Литературные итоги 2014 года. Заочный «круглый стол». Окончание
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2015
Окончание. Начало см.: «ДН» № 1, 2015.
В этом номере — ответы Романа АРБИТМАНА, Марины ВИШНЕВЕЦКОЙ, Андрея ВОЛОСА, Евгения ЕРМОЛИНА, Вадима МУРАТХАНОВА, Ольги СЛАВНИКОВОЙ, Александра СНЕГИРЁВА, Андрея РУДАЛЁВА, Сергея ШАРГУНОВА, Евгения ШКЛОВСКОГО, Дмитрия ШЕВАРОВА
На этот раз мы предложили участникам заочного «круглого стола» три вопроса для обсуждения:
1. Каковы для Вас главные события (тексты любых жанров и объемов) 2014 года?
2. Попадают ли писатели с постсоветского пространства в круг Вашего чтения?
3. «Год чтения»… «Год культуры»… «Год литературы»… Удается ли сблизить читателя и книгу? Ваши профессиональные впечатления и прогнозы.
Роман Арбитман, литературный критик, г.Саратов
«Кастинг был жёсткий»
1. Главных литературных событий не так много, как хотелось бы, и почти все они связаны с, так сказать, нехудожественной литературой. Можно вспомнить, к примеру, субъективные мемуары «Станция Переделкино: поверх заборов» Александра Нилина, «Отнимать и подглядывать» — парадоксальные литературоведческие штудии Дениса Драгунского, увлекательные комментарии Сергея Солоуха к русскому переводу «Швейка», книгу Александра Эткинда об американском после в России Уильяме Буллите… Уже не раз замечено, что о достижениях нынешнего российского книгоиздания куда больше позволяет судить компактная и емкая книжная ярмарка «Non-fiction» в ЦДХ, а вовсе не пафосно-глянцевая эклектика ММКЯ — любимого прибежища фланирующих чиновников разных рангов.
2. К сожалению, постсоветское литературное пространство с каждым годом все больше атомизируется, закукливаясь в себе, так что сквозь пограничные мембраны мало что просачивается. Нужен сильный внешний стимул (вроде Нобелевской премии, которую чуть не получила Светлана Алексиевич) или дружеские связи. Именно благодаряим в круг моего чтения попадает, например, фантастика белорусских писателей Андрея Жвалевского и Евгении Пастернак (которых, впрочем, чаще издают в Москве, чем на родине), а также книги еще одного минчанина, Валентина Маслюкова, автора фэнтезийного эпоса «Рождение волшебницы» и вполне реалистических романов.
3. Итог ушедшего Года культуры — назван, наконец, Первый Писатель России. В Год литературы он еще не раз будет ньюсмейкером: поводы найдутся, хотя, скорее всего, никак с литературой не связанные. В России нулевых на упомянутую вакансию претендовали у нас многие (и те, что в орденах, и те, что при должностях и юбилеях, и те, которые с многотомными ПСС). Кастинг был жесткий, но в итоге роль досталась молодому шустрому актеру, который был сочтен наиболее перспективной фигурой на десятилетия вперед. Для того, чтобы автор мог встать во главе постсоветской писательской номенклатуры, требуется соблюсти принципиально важные условия. Их три. Первое — взахлеб кадить теперешней верховной власти, второе — любить Сталина, как родного дедушку, третье — клеймить за явный непатриотизм проклятых либералов (и лучше, если бы те вдобавок оказались заодно «лицами некоренной национальности»)… да, чуть не забыл о четвертом условии: еще неплохо бы выпустить роман и, желательно, потолще… Вы уже, наверное, догадались, что в указанные рамки вписалась, как влитая, фигура Захара Прилепина. Народолюбивую либеральную критику (которую, по преимуществу, представляют в России дамы), однажды заворожил брутальный блеск босой прилепинской головы, и именно эти дамы внесли на своих плечах энергично-косноязычного дебютанта в литературу. А тот, быстро заматерев (имею в виду вовсе не качество текстов), с наслаждением потоптал и оплевал своих доброхотиц. И теперь получите еще и «Обитель». Рецензируя эту Большую Книгу, статусные либералы enmasse до сих пор не решаются объявить о ее провале (инстинкты не позволяют ругать любой роман на «лагерную тему»), а единомышленники-компатриоты радуются той ловкости, с какой новый фаворит ваяет полотно о репрессиях, ничуть не потревожив усатой тени… Да-да, это все придумал Троцкий в восемнадцатом году! А Генрих Ягода продолжил. А Иосиф Виссарионович, разумеется, про лагеря вообще ни-че-го не знал… «Обитель» отлично пиарится, хорошо продается, но по-настоящему не прочитана. Никто не составил полного перечня языковых ляпов и исторических несуразностей в этой книге. Только дотошный сибиряк Александр Кузьменков, перелопатив кучу источников, определил, что, откуда, в каких количествах и, главное, с какой степенью беззастенчивости романистом позаимствовано (из деликатности употребим только это слово). В эпоху ремейков и массового копипаста не вызывает удивления выход книги, часть которой простодушно изготовлена с помощью ножниц и клея. Но объявлять тенденциозную компиляцию нетленным литературным шедевром — это, братцы, даже в наше интересное время уже чересчур…
Марина Вишневецкая, прозаик, г.Москва
«Один из главных импульсов к чтению — открытость миру»
1. Раньше политика никогда не влияла на мои читательские предпочтения. Но в 2014-м мир стал другим. В нашу жизнь вошли война, ложь, цинизм, страх, предательство, братоубийство и ни на минуту не отпускающий вопрос, как все это могло с нами случиться. И потому каждый день я читала статьи, а в Фейсбуке посты тех, кто пытался на этот вопрос ответить, кто разделял мои боль, гнев, изумление, стыд, жажду истины — Александра Морозова, Андрея Зубова, Михаила Ямпольского, Людмилы Петрановской, Льва Шлосберга, Екатерины Шульман, Ивана Давыдова, Дмитрия Глуховского, Андрея Архангельского, Дениса Драгунского, Льва Рубинштейна.
С книгами произошла та же история. Самыми значимыми стали те, на которые можно было опереться. «Время секондхэнд» Светланы Алексиевич раздвинуло горизонт, весь советский двадцатый век заговорил со страниц этой книги с такой страстью, с такой тоской по осмысленности великодержавного прошлого, с таким яростным непониманием того, что случилось с нами потом, после распада Союза, что само это гневное вопрошание стало ответом на мой вопрос. А отогревалась я вышедшей в конце года, собранной и отчасти написанной Людмилой Улицкой «Поэткой», книгой воспоминаний о Наталии Горбаневской. Благодаря щедрым фрагментам из интервью голос правозащитницы и «поэтки», как она сама себя называла, мамы и бабушки, приемной мамы и друга своих друзей звучит наравне с другими голосами, помнящими и любящими, отчего от книги, как от поставленной посреди стола лампы, все время идет насыщенный, теплый свет. И жизнь, прожитая с таким поразительным мужеством и достоинством, вдруг кажется легкой, счастливой, единственно возможной.
