Роман. С английского. Перевод Анны Комаринец
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2014
Предисловие
Джеймс Тербер однажды написал, что разница между английским и американским юмором заключается в том, что если американский превращает экстраординарное в обыденное, то английский как раз наоборот, превращает обыденное в экстраординарное. С этим замечанием наверняка согласятся почитатели Джейн Остин. Барбара Пим принадлежит к тому же течению в английской литературе. Ее проза отдает должное мелочам жизни, и если подходить с такой мерой, то «Замечательные женщины», несомненно, являются одним из самых очаровательно-забавных английских романов двадцатого столетия.
Подобно Джейн Остин, Барбара Пим создавала свои виньетки не на широком полотне, а на маленькой пластине слоновой кости и описывала приблизительно тот же мир, что и ее более известная предшественница — повседневную жизнь ничем не примечательных людей, живущих в местечках, которые могут быть только английскими. Время действия «Замечательных женщин» — вскоре после войны, но о том, что это была за война, нет и речи, так же, как у Джейн Остин тот факт, что на континенте бушуют наполеоновские войны, едва ли отпечатывается в сознании персонажей. И все же, хотя романы Барбары Пим невообразимо далеки от политических и социальных проблем, они явно напоминают о том, что одно из свойств литературы — среди прочего — воссоздавать картину повседневной жизни, складывающейся из разрозненных мелких забот и тревог. Именно это наделяет ее романы непреходящей притягательностью.
«Замечательные женщины» — второй опубликованный роман Барбары Пим и, по мнению многих, лучший. Свою первую книгу «Молодые люди в маскарадных костюмах» она написала в шестнадцать лет. Это подростковое произведение с прелестным названием, как оказалось, позволяло предвосхитить будущие: мужчины, молодые и не очень, оказываются в центре всех ее романов, и мужчины, за которыми с иронией и иногда мечтательно наблюдает рассказчица, приносят радости и разочарования (большей частью последнее) героиням всех ее книг. «Замечательные женщины» — настолько же о мужчинах, насколько и о женщинах; населяющие этот роман «замечательные женщины» замечательны как раз потому, что таковыми их считают мужчины.
Первый роман, написанный Барбарой Пим уже в зрелом возрасте, «Та еще робкая газель», был поначалу отвергнут рядом издательств. Такого следовало ожидать: лишь немногим романистам улыбается случай, и их произведения принимает с распростертыми объятиями первый же издатель. Многих, без сомнения, отказ обескураживает настолько, что они вообще бросают писать. Барбара Пим писать не перестала, и со временем, в 1950 году, «Та еще робкая газель» увидела свет. Два года спустя к публикации были приняты «Замечательные женщины».
На протяжении следующих одиннадцати лет Барбара Пим продолжала создавать свои очень камерные романы. Ее слава росла, хотя писательница не оставляла довольно скучную работу в Международном институте Африки, в значительной мере послужившую источником вдохновения для некоторых ее произведений. Но в 1963 году произошла катастрофа. Барбара Пим послала рукопись нового романа «Неуместная привязанность» своему постоянному издателю Джонатану Кейпу и получила отказ. На то существовали разные причины, но сама Пим объясняла это тем, что ее манера письма и описываемый ею мир были сочтены старомодными. В этом есть доля истины: 60-е годы были эпохой не только интеллектуального эксперимента и стремительных социальных перемен, но и поверхностности. Разумеется, в десятилетие «детей цветов» и наркотиков Барбару Пим читатели вполне могли счесть старомодной, и издатели тоже оказались во власти пьянящей атмосферы того времени. Но жестокий факт остается фактом: в результате злополучной всеобщей погони за духом времени на четырнадцать лет выпала из читательского оборота известная писательница. Однако Барбара Пим продолжала писать в стол.
Запоздалый ренессанс наступил в 1977 году, когда кампанию в защиту ее книг развернули в «Литературном приложении» к «Таймс» два влиятельных критика — Филип Ларкин и Дэвид Сесил. Теперь ей наконец воздали должное и засыпали приглашениями те, кто прежде ее игнорировал. Какое же удовлетворение, вероятно, испытали, если не она сама, то по крайней мере ее друзья. В какую очаровательно неловкую ситуацию попали те, кто полагал, что строгая диета из неприкрашенного социального реализма и откровенных сцен совокуплений как раз то, чего жаждет читатель, и все, что он должен получать. Оказалось, что все это время читатели — или довольно большая их часть — тосковали по мелким радостям, обаятельному сдержанному юмору и изящным миниатюрам, коими полны романы Барбары Пим. Нечто подобное произошло и в детской литературе: детей потчевали нравоучительными и образовательными, но очень скучными историями, тогда как на самом деле им хотелось читать про приключения и — хотите верьте, хотите нет — про жизнь школ-пансионов. Со временем это дала им мисс Роулинг.
После смерти Барбары Пим ее слава нисколько не поблекла, более того, она постоянно растет. Об этом свидетельствует тот факт, что ее имя стало нарицательным — лучший комплимент, каким могут наградить автора последующие поколения. […] Назвать тот или иной образ «очень пимовским» означает, что речь идет о саморефлексии и остром осознании скромности собственной жизни, того непреложного факта, что проходит она на обочине. «Пимовское мгновение» переживаешь и тогда, когда сознаешь, что никогда не станешь предметом большой любви. Умеренно теплой приязни — возможно, но глубокой и страстной любви — никогда. По сути, ты какая ты есть и права-то на такие чувства не имеешь, пусть и утверждается, будто наблюдать их в других возвышает душу.
Описанный в «Замечательных женщинах» мир — мир нелепостей и благородного ветшания. Тут нет драматической бедности или нищеты — это не сфера Барбары Пим. Персонажи ее романа в том или ином смысле знавали лучшие времена: кто-то вышел из пасторской среды, но теперь вынужденно снимает с кем-то квартиру на двоих; они способны оценить пищу более изысканную, чем консервы, которыми питаются, и в их жизни могло бы быть побольше света.
Узнаваем ли этот мир для современного читателя? На мой взгляд, да. Несомненно, сегодняшний Лондон очень отличается от описанного Барбарой Пим. Он более космополитичен, более опасен, более чем когда-либо оторван от сельской местности, но все равно узнаваем. И «Замечательные женщины», как и прочие романы Пим, выходит за рамки конкретного исторического фона, поскольку повествует о человеческих устремлениях и надеждах, которые немногим отличаются от наших сегодняшних: все мы в чем-то не реализовали себя, всем нам хочется, чтобы все у нас было чуточку лучше. Мир смутных желаний подан в романе так, что не просто показывает, как могут саднить несбывшиеся надежды, но и позволяет над ними усмехнуться. Читая Барбару Пим, вслух хохотать не будешь. Но улыбнешься. Улыбнешься и отложишь книгу, чтобы с удовольствием улыбнуться еще. Потом возвращаешься к чтению, и несколько минут спустя какое-нибудь неожиданное замечание о человеческих слабостях вызовет новую улыбку.
Как раз такие ремарки, на мой взгляд, и делают «Замечательных женщин» привлекательными. Сам сюжет тоже не лишен интереса, но именно комментарии рассказчицы о ее мирке и той толике удовольствий, которые она в нем находит, не дают отложить книгу в сторону. В самом начале героиня-рассказчица, Милдред, например, говорит: «Как часто я почти со стыдом бормотала: "У меня общая ванная" — точно меня лично сочли недостойной собственной ванной комнаты!» Мысль о том, что ты недостоин собственной ванной комнаты, совершенно неожиданна, но забавна, потому что это crie de сoeur1 неосуществленных надежд, желание быть чем-то, чем судьба явно никогда не позволит тебе стать. Нам всем хочется быть счастливыми, так сказать, иметь собственную ванную комнату, но это счастье для неизмеримо большого числа людей оказывается недостижимым. Жизнь каждого из нас наполнена мелочами, и эти мелочи приобретают для нас огромную важность. Барбара Пим это понимает и ярко, по-доброму забавно рисуя подобные мелочи, помогает нам проявлять больше сочувствия к ближним. Если считать признаком великого романа то, что он заставляет читателя сопереживать его персонажам, пробуждает способность сочувствовать людям, то «Замечательные женщины» в каком-то смысле незначительный роман об очень малом, а в каком-то — великий об очень многом.
Александр Макколл-Смит
Глава первая
— Ах, дамы-дамы! Если где-то что-то происходит, вы уже тут как тут!
Голос принадлежал мистеру Моллету, нашему церковному старосте, и от его плутоватых ноток я виновато вздрогнула, точно меня за чем-то застукали и я не имела права показаться у собственной входной двери.
— Новые жильцы въезжают? Судя по мебельному фургону, я бы сказал, что да, — напыщенно продолжал он. — Уж вы-то, надо думать, в таких вещах толк знаете.
Полагаю, незамужней женщине чуть за тридцать, которая живет одна и не имеет родных, не следует удивляться, что окружающие ждут, будто она станет совать нос в чужие дела, а если она еще и дочь приходского священника, то можно сказать, что ее положение взаправду безнадежно.
— Однако, tempus fugit2 , — крикнул на бегу мистер Моллет.
Мне пришлось согласиться — мол, действительно так, но на пороге я задержалась, чтобы посмотреть, как грузчики спускают на мостовую пару стульев, а поднимаясь к себе в квартиру, прислушалась к чьим-то шагам в пустых комнатах квартиры, располагавшейся под моей: шаги гулко отдавались от голых половиц — очевидно, кто-то решал, как расставить мебель.
