоит грузовик,
флагшток на притворе не сломан,
и бывший культурный отдел
(поскольку о танцах ни слова)
за стог не ведут на расстрел,
пока канареечью клетку
скворец обживает и вьюн,
пока довоенному лету
виски выбривает июнь,
а жимолость свежие корни
сквозь каски пускает во рву,
пока на двуперстной иконе,
с двадцатых висящей в хлеву,
младенец лежит на раменах,
песок утекает пока,
большие Твои перемены
заметней всего в пустяках.
Суламифь
Сорок пастбищ твоих
занавесят щиты,
замолчит перепуганный петел,
сорок поприщ пройдя
до пожарной черты,
где мосты упираются в пепел,
обернись через пропасть
и через плечо —
все приметы укажут двояко:
узкобёдрая страсть
ассирийским мечом
входит в прошлое по рукоятку.
Ты оставила братьев
стеречь виноград,
отрывать прошлогодние ямы,
август короток здесь,
как военный парад,
как лоза между мёртвым и пьяным.