2. В прошлом году я открыла для себя сайт выходящего в Киеве журнала «ШО». И это тоже было целительно — находить под одной обложкой авторов, живущих на Украине и в России. Мой украинский далек от идеала, а все-таки школу я окончила в Харькове, и потому стихи Сергея Жадана, фрагменты прозы Юрия Андруховича впервые читала в оригинале. Ну а издающего этот журнал и пишущего по-русски Александра Кабанова люблю и читаю давно.
3.На выходе из Года культуры вдруг оказалось, что язык ненависти заполнил все наши поры, что на нем пишут авторы даже «Литературной газеты» (по буквам: л и т е р а т у р н о й), на нем разговаривают со зрителями политические обозреватели, а благодарные зрители разносят этот язык по улицам и социальным сетям. Конечно, прекрасные книги продолжают издаваться, яркие спектакли ставиться, долгожданные выставки открываться… Но атмосфера осажденной крепости — атмосфера, которой пропитан воздух, не предполагает сближения читателя с книгой, если речь идет о читателе, который был и прежде от нее далек. Ведь один из главных импульсов к чтению — это открытость миру, интерес к иному.
Еще в 2006-м авторы «Национальной программы поддержки и развития чтения» писали в преамбуле: «Россия подошла к критическому пределу пренебрежения чтением. Это очень опасно, поскольку чтение представляет собой важнейший способ освоения и поддержания профессионального и любого другого жизненно важного знания, ценностей и норм прошлого и настоящего… От уровня культурной компетентности граждан во многом зависят экономика, политика, национальная безопасность и конкурентоспособность страны». А следом шли косвенные ответы на мои главные вопросы года (почему даже среди добрых знакомых и особенно среди их взрослых детей обнаружились люди, загипнотизированные телевизором? почему они так легко дали себе внушить, что черное — это белое, война — это мир?): «Растет невзыскательность вкуса и предпочтений в области чтения — выбор профессиональной, художественной, массовой литературы свидетельствует об их упрощении даже в интеллектуальной среде», «утрачиваются традиции семейного чтения: в 1970-е годы регулярно читали детям в 80% семей, сегодня — только в 7%», «снижается уровень грамотности населения: по результатам международных исследований функциональной грамотности PISA, свыше 10% российских школьников функционально неграмотны, в то время как в странах-лидерах этот показатель не превышает 1%».
Ситуация с чтением с тех пор лишь ухудшалась. Если в 2009 году о том, что «практически не читают», сказали 27% опрошенных ВЦИОМом, в 2014-м их количество увеличилось до 36%.
А все-таки электронные книги, все решительней входящие в нашу жизнь, вселяют некоторую надежду. Оцифрованные новинки могут сегодня попасть в такие далекие уголки, куда бумажная книга не доберется. Мне нравится идея Александра Архангельского — предлагать пользователям сети платить за книгу только в том случае, если они посчитают это нужным, возможным, внутренне необходимым, а так — пусть висит, пусть скачивают и читают. В развитие этой антипиратской по своей сути идеи я предложила бы совершить следующий шаг: если бы самые наши читаемые авторы сделали доступным в сети хотя бы по одному своему роману, если бы умная издательская реклама превратила каждое из этих событий в акцию по продвижению чтения с дальнейшим обсуждением прочитанного в сети, с возможностью задать автору вопросы во время он-лайн конференции (а ведь сюжетные романы можно публиковать без последней главы, тут и еще одна возможность — для угадывания, сотворчества, некоего хеппенинга) — может быть, это и стало бы первотолчком, началом движения автора и читателя навстречу друг другу?
Андрей Волос, прозаик, г.Москва
«Чтение разумных книг остаётся уделом немногих»
1. Евгений Чижов, «Перевод с подстрочника».
2. Не попадают.
3. Мне трудно об этом судить, но, честно сказать, радикальных изменений к лучшему не вижу.
В этом вопросе можно опереться на косвенные признаки: если бы интерес народонаселения к разумным книгам (читать прочие не стоит труда) возрастал, оно, народонаселение, и само должно было бы, по идее, становиться разумнее, просвещеннее, ответственнее за собственную судьбу (если, конечно, я не переоцениваю степень, в какой чтение способно образумить читателя). Поскольку же, на мой взгляд, наблюдается нечто совершенно противоположное, следует сделать вывод, что чтение разумных книг, как и прежде, остается уделом немногих.
Евгений Ермолин, литературный критик, г.Москва
«В тот час, как рушатся миры»
1. Литература-2014 с трудом поспевала за бегом времени, ускорившегося так, что некоторым современникам начали приходить в голову апокалипсические аналогии. Проза и вовсе не поспевала, даже не особенно пыталась. В стихах нерв эпохи приобретал то судорожно-патетическое, то элегически-меланхолическое звучанье. Скользил и падал стих, облитый то горечью и злостью, то внезапной уверенностью в завтрашнем дне.
Ну а интереснее всего была публицистика, иногда блистательная. Тут я согласен с Александром Морозовым, который в середине декабря начал собирать топ-20 текстов 2014 года. Андрей Архангельский, Гасан Гусейнов, Михаил Ямпольский, Василий Гатов, Марина Давыдова, Аркадий Бабченко, Мария Степанова, Ольга Седакова… — эссеистика (которую не стыдно миру предъявить в переводе, на английский и немецкий). А второй ряд — это «политическая аналитика». И тогда это: Сергей Медведев, Екатерина Шульман, Александр Рубцов, Владимир Пастухов… Этих авторов называет Морозов, а я добавил бы еще десяток, а то и два остро заточенных перьев и присовокупил сюда текст иного рода, но той же природы — «Время секондхэнд» Светланы Алексиевич.
Когда происходят события, роковым образом меняющие жизнь, слово писателя начинает существовать на особой, короткой дистанции к происходящему. Оно становится страшно актуальным — или остается никаким. В литературе — особенно в середине и к концу года — возгораются огоньки скандалов и истерик.
Собственно, давно не было такого скандального литературного года, как 2014-й. Фигурантами драматических перипетий и споров стали неистовые ветераны горячего поэтического цеха Юнна Мориц и Новелла Матвеева, вечно юный Сергей Шаргунов, седлающий сызнова танк, фланирующий между сатирой и минором Дмитрий Быков, сменивший вехи Максим Кантор (для кого-то — ренегат, а для кого-то — Савл, ставший Павлом), не говоря уж о завсегдатаях телевизионных мельниц, мелющих сны нового века… Кризис в Пен-центре, кризис в руководстве СРП, драматические размолвки и показательные публичные фигуры умолчания… Наконец хула и слава в адрес Захара Прилепина, внимание к которому было сфокусировано сочетанием его амбициозной заявки, непринужденной свободы автора в выборе слов и жестов и «больше книжного» триумфа, после которого уже не казалось невозможным присуждение «Обители» и Русского Букера-2014.