Наверное, это миссис Нейпир, подумала я, поскольку заметила письмо с пометкой «В ожидании прибытия», адресованное «миссис Нейпир». Но теперь, когда она наконец прибыла, мне вдруг не захотелось с ней встречаться, поэтому я поспешила к себе и начала прибирать кухоньку.
Столкнулась я с ней ближе к вечеру у мусорных баков. Мусорные баки в подвале были в общем пользовании. На первом этаже нашего дома располагалось несколько контор, а над ними — две квартиры, не вполне отдельные и без удобств. Как часто я почти со стыдом бормотала: «У меня общая ванная» — точно меня лично сочли недостойной собственной ванной комнаты!
Низко нагнувшись над баком, я отскребала чаинки и картофельные очистки со дна помойного ведра, а потому очень смутилась от такой встречи. Я собиралась как-нибудь вечером пригласить миссис Нейпир на чашку кофе. Мы познакомились бы на изысканный и цивилизованный манер — с моими лучшими кофейными чашками и печеньем на серебряных тарелочках. А вместо этого я стою в самой затрапезной своей одежде, с помойным ведром и корзинкой для мусора.
Первой заговорила миссис Нейпир:
— Вы, должно быть, мисс Лэтбери, — сказала она вдруг. — Я видела вашу фамилию возле второго звонка.
— Да, я живу в квартире над вами. Очень надеюсь, что вы хорошо устроились. Переезжать всегда так хлопотно, правда? Кажется, сколько ни трудись, вещи никогда не встанут по местам, и вечно теряется что-нибудь нужное — заварочный чайник или сковородка…
Банальности легко срывались у меня с языка, возможно, потому, что юность в сельском приходе научила меня справляться почти с любыми потрясениями, я даже знаю, как вести себя в «великие мгновения жизни», каковыми считаются рождение, брак, смерть, успешная воскресная ярмарка или праздник в саду, испорченный плохой погодой… «Милдред — такое подспорье своему отцу», — говаривали у нас в приходе после смерти мамы.
— Приятно будет знать, что в доме еще кто-то живет, — добавила я, поскольку в последний год войны мы с моей подругой Дорой были единственными жильцами, а потом я еще месяц жила совсем одна, так как Дора съехала, получив место учительницы в загородной школе для девочек.
— Боюсь, я мало бываю дома, — поспешно ответила миссис Нейпир.
— Разумеется, разумеется, — дала я задний ход. — Я тоже.
На самом деле я почти всегда была дома, но прекрасно понимала ее нежелание завязывать более тесное знакомство, которое может превратиться в обузу. На первый, поверхностный взгляд, ничто тесной дружбы не предвещало: она была хорошенькой блондинкой, модно одетой в вельветовые брюки и яркий кардиган, а я — невзрачная и серенькая — только привлекала внимание к этим своим качествам обвисшим халатом и старой бежевой юбкой. Позвольте добавить, что я совсем не похожа на Джейн Эйр, подарившую надежду множеству некрасивых женщин, которые принялись рассказывать свои истории от первого лица, и никогда не считала себя на нее похожей.
— Мой муж служит во флоте, но скоро получит отставку, — сказала, почти предостерегающе, миссис Нейпир. — Я просто готовлю квартиру к его приезду.
— А, понимаю.
Интересно, что могло привести морского офицера и его супругу в нашу захудалую часть Лондона? Наши места находятся «с не той стороны» от вокзала Виктория, это далеко не Белгравия, и хотя сама я питала к ним сентиментальную привязанность, обычно они не привлекали людей с внешностью миссис Нейпир.
— Наверное, все еще трудно найти квартиру, — продолжала я, подстегиваемая любопытством. — Я-то живу тут уже два года, тогда было много проще.
— Да, я ужасно намучилась, и это действительно не совсем то, что мы искали. Мне отнюдь не нравится пользоваться общей ванной, — сказала она прямо, — и я даже не знаю, что скажет Рокингхем.
Рокингхем! Я ухватилась за имя, точно нашла в мусорном баке драгоценный камень. Мистера Нейпира зовут Рокингхем! Как же человеку с таким именем будет неприятно делить с кем-то ванную!
— По утрам я все делаю очень-очень быстро, — поспешила извиниться я, — а по воскресеньям обычно рано встаю, чтобы идти в церковь.
На это она улыбнулась, а потом сочла необходимым добавить, что сама она в церковных службах смысла не видит.
Наверх мы поднимались молча — каждая со своим ведром и корзинкой. Шанс «нести слово Божие», к чему всегда побуждал нас священник, представился и миновал. Мы уже были на ее площадке, когда, к немалому моему удивлению, она спросила, не зайду ли я на чашку чая.
Не знаю, действительно ли старые девы любопытнее замужних женщин, хотя полагаю, они считаются таковыми из-за пустоты собственной жизни, но не могла же я признаться миссис Нейпир, что не далее как сегодня после чая специально взялась подметать свой лестничный пролет, чтобы, заглядывая между столбиками перил, посмотреть, как вносят ее мебель. Я уже подметила, что у нее есть кое-что недурное: бюро орехового дерева, резной дубовый сундук и гарнитур чиппендейловских стульев, а последовав за ней в квартиру, увидела, что она счастливая обладательница кое-каких интересных безделушек: викторианских пресс-папье и «снежных шаров», очень похожих на те, какие стояли на моей собственной каминной полке.
— Это Рокингхема, — пояснила она, когда я выразила свое восхищение. — Он собирает вещи викторианской эпохи.
— Мне и собирать не надо было, — отозвалась я. — Раньше я жила в пасторате, и дом был полон таких мелочей. Очень трудно было решить, что оставить, а что продать.
— Наверное, это был большой неудобный сельский дом с каменными коридорами, масляными лампами и множеством нежилых комнат, — сказала она вдруг. — По ним иногда испытываешь ностальгию, но жить в таком мне бы совсем не хотелось.
— Он был именно таким, но очень приятным. Здесь мне иногда кажется тесновато.
— Но у вас-то, разумеется, больше места, чем у нас?
— Да, еще и чердак, но комнаты довольно маленькие.
— И опять-таки общая ванная, — пробормотала она.
— У ранних христиан все было общее, — напомнила я. — Надо быть благодарными, что у нас отдельные кухни.
— О, боже мой, да! Вы бы меня возненавидели, будь у нас общая кухня. Я такая неряха, — добавила она почти с гордостью.
Пока она готовила чай, я занимала себя тем, что рассматривала ее книги, стопками лежавшие на полу. Многие представлялись невнятно научного свойства, и была еще груда журналов с зеленой обложкой и довольно суровым и удивительным названием «Человек». Мне стало интересно, о чем в них пишут.
— Надеюсь, вы не будете против, что чай в кружках, — сказала она, входя с подносом. — Я же вам говорила, что я неряха.
— Нет, разумеется, нет, — ответила я, как полагается в таких случаях, подумав про себя, что Рокингхем был бы очень и очень против.
— Стряпней занимается, когда мы вместе, по большей части Рокингхем, — сообщила она. — Я, право же, слишком занята, чтобы все успевать.
«Как жена может быть настолько занята, чтобы не успевать готовить мужу?!» — подумала я изумленно, беря с предложенной мне тарелки толстый кусок хлеба с джемом. Но, возможно, Рокингхем с его пристрастием ко всему викторианскому еще и любит готовить, поскольку, как я подметила, мужчины обычно не делают того, что им не нравится.
— Наверное, он научился на флоте? — предположила я.
— Да нет, он всегда был отличным поваром. Флот, правду сказать, ничему его не научил. — Она вздохнула. — Он служит флаг-адъютантом у одного адмирала в Италии и последние полтора года жил на роскошной вилле с видом на Средиземное море, пока я болталась по Африке.
— По Африке?! — изумленно повторила я.
Неужели она все-таки миссионер? Она совсем не подходила для такой роли, к тому же я вдруг вспомнила ее слова: дескать, она никогда не ходит в церковь.
— Да, я антрополог, — объяснила она.
— О!
Я не нашлась что сказать от удивления, а еще от того, что не знала точно, кто такие антропологи, и никакое разумное замечание мне на ум не пришло.
— Насколько я понимаю, Рокингхем ничем особенным там не занят, только пачками очаровывает скучных девиц из вспомогательного корпуса в мешковатой белой форме.
— Но право же… — запротестовала было я, а потом решила, что в конце-то концов это вполне достойная работа. Священники часто преуспевают на этом поприще и, так как многие прихожане тоже носят невыразительную, плохо сидящую одежду, обаятельная любезность входит у духовных лиц в привычку. Но я и не подозревала, что таких умений следует ожидать от морских офицеров.
— А теперь мне надо обрабатывать полевые заметки, — продолжала миссис Нейпир.
— Ах да, конечно. Как интересно…
— Ну… — Встав, она поставила кружку на поднос, мне в этом почудился приказ: «Вольно, разойтись».
— Спасибо за чай, — поблагодарила я. — Вы обязательно должны прийти ко мне, когда обустроитесь. Пожалуйста, дайте мне знать, если вам потребуется моя помощь.
— Спасибо, не сейчас, — отозвалась она. — Но, возможно, позже…
Тогда я пропустила ее слова мимо ушей. Маловероятным казалось, что наши жизни могут как-либо соприкоснуться, не считая случайных встреч на лестнице и, разумеется, общей ванной.
