Рубрику ведет Лев АННИНСКИЙ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2015
— Сержант Петров. Берите двух солдат и оцепляйте стадион!
(Войсковая шутка. Из книги: Игорь Шумейко.
Вещество Веры. Федеральный роман)
Пытливый читатель сильно ошибется, если воспримет «Федеральный роман» Игоря Шумейко как беллетристическое полотно, живописующее нашу непредсказуемую реальность в расчете на общепринятый рыночный спрос.
Вроде бы то самое, что у всех.
«Мы теперь все ходим, как некие сатирические персонажи… Смех, абсурд, алкоголь, какие-то но-вые люди мелькают… Деньги, деньги…»
И нагнетать ничего не нужно!
«Если бы кто сейчас подслушал, о чем в России говорят председатели правлений банков, покупающие солидные журналы…»
Так подслушал же!
«Очень много конференций, презентаций, фуршетов. Десять лет назаад их вроде не было… Научные конференции с малопонят-ными повестками, водкой и бутербродами в перерывах, с коньяком в кабине-тах…»
В кабинетах! А в углах общих тусовок?
«Дружно хлебнув кислятинки», — там пробавляются оставшимися в бокалах каплями те, кто не провинтился в кружок ВИП-персон.
Не пробились в тусовках — бьются где попало… В застрявшем из-за пробки «мерседесе»:
«Жестокая драка; распахнутые зверские глаза, потные лбы, летающие кулаки, и кровь…»
Кровь в пересчете на деньги — реальная система новой российской действительности. В «Федеральном романе» Игоря Шумейко толкутся столичные статисты, а в это время на другом конце Державы, в романе сахалинского прозаика Владимира Семенчика точно так же толкутся и дерутся тусовочники муниципального уровня, «консультанты по общим вопросам»…
«Офисный планктон»! «Охмурение олигархов» и «увод активов». Это теперь —
верхи. А низы? «Ушей и глаз комплекты прикинулись людьми, наполнили страну».
А между верхами и низами что? Конвертики с «шуршиками»
и чемоданчики с «капустой»…
Где добро, где зло?
А они больше не противостоят друг другу — они заключили «Хасавюртский мир».
Литература осваивает эту новую реальность, иногда фыркая от отвращения, иногда пьянея от сопереживания… понемногу разрабатывая этот тематический пласт…
Так вот: и пытливый читатель, и сам Игорь Шумейко сильно ошибутся, если подумают, что «Вещество Веры» воспроизводит эту беллетристическую смесь, привычно заполняя щели нашего вечно трескающегося повседневья.
Тут иная точка отсчета.
Надо же знать публицистические работы Шумейко, пронзившие нашу печать! Из них он сам не без тонкой усмешки поминает в романе только «Русскую водку — пятьсот лет неразбавленной истории».
А «Вторая мировая. Перезагрузка», за четыре года выдержавшая несколько изданий и заслужившая у книгоиздателей ранг «бестселлера»!
А «Десять мифов об Украине»!
А «Голицыны и вся Россия»!
А «Великое совместное приключение», только что напечатанное в журнале с загадочным названием «МР»…
Вот его концепция.
Исходная историческая точка: «безрассудство» Святослава, уничтожившего хазарский «барьер», после чего на Русь хлынули агрессивные гости: печенеги, половцы и, наконец, татары…
А что, если это не «безрассудство», а перст судьбы? — спрашивает Шумейко. — Выход Руси в «открытый космос» через азиатский пролом! И все дальнейшее: «Выбор Александра Невского, рождение казачества, походы Ермака, Хабарова, Дежнева — процесс, названный «покорением Сибири».
Хорошо это или плохо? Детский вопрос. Но неизбежный.
Что же, лучше было сидеть за хазарской «заслонкой»? — спрашивает
Шумейко. — Кто тогда запомнил бы Русь? Кто бы знал ее?
Путь в «мировой космос» пролегает через Чингизову Орду, через закон и порядок Великой Империи, «верховный правитель которой сидит где-то в Каракоруме». Но что-то подобное здесь все равно бы утвердилось! Нужен был гений Александра Невского, чтобы увидеть духовным зрением великую, «на два года пути», диковинную степную ширь, и почувствовать ее родной! Увидеть «потомков, рассылающих губернаторов на Волгу, Урал, Иртыш, Енисей». Увидеть и еще более дальних потомков, «для которых эта земля станет опорой, защитой и кормилицей».
Кормилицей не только славян, но всех племен, собравшихся здесь, на Евразийской равнине.