Впрочем, отмеченные названными премиями романы Прилепина и Шарова о советском прошлом как-то странно просели в новом контексте. Тот и другой оказалось уместно прочитать как констатацию неизбежности «возвращения в Египет», на блевотину рабства, в не святую гэпэушную «обитель». Собственно, именно в таком прочтении они оказались созвучны рассуждениям и тех пессимистов, которые говорили о неискупимой русскордынской колее, и тех оптимистов, для которых камни рабства хорошо и правильно ложатся в монолитный фундамент беспощадной державной мощи…
Мне-то справедливей и честней кажется художественная рефлексия об опытах сопротивления, об уроках свободы: проза Виктора Ремизова («Воля вольная»), Натальи Громовой («Ключ»), «Пароход в Аргентину» Алексея Макушинского, неспящее эго в романе ярославца Евгения Кузнецова «Рад разум», да даже и первая книга талантливого нонконформиста из Ухты Сергея Павловского «Мутный пассажир» и пессимистические философемы Алексея Демидова из Нальчика.
2. В минувшем году я снова руководил мастер-классами на совещании молодых
писателей Северного Кавказа и форуме под Звенигородом. Главные впечатления
мои — оттуда. Растет и дышит свободой Ася Умарова;
каждый новый ее текст — неожиданная радость. Впечатляют контуры нового
ингушского эпоса в прозе Билана Дзугаева… Наконец, я снова поверил в перспективу Ильдара Абузярова — прозаика ищущего, иногда внезапного, но
находящего странным образом свою главную тему там, где она терпеливо ждет; и
это великая тема жертвы, которой боятся даже касаться многие современные
авторы.
Впрочем, это все литературное пространство России. А из-за ее пределов я успел схватить только несколько замечательно ярких текстов Вики Чембарцевой из Молдавии и Роберта Мамиконяна.
3. Год литературы на дворе или другой какой, но дело писателя не погибло. Я не меняю своей позиции: возникла новая среда коммуникации: социальные сети. Новый писатель найдет своего читателя прежде всего там. А потом, возможно, речь пойдет и о книжке или журнальной подборке…
Сегодня нужна иная логика, иная стратегия творческой коммуникации, в которую впишутся и традиционные звенья/столпы литературного обихода: это путь от актуального, почти спонтанного интерактива к той глубине, которая все еще возможна, хотя и не обязательно в архаичном формате «большой», многосотстраничной книги. Как раз увесистые тома сегодня наиболее художественно уязвимы, если только за ними не стоит воспоминательный опыт длинной, суровой, беспощадной, прекрасной, единственной жизни.
«Мы не услышим монолог дерева, пока не освоим язык жестов его ветвей»
1.В 2014 году я писал больше прозу, читал — в основном поэзию. Поэтому воздержусь от упоминания романов и повестей — остановлюсь на стихах.
Прежде всего отметил бы «Временное место» Алексея Алехина (М.: Время, 2014). Этот автор в каждой книге (да, пожалуй, и в каждом из стихотворений, ее составляющих) предлагает такую высокую концентрацию поэтического вещества, что употреблять его можно только маленькими дозами, часто прерываясь и подолгу разматывая плотный клубок ассоциаций и реминисценций. В том месте, где у другого современного русского поэта находишь воду или соединительную ткань в виде рифмы, дополнительного эпитета, вводного слова, обеспечивающих гладкость проглатывания строки, у Алехина мы видим пробел. Право заполнить его собственным эстетическим опытом и глубоко личными ассоциациями предоставлено читателю. (Если сравнивать этого поэта с западными собратьями, на ум приходит в первую очередь Томас Транстрёмер, применяющий отчасти сходный метод.) Чаще всего самый крупный смысловой отступ отделяет заглавие от текста:
Шекспир
дерево на ветру
орёт руками как глухонемой
Или предшествует последней строке (строфе) стихотворения:
вот и зима проносилась до дыр
лето село от стирок
и стало коротким
а галстук без единого пятнышка
уж вышел из моды
написать досказать объяснить позвонить приласкать
не успел
зато в зоопарке весна
(«Грифельная ода»)
В первом случае заглавие словно вытекает из подспудной театральности возникшего образа. Которая, будучи извлечена на поверхность, намечает дальнейшую цепь ассоциаций («Буря»? слепой и лишенный крова король Лир, которого ненастье застало посреди нескончаемой дороги?). Сценический пафос приглушен отъездом на такое расстояние, с которого мы не услышим монолог дерева, пока не освоим язык жестов бесчисленных ветвей.
Во втором примере автор мастерски опирается на грамматику. Сетуя на скоротечность земного срока, лирический герой использует глаголы только совершенного вида. В предпоследней строфе он сгущает их до прямого нанизывания: «написать досказать объяснить… не успел», чтобы разрешить напряжение номинативом в заключительной строке — отменяющим время, упраздняющим суету.
Другим заметным событием поэтической жизни представляется мне выход
антологии журнала «Интерпоэзия» (№ 3-4, 2014). В нее
вошли избранные тексты из подборок, опубликованных в журнале за десять лет его
существования, с 2004 по 2014 год. Авторами юбилейного выпуска стали Шамшад Абдуллаев, Алексей Алехин, Сухбат
Афлатуни, Владимир Гандельсман,
Ирина Ермакова, Александр Кабанов, Бахыт Кенжеев,
Из событий в мире сетевой литературы обратил на себя внимание недавно запущенный электронный журнал «Лиterraтура», посвященный актуальным литературным процессам и анализу резонансных книг и публикаций. Заметно, что этот ресурс создан не с целью продвижения определенного круга авторов, а как новая попытка осмысления литературного процесса.
2.Когда я читаю стихи или прозу Александра Кабанова, Бориса Херсонского, СухбатаАфлатуни, Ильи Одегова, то получаю удовольствие от текстов безотносительно места проживания их авторов. Другое дело, что география часто определяет интонацию, привкус строки, колорит образов.
Если говорить об открытиях 2014 года, то хочется отметить книгу прозы ташкентца Александра Колмогорова. Последние несколько лет этот писатель живет в Москве, но многие сюжеты и лица в его рассказах отсылают к среднеазиатскому пространству, с пока еще не вполне растворившимися во времени и потому легко припоминаемыми читателем приметами общего советского быта. Колмогоров — артист театра и кино, а также автор двух поэтических сборников. «Прошу ответить девушку» (М.: ИП Елена Алексеевна Пахомова, 2015) — его дебют в прозе. Герои рассказов Колмогорова принадлежат к разным социальным слоям. Сержант-«афганец», подружившийся на войне с обезьянкой. Интеллигент, на изломе «перестройки» присваивающий казенные деньги, чтобы спасти отца. Потерявший сына рабочий, который находит в себе силы вернуться к жизни и построить храм на труднодоступном берегу Байкала…
Секрет привлекательности прозы Александра Колмогорова в том, что обычные, рядовые люди поставлены автором перед трудным выбором, требующим от них человечности, верности себе и своим чувствам. Они — люди действия. Или слова, когда оно приравнивается к действию. («"Еще раз придешь к нам, собак спущу!» — «Спускайте, приду"».) Герои рассказов Колмогорова не столько рефлексируют, сколько реагируют. Они экспансивны и драматургичны: не ждут, пока впущенные в сердце эмоции изменят состав крови, а выплескивают их в поступок. Отсюда — динамизм рассказов, помноженный на вынесенное из театра умение вживаться в характер персонажа и тщательно выстраивать психологически убедительный образ.