Возможно, мысль об удобствах тоже пришла ей в голову, потому что, когда я уже поднялась на полпролета, она вдруг меня окликнула:
— Кажется, я пользовалась вашей туалетной бумагой. Постараюсь не забыть принести свою, когда ваша кончится.
— Да нет, все в порядке, — крикнула я в ответ несколько смущенно.
Я — человек того круга, где про такие вещи не кричат, но все равно надеялась, что она не забудет. Необходимость покупать туалетную бумагу на троих показалась мне довольно обременительной.
Войдя к себе в гостиную, я с некоторым удивлением обнаружила, что уже почти шесть. Должно быть, мы проговорили больше часа. Я решила, что мне не слишком нравится миссис Нейпир, а потом принялась упрекать себя в недостатке христианского милосердия. Обязательно ли нам все должны нравиться? Возможно, нет, но не следует судить других, пока не проведешь с ними чуть больше одного часа. И вообще не наше дело судить. Я так и слышала, как отец Мэлори говорит нечто подобное на проповеди, и как раз в этот момент часы Сент-Мэри стали бить шесть.
Шпиль церкви, стоявшей на площади, виднелся за деревьями. Теперь, когда они сбросили листву, церковь смотрелась даже красиво: она высилась среди фасадов с облезающей штукатуркой такая чопорная, викторианско-готическая, пожалуй, уродливая внутри, но очень для меня дорогая.
В нашей округе имелось два прихода, но церкви Всех Душ я предпочла Сент-Мэри — не только потому, что она располагалась ближе, но и потому, что она была Высокой3. Боюсь, мои бедные родители этого не одобрили бы: я так и видела, как мама, поджав губы и качая головой, испуганно выдыхает шепотом: «Ладан!» Но, возможно, только естественно, что мне захотелось восстать против своего воспитания, пусть даже на такой безвредный манер. Я пробовала ходить на службы в церковь Всех Душ, даже два воскресенья подряд, но когда вернулась в Сент-Мэри, отец Мэлори остановил меня однажды утром после мессы и сказал, как рад снова видеть меня, мол, они с сестрой даже начали волноваться, боялись, не заболела ли я. После этого я уже не покидала Сент-Мэри, а Джулиан Мэлори и его сестра Уинифред стали моими друзьями.
Иногда я думала: как странно, что в Лондоне мне удалось создать для себя жизнь настолько похожую на ту, какую я вела в сельском пасторате, пока были живы родители. Но многие уголки Лондона сохранили на удивление деревен-скую атмосферу, так что, возможно, все сводится к тому, чтобы выбрать себе приход и в него вжиться. Умершие с разницей в два года родители оставили мне маленький доход, довольно много мебели, но никакого дома. Как раз тогда я решила поселиться с моей старой подругой Дорой Колдикот, и днем, пока она преподавала в школе, работала в ведомстве по цензуре, где по счастью не требовалось особой квалификации, если не считать терпения, такта и некоторой склонности к эксцентричности. Теперь, когда Дора уехала, я ожидала, что снова останусь одна, заживу цивилизованной жизнью — со спальней, гостиной и свободной комнатой для друзей. Я не наделена темпераментом Доры, который позволяет ей с удовольствием спать на раскладушке и есть с пластмассовых тарелок. Мне казалось, что я достаточно взрослая, чтобы привередничать и вести себя как старая дева, если захочу. Я на половинную ставку работала в организации, помогавшей обедневшим женщинам из хороших семей, — дело очень близкое моему сердцу, ведь я как раз из тех, кто однажды может пополнить их число. Миссис Нейпир с ее серыми брюками и ее антропологией ничего подобного явно не грозило.
Я думала о ней, переодеваясь, чтобы идти на ужин в дом священника, и обрадовалась, что на мне респектабельная одежда, когда встретила ее на лестнице с высоким светловолосым мужчиной.
— Тебе придется пить джин из кружки, — услышала я ее голос. — Бокалы не распакованы.
— Неважно, — ответил он довольно сухо, точно это было очень даже важно. — Полагаю, ты еще не устроилась.
Не Рокингхем, решила я. Нет, конечно, не Рокингхем, тот же в Италии очаровывает военнослужащих из женского вспомогательного. Может быть, коллега-антрополог? Колокол Сент-Мэри начал звонить к вечерне, и я одернула себя — не мое дело, кто он. Идти в дом священника было еще рано, поэтому я поспешила в церковь и заняла свое место среди полудюжины женщин средних и преклонных лет, составлявших в будни паству. Уинифред Мэлори, как всегда опоздав, села рядом и зашептала, что кто-то сделал довольно большое, очень щедрое пожертвование на восстановление западного окна, поврежденного взрывом бомбы. Анонимное пожертвование! Захватывающе, правда? Джулиан все мне расскажет за ужином.
Глава вторая
Джулиану Мэлори было около сорока — на несколько лет меньше, чем сестре. Оба были высокими, худыми и угловатыми, но если Джулиану это придавало уместную аскетичность, то Уинифред — с ее вечно напряженным лицом и растрепанными седеющими волосами — казалась лишь неловкой и изнуренной. Сегодня, как и всегда, она была одета в разношерстные вещи, большинство которых раньше принадлежали другим людям. Общеизвестно было, что свой гардероб Уинифред черпает из одежды, присылаемой на благотворительные базары в пользу церкви, поскольку те деньги, какие у нее водились, она никогда не тратила на себя, а только на Добрые (и можно сказать, заведомо проигрышные) Дела, на ниве которых она слыла беззаветной и неустанной труженицей. Время, остающееся от Добрых Дел, было посвящено «созданию домашнего очага» для брата, которого она обожала, хотя была совершенно не обучена ведению домашнего хозяйства и подходила к этому более с пылом, нежели с умением.
— Если бы я только могла покрасить входную дверь! — воскликнула она, когда мы втроем подошли после вечерни к дому священника. — Она смотрится такой темной и унылой. А дом священника должен быть гостеприимным, с ярким крыльцом.
Джулиан как раз вешал на крючок в узком коридоре свою биретту4. Рядом уже висела довольно новая с виду соломенная шляпа. Я никогда не видела ее на Джулиане, и мне пришло в голову, что, возможно, он купил ее, чтобы держать на крючке, пока ленточка не порыжеет от старости, а солома не станет серовато-желтой. Как раз такую носил мой отец, и мне она всегда казалась воплощением мудрости старого сельского священника, мудрости, которой Джулиану не достичь в ближайшие двадцать или тридцать лет.
— Гостеприимный дом с ярким крыльцом, — повторил Джулиан. — Надеюсь, даже за темной дверью наших гостей ожидает радушный прием, и надеюсь, миссис Джабб приготовила нам ужин.
За стол я села без особых ожиданий, поскольку Джулиан и Уинифред, как это часто случается с хорошими, но не от мира сего людьми, почти не замечали, что едят и пьют, поэтому обед или ужин у них становился сомнительным удовольствием. У миссис Джабб, которая при толике поощрения превратилась бы в отличную кухарку, наверное, давно уже опустились руки. Сегодня она поставила перед нами блеклые макароны с сыром и миску вареной картошки, а на буфете я заметила стеклянное блюдо с желе или «бланманже» того же неопределенного цвета.
Соли не хватает или про нее вообще забыли, думала я за макаронами, да и сыра почти нет.
— Так расскажите же про анонимное пожертвование, — попросила я. — Это просто замечательно!
— Да, весьма ободряюще. Кто-то прислал мне десять фунтов. Интересно, кто бы это мог быть?
Когда общую унылость лица Джулиана смягчала улыбка, он становился почти красивым. Обычно в его манере сквозила некоторая суровость, а потому вокруг него приходские дамы против обыкновения не хлопотали. Я даже сомневалась, связала ли ему хотя бы одна из них шарф или свитер. Полагаю, он не был ни настолько красив, ни настолько тщеславен, чтобы делать вид, будто верит, что целибат служит ему защитой, более того, я даже не знала его точки зрения в этом вопросе. Жизнь с сестрой его как будто устраивала, и, возможно, было даже уместно, что священник Высокой церкви холост и что в коридоре у него биретта, а не детская коляска.
— Я всегда думала, что анонимное пожертвование — это так волнующе, — говорила тем временем с подростковым пылом Уинифред. — Мне не терпится узнать, кто это. Это ведь не вы, Милдред, да? И не кто-то из ваших знакомых?
Я отрицала, сказав: ничего подобного мне, дескать, не известно.
Джулиан снисходительно улыбнулся пылу сестры.
— Надо думать, мы довольно скоро узнаем, от кого оно. Вероятно, от одной из наших милых дам с Колчестер или с Грэнтчестер-сквер.
Он назвал две самые респектабельные площади в нашем районе, где располагалось несколько домов старого образца, занимаемых только одной семьей или даже одним лицом и еще не нарезанных на квартиры. Мой дом стоял не на одной из площадей, а на боковой улочке, в той ее части, какую я имела смелость называть «более фешенебельным ее концом».
— Как будто не вполне в их духе, — сказала я. — Они, как правило, не делают добро тайком.
— Конечно, — вставила Уинифред, — после войны сюда переехала уйма новых людей. Недавно я заметила в церкви несколько незнакомых лиц. Возможно, это кто-то из новеньких?
— Скорее всего, — согласилась я. — В мой дом тоже сегодня въехали новые жильцы, я даже познакомилась с миссис Нейпир. Да еще у мусорных баков.
Джулиан рассмеялся.
— Надеюсь, знакомство у мусорных баков не обернется знамением.
