Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2015
Озмитель
Михаил Евгеньевич — родился
в
Перемены
(иссыккульское)
Здесь, у старых изломанных жизнью урючин,
всей-то тени —
ладони негде укрыться.
Что мне Дант и его комедийные крючья? —
Здесь уже всё случилось,
а он и не думал родиться.
Это озеро может казаться
на ощупь тёплым,
если только с морозу
и прямиком из Сибири,
но китайцы —
они ведь когда ещё делали стёкла! —
называли прозрачным.
Знали, о чём говорили.
И когда мне твердят про прогресс,
что хватит про вечность,
что пора развиваться,
я соглашусь отчасти:
это очень удобно,
когда под рукою «cтечкин»,
но потом всё равно
в рукопашной приходится драться.
Мимолётней меня,
первородней меня,
цвета мёртвой полыни,
моя ящерка, ты
спасенье нашла в моей тени,
так и быть: я ещё постою,
погадаю тебе и себе на И-Цзине,
кто на береге диком
под урючиной чёрной
скоро нас сменит.
Перегон скота на джайлоо
У костерка кизячным дымом греюсь.
Темно в ущелье, а ледник над головой
уже встречает солнце; верхний ветер
сметает с гребня снежный прах.
Морозно там, а здесь ещё промозгло,
там ослепительно, а здесь ещё темно.
Друг к другу жмутся овцы, жеребёнок
пригрелся между двух кобыл,
берданка в инее, и холодно до дрожи
подумать только взяться за железо.
Старею, видимо, не я один:
наш волкодав преодолел смущенье
и притулился сбоку, так теплей.
— Как ты, мой друг, воняешь мокрой псиной,
а я тебе, наверняка, кирзой,
вчерашним спиртом, табаком
и, может быть, совсем чуть-чуть духами.
Он засыпает, и тяжёлая башка
мне на колени опустилась.
Вздохнул и приоткрыл глаза:
— Ты не прогонишь? — Нет, не прогоню,
давай ещё часок подремлем.
О происхождении поэзии
Этот город созрел,
как
осенний курдючный баран.
Мы возьмём его кровь,
мы съедим
его сладкое мясо.
Так сказал наш великий,
наш
мудрыми избранный хан,
так нам предки ночами твердят,
так велит
дух Манаса.
В этом городе воинов нет,
гордым незачем жить.
Но их женщины словно
поляны в
горных пролесках,
моё имя их дети
будут
гордо носить
и меня воспоют,
и сложат
свой эпос.