Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2015
Мне двенадцать лет. Лето я проводил на даче, заняться было особо
нечем, а в сельпо продавалось много интересного и отчаянно нужного. От
безысходности начали с другом собирать бутылки. А кто не собирал?! Двадцать
копеек за штуку. Пять бутылок — рубль. Один рубль — э-э-эх!
Ну, вы помните. Окружные леса никогда не находились в такой чистоте, как после
наших походов. Людей, разбивавших бутылки, я ненавидел всей душой, а тех, кто
их выбрасывал, считал глупцами. Я начал жить, измеряя капитал любого человека
количеством бутылок. Даже мамину зарплату младшего научного сотрудника я
перевел в стеклотару и визуализировал. Я стал просить покупать мне
омерзительный нарзан вместо пепси-колы. Родители удивились, но радостно пошли
навстречу. Давясь соленой гадостью, я помнил, что эта бутылка при сдаче стоит
на десять копеек дороже. Иногда в лесах мы находили такой стеклянный
антиквариат, что приемщики подозревали нас в ограблении музея раннего
палеолита.
В общем, мальчики сошли с ума. Надо сказать, что в трех
километрах от дачи, где я жил с прабабушкой, находилась дача моего дедушки по
еврейской линии, крупного строительного начальника. На выходных я регулярно
являлся туда с лицом, выражающим безмерные страдания и очевидную потребность в
деньгах. Воспитывали меня в строгости и домой
отправляли сытым, но таким же бедным. День рождения у дедушки был летом и
отмечался на даче с большим размахом. Дефицитные деликатесы украшали богатый
стол и доводили меня до невроза. Однако в тот день, о котором идет речь, я не
обращал внимания на копченую колбасу и красную икру. Меня интересовали бутылки,
места скоплений которых узнавались мною по запаху. Еще до начала застолья я
подсчитал свою завтрашнюю выручку и осоловел. Это был
первый раз, когда я хотел, чтобы праздник поскорее закончился. Мне не терпелось
получить активы в собственность. Когда наступил черед
наполеона и стало понятно, что опустошены все принимаемые в СССР
бутылки, я вылетел из-за стола, примчался на кухню, куда уносили все, что
мешало в столовой, и начал складывать стеклотару в припасенную сумку
безобразного вида. Праздник был веселый, и мои копания в мусоре особо никто не
замечал. Наконец я собрал все свое богатство и решил откланяться, так как
тащить ночью три километра огромную звенящую сумку не хотелось. Как истинный
сумасшедший, я боялся ограбления.
Провожать любимого внука собрались все участники банкета,
дедушка шел последним. Каждый гость, выходивший меня поцеловать, застывал,
разглядывая сумку с бутылками, стоявшую рядом с тщедушным мальчонкой,
уходящим в сумерки. Разум, замутненный стеклом, постепенно стал ко мне
возвращаться, и я осознал потенциальные интерпретации данной мизансцены. В
глазах общественности состоятельный дедушка выглядел окончательным Плюшкиным,
который заставляет внука переть на себе обоз с
бутылками, чтобы дать хоть как-то заработать ему на пропитание. Сумка была чуть ли не с меня размером, но в ней едва ли набралось
на пять-семь рублей. Колбаса и икра на столе стоили значительно дороже.
Гости медленно стали поворачиваться к хозяину праздника.
Ожидались едкие шутки, особенно на тему отношения в еврейской семье к русскому
внуку.
Дедушку я любил и опозорить его не
мог.
— Дедуль, а где у тебя помойка, я хоть бутылки вынесу, польза
от меня будет?
Сердце обливалось кровью, но лицо было
безмятежно-беззаботным. Тем более я знал, что помойка где-то далеко, и рассчитывал,
что никто меня провожать не пойдет.
— Спасибо, может, посидишь еще? Наполеон вкусный, арбуз, куда
тебе спешить?
(Душа рванулась, но бизнес есть бизнес).
Неожиданно один из гостей сделал шаг вперед и хладнокровно
убил меня:
— Да оставь ты бутылки, Санёк, я в город отвезу на машине,
сдам, пропьем с твоим дедом, чего добру пропадать!
Главное было не зарыдать. Огромные грубые ладони взяли в
охапку эти нежные цветки и вместе с кожей оторвали от меня.
Я шел домой через туманные, покрытые августовской ночью токсовские холмы и плакал. Маленький обездоленный мальчик с
тонюсенькими ногами, вставленными в тяжелые разваливающиеся сандалии, у
которого только что отобрали последние деньги, а с ними последнюю надежду. Мир
казался мне катастрофически несправедливым и бесконечно жестоким. Насладиться
летней прогулкой налегке в голову мне не приходило. А ведь сколько счастья было
в той теплой ночи беззаботного детства, да и деньги мне были
в общем не нужны. Про упущенный «Наполеон» я вообще молчу.
Удивительно, как мы теряем разум, занимаясь накопительством и
стяжательством, идя на жертвы, чаще всего несоизмеримые с ожидаемым
результатом.