— Она показалась мне очень приятной, — довольно неискренне продолжала я. — Чуть моложе меня, пожалуй. Ее муж служит во флоте и скоро возвращается домой. Он в Италии.
— Италия! Как чудесно! — воскликнула Уинифред. — Обязательно надо их пригласить. Помнишь ФанниОлдживи, милый? — Она повернулась к брату. — Фанни когда-то преподавала английский в Неаполе. Вдруг они знакомы?
— Маловероятно, — отозвался Джулиан. — Морские офицеры обычно не знакомятся за границей с обедневшими англичанками.
— Но его жена говорила, что он все время проводит, очаровывая скучных дам из вспомогательного корпуса, поэтому он может оказаться довольно приятным человеком. А сама миссис Нейпир антрополог. Не знаю точно, что это такое.
— Правда? Престранная из них получается пара: флотский офицер и антрополог, — удивился Джулиан.
— Как интригующе! — воскликнула Уинифред. — Это как-то связано с обезьянами?
Джулиан начал объяснять, кто такие антропологи, во всяком случае, он думал, что объясняет, но поскольку маловероятно, что какой-нибудь антрополог это прочтет, пожалуй, рискну повторить: со слов Джулиана выходило, что антропологи занимаются изучением человека и его поведения в обществе — особенно, если верить Джулиану, в «примитивных сообществах».
— Надеюсь, она не станет изучать нас, — хихикнула Уинифред.
— Боюсь, что в церкви мы ее не увидим, — серьезно сказал Джулиан.
— Скорее всего, нет, — подтвердила я. — Она мне сказала, что никогда не ходит на службы.
— Надеюсь, вы будете нести слово, Милдред? — сказал Джулиан, пригвождая меня (как я это называла про себя) «горящим взором». — Мы на вас полагаемся.
— О, сомневаюсь, что буду с ней видеться, разве только у мусорных баков, — весело откликнулась я. — Возможно, религиозным окажется муж. Кажется, флотские офицеры часто бывают верующими.
— «Отправляющиеся в море в кораблях, делающие дело в водах многих, они видели дела Господни и чудеса Его в пучине»5, — пробормотал про себя Джулиан.
Мне не хотелось разрушать красоту стиха, указывая, что, насколько нам известно, мистер Нейпир большую часть времени проводил, организовывая балы и приемы для своего адмирала. Но, конечно же, он вполне мог видеть дела Господни и чудеса Его в пучине.
Мы встали из-за стола, и Джулиан вышел. На половину восьмого была назначена встреча молодежного клуба, и из коридора уже доносились голоса «ребят».
— Пойдемте в мою берлогу, — сказала Уинифред, — я сварю кофе на газовой плитке.
Уютно неприбранная «берлога», или кабинет Уинифред, выходила окнами в узенький садик. По эту же сторону, но в передней части дома располагался кабинет Джулиана, по другую сторону от входа находились гостиная и столовая. Наверху — спальни и еще несколько свободных комнат, а еще выше — мансарда, чердачные помещения и большая холодная ванная. Кухня располагалась в подвале. По сути, дом был слишком велик для двоих, но младший священник Сент-Мэри отец Грейторекс, человек средних лет, принявший сан довольно поздно, имел собственную квартиру на Грэнтчестер-сквер.
— Давно пора бы сдавать верхний этаж, — сказала Уинифред, разливая кофе, выглядевший как слабенький чай. — Так неправильно, так эгоистично, что мы вдвоем занимаем столько места, когда множество людей, наверное, ищут жилье. Вам нравится кофе, Милдред? Вы сами всегда так хорошо его варите.
— Спасибо, очень вкусно, — пробормотала я. — Уверена, вы без труда найдете подходящего жильца. Разумеется, вам бы хотелось, чтобы это был человек, приятный в общении. Можно дать объявление в «Церковных ведомостях».
При этой мысли у меня перед глазами возникла толпа подходящих кандидатов: жены каноников, сыновья священников, англо-католички из хороших семей (не курят), новообращенные (регулярно ходят к исповеди) — все такие достойные, что вызывают почти отвращение.
— Вполне возможно. Но полагаю… А вам самой не захочется тут поселиться, Милдред? — Глаза у нее горели умоляюще, как у собаки. — Вы могли бы сами назначить арендную плату, дорогая. Знаю, Джулиан не меньше меня обрадовался бы, если бы вы захотели жить с нами.
— Вы очень добры. — Я растягивала слова, стараясь выиграть время, ведь, как бы хорошо ни относилась к Уинифред, я очень ценила свою независимость. — Но мне кажется, мне лучше остаться у себя. Я ведь одна, а у вас хватит места для двоих, верно?
— Вы говорите про супружескую чету?
— Да, или про двух подруг. Как мы с Дорой, или помладше, студентки, например.
Лицо Уинифред просияло.
— Ах, это было бы прекрасно!
— Или женатый младший священник, — продолжала я, меня переполняли идеи. — Очень было бы полезно. Если отец Грейторекс получит место за городом, а он, как мне кажется, очень этого хочет, то Джулиану понадобится другой помощник, и тот вполне может оказаться женатым.
— Да, конечно, не все считают так, как Джулиан.
— Разве? — заинтересовалась я. — Я и не знала, что у него есть определенная точка зрения на этот вопрос.
— Ну, прямо он никогда не говорил, — неуверенно пояснила Уинифред. — Но гораздо приятнее, что он не женился, то есть для меня приятнее. Хотя мне, наверное, хотелось бы иметь племянников и племянниц. А теперь смотрите! — Она вскочила свойственным ей неуклюжим импульсивным движением, едва не опрокинув кофейник. — Непременно надо вам показать, что леди Фармер прислала для церковного базара! Такие милые вещи! На весну я вполне обеспечена.
Леди Фармер принадлежала к числу немногих наших состоятельных прихожан, но поскольку ей было за семьдесят, я усомнилась, что ее одежда и впрямь подойдет Уинифред, которая была гораздо худее и не обладала холеностью благополучной пожилой леди.
— Вы только посмотрите, — повторила она, расправляя складки и прикладывая к себе платье из синельного бархата насыщенного красно-коричневого цвета. — Как по-вашему?
Пришлось согласиться, что материал восхитительный, но платье настолько отдавало леди Фармер, что мне самой неприятно было бы его надеть, обменяв на него ту малость индивидуальности, какая у меня имелась.
— Мисс Эндерс может ушить его там, где слишком широко, — говорила тем временем Уинифред. — Очень даже подойдет, если кто-то придет на ужин, епископ или кто-то в этом роде.
С минуту мы обе помолчали, смущенно задумавшись, насколько вероятен подобный торжественный случай.
— Еще будет приходская вечеринка на Рождество, — предложила я.
— Ах, да, конечно. — В голосе Уинифред послышалось облегчение, и, свернув, она убрала платье. — И еще есть хороший вязаный костюмчик, самое оно носить по утрам. Сколько мне за них дать? — встревожилась она вдруг. — Леди Фармер сказала: я могу взять себе все, что мне понравится, но я должна дать честную цену, иначе на базаре мы ничего не выручим.
Какое-то время мы серьезно обсуждали этот вопрос, потом я собралась уходить.
Когда я подходила к дому, в окнах миссис Нейпир горел свет, а из ее комнаты доносились голоса — повышенные, как в споре.
В кухне я расставила приборы к завтраку. Обычно я уходила из дому в четверть девятого и до полудня работала для моих милых дам. Затем я была свободна, но всегда находилась уйма дел. Расхаживая по кухне и доставая тарелки и приборы, я подумала — не в первый уже раз: как приятно жить одной. Дребезжанье крышечки с пимпочкой на молочном кувшине напомнило мне Дору, ее смешки, ее догматичные мнения и ее обидчивость. Крышечка, которая была ее идеей, как будто символизировала все те мелочи, которые меня в ней раздражали, какой бы дорогой и доброй подругой она ни была. «Сохраняет от мух и пыли», — говаривала она и, разумеется, была совершенно права, лишь из чувства противоречия мне иногда хотелось зашвырнуть крышечку куда подальше.
Потом, уже лежа в кровати, я поймала себя на мысли о миссис Нейпир и мужчине, с которым ее видела. Возможно, это коллега-антрополог? В комнатах подо мной все еще раздавались громкие голоса, словно там ссорились. Я задумалась о Рокингхеме Нейпире — когда он приедет и каким окажется? Стряпня, стеклянные викторианские пресс-папье, обаяние… Опять же, флот-ский офицер… Он ведь может объявиться на пороге с попугаем в клетке. Я решила, что помимо случайных встреч на лестнице мы, верно, очень редко будем видеться. Конечно, может возникнуть неловкость из-за общей ванной, но надо будет постараться ее устранить. Несомненно, мне придется принимать ванну очень рано, чтобы избежать лишних неурядиц. Наверное, нужно купить новый халат, который будет больше мне к лицу и в котором не стыдно показаться на людях, что-нибудь длинное и теплое, насыщенного цвета… Тут я, видимо, заснула, поскольку следующее, что я помню: меня разбудил яростный стук во входную дверь. Включив свет, я увидела, что на часах десять минут первого. Мысленно я выразила надежду, что Нейпиры будут ложиться пораньше и не станут устраивать шумных вечеринок. Возможно, я уже стала старой девой и чересчур обросла привычками, но у меня вызвало раздражение то, что меня разбудили. Я потянулась к книжной полочке, где держала книги поваренные и религиозного содержания — самое успокоительное чтение на ночь. Моя рука могла лечь на «Religio Medici»6 сэра Томаса Брауна, но я была довольна, что сняла «Китайскую кухню», которая вскоре погрузила меня в дрему.