«Русский водораздел прошел именно по "хребту" евразийской миссии. Некая душевная широта, способность увидеть то, что ранее было только источником страха и ненависти, считалось «карой господней», оказалось более сложным явлением: и наказанием, и испытанием. Былинный, сказочный «архетипичный», как теперь выражаются, сюжет. Выдержать удар и не озлобиться, не дойти до тупой национальной ненависти: татары, через 130 лет побежавшие на Русь, спасаясь от "Великой Замятни", русскими принимались великодушно». На всех уровнях!
Правило: «С Дону выдачи нет» — родилось из отказа русских военачальников выдавать Орде татар, переходивших в русское войско. А ведь переходили! Ибо чуяли «архетипичный сюжет»: центр тяжести Великой Державы перемещался в Москву.
А на Куликовом поле что было? — спрашивает Шумейко. — А на Куликовом поле Мамай, ногайский узурпатор, врезавшийся между великими народами, «был разбит русскими и татарскими князьями». (Однако ухитрился же стать пращуром нашего Ивана Грозного, добавлю я…)
«То был великий день, означав-ший, что внутри империи родилась и сформировалась новая нация, засту-пающая на главную, почетную и уж совсем не "сахарную" службу. И начиная с Ивана IV, мы получили "свое-го" великого хана, столицу в Москве и почетную обязанность собирать и охранять…»
Мысленно продолжая этот сюжет, я предполагаю, что Тохтамыш, «наведавшийся» в Москву после разгрома Мамая, хотел убедиться, что Москва не претендует на имперский верх. Убедившись в обратном, сжег Москву. После чего «Великое совместное приключение» русских и татар продолжилось. «Казаки своей силой и удалью… выразительно иллюстрировали сибирским татарам (бурятам, якутам, алтайцам, тувинцам) следующий факт: столица Улуса Джучиева поменялась, теперь она в Москве, ясак платить надо туда и молиться за здравие царя Ивана Ва-сильевича. Центр силы в бывшем Улусе Джучиевом переместился — ле-гитимность осталась».
Легитимность — это по-европейски, — добавлю я. По-нашенски — единство и неделимость. И многоэтничность, ставшая нашенской определяющей чертой.
«Этнографы подтвердят: в эпосах чувашей, эрзя поход на помощь осажденной Казани занимает столь же почетное место, что и Олегов щит… Царьград у славян. Но минуло всего шестьдесят лет после штурма Казани, и когда поляки оказались в Москве, — все Поволжье, в том числе "герои казанской обороны", пошли отбивать свою новую столицу. Вот гениальная тема для историков: какой-нибудь воин, доживи он лет до 75-ти, действи-тельно мог поучаствовать и в обороне Казани и в походе Минина! А сам Минин, сын Мины Анкудинова? Сейчас выходят работы поволжс-ких историков, в которых одни пишут с гордостью: Минин был татарин, а другие: Минин был эрзя! Ну, точь-в-точь, как семь греческих городов спорили за право считаться родиной Гомера. Таковы наши великие сов-местные приключения, собранные в итоге в едином кодексе, называемом евразийство».
Да, это вам не тусовочный треп при перекупке олигархов или перемещении активов! Это история, тяжелая, полная ужасов и ломки, тяжелой Веры и тяжкой верности. Недаром геополитическая концепция Шумейко напечатана в журнале, название которого — МР — расшифровывается неподъемно веским словосочетанием: «Мужская работа». Вопросы, над которыми заставляет нас задуматься Игорь Шумейко, не из легких. Мужские вопросы.
Из них главный: если фатальным ходом истории центр евразийской сверхдержавы переместился в Москву, то где гарантия, что она еще раз не переместится таким же фатальным образом — еще куда-нибудь? Не обязательно к татарам, но — к тем народам, которые ощутят в своем составе мощный переизбыток духовной энергии?
Есть, чем утешиться: центр переместится — культура переориентируется — но легитимность-то останется?
И все-таки у меня что-то обрывается в душе. Язык жалко!
Ах, жалко? Так берегите русский язык, не разменивайте его на волапюк мониторно-прикольный. — Но это уже не Игорю Шумейко упрек, у него с языком все в порядке, а речь-то о чем?
Москва выстроилась и устояла — именно потому, что в составе русского народа (сложившегося из славян, тюрок, финнов и других племен) обнаружилась мощная сила, заряженная великой исторической задачей.
Это и есть точка отсчета, от которой идет автор, ищущий ответа на роковой вопрос: а в нынешней торгующей и гуляющей России — существует ли такая Сила? Такая Энергия? Такая Вера?
Теперь понятно и заглавие романа — «Вещество Веры» — найденное явно при учете «Вещества существования» Андрея Платонова, но продиктованное публицисту-историку нынешним ходом вещей.
Ответ ищем — у беллетриста.
Беллетрист, пообещавший нам «Вещество», начинает искать его по всем правилам прикладной науки.
Подполковник нажимает кнопку, ждет, когда выползет серебристый диск, и аккуратно надписывает фломастером, когда и с кого сняты показания прибора.
В моем читательском сознании оживает позднесоветская гордость: Какова техника! Каков прогресс! Раньше ходили бы вокруг да около: «сердцебиение, потливость, дыхание, адреналин…» — замеряли бы то да се. А теперь полковник (простите, уже генерал) по-архимедовски врубает вывод: подопытный экземпляр «верит всему, что говорит».
Вещество Веры? Наконец-то!
Следуют «замеры» в зоне ее излучения.
Прогресс!
Я начинаю вслушиваться вобертона этого прогресса.
«Программа-жучок, впрыснутая через флэшку в домашний ноутбук» наблюдаемого экземпляра, «срисовывает все текстовые файлы и тем же путем возвращается в отдел…»
В какой-такой «отдел»?
Научно-техническая революция, подпершая было Вещество Веры, исчезает в лучах всепроникающей службы, которая все это собирает и направляет… куда следует (не удержусь еще от одной советской формулы). Вещество Веры доводится (доносится) до соответствующих органов. Убедившись, что мотив и до читателя дошел, автор этой информационной идиллии издает вздох облегчения… с оттенком отторжения:
— Пфэ!!
И поясняет с невинным видом: «Психо-физиологическая экспертиза».
Вот после такой экспертизы можно взглянуть и на контингент, из которого надо извлечь Вещество Веры. (Контингент — это то, что прежде именовалось: «народ», «общество», «среда».)
Состояние этого контингента я бы назвал словом «перепуловка».
Собирается пул, — пишет Шумейко…
«Гладко-закругленное это словечко, в общем, уже вошло в московский оборот, утвердилось, добавив заметный мазок европейскости, штрих актуальной совре-менности. А о вытесненных им терминах: "шайка", "банда" никто особо и не жа-лел. "Пул" заменил собою и более культурное, но совершенно аморфное, без-жизненное: "группа по интересам". И когда, например, прозвучит в телевизоре "президентский пул журналистов" — все понятно, и за этим встает не только ка-кой-то объект, "означаемое", но и общий дух и "трэнд", и…»
…И — наиболее ощутимые грани этого новейшего переныривания-перехватывания-переименования. А чтобы понять, что именно переименовывается, автор оставляет наиболее памятные звания… служебные должности… чины.
Отставной генерал покупает пакет Издательского Дома и набирает новый штат журналистов из числа своих бывших сослуживцев. Сцеп по цели: «Разоблачаем общественные пороки, смакуя их». Другая точка сцепа — «полументовский банк». Неплохой банчок, «с четырьмя конфликтующими акционерами и двумя вялотекущими арбитражными делами». Генерал и его присматривает себе «в очередь». Кандидаты наук и экс-эмвэдэшные компьютерщики — в одной упряжке. Название упряжки, то есть журнала, варьируется от «Русского Фокуса» до «Русского Щелкопера». Прежний хозяин, «цветметовский король, повелитель алюминиевых чушек» — передает генералу бразды и опыт.
В составе совокупного опыта — переосмысляемое Священное Писание:
«Вещество Веры — порошок… Порох, прах… Такой уж ныне пошел "патриарх Ной": сто лет работать будет, ковчег срубит, зверей соберет, загонит, семейство погрузит, но… люк за собой — закроет сам! (Тысячи лет всех комментаторов библейских текстов потрясала и умиляла деталь:Господь закрыл люк Ковчега за Ноем»).
«…И поплывет (наш новый Ной. — Л.А.), на досуге прикидывая объясняющую версию про Глобальное Потепление, растаявшие льды, уровень воды, и этот точный…. "прогноз погоды на столетие", выданный ему…»
Что же сделает этот новый герой САМ? И как пойдут дела за пределами отряженного ему «столетия» (Господь мыслил куда более протяженными мерами, скажем, Вечностью)? Пока ясно одно: «бывший капитан милиции чистит в банке унитазы», а бывший генерал госбезопасности приказывает «соединить редакцию с банком галереей с пуленепробиваемыми стеклами», — видимо, на случай, если Вещество Веры ударит в мозгах подчиненных не туда.
В этом контингенте, где пулы всплывают в планктоне и в том же планктоне исчезают, — понятие «не туда» как-то теряет смысл. Версий — сколько угодно, и все равны. Из десяти одна — реальна, и какая — не угадаешь, а девять — мнимые: «шум, блажь, звуковой шум, вонь. Пусть их…»
В этом хитроумном попущении Шумейко улавливает интереснейшую особенность, порожденную тысячелетней русской историей. Наш человек, как известно, живет в непредсказуемых ситуациях (от погоды до формы правления), он все время ждет подвоха или предательства (от внешнего супостата или ближайшего соседа). Более всего наш человек боится обмана, и потому он — в обман не дастся, то есть ничему не верит.
Шумейко виртуозно выворачивает это наше качество. Человек наш, который не верит ничему, в сущности верит всему!
Всему, чем ни обернется планктонно-пуловая реальность.
Это — к вопросу о Веществе Веры.
И еще одна наша капитальная черта — знаменитый «задний ум». Чутье Ивана-дурака. Не путать с глупостью! Наш дар — Дурь. Особая одаренность для жизни в дурной реальности.
От этого же корня — невеселое определение того, что с нами происходит:
«Подурнение нации — формулирует автор, — вот главное, что убивает. И не только как проблема дня сегодняшнего, но, главное, в измерении — Нация, Генофонд, История, Будущее»…
«— Меня еще в восемьдесят, не помню каком, году,— вспоминает герой, — просто как обожгло. Тогда показали первые конкурсы красоты, и девчушки наши по миру побежали… Тогда меня и ударило: "Гены, геномы!" Ведь если все красавицы вот так полетят, то скажи, кем мы станем через поколение-два? Да мы же не просто дурнушным — мы чахлым и уродливым народцем станем!»
Красавицы — особый пункт в пуловедении автора «Вещества Веры». На мужиков надежды мало, с них как с гуся вода, эти гуси Третьего Рима не спасут.
Но девочки!
К ним у автора «Вещества Веры» особый вкус. Талант Шумейко как беллетриста проявляется ярче всего в описаниях именно этих неотразимых созданий.
Когда такая красавица, разбитная и веселенькая, идет брать интервью у какого-нибудь несговорчивого «бурбона».
Когда другая, рыженькая, оставшись дома одна, крутится перед огромным родительским зеркалом, привставая на цыпочки и разглядывая себя анфас и в профиль.
Или когда в салоне самолета совсем юная пассажирка вертит светлой головенкой, так что волосы ее распускаются на манер раскрывшегося парашюта, — и умоляет самолет не падать — «не может же он упасть (добавляет для нас автор) из-за того, что какой-нибудь идиот в Хитроу не досмотрел багаж с миной».
Но истинно влюбленными глазами увидена центральная героиня романа, блистающая неприступной красотой и безупречной до белизны чистотой, — по имени Альбина. Она и в военной форме смотрелась бы отменно, она на старинном балу была бы царицей бала, на современной же тусовке приковывает всеобщие взоры — и внешностью, и манерой держаться, за которой ощущается причастность к власти. В масштабах генеральского эксперимента, конечно. Незаменима на посту заместительницы главного редактора фокусно-щелкоперского журнала… а также в системе разработок Вещества Веры, этим журналом прикрываемой.
На Альбине все и держится: на ее хватке и на ее обаянии. Прикажи ей генерал, чтобы ради дела охмурила нужного человека, — охмурит, не колеблясь. Как изящно формулирует Шумейко, нужному мужику даст. Но что знаменательно: если для дела надо, то не просто «даст», но войдет в роль влюбленной по-настоящему. Такой характер!
Поэтому крах генеральско-журналистской затеи с Веществом Веры обозначается в сюжете романа именно как личный крах героини, о чем в последних строчках и сообщено, причем — в ракурсе ее потрясения: «оседая на дверном косяке», она видит все «в странном, искривленном и сильно увеличенном изображении, как сквозь слезы».
Что же мы видим сквозь ее слезы?
Что пробирки с «рабочей смесью» Вещества Веры, добытые с такими трудами, почти все исчезли, а оставшиеся валяются пустые.
Куда исчезли? Может, похищены вражескими секретными службами?
Дело проще. Они украдены. Родными соотечественниками.
Зачем?
Да ведь эликсир-то изготовлялся на спирту. Стало быть, и употреблен в охотку с надлежащим веществом закуски. Без всякого восстановления Вещества Веры.
Грандиозная перспектива возвращения России, вышедшей когда-то через азиатскую ширь на простор мировой истории, — повисает в неопределенности.
Статус Великой Державы тонет в офисном планктоне.
Сцепить Веществом Веры торгующее и переныривающее народонаселение страны — на решение задачи не в мировом? а хотя бы в национальном масштабе сил и средств нет.
Разве что в масштабе стадиона?
— Сержант Петров! Берите двух солдат…