Есть у прозы Колмогорова и еще одно важное измерение: рассказы, даже те из них, что созданы на советском материале, не выглядят анахронизмом. О чем бы ни писал автор, сквозь сюжетную канву просвечивают неустаревающие, никаким строем и временем не отменяемые ценности. Сегодня, когда наше общество все еще переживает травму слома парадигмы, такая литература помогает сшиванию прошлого и будущего.
«Было время!
Уплыло, как мячик по реке Кара-Су.
Укатилось, как стеклянный шарик под кровать.
Улетело, как пионерский галстук с бельевой веревки.
Разномастные дома на улице нашего детства однажды снесли. Со всеми их колодцами, садами, виноградниками, банями, курятниками, тандырами и прочими признаками человеческой жизни. Вдоль берега реки Кара-Су встали огромные коробки административных зданий метрополитена.
И все мы — набережные, прибрежные люди, соседи — растворились в нашем огромном Ташкенте. А потом — сквозняком по судьбам — рванул ветер перемен. Кое-кого из нас погнал он по всему миру, как листву с веток тутового дерева».
(«Листья тутового дерева»)
3.Отношения между книгой и читателем трудно регламентировать искусственно: насильно мил не будешь. Да, книжные выставки и ярмарки собирают тысячи посетителей — и это, наверное, должно обнадеживать. Но иногда я невольно замечаю, что читают в своих гаджетах соседи по транспорту. Чаще всего эта литература не попадает в шорт-листы престижных премий и на страницы «толстых» журналов: Ник Перумов, Дарья Донцова, Стивен Кинг, в лучшем случае… За двадцать постсоветских лет успело вырасти целое поколение людей с несформированным литературным вкусом. И я бы не сказал, что, провозгласив тот или иной год Годом чтения или культуры, можно привить любовь к чтению. Здесь надо плясать от печки: начинать со школы и детского сада, прививать вкус к слову одновременно с формированием сознания ребенка. А с развитием образования в стране, насколько могу судить, серьезные проблемы.
Ольга Славникова, прозаик, г.Москва
«Издать и "раскрутить" электронную книгу — реальный
путь автора к читателю»
1. Конечно, «Обитель» Захара Прилепина. Я всегда говорила, что Захар близок к гениальности, и он в очередной раз подтвердил мою правоту. Еще два события — романы двух со-лауреатов премии «Дебют» 2014 года. Максим Матковский уже был у нас в финале с рассказами. Хорошие рассказы, хотя в принципе на месте Матковского тогда мог быть другой автор. А на этот раз Максим с романом «Попугай в медвежьей берлоге» просто не мог не попасть в финал. Такого прыжка вверх я не наблюдала за все годы ни у одного «дебютанта». И Матковский стал бы абсолютным победителем, если бы не Павел Токаренко с романом «Гвоздь». Это фантастика, но удивительным образом это реализм. Я читала в романе о крушении космического корабля, но было полное впечатление, что читаю о катастрофе подлодки «Курск». Настолько все логично и одновременно абсурдно, что очень похоже на нашу действительность. В общем, впервые в истории премии «Дебют» жюри поделило лауреатство на двоих. И ничего другого сделать не могло.
2. Боюсь, что старшее поколение таких писателей практически исчезло с моего горизонта. Одна из причин, если не главная — доминирование на рынке переводной литературы авторов, пишущих по-английски. Замечательно, что нам доступны книги Йена Макьюэна, Джулиана Барнса, Маргарет Этвуд, Лоуренса Норфолка. Но англоязычная литература — и не всегда литература первого ряда — вытеснила не только переводы с армянского или белорусского, но и книги немецкие, болгарские, польские. Это общая тенденция, беда всех современных литератур. Из писателей постсоветского пространства в последние годы прозвучала разве что украинская писательница Оксана Забужко, и я ее прочла, хотя и не стала большой поклонницей таланта. Но у меня есть свой канал: каждый год на «Дебют» приходят работы авторов практически из всех бывших советских республик. Это не переводы, условие нашей премии — оригинал должен быть написан на русском языке. Тем не менее — Владимир Лорченков, самый, пожалуй, интересный молдавский русскоязычный писатель, был открыт «Дебютом». Открытия последних лет — драматург из Минска Дмитрий Богославский, прозаик Александр Рыбин из Душанбе, новеллист Ваге Гугасян из Еревана, ну и, конечно, киевлянин Максим Матковский.
3. Честно говоря, я как писатель этих «годов» почти не чувствую. Да, предлагают съездить для выступлений туда и сюда, но мне, как правило, некогда. А главное — не вижу большой пользы в таких встречах. С моей точки зрения, надо браться за дело с другого конца. Финансирование таких «годов» должно идти не структурам, отправляющим писателей в вояжи, а непосредственно самим писателям. Необходима система грантов, чтобы писатель мог спокойно работать год-два, закончить роман, книгу рассказов. А затем — второй этап: грант на издание и пиар-программу. И продвигать литературу нужно в интернете. Как ни мотайся по стране, везде не доедешь, а интернет сейчас есть в каждом доме, где знают буквы. Ну, практически в каждом. Интернет — не зло, своими олбанскими языками засоряющий русский язык, а удивительное по возможностям средство коммуникации. Не говоря уже о том, что все больше читателей не покупают книги в магазинах, а скачивают из сети. Бумажная книга, конечно, останется, но за электронной книгой будущее. Издать и «раскрутить» электронную книгу — совсем не так дорого. Вот он, реальный путь автора к читателю. Туда и нужно направлять ресурсы.
Александр Снегирёв, прозаик, г.Москва
«Когда твоя жена проводит тёмное время суток с книгой другого
мужчины…»
Я, как и Россия, развиваюсь скачками. То читаю много, то не читаю вовсе. В последнее время очередной период чтения. В основном классика. Иду на поводу у собственных слабостей — перечитываю любимого Достоевского. «Братьев Карамазовых» целиком не читал никогда, зато к некоторым фрагментам возвращаюсь регулярно.
Добрался, наконец, до Катаева с его «Травой забвения» и «Алмазным венцом». Классные книги. Местами просто обалденные. Жаль, накал снижает сам автор, который словно выпрашивая прощения за то, что остался живым и сытым, пытается втиснуться меж титанами своей молодости. Похоже, он обречен делать это вечно, по крайней мере до тех пор, пока памятники не оживут и не позовут его пьянствовать, как когда-то. И тогда он, наконец, обретет ту вечную весну, к которой так стремится.
Люблю Анну Козлову, читал ее «Превед победителю». Скоростная, неглупая проза. Многим бы не повредило поучиться у Козловой умению внятно выражаться на бумаге. Жаль, путаность мысли и словесная избыточность у нас часто принимаются за мудрость.