Глава третья
Прошло несколько дней, прежде чем я снова увидела миссис Нейпир, хотя слышала, как она приходит и уходит, и каждый вечер из ее комнат доносились голоса. Я все время держала в голове, что как-нибудь я приглашу ее на кофе, но медлила, не зная, как обставить приглашение так, чтобы оно не перешло в постоянное знакомство. Мне хотелось казаться скорее любезной, чем дружелюбной. Однажды в ванной появился рулон туалетной бумаги довольно низкопробной марки, а еще я заметила, что была предпринята попытка помыть ванну. Проделано это было не настолько хорошо, как хотелось бы: видимо, не все люди сознают, что основательная уборка в ванной комнате — довольно тяжелая работа.
— Полагаю, она сама попробовала, — сказала миссис Моррис, «женщина», которая приходила ко мне убирать два раза в неделю. — У нее такой вид, будто она вообще не способна сделать уборку где бы то ни было.
Миссис Моррис была родом из Уэльса и в Лондон переехала еще девочкой, но от валлийского акцента так и не избавилась. Я, как всегда, подивилась ее тайной осведомленности, ведь она, насколько я знала, пока миссис Нейпир в глаза не видела.
— Чайник закипает, мисс, — сказала она, и я поняла, что уже одиннадцать: миссис Моррис отпускала это замечание с таким постоянством, что, забудь она про чайник, я, вероятно, решила бы, что случилась какая-то катастрофа.
— Вот и хорошо, тогда давайте пить чай, — в полном соответствии с традицией ответила я и подождала, пока миссис Моррис продолжит: «В молочнике есть капелька молока» и можно будет приступать к чаепитию.
— Я вчера прибиралась в доме священника, в комнатах, которые они собираются сдавать, — открыла за чаем новую тему миссис Моррис. — Мисс Мэлори все говорила, как же ей хочется, чтобы вы там поселились.
— Да, знаю, но по-моему, мне лучше остаться тут.
— Знаю, мисс Лэтбери. Совсем нехорошо было бы вам жить в доме священника.
— Хотя отец Мэлори и мисс Мэлори мои друзья…
— Да, но так было бы неправильно. Что если бы мисс Мэлори пришлось куда-нибудь уехать?..
— По-вашему, это было бы не вполне прилично?
— Прилично? — сев прямее, миссис Моррис поправила черную фетровую шляпу, которую не снимала даже во время уборки. — Не мне об этом судить. Но противоестественно, чтобы мужчина жил без жены.
— Священники не всегда хотят жениться, — объяснила я, — или думают, что им лучше не жениться.
— Страсти-то у всех бурлят, — не к месту буркнула она. — Плоть есть плоть, знаете ли, так в Библии говорится. Впрочем, нам теперь мало чего достается. Будь он настоящим отцом, как отец Богарт, — продолжала она, имея в виду священника римско-католической церкви в нашем районе, — вы бы это поняли.
— Но, миссис Моррис, вы же регулярно ходите в церковь. Я думала, вам нравится отец Мэлори.
— Ну да, правду сказать, я ничего против него не имею, но все равно так неправильно. — Допив чай, она отнесла чашку в раковину. — Сейчас быстренько все помою.
Я смотрела на ее чопорно-бескомпромиссную спину, которая словно и не сгибалась вовсе, хотя раковина была укреплена низко.
— Вас что-то расстроило? — спросила я. — Что-то, связанное с отцом Мэлори?
— О, мисс! — она повернулась ко мне, с ее покрасневших рук капала горячая вода. — Все дело в той старой черной штуке у него на голове, в которой он каждый день ходит в церковь.
— Вы про его биретту? — недоуменно спросила я.
— Не знаю, как уж там он ее называет. Она как шапочка.
— Но вы много лет ходите в Сент-Мэри. Наверное, вы к ней уже давно привыкли.
— Ко мне тут сестра Глэдис с мужем приехала, они у нас сейчас живут. В воскресенье вечером я повела их в церковь, и им там совсем не понравилось, один ладан чего стоит. Глэдис сказала, что церковь у нас то ли католическая, то ли еще какая, и не успеем мы оглянуться, как папе пятки будем целовать.
Она села с посудным полотенцем в руках. Вид у нее сделался такой встревоженный, что я не удержалась от улыбки.
— Конечно, мы с Эваном, — продолжала она, — всегда ходили в Сент-Мэри, потому что туда близко, но она совсем не такая, в какую я ходила в детстве, когда священником был мистер Льюис. У него не было ладана, и в старой черной шапке он не ходил.
— Наверное, так, — согласилась я, поскольку знала приморский городок, откуда она приехала, и помнила их «английскую» церковь, необычную благодаря множеству часовен с десятью заповедями на валлийском и английском по обе стороны алтаря и особой службой для туристов по воскресным утрам. Вот только я не помнила, претендовал ли город и получил ли он «католические привилегии».
— Я всегда была верующая, — гордо продолжала миссис Моррис. — Но в папистскую церковь ни ногой, и какого-то там папу знать не хочу. Туфлю еще ему целовать, тьфу! — она подняла взгляд, уже почти смеясь, не вполне уверенная, не подшучивали ли над ней Глэдис с мужем.
— В соборе Святого Петра в Риме, — объяснила я, — есть статуя, люди и впрямь целуют ей туфлю, но только римские католики. — Последние два слова я намеренно подчеркнула. — Разве вы забыли, что объяснял в прошлом году отец Мэлори в утренних проповедях по воскресеньям?
— Ах, по утрам в воскресенье! — она рассмеялась с издевкой. — Хорошо ему стоять и разглагольствовать про папу. Кто угодно так может. А кто воскресный обед будет готовить?
Такой вопрос ответа не требовал, и мы посмеялись вместе — две женщины против всего рода мужского. Миссис Моррис вытерла руки и, порывшись в кармане передника, достала мятую пачку сигарет.
— Давайте-ка курнем, — весело заявила она. — Вот я ужо перескажу им, мисс Лэтбери, что вы про статую говорили.
Я решила, что не слишком преуспела в попытке наставить миссис Моррис по части различий между римско-католической церковью и нашей, но, надо признать, и Джулиан Мэлори продвинулся бы не дальше моего.
Когда она ушла, я сварила себе на ленч яйцо в мешочек и как раз готовила кофе, когда в кухонную дверь постучали.
Это была миссис Нейпир.
— У меня к вам чуточку неловкая просьба, — сказала она с улыбкой.
— Входите, выпейте со мной кофе, я только что сварила.
— Спасибо, было бы чудесно.
Мы прошли в гостиную, и я зажгла конфорку. Она оглядывалась с откровенным любопытством.
— Довольно мило, — сказала она. — Надо полагать, здесь все лучшее из сельского пастората?
— По большей части, и время от времени я еще что-то покупала.
— Послушайте, — сказала она вдруг, — я хотела спросить, не могла бы ваша уборщица, та, что была тут утром… не могла бы она и у меня убирать? Например, по утрам, когда вас нет?
— Почти не сомневаюсь, что она будет рада приработку, и она очень добросовестна. Иногда ходит убирать в дом священника.
— Ах, дом священника! — миссис Нейпир скорчила гримаску. — А сам священник ко мне не заглянет?
— Могу его попросить, если хотите, — серьезно отозвалась я. — Я дружна с ним и его сестрой.
— Так он не женат? Один из этих… я хотела сказать, из тех, что не женятся, — добавила она извиняющимся тоном, точно сболтнула нечто, что могло меня обидеть.
— Да, он не женат, и поскольку ему около сорока, рискну предположить, что уже и не женится.
Похоже, последнее время мне приходится довольно много и часто говорить о целибате вообще и Джулиане Мэлори в частности, я даже немного устала от этой темы.
— Как раз в таком возрасте и срываются с цепи, — рассмеялась миссис Нейпир. — Я всегда думала, что священникам нужны жены, чтобы управляться с приходом, но наверное, в его пастве по большей части благочестивые старушки, которым больше и делать-то нечего, так что все в порядке. Cвятой каплун… ну, вы понимаете.
Я решила, что миссис Нейпир нравится мне ничуть не больше, чем в нашу первую встречу, к тому же она роняла пепел на мой недавно вычищенный ковер.
— Скоро ли возвращается ваш муж? — спросила я, чтобы прервать наступившее неловкое молчание.
— Довольно скоро, — небрежно отозвалась она.
Погасив сигарету в блюдечке, которое вовсе не предназначалось под пепельницу, она встала, собираясь уходить.
— Знаю, звучит ужасно, — сказала она, задержавшись у окна, — но я не слишком-то рада его возвращению.
— Наверное, потому, что долго его не видели, — благоразумно подсказала я.
— Да какая разница почему. Дело не только в этом.
— Но, уж конечно, все наладится, едва он окажется с вами и вы снова друг к другу привыкнете, — сказала я, начиная сознавать свою неадекватность, как и положено незамужней и неопытной женщине при обсуждении подобных вещей.
— Может быть. Но мы такие разные. Мы познакомились на вечеринке во время войны и влюбились друг в друга на глупый романтический лад, как тогда влюблялись. Сами знаете…
— Да, наверное, кто-то влюблялся.
В бытность свою в цензурном ведомстве я читала, что так бывает, и иногда мне хотелось вмешаться и посоветовать обеим сторонам: погодите немного, пока не будете совершенно уверены.
— Рокингхем, конечно, очень
недурен собой, и все считают его забавным и очаровательным. У него есть
кое-какой доход, и ему нравится баловаться живописью. Но дело в том, — она с
очень серьезным видом повернулась
ко мне, — что он ничего не понимает и не хочет понимать в антропологии.
Я слушала в недоуменном молчании, потом наивно спросила:
— И что? Разве он должен?
— Ну… пока его не было, я ездила в экспедицию в Африку, я там познакомилась с Иврардом Боуном, его полк там был расквартирован. Он тоже антрополог. Вы, наверное, видели его на лестнице.
— Да, кажется, видела. Высокий блондин?
— Мы хорошо сработались, а когда люди занимаются вместе научной работой, между ними возникает особая связь. У нас с Рокингхемом такой нет.
«Она всегда называет его Рокингхемом?» — не к месту подумала я. Звучало слишком официально, и в то же время было непонятно, как сократить такое имя, если, конечно, не назвать человека Роки или каким-нибудь другим дурацким имечком.
— Но ведь у вас с мужем есть что-то общее, возможно, более глубокое и постоянное, чем ваша работа? — предположила я, сочтя, что должна внести свой вклад в трудный разговор.
Мне совсем не хотелось думать, что у нее может быть «особая связь» с Иврардом Боуном. Более того, если это его я видела на лестнице, то Иврард Боун мне совсем не понравился. Его имя, его острый нос и налет педантичности, какой иногда бывает у блондинов, заранее настроили меня против него. А еще (но тут я готова признать, что старомодна и ничего не смыслю в повадках антропологов) мне представлялось не вполне уместным, что они работают вместе, в то время как Рокингхем Нейпир служит своей стране. Тут непрошено возникли образы военнослужащих из женского вспомогательного в плохо подогнанных белых форменных платьях, но я решительно отогнала их прочь. Что бы ему ни приходилось делать, он служил своей стране.
— Конечно, — продолжала миссис Нейпир, — поначалу, когда влюбляешься, все в человеке кажется восхитительным, особенно, если подчеркивает, какие вы разные. Роки очень аккуратный, а я нет.
Так значит он все-таки Роки. Почему-то от этого он стал более человечным.
— Видели бы вы тумбочку возле моей кровати, такая свалка… Сигареты, косметика, аспирин, стаканы с водой и без, «Золотая ветвь»7, какой-нибудь детектив и вообще куча предметов, которые меня случайно заинтересовали. Роки поначалу находил это очаровательным, а по прошествии времени это стало его бесить.
— Наверное, так бывает, — отозвалась я. — Нужно быть осторожным в своих мелких привычках.
Крышечка с пимпочкой Доры на молочнике, ее страсть к бакелитовым тарелкам и все мелкие раздражающие вещи, какие делала я, сама о том не подозревая… возможно, даже поваренные книги у меня в постели способны вывести кого-то из себя.
— Но ведь это только мелочь, — сказала я, — она не должна влиять на глубокие отношения.
— Конечно, вы никогда не были замужем. — Она разом меня осадила, поставив на место, в строй замечательных женщин. — Словом… — она направилась к двери, — наверное, мы будем жить каждый своей жизнью. Так заканчивается большинство браков, могло быть и хуже.
— Нельзя так говорить, — вырвалось у меня, поскольку меня одолевали романтические идеалы незамужней женщины. — Уверена, на самом деле все будет хорошо.
Она пожала плечами.
— Спасибо за кофе и за то, что выслушали с сочувствием. Честное слово, мне бы надо извиниться, что так разоткровенничалась, но считается, что исповедь полезна для души.
Я что-то пробормотала, усомнившись, что проявила особое сочувствие, и уж точно я его не испытывала, поскольку люди, подобные чете Нейпиров, мне раньше не попадались. Я гораздо увереннее чувствовала себя с Уинифред и Джулианом Мэлори, с Дорой Колдикот и достойными, но неинтересными людьми, которых встречала по работе или в связи с делами прихода. Те женатые пары, какие знала я, казались вполне довольными жизнью, а если и не были таковыми, то не делились своими трудностями с посторонними. И, разумеется, никаких упоминаний о том, чтобы «жить каждый своей жизнью». Впрочем, откуда мне знать, как они жили? Такой вопрос повлек за собой разные тревожные мысли, и чтобы отвлечься, я включила радио. Но передавали женскую программу, и все там были такими замужними и такими замечательными, и жизнь у всех была такая наполненная и такая упорядоченная, что я более обычного почувствовала себя бесполезной старой девой. У миссис Нейпир, наверное, совсем не осталось друзей, если она не могла найти никого более подходящего для исповеди. Наконец я спустилась вниз посмотреть, нет ли писем. Для меня ничего не было, зато было два для миссис Нейпир, и из адреса на одном из них я узнала, что ее зовут Елена. Какое старомодное и исполненное достоинства имя, совсем не похожее на то, какое я для нее придумала. Может, это добрый знак на будущее?
Глава четвертая
Определенно неудачно вышло, что, когда доставили телеграмму, Елены Нейпир не было дома. Женам следует ждать возвращения мужей с войны, считала я, пусть и несколько нелогично, ведь самолет способен доставить мужа из Италии в Англию за каких-то несколько часов.
Зазвонил ее звонок, потом мой. Открыв дверь и увидев на пороге мальчика с телеграммой, я сразу каким-то шестым чувством поняла, что в ней. Вопрос был в том, когда он прибывает? Выходило, что уже тем самым вечером, а я слышала, как миссис Нейпир около шести ушла. Наверное, она где-то встречалась с Иврардом Боуном. Может, надо выяснить, где она, и дать ей знать? Мне казалось, что надо попытаться, и я начала рыться в телефонном справочнике, чтобы проверить, не найдется ли там номер Иврарда Боуна. Не найдется — тем лучше: не придется вмешиваться в то, что на самом деле меня не касается. Но он там значился, и адрес в Челси — маловероятно, что в Лондоне зарегистрированы два Иврарда Боуна. С опаской набрав номер, я услышала гудки.
— Алло, алло, кто это? — ответил сварливый старушечий голос.
Словами не передать, как я была ошарашена, но не успела даже открыть рот — голос продолжил:
— Если это мисс Джессоп, могу только надеяться, что вы звоните, чтобы извиниться.
Я, запинаясь, пробормотала, что я не миссис Джессоп, и спросила дома ли мистер Иврард Боун?
— Мой сын на собрании Доисторического общества, — ответил сварливый голос.
— А, понимаю. Мне очень жаль, что я вас потревожила.
— Меня вечно тревожат. Я вообще не хотела, чтобы устанавливали телефон.
Извинившись еще несколько раз, я повесила трубку, потрясенная и озадаченная, но одновременно испытывая огромное облегчение. Иврард Боун на собрании Доисторического общества. Походило на шутку. Дальнейших розысков от меня никак нельзя было ожидать, а потому, обозвав себя любопытной наседкой, я поднялась готовить себе ужин. Открыла консервированную фасоль, думая, что так будет быстрее и проще, поскольку не могла отделаться от мысли, что Рокингхем Нейпир может явиться с минуты на минуту и мне придется спускаться открывать дверь. Ключа от входной двери у него, скорее всего, нет, и ужин его, наверное, не ждет, а, возможно, он и не обедал. Тут я почти разволновалась, засуетилась по кухне, фасоль съела за десять минут, а то и быстрее, без малейшего достоинства, и поспешно вымыла посуду. Я как раз приготовила себе чашку кофе и перешла с ним в гостиную, когда услышала, как возле дома остановилось такси, потом зазвенел звонок в квартиру миссис Нейпир.
На лестничной площадке я помешкала, чувствуя себя нервозной дурехой, поскольку с подобными ситуациями мне еще не доводилось сталкиваться, жизнь в сельском приходе не вполне меня к ним подготовила. А еще я вдруг подумала про попугая в клетке, и птица окончательно сбила меня с толку.
Дверь я открыла довольно робко, надеясь, что он будет не слишком разочарован, увидев, что это не его жена.
— К сожалению, миссис Нейпир нет дома,— пробормотала я. — Но я услышала звонок и спустилась.
Хорошо, что он сразу заговорил, поскольку я, не привыкшая к общению с красивыми мужчинами, довольно невоспитанно на него уставилась. Однако очаровали меня скорее его манеры, чем внешность, хотя он и был смуглым, элегантным и обладал всеми теми качествами, которые, как считается, делают мужчину привлекательным.
— Как мило, что вы спустились, — сказал он, и я поняла, хотя и не смогла бы облечь это в слова, что именно имела в виду Елена, когда говорила, что он очаровывает нескладных военнослужащих из женского вспомогательного. — Мне повезло, что вы оказались дома. Полагаю, вы мисс Лэтбери?
— Да, — удивленно ответила я. — Откуда вы знаете?
— Елена про вас писала.
Я невольно задумалась: как именно она меня представила?
— Да, мы встречались раз или два. Я живу в квартире над вами.
К тому времени мы уже поднимались: я первой, а он с чемоданом следом. К счастью, дверь в их квартиру была не заперта, и я провела его в гостиную.
— Мои вещи! Как приятно снова их увидеть! — воскликнул он, подходя к книжному шкафу и снимая с верхней полки одно из расставленных там пресс-папье. — И мои стулья! Правда, они чудесные?
— Просто восхитительные, — отозвалась я с порога. — Дайте знать, если понадобится моя помощь, хорошо?
— Ох, пожалуйста, не уходите, разве только у вас… то есть…
Он на полную мощь включил очаровательную улыбку, и я была чуточку ослеплена.
— Вы ели? — спросила я.
— Да, спасибо. Пообедал в поезде. Неразумно являться к Елене, рассчитывая, что на столе ждет обед или ужин, и даже что в кладовой что-нибудь завалялось. Боюсь, мы с ней расходимся во взглядах на то, как важен цивилизованный прием пищи. — Он оглядел комнату. — Довольно приятная, правда? Я уж боялся худшего, когда Елена написала, где мы будем жить.
— Конечно, это не самый лучший район Лондона, но я к нему привязалась.
— Да, думается, у него есть определенное Stimmung8 . Если живешь в немодном районе, нужно найти в нем хоть что-то, чтобы он показался сносным.
Что тут ответишь?
— Я утешаюсь тем, что когда-то здесь были болота и бродили дикие кабаны, — рискнула я, вспомнив что-то, вычитанное из местной еженедельной газеты. — И еще тем, что тут жил Обри Бердсли. На его доме есть табличка.
— Великолепно! — ему это как будто было приятно. — Это уже гораздо лучше. У Бердсли такие изысканные рисунки!
Лично я находила их отвратительными, но ответила ничего не значащим «конечно-конечно».
— Однако после Италии тут будет холодновато. — Он поежился и потер руки.
— Может быть, вам подняться ненадолго ко мне? — предложила я. — У меня печка растоплена, и я как раз собиралась варить кофе. Или вы предпочитаете распаковать вещи?
— Нет, кофе — это просто прекрасно.
— Какая очаровательная комната, — сказал он, входя в мою гостиную. — Вы явно женщина с большим вкусом.
Я невольно испытала удовольствие от комплимента, но сочла необходимым объяснить, что мебель большей частью из моего прежнего дома.
— Ах да. — Он помедлил, словно что-то вспоминая. — Из дома сельского священника. Мне и про него тоже Елена писала.
В кухне я снова занялась приготовлением кофе.
— Надеюсь, вы сами успели поесть? — сказал он, входя следом. — Я прибыл в довольно неподходящее время.
Я объяснила, что как раз закончила ужинать, и добавила, что готовить для себя одной — лишние хлопоты.
— Я люблю поесть, — сказала я, — но, наверное, мужчины в целом гораздо лучше женщин умеют находить толк в еде.
Мне вспомнилась недоеденная банка фасоли — у меня не было сомнений, что на следующий день нам с ней предстоит новая встреча.
— Верно. И вино женщины по-настоящему не ценят. Надо полагать, вам не пришло бы в голову выпить бутылку вина одной?
— Конечно, нет, — ответила я, не сумев скрыть немалую долю осуждения.
— Вот что замечательно в жизни за пределами Англии, — продолжал он, расхаживая по моей кухоньке, — так это чудесное ощущение благоденствия, когда сидишь за столиком на солнце с бутылкой того, что подвернулось под руку… Ничто с этим не сравнится, верно?
— Я люблю посидеть за столиком на солнце, — согласилась я. — Но боюсь, я — из тех типично английских туристок, которые всегда заказывают чашку чая.
— А когда его подают, он оказывается блеклой жидкостью цвета соломы…
— И заварка в смешном пакетике…
— Однако, возможно, вам даже принесут к нему молоко… Горячее!
Мы оба рассмеялись.
— Но даже в этом есть свой шарм, — упрямо сказала я, — все это часть некой странной чужой атмосферы.
— Вот уж кто действительно странен, так это английские туристы, — отозвался он. — Хотя в Италии их, конечно, не много. Думаю, как раз этого мне там не хватало, делало жизнь неестественной. Сплошь туристы в мундирах, никаких воспитанных англичанок с Бедекерами9 и в больших соломенных шляпах. Я по ним даже соскучился.
Мы заговорили про Италию, а потом как-то незаметно перешли на приходские дела, на Джулиана Мэлори, его сестру и нашу церковь.
— Высокая месса? С музыкой и ладаном? Мне бы очень понравилось, — сказал он. — Надеюсь, ладан высшего качества? Он ведь, кажется, бывает разным.
— Да, я видела рекламу, — согласилась я, — и названия у него разные. «Ламбет»10 очень дорогой, а «Пакс»11 совсем дешевый. А ведь должно было бы быть наоборот.
— И у вас есть множество хорошеньких алтарников?
— Ну… — Я помедлила, вспомнив нашего распорядителя Тедди Лимона с жесткими кудряшками и встревоженной миной и его отряд хорошо вымуштрованных, бойцовского вида мальчиков. — Ну, у нас есть хорошие мальчики, но, если нужны хорошенькие алтарники, то, наверное, лучше поискать их в Кенсингтонской церкви. Надеюсь, вы как-нибудь придете и в нашу, — добавила я уже серьезнее, потому что чувствовала, что Джулиан ожидает от меня, что я буду «нести слово».
— Непременно загляну. Мне очень нравится ходить в церковь, но только не до завтрака. Ранние службы, на мой взгляд, всегда были большой помехой для религии, как по-вашему?
— То, что стоит усилий, и ценится выше. Так считается, — рискнула заметить я.
— А в противном случае лишается добродетели? То есть, добродетель исходит от человека? Эх… так и было бы, если бы из меня что-то исходило… — Он вздохнул. — Уверен, у вас-то ее в избытке.
Мне не очень нравился его фривольный тон, но сам Рокингхем не мог не нравиться. С ним так легко было болтать, и нетрудно было представить себе, как в любом обществе он, пуская в ход свое обаяние, сглаживает все неловкости, причем, скорее всего, делает это бессознательно, поскольку очаровывать — для него настолько естественно, что и предпринимать ничего не надо.
Мы все еще говорили о церквях, когда на лестнице послышались голоса.
— Очень прошу меня извинить, — сказал он, — наверное, это Елена. Большое спасибо, что были ко мне так добры. Надеюсь, мы будем часто видеться.
Выбежав на площадку, он загрохотал вниз по лестнице.
Поставив кофейные чашки на поднос, я отнесла их в кухню. Как жаль, что Иврард Боун вмешается в воссоединение четы Нейпиров. Но нет сомнений, что Елена справится с обоими, и оставалось надеяться, что у Иврарда Боунадо станет такта быстро уйти и оставить их вдвоем. Я как раз начала мыть чашки, когда в дверь постучали. На пороге с оплетенной соломой бутылкой стоял Рокингхем.
— Мы сочли, что надо отметить знаменательное событие, — сказал он, — и очень бы хотели, чтобы вы к нам присоединились. Разумеется, если вы одобряете распитие вина в такое время суток.
— Но вы с женой, наверное, предпочли бы остаться одни…
— У нас все равно сидит антрополог, поэтому устроить сейчас вечеринку кажется мне очень удачной мыслью, — объяснил он.
Я стала снимать передник и поправлять прическу, извиняясь (наверное, в обычной своей суетливой манере) за свой внешний вид. Как будто кому-то есть дело до того, как я выгляжу, как будто вообще кто-то меня заметит, презрительно одернула я себя.
— Вы премило выглядите, — сказал Рокингхем, улыбаясь так, будто и впрямь так думал.
Елену и Иврарда Боуна мы застали в гостиной: она доставала бокалы, а он стоял у окна. Мне представился шанс рассмотреть его остроносый профиль, и я решила, что он мне не нравится, и тут он вдруг повернулся и уставился на меня — как мне показалось, неодобрительно.
— Добрый вечер, — поздоровалась я, чувствуя себя очень глупо.
— Вы ведь знакомы, верно? — спросила Елена.
— Во всяком случае, я видела мистера Боуна на лестнице, — согласилась я.
— Да, помню, что раз или два встретил кого-то на лестнице, — безразлично отозвался он. — Это были вы?
— Да.
— Чудесно, что вы оказались дома, когда приехал Роки, — быстро и нервно сказала Елена. — Было бы ужасно, если бы он вернулся в пустой дом, но он сказал, что вы были просто великолепны. Наверное, ты даже по мне не скучал, верно, дорогой?
Не дожидаясь ответа, она убежала зачем-то в кухню. Рокингхем отошел разлить вино, так что я осталась неловко стоять возле Иврарда.
— Вы, кажется, антрополог? — сказала я, делая, как мне думалось, храбрую попытку завязать разговор. — Боюсь, я ничего в антропологии не смыслю.
— С чего бы вам? — спросил он с полуулыбкой.
— Наверное, очень увлекательно, — сбивчиво продолжила я, — ездить по всей Африке и заниматься разными исследованиями.
— «Увлекательно» не совсем подходящее слово. Очень трудно учить невероятно сложные языки, потом проводить бесконечные опросы и собирать статистику, потом писать отчеты, заметки и все такое.
— Да, конечно, — присмирела я, поскольку с его слов выходило, что все это довольно уныло. — Но, наверное, приносит удовлетворение, понимаешь, что сделал важное дело.
— Важное дело? — он пожал плечами. — Но что, в сущности, мы делаем? Иногда я задумываюсь, не пустая ли это трата времени.
— Зависит от того, что вы задумали сделать, — довольно раздраженно сказала я, чувствуя себя Алисой в Зазеркалье. Разговор принимал скверный оборот, и я испытала благодарность к Рокингхему, который пришел мне на помощь.
— Они злятся, когда кто-то думает, что они получают удовольствие от своей работы, — объяснил он довольно ехидно.
— Но я правда получаю удовольствие, — вмешалась Елена. — Не все мы такие скучные, как Иврард. В экспедиции я была просто на седьмом небе. А теперь надо все записать и оформить, как раз это мы сегодня обсуждали. Мы будем делать доклад в одном научном обществе. — Тут она неестественно оживленно повернулась ко мне: — Вы обязательно должны прийти нас послушать, мисс Лэтбери.
— Да, мисс Лэтбери, мы с вами будем сидеть в заднем ряду и наблюдать за антропологами, — вставил Рокингхем. — Они изучают человечество, а мы будем изучать их.
— Ну, эта научная корпорация — во многом примитивное сообщество, — сказал Иврард, — и поле для научных наблюдений там весьма обширное.
— И когда доклад? — спросила я.
— О, совсем скоро, уже в следующем месяце! — ответила Елена.
— Нам надо работать, — раздраженно заявил Иврард. — Если не поспешим, вообще ничего не будет.
— Наверное, много времени уходит на подготовку, — сказала я. — Я, наверное, нервничала бы от одной только мысли о предстоящем выступлении.
— Да не в том дело. Наш материал совершенно новый, но ведь хочется еще и хорошо его подать.
— Разумеется, — согласилась я.
— Ну, дорогой… — посмотрев на мужа, Елена подняла бокал. — Разве не прекрасно, что он вернулся? — воскликнула она, ни к кому в сущности не обращаясь.
Иврард промолчал, но тоже вежливо поднял бокал, я последовала его примеру.
— Тем больший повод выпить! — подхватил Рокингхем с довольно натужной веселостью.
Он подошел ко мне с оплетенной бутылью, и я позволила снова наполнить мой бокал, хотя он далеко не пустовал. Я начинала понимать, что люди действительно могут нуждаться в спиртном, чтобы сгладить неловкость, и вспомнила множество тягучих приходских праздников и собраний, которые прошли бы много живее, если бы кому-то пришло в голову открыть бутылку вина. Но таким, как мы, приходится довольствоваться титаном для чая, и мне подумалось, что надо отдать нам должное, раз даже при столь безобидном подспорье мы неплохо справляемся. Нынешняя вечеринка, если так ее можно было назвать, явно не задалась, и я чувствовала себя не в своей тарелке. Мой опыт светских увеселений, признаю, до сих пор довольно ограниченный, не включал в себя ничего подобного. Мне очень хотелось, чтобы Иврард Боун ушел, но он завел серьезный разговор с Еленой о каком-то аспекте их доклада и не замечал или не придавал значения возникшему замешательству. Но наконец он сообщил, что ему пора, весьма любезно попрощался с Рокингхемом и со мной и довольно холодно с Еленой, упомянув, что через пару дней позвонит ей по поводу диаграмм родства.
— Нам нужно работать, — повторил он сурово.
— С нетерпением буду ждать вашего доклада, — сказала я, чувствуя, что надо разрядить неловкость какой-нибудь любезностью и что эта задача выпала на мою долю.
— О, вы найдете его смертельно скучным, — отозвался он. — Не следует ждать ничего особенного.
Я проглотила замечание: мол, женщины вроде меня и не ждут ничего особенного — а по сути, они не ждут вообще ничего.
— Так, так, — сказал Рокингхем, когда мы услышали стук закрывающейся двери. — Значит это был великий Иврард Боун?
— Великий? — удивленно переспросила Елена. — Боюсь, сегодня он проявил себя с наихудшей стороны. А вам, мисс Лэтбери, он разве не показался невыносимо напыщенным и скучным? — с сияющими глазами она повернулась ко мне.
— Он кажется довольно приятным и явно недурен собой.
— Вот как? А меня блондины совсем не привлекают.
Продолжать в том же ключе показалось бессмысленным, поэтому я признала, что мне трудно поддерживать с ним разговор, что, впрочем, неудивительно, поскольку я не привыкла к общению с интеллектуалами.
— Да он просто невозможен! — вырвалось у нее.
— Забудь, лучше посмотри, что я тебе привез, — умиротворяюще, точно ребенку, сказал Рокингхем. — Немного майолики и фаянсовый сервиз для завтрака прибудут с основным багажом, а всякие мелочи тут. — Открыв один из чемоданов, он достал флакончик духов, несколько пар шелковых чулок и несколько маленьких глиняных фигурок. — Нет, нет, не уходите пока, мисс Лэтбери, — окликнул он, увидев, что я неуверенно направилась к двери. — Мне бы хотелось вам что-нибудь подарить.
Он вложил мне в руку фарфорового козлика.
— Вот, выпустите его пастись среди бородатых архидьяконов и им подобной публики.
— Какой милый… Большое вам спасибо.
Поднявшись к себе, я поставила фигурку на тумбочку у кровати. Может, он был чуточку пьян, подумалось мне. Я, судя по всему, тоже немного захмелела, но опять же я не привыкла к спиртному, и во всем этом вечере было нечто нереальное, чего, казалось, не могло случиться взаправду.
Я лежала без сна, чувствуя, что хочется пить, а еще из-за чего-то смутно беспокоясь. Нет большой нужды часто видеться с Нейпирами. Сегодня вечером нас свели обстоятельства, но завтра мы снова станем каждый сам по себе. Я сомневалась, что Елена вспомнит о своем приглашении прийти послушать ее доклад в ученом собрании, поэтому решила ничего и не ждать. Приглашу к себе на пасхальные каникулы Дору. Надо полагать, она не слишком поладит с Рокингхемом, или Роки, как я теперь про себя его называла. Он совсем не из тех, к чьему обществу привыкли мы с Дорой, тем не менее, мне с ним очень легко, чуть самодовольно подумала я. А потом вспомнила про военнослужащих из женского вспомогательного и поняла, что именно меня тревожит. Его шарм как раз и заключался в том, что людям с ним было комфортно. На самом деле он, пожалуй, довольно поверхностная личность. Далеко не такой достойный, как Джулиан Мэлори или наши церковные старосты мистер Моллет и мистер Конибир, или даже Тедди Лимон, который вообще не умеет себя вести в обществе… Засыпая, я вспомнила, что забыла помолиться. Приснился мне мистер Моллет, который грозил пальцем и плутовато повторял: «Ах, ах, ах, мисс Лэтбери…»
Глава пятая
На следующий день я помогала Уинифред разбирать вещи к благотворительному базару.
— Просто ужасно, по-моему, что люди отдают на благотворительные базары родственников, — сказала Уинифред. — Как можно так поступать? — она подняла повыше почерневшую серебряную рамку, из которой выглядывали голова и плечи женщины в платье эдвардианских времен. — Вот еще один, к тому же духовное лицо.
— Опять совсем юный священник, кажется, только-только вылупился. — Я посмотрела поверх ее плеча на чисто выбритое лицо над высоким воротничком.
— Так и чудится, что это кто-то из знакомых, — посетовала Уинифред. — Что если бы мы взаправду его знали и кто-то увидел бы его на прилавке? Каким это стало бы шоком! Я думаю, надо вынуть фотографию, в конце концов, покупают ведь рамки.
— Не думаю, что их отдали родные, — утешила я ее. — Скорее всего, фотографии годами пылились в кладовке, и никто не знает, кто на них.
— Пожалуй, да. Но сама мысль о ненужности… Словно на благотворительный базар выставили реального человека… Понимаете? Конечно, чем старше становишься, тем острее это чувствуешь. Молодежь только посмеялась бы.
Я прекрасно понимала, о чем она, ведь старая дева без родных и друзей вполне может стать ненужной. Я ощущала это даже острее Уинифред: кто обо мне заплачет, когда меня не станет? Дора, брат и сестра Мэлори, один-два человека из моей старой деревни, возможно, погорюют обо мне, но ни в чьей жизни я в первых строках не значилась. Меня так легко было бы заменить… Я решила не вдаваться в это с Уинифред, ведь по натуре она склонна к романтике и меланхолии, склонна воображать себя в разных предполагаемых ситуациях. У кровати она держала томик стихов Кристины Россетти, переплетенный в мягкую зеленую замшу, хотя, насколько я знала, не обладала опытом, к которому относились бы часто цитируемые строки. Я была совершенно уверена, что имейся кто-нибудь, о ком она могла бы подумать, прочитав: «Ты их забудь с улыбкой в тишине. Не вспоминай, и прочь гони печаль»12, она непременно бы мне рассказала.
— Уж вам-то это не грозит, — весело сказала я. — Бог знает, что бы Джулиан без вас делал.
— А и правда! — она рассмеялась, словно вдруг что-то вспомнила. — Видели бы вы его сейчас! Он забрал себе в голову, что покрасит комнаты, которые мы собираемся сдавать, вы даже не представляете себе, какой погром он там учинил! Я начала помогать, но вспомнила, что надо разобрать вещи, так что мисс Стэтхем, мисс Эндерс и сестра Блэтт дают ему наверху полезные советы.
— О боже, я думаю, что ему нужна более практичная помощь, — отозвалась я. — Можно мне подняться посмотреть?
— Да, пожалуйста. А я продолжу здесь. Куплю-ка я себе, пожалуй, эту юбку, — услышала я ее бормотание. — Ее еще носить и носить.
Женские сетования на повышенных тонах привели меня в большую комнату на верхнем этаже, где я застала Джулиана Мэлори сидящим на верхней ступеньке стремