Рубрику ведет Лев Аннинский
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2015
Стоит
над душой — нависает? Или светится…
прикрывает, помогает дышать? Умело соединить слова — и уже готова сверкнуть
искорка поэзии. «Во времена беды большой стояло небо над душой»… А если веру
и неверие свести, замирая от немыслимости такого соединения? «Чья-то молитва и
чье-то безбожие — вот оно, счастье, со счастьем не схожее». Стих — прост и
легок, он возникает в естестве русской поэтической речи без нажима, без
малейшего стремления поразить читателя. Но в этой-то простоте и прячется поэзия
— в простом и ясном взгляде в глаза судьбе, в простой человеческой памяти о
тех, с кем свела судьба. «Сегодня ровно двадцать лет, как бабушки на свете
нет…»
Портрет
бабушки обрисовывается из простейших, неподдельных детских воспоминаний — с
притаившимся в этой простоте ожогом:
Она
мои качала сны во время мировой войны.
Как дни, считала мелкий рис, от кошки отгоняя крыс.
И каждый день была права, ломая мебель на дрова.
Напоминал ей злой февраль, что не сожгли еще рояль,
И удивлялся, снег дробя, что
не сожгли ещё себя.
Вся мебель полетела в печь, но удалось рояль сберечь.
Оплакивая шкафа прах, висели платья на гвоздях…
Люди
уже сделаны из этих гвоздей, и Спаситель привык так буднично смотреть «из угла»
на эту беспощадно-безбожную реальность.
Христос
дивился из угла, как бабушка полы скребла.
И в очередь в мороз любой вставала, как на смертный бой.
Взяв на себя чужих сирот, переходила горе вброд.
Запомнив на остаток лет той керосинки слабый свет,
Бомбоубежище в метро и сводки Совинформбюро.
Прошла война. И цел рояль. Ребенок вырос. Это я-ль?
А
в финале этого жизнеописания, поразительного по экономности деталей (и по
знанию того, что стоит за деталями), — поворот интонации, который опаляет
светом, огнем, смертельным пламенем, — сполох неизмеримости, непримиримости и
непоправимости — при всем счастии:
И
вот, впивая этот свет,
живу.
Да бабушки-то нет.
В
финале, «споткнувшемся» от удара памяти, — загадка, которая страшней любой
разгадки: спасение не спасает от боли, но боль не уничтожает веры в спасение,
которое все равно не спасает, а вера все равно жива…
Надо
родиться в самом начале Великой Отечественной войны и с молоком матери впитать
чувство неизбывной беды… надо все первые десять лет жизни ощущать присутствие
этой беды в каждой клеточке бытия — и на всю жизнь сохранить чувство горькой
радости, когда душа замирает в оцепенении между бедой и спасением…
Поразительное
это состояние выношено первым послевоенным поколением.
Лейтмотивы.
Мир приходит на искалеченную войной землю, но счастье не приходит «само собой»,
если его не выстрадать. Выстраданное
отлетает пеплом выкуренной папиросы — в небе пепел замирает неизбывной памятью…
Память
— о матери, пережившей и выдержавшей этот ад… Об отце — фронтовике, из-под огня вынесшего
пронзительные стихи.
Понтий
Пилат умывает руки, не в силах оградить мир от подлости и насилия. Не от рук Пилата
— очищение, а… от Пушкина, который «идет с
дуэли невредим»… От безмерной народной силы духа.
Небо
над душой — в страшном опыте беспощадной эпохи. Душевный сплот,
спасающий от душевного слома. Опыт Великой войны, определивший склад души.
Природный
артистизм в какой-то степени отвлекал эту одаренную душу от писания стихов.
Девочка, с восьми лет пишущая стихи, выросши, стала профессиональной актрисой
кино и театра… Писать —
продолжала. В стол.
И
еще одно обстоятельство биографии способствовало писанию стихов… а может, наоборот, остерегало от ощущения
легкости этого занятия: родной дом был пронизан стихами отца и его соратников
по поэтическому и реальному фронту.
Она
в конце концов выработала свой почерк — между неизбывной бедой и непобедимой
верой в счастье. Ольга Наровчатова.
Ольга Сергеевна…