Впервые прочитал «Милого друга» Мопассана. Сначала показалось, что передо мной этакий буржуазный смельчак, персонаж Чехова, но нет, Мопассан разошелся и показал отличный, безоценочный, абсолютно современный роман действий. Любопытно было обнаружить вполне актуальные для сегодняшней России черты. Например, когда главный герой, Жорж Дюруа, утрачивает журналистское вдохновение, то начинает бойко строчить об упадке великой Франции, разложении культуры и анемии национальной гордости у французов. Очень узнаваемая, навязшая в зубах, пошлая, но всегда эффективная эксплуатация патриотизма.
Произвел впечатление коротенький текст Цветаевой «Милые дети». Запомнилась фраза: «Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно — сознания. После победы — протяните руку». Сегодня, когда почти каждый день кто-нибудь празднует над кем-нибудь победу, злорадствуя и топча поверженного, не врага даже, а просто оппонента, эти слова делаются очень важны.
Переживаю, что роман Евгения Чижова «Перевод с подстрочника» не получил премий. Хорошая книга. Динамичная, умная, и душа в ней трепещет и конструкция не подламывается. Но не сложилось. Впрочем, мудрецы говорят, что невнимание публики сопутствует произведениям подлинно значительным. Будем надеяться, что это именно такой случай.
Сахалинского писателя Александра Морева с его сборником «Изгои» ценю за ощущение подлинности. Его рассказы, как фермерские продукты, упакованы неброско, порой неуклюже, зато без консервантов, красителей и стабилизаторов вкуса.
Люблю Андрея Аствацатурова за то, что он плевать хотел на законы и правила драматургии. Пишет, как считает нужным, читаешь его и оторваться не можешь. Отличный пример того, что честность вкупе с умом в конце концов приводит к успеху.
У моих родителей была только одна кассета — концерт Высоцкого. Ради нее я года в три научился включать магнитофон. На этой кассете я вырос, не понимая половины, подпевал, повторял слова, сказанные Владимиром Семёновичем между песнями. Как и всегда бывает в таких случаях, Высоцкий для меня стал родственником, я считаю его своим и почти ревную. Как же я обрадовался, когда, дочитав биографию артиста, написанную Владимиром Новиковым, не испытал ни капли разочарования, которое часто испытываешь, если пишут о кумире.
Свежий стихотворный сборник Игоря Волгина «Персональные данные» поразил. Раскрыл наудачу, начал читать и не мог прекратить. Потом эти стихи жена у меня отобрала и полночи с ними просидела. Когда твоя жена проводит темное время суток с книгой другого мужчины — это кое-что значит.
Если говорить о предпочтениях — я люблю книги компактные, гармоничные, не расползающиеся бессмысленными объемами, точно дома нуворишей. Лично я большой размер способен оценить, только если речь идет о бедрах или груди, все остальное лучше бы поменьше. Думая о будущем, полагаю, что книги сегодня обязаны быть краткими, внятными и сообщать только самое главное.
Андрей Рудалёв, литературный критик, г.Северодвинск
«Преодоление пустоты стало знаменем поколения»
1. Главным литературным событием года, безусловно, стал роман Захара Прилепина «Обитель». Это долгожданное событие для всей современной отечественной литературы. Мимо этой книги категорически нельзя проходить. Литературный год состоялся под ее знаком. Важно еще и то, что она стала событием не только в локальном литературном кругу. Сам ее автор давно знаковая общественная фигура и, можно сказать, тащит современную литературу на свет Божий, к читателю, интригует его, пробуждает интерес к словесности. В какой-то мере это подвижнический труд. Этим не должен пренебрегать писатель.
Обитель — это еще и значимый культурологический, историософский символ, который обозначился в прошедшем году. Монастырь — это не просто отгороженное от внешнего мира место спасения немногих, которые проводят время в тихих трудах и уединенной молитве. Но это и корабль в бушующем море, он сам совершает постоянную схватку со стихией, да и внутри его идет непрестанная борьба.
Здесь и молитва, и кровь, здесь жизнь и смерть, здесь и святость, и бесы. Это передовая. Здесь и душегубка и душеспасение. Не случайно именно через обитель — Соловки — Прилепин подошел к попытке понимания русского разлома, который произошел в начале XX века. Этот образ чрезвычайно важен и сейчас. Линия этой брани с пустотой, разобщенностью и отчуждением проходит через всю отечественную тысячелетнюю культуру и историю.
Здесь Бог с сатаной борется, а поле битвы не только сердце человека. Потому как сердце это не столько индивидуальное «я», сколько соборное «мы». Эта брань отражается и распространяется во всех. Тот же классический русский персонаж героя-правдоискателя — это далеко не пассивный наблюдатель-натуралист, а скорее воин, отправившийся в поход с целью устроить особый порядок в мире, основанный на нравственных принципах.
Что особенно воодушевляет — наша литература подходит к осознанию главного смысла отечественной культуры, ее генетического кода, который заключается в борьбе с разделением, рознью, противостоянии хаосу, в преодолении пустоты.
Этот вектор еще больше десяти лет назад наметил совсем юный Сергей Шаргунов в манифесте «Отрицание траура». Тогда он заявил, что литература, живущая в собственном герметичном пространстве, «больше не нужна народу», она «обречена на локальность» и существование в резервации. Шаргунов сказал о среднем человеке, который «значительней и интересней любых самых бесподобных текстов». При том, что все последние годы этот самый средний простой человек полностью игнорировался, он был не героем времени, а его аутсайдером, его пытались сравнять с полным нулем, вывести в ничто, в никто.
Миру пустынному, дробному, хаотичному, Сергей Шаргунов в манифесте противопоставил совершенно конкретные вещи, где «почва — реальность. Корни — люди», через которые возможно преодоление этого состояния.
Шаргунов писал о «новом ренессансе», поколении, аналогичном Серебряному веку, где ушли на второй план идеологические противоречия, потому что настоящее искусство — симфонично, поэтому и возвращается «ритмичность, ясность, лаконичность», то есть пушкинские начала.
Отрицание траура — отрицание отрицания — это квинтэссенция русской культуры, отражающая постоянный мотив борения с пустотой и распадом. Именно отрицание траура, преодоление пустоты, жажда выхода из состояния пустынножительства стало знаменем поколения, которое заявило о себе в литературе в первое десятилетие нового века.
Все это важно не в плане своей уникальности, а именно сопричастности отечественной культурной традиции, в типичности. Это и есть реализм — проникновение в глубь вещей, уход от иллюзорности, от возведения искусственных декораций и вычерчивания лабиринтов своего эго, где разгуливают всевозможные минотавры. Вообще это очень показательная и во многом символическая линия — от «Отрицания траура» до «Обители».
Так или иначе, можно проследить отчетливую тенденцию. В 2012 году событием стала книга Тихона Шевкунова «Несвятые святые», в прошлом году далеко неоднозначный «Лавр» Евгения Водолазкина. Сейчас — «Обитель». Все эти знаковые книги затрагивают вопросы веры, религии. Можно предположить, что общество взыскует особого синтеза культурного и религиозного, что, к слову сказать, всегда было отличительной особенностью русской словесности, которая не ограничивалась посюсторонней «картой будня». Без попытки заглянуть в сферу трансцендентного она становилась неполноценной.
Также из радостного в 2014 году мог бы отметить три сборника короткой прозы, причем все — питерских авторов. Это «Врай» Валерия Айрапетяна, «Печатная машинка» Марата Басырова и «Живое и Мёртвое» Сергея Авилова.
В совершенном восторге остался от еще не напечатанного романа петербуржца Дмитрия Филиппова «Я — русский!». Это вовсе не политический манифест, а серьезное проникновение в глубь постсоветской эпохи, попытка понимания поколений людей, которые оказались зараженными энергиями разрушения, ставшими триумфаторами с момента распада Советского Союза.
3. По поводу предстоящего Года литературы выскажусь словами из письма Павла Флоренского с Соловков. В 1937 году незадолго до своей кончины он рассуждает о юбилее Пушкина. Пишет, что привлечение внимания к поэту произведет эффект «облагораживающий и отрезвляющий», произведет «культурный удар». Его слова звучат злободневно: «встречая не мало молодых людей, постоянно с горечью приходится убеждаться в их полном невежестве по части литературы, как русской, так и иностранной, причем это относится и к людям, считающим себя образованными». И здесь же Флоренский приводит пример совершенно иного рода: «Зато как обрадовало меня раз (это было год тому назад и с юбилеем Пушкина не стояло ни в какой связи), когда я в цеху, в столярке, увидел на стене лист бумаги с чисто переписанной «Осенью» (из «Евгения Онегина»), лист вывесил ради украшения цеха один из столяров». Вот на это и надо ориентироваться в Год литературы, в год ее пропаганды, чтобы она вновь вышла из заточения, чтобы листы со стихотворными строчками были в столярке, чтобы их любовно переписывали от руки простые люди. В Год литературы необходимо переломить тенденцию к ее самозамкнутости, камерности. На самом деле подключить широкого читателя не так и сложно, как кажется, просто следует преодолеть собственные аутичные комплексы, перестать штамповать унылую литературу вчерашнего дня.
Коль скоро литература объявлена годовым информационным поводом, то следует постараться поставить людей, причастных к литературе, в центр общественного внимания. Литератор должен стать узнаваемым лицом, он должен стать экспертом для общества, пинками прогнать с экрана безмозглых политиков и придурковатых особей шоу-индустрии, от которых у людей уже давно рвотные позывы.
Конечно, нужно обратить внимание и на литературную критику, иначе скоро так получится, что о текущей литературе некому будет писать. Нашим литераторам необходимо подвинуться, дать место и слово критикам. Почему бы, к примеру, в той же «Большой книге» не выделить критическую номинацию? Совершенно очевидно, что это необходимо и критиков также следует стимулировать, заинтересовывать, чтобы это дело переставало быть хобби, скатывающимся в самодеятельность. Это вовсе не попечение о раздаче шапок. Если уж говорить о встрече автора с читателем, то критик как раз и запускает этот процесс, дает толчок к бытованию произведения за пределами авторской компетенции, дает движитель для раскрытия букета его смыслов.
Критиков же сейчас вообще в литсообществе
воспринимают как людей, путающихся под ногами. О них если и вспоминают, то тут
же начинают глубокомысленно вздыхать, что критика нынче не та, давно скурвилась, да и критиков нет. Как это нет? Есть ряд
совершенно изумительных и глубоких авторов, и, что самое замечательное, многие
из них живут в провинции. Вот только несколько имен: Валерия Пустовая и Лев Пирогов в Москве,
Год литературы — это не только ее пропаганда. Но и особое выяснение отношений с государством. Здесь у нас изначально сформированы негативные коннотации: цензура, госзаказ и все такое. Но надо понимать, что если литература и литераторы настроены играть какую-то роль в обществе и влиять на него, то от взаимоотношений с государством, от диалога с ним никуда не деться. Да и так ли это плохо?
В 2015 году нужен культурный удар, и то, что под занавес ушедшего года в школу вернулось сочинение — обнадеживает. Если мы упустим возможность, то пенять следует только на себя.
Сергей Шаргунов, прозаик, г.Москва
«Голая правда человеческих документов — главная литература
2014 года»
1. Вместо питья за новое счастье хочется помянуть всех павших в уходящем году. Главные тексты в 2014-м возникали в социальных сетях — как сводки с фронтов, свидетельства очевидцев и участников войны. Не все было достоверно, но очень и очень многое цепляло внимание и держало в напряжении. Иногда это были письма в личку и на мэйл — крики о помощи, сбивчивые, полуграмотные, и пронзавшие до сердца: о погибших, о раненых, о разрушенных домах, о голоде. Постинги и письма из Харцызска, из Первомайска, из Горловки… Голая правда человеческих документов — главная литература 2014 года.
Интересная книга — страстный роман Виктора Ремизова «Воля вольная» о Дальнем Востоке и тамошних рыбаках и охотниках, и все про наше время.
С удовольствием читал (а частично и перечитывал, есть там и давние куски) книгу Дмитрия Новикова «В сетях Твоих» о магическом притяжении Русского Севера.
2. Я был бы счастлив больше знать о тех, кого называют «авторами постсоветского пространства», о свежей туркменской или армянской литературе, но знаю мало. Есть писатели с Украины (например, добротный полукиевлянин Платон Беседин, замечательный поэт Александр Кабанов, злой одессит Всеволод Непогодин) — их читаю.
Читал и читаю Владимира Лидского из Киргизии, Андрея Иванова из Эстонии, Бахыта Канапьянова из Казахстана.
Некоторое время назад умерла замечательная абхазская писательница Этери Басария.
3. Мне кажется, несмотря на все удары по кошелькам и книжному рынку, надо отметить ценное: читатель становится более зрелым, и серьезная литература в рейтингах продаж в книжных магазинах больших городов теснит бульварные жанры.
Много ездил по России в этом году, и в какой бы ни был библиотеке, рыльской, сургутской или ставропольской, всюду слышал слова о нужности «толстых журналов», отсутствие которых — это кислородное голодание читателя.
Евгений Шкловский, прозаик, г.Москва
«Книги читают и читать будут, если школу и образование совсем
не закроют»
1. Поскольку мне приходится иметь дело в основном с книгами издательства «Новое литературное обозрение», где я работаю, то в поле моего зрения сейчас главным образом именно его книги, на большее времени, увы, не хватает, так что скажу о некоторых из них. Из художественной словесности за минувший год стоит обратить внимание на лихо закрученный и динамичный роман Марии Голованивской «Пангея», жанрово очень богатый и многослойный, здесь и страсти, и страдания, и, понятно, любовь, здесь в мифологизированном пространстве взаимопроникают разные эпохи, серьезные историософские размышления сочетаются с фантасмагорией и сатирой, с вполне прозрачными аллюзиями на современную российскую действительность.
Удачей кажется мне не менее объемная «Каспийская книга» Василия Голованова, которая сложилась из впечатлений его поездок в эту часть континента. Апшерон, горный Дагестан, иранская Туркмения, каньоны Усть-Юрта… Это путешествие не только в пространстве, но и внутрь себя, своих страхов, воспоминаний, надежд, самоосознание себя в кругу других, кажущихся поначалу очень далеких менталитетов и культур. Как и у Голованивской, это интеллектуальная проза, но совсем в ином жанровом ключе: сдержанная, внимательная к мельчайшим деталям, доверчиво открытая чужому жизненному и духовному опыту. Это документ, свидетельство. Не случайно Голованов называет свои травелоги «путешествиями с открытым сердцем». Умная, значительная книга, где лирика сочетается с эпосом, глубокая рефлексия и социальная аналитика — с милой ненаигранной детскостью и простодушием.
В серии HistoriaRossica вышла очень любопытная монография питерского историка Юлии Сафроновой «Русское общество в зеркале революционного террора. 1879–1881 годы». Автор пытается воссоздать образ русского общества в зеркале событий, потрясших Российскую империю в последние годы царствования Александра II. Глубочайший кризис, в какой вверг страну революционный террор 1879–1881 годов, рассматривается в исследовании как своего рода диалог между террористами, властью и обществом. В поле зрения автора не только действия государства, но и то, чем обычно общество реагирует на травмирующие его события, — слухи, домыслы, неподцензурная литература и т.д. Анализ этого информационного поля позволяет Ю. Сафроновой рассказать не только об отношении общества к проблеме терроризма, но и об изменении самого русского общества, остро ощутившего убийственную силу динамита.
Из переводных книг стоит выделить огромный том Клайва Стейплза Льюиса, известного британского богослова и мыслителя, куда вошли три его впервые переведенных историко-литературных исследования разных периодов: «Аллегория любви», посвященная европейской аллегорической традиции, начиная с провансальской поэзии XI века и заканчивая эпохой Возрождения в Англии, «Предисловие к «Потерянному Раю»» (1942) и последняя, пожалуй, самая значительная работа «Отброшенный образ» (1964), в которой автор реконструирует картину мира средневекового человека.
2. Попадают, но редко, и опять же в связи с издательскими делами.
3. Очевидно, что книги читают и читать будут, если… тут надо все-таки
сделать оговорку… если школу и образование совсем не
зароют. Интерес будет падать, воскресать, меняться. Это нормально. Единственно,
что могу отметить, так это возрастающую роль электронной книги. А разве не
мечта каждого книголюба иметь в кармане любимую библиотеку? Сам периодически
пользуюсь электронным
ридером — экономия времени, денег и жизненного
пространства. Ну и деревьев, что не менее, а может, и более важно.
Дмитрий Шеваров, прозаик, г.Москва
«В литературе происходит множество замечательных событий»
1.Главных событий в литературе не было, поскольку все главное происходило в политике. Да что там политика — мироздание сотряслось и сотрясается до сих пор. Писатели, как и все живые люди, оглушены происходящим, хотя кто-то и делает вид, что ничего не случилось.
Но, к счастью, в литературе происходит множество замечательных событий, и это вносит в жизнь слабое, но все-таки веяние поэзии, гармонии, чего-то теплого и душевного, без чего даже крепкие люди впадают в уныние.
Событием для меня стала повесть «Осень в Задонье» Бориса Екимова (сентябрьский и октябрьский номера «Нового мира»). В повести, как всегда у Екимова, страдают, работают, ищут смысл бытия и любят настоящие, а не придуманные люди.
Повесть была написана до событий на Украине, но гул приближающейся трагедии слышен тут в каждой строчке. Дивные образы мужественных людей, гонимых обстоятельствами, бандитами, чиновниками, но не покидающих свою землю — эти характеры, эти лица невозможно забыть.
Особенно пронзительны у Екимова образы детей и стариков. Причем, не только русских детей и стариков, но и чеченских. После горьких событий девяностых годов судьба выбросила немалое число чеченцев на донские и приволжские земли. С отцовской нежностью, с огромной деликатностью и тонким пониманием национальной самобытности описана в повести дружба русского мальчика и чеченской девочки. Эта дружба — как чуть слышный колокольчик звенит, напоминая ожесточившимся взрослым о том, что все мы — жители одной страны и одной планеты. (Возможно, это не совсем тактично, но не могу не обратить внимания на повесть «Осень в Задонье» наших чеченских коллег-литераторов. Целительное, а не раздражающее художественное слово сейчас — большая редкость. Мне кажется, повесть такого выдающегося мастера русской прозы как Борис Екимов, заслуживает того, чтобы ее прочитали в Чечне. Быть может, ее стоило бы издать в Грозном, перевести на чеченский язык, рассказать о ней старшеклассникам?..)
А как дивны, как утешительны у Екимова пейзажи донской земли! А ведь есть еще мистический, религиозный пласт этой повести, и это не только придает прозе Екимова дополнительное измерение, но и делает ее очень интересной для людей воцерковленных, верующих.
Еще одна книга, где нравственное и художественное не
отделимы друг от
друга, — «Избранное» вологодского поэта, газетного и телевизионного журналиста,
редактора и переводчика Владимира Кудрявцева. Книга, увы, вышла
посмертно. Владимир не дожил и до шестидесяти, сгорев в борьбе за сохранение
северной культуры.
В итоговую книгу, собранную Володей очень строго и продуманно, вошли стихи, поэмы, лирические рассказы, переводы, письма, эссе, замечательные критические очерки о вологодских писателях, композиторах, художниках…
Володя отдал дань многим видам визуальных искусств — от фотографии до кино, во всем был очень талантлив, но теперь очевидно, что прежде всего он был поэтом. Его муза трепетна, застенчива и возвышенна. Сейчас к его землякам приходит понимание, что если чье-то имя может сегодня встать вслед за Николаем Рубцовым, то это имя Владимира Кудрявцева. И лежат они теперь не очень далеко друг от друга, близ одной дороги — Пошехонского шоссе.
Болезненный озноб столбов.
Я видел, как обрывки ветра
Сорвали с чёрных проводов
Серебряные капли света.
То морось. То ленивый снег.
У власти серая погода.
Ну, где ж ты, светлый человек?
Молчит народ. Молчит природа…
Очень хочется, чтобы поэзия и проза Владимира Кудрявцева открылись общероссийскому читателю. А для этого нужно всего лишь одно: чтобы помнили. Чтобы выходили книги.
И еще несколько книг, которые принесли мне радость:
воспоминания Софьи
Настольной книгой в нашей семье стал «Архив Мурзилки» (М., «ТриМаг», 2014). О Мурзилке хотелось бы сказать особо: журналу, который носит имя забавного желтого медвежонка, в минувшем году исполнилось 90 лет.
В честь этого события и вышла в свет четырехтомная юбилейная антология, где собрано все лучшее, что было в «Мурзилке». Стоит заглянуть только в первый том — сколько замечательных писателей и поэтов почитали за честь публиковаться в детском журнале! К.Чуковский и М.Пришвин, С.Маршак и Е.Шварц, А.Гайдар и К.Паустовский, А.Барто и С.Михалков. А сколько несправедливо забытых авторов возвращается читателям благодаря «Архиву Мурзилки»!
По текстам, публиковавшимся в журнале после войны, чувствуешь, как быстро взрослели маленькие читатели. «Мурзилка» публиковала большие и очень серьезные рассказы. Меня более всего поразил рассказ Нины Артюховой — прекрасной детской писательницы, дочери знаменитого русского издателя М. В. Сабашникова. Ее имя, увы, сегодня многим ничего не говорит, но вот недавно студенты-филологи Тульского педагогического университета создали сайт, посвященный Нине Михайловне Артюховой.
А рассказ ее называется «Через цепочку». Сюжет прост: 1945 год, коммунальная квартира, матери ушли на работу, наказывая детям никому не открывать дверь. В это время возвращается домой капитан Андрей Черкасов. Дети приоткрывают дверь на цепочку и, не узнав в седом военном своего отца, вновь запираются. Фронтовик растерянно топчется у родного порога, а дети, подставив стремянку, смотрят в маленькое окошко над дверью.
«— Ушел? — спросила Маруся.
— Нет. Стоит. На перила облокотился.
— Ну как? — через минуту опять спросила Маруся.
— На ступеньку сел. Платок вынул — глаза вытирает.
— Плачет? — прошептала Женя.
— Не знаю, может быть, что-то в глаз попало…»
Серию книг «Архив "Мурзилки"» я бы назвал самым удачным проектом года в области семейного чтения. Это не учебное пособие по истории, а уникальная книга понимания родных людей: бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки… Возможно, их уже нет на свете, но ты листаешь «Мурзилку» и чувствуешь: они рядом.
Если уж я заговорил о книгах для семейного просмотра и чтения, то как не сказать о другом исключительно интересном книжном сериале — о четырех книгах, выпущенных издательством «Псковская областная типография» с 2011 по 2014 год и посвященных выдающемуся русскому иллюстратору Ю.А. Васнецову. При том, что все помнят его «Ладушки» и они бесконечно переиздаются, о самом Юрии Алексеевиче Васнецове мы до недавних пор почти ничего не знали. И вот несколько лет назад псковский подвижник, замечательный издатель Сергей Александрович Биговчий задумал издать не просто книжку о художнике, а издать всего Васнецова. И не только его иллюстрации и эскизы, а письма, дневники, воспоминания… Вышло уже четыре тома материалов к биографии великого художника: «Неизвестный Васнецов», «Известный Васнецов», «Удивительный Васнецов», монография Елены Петиновой «Юрий Алексеевич Васнецов. Жизнь и творчество»… Предисловия к книгам написали Валентин Курбатов и Юрий Норштейн.
На подходе пятая, завершающая книга этого несравненного документального романа о великом мастере. Она могла состояться только благодаря тому, что дочери Васнецова Елизавета и Наталия сохранили архив отца. Все сорок лет, прошедшие со дня его ухода, они берегли его письма, документы, фотографии, записки, дневники и то, что посторонний человек, кажется, счел бы пустяковыми почеркушками.
Читатель, с восхищением перелистывая сейчас роскошно изданные тома, и не догадается, что родилась эта красота из пожелтевших листочков писем, из ветхих страниц дневников и потертых блокнотов, которые в другой семье могли бы уже давно выбросить или забросить подальше на антресоли. А дочери Васнецова сохранили все, что относится к памяти родителей, и, кажется, что если бы можно было сохранить пылинку с пиджака отца или облачко тепла, которое он выдохнул на морозе, то и пылинку, и облачко с благоговением сберегли бы.
В завершение мне хотелось бы сказать об одной прекрасной книге, которая пока лежит в рукописи. Это исследование жизни и творчества поэта К.Р., великого князя Константина Константиновича Романова. По жанру это документальная повесть, написанная тем чистым и размеренным русским слогом, который мы уже стали забывать.
Автор книги — монах Лазарь (в миру Виктор Васильевич Афанасьев). Этот человек — эпоха в отечественном литературоведении. Его увлекательные повествования о Батюшкове, Жуковском, Языкове, Козлове, Лермонтове и других русских поэтах XIX века всегда были основаны на архивных разысканиях, на многолетнем поиске. Книги Афанасьева издавались в серии «ЖЗЛ», выходили большими тиражами в крупнейших издательствах, и еще недавно их можно было найти в каждом интеллигентном доме. Это о нем Дмитрий Голубков (поэт, друг Юрия Казакова, автор легендарной книги о Баратынском и блестящей повести «Восторги», посмертно опубликованной в «Дружбе народов») писал в дневнике: «Витя Афанасьев всерьез засел за книгу; каждый день — в Ленинке, в архивах… Дай-то ему Бог. Чистый и преданный высокой литературе человек…»
За четверть века, прошедшие с момента пострига, монах Лазарь стал крупнейшим специалистом по истории Оптиной пустыни, но он оказался совершенно забыт, отринут нашими издательствами (в том числе и православными!). Вот и рукопись книги о К.Р. не может найти своего издателя. Это и обидно, и стыдно…
2. К великому моему сожалению, новых книг с «того берега» до меня не доходит. Если бы не было «Дружбы народов», то можно было бы подумать, что литература в наших еще недавно столь близких и родных республиках вовсе прекратила свое существование.
3.В прошлом году я услышал из телевизора: «Декада милосердия завершится 9 мая, ко Дню Победы». Так и с Годом литературы.
Если бы четверть века назад нам кто-то сказал, что в России для «пропаганды чтения» придется объявлять Год литературы — кто бы поверил?.. Не хочется быть пессимистом, но боюсь, что под Год литературы столичное писательское и околописательское сообщество полюбовно распилит некие гранты и премии, поучаствует в заседаниях, прокатится на каком-нибудь агитационном поезде от Москвы до Владивостока, слетает в Крым раздать автографы… А при этом литература ни на миллиметр не приблизится к читателю.
Книги будут дорожать. Они уже и сейчас почти не доступны тем, кому более всего нужны: школьникам, студентам и учителям.
И главное: вспомнят ли о тех литераторах, кто, составляя честь и славу отечественной словесности, оказался в забвении и бедности? Вот монаху Лазарю иногда лекарств не на что купить. Александр Антипин — один из самых ярких «деревенщиков» новой волны, бросил перо и ушел работать диспетчером в МЧС. В Курске изысканный и нежный талант эссеиста и поэтессы Ирины Отдельновой никому не известен, поскольку у нее нет ни одной книги, лишь редкие публикации в московских малотиражных изданиях. В Екатеринбурге у Алексея Мосина вот уже несколько лет лежит интереснейшее историческое повествование для детей — нет издателей. Там же много лет ждет выхода своего «Избранного» поэтесса Вера Кудрявцева. А в Вологде книгу рано ушедшего Володи Кудрявцева выпустили в свет не областная администрация и не местное издательство, а дети поэта…
Продолжать можно бесконечно. Бедствующие талантливые литераторы есть в каждом регионе, в каждом большом и малом городе. Так что в названии «Год литературы» пропущены два ключевых слова. Назвать 2015 год стоило бы «Годом спасения русской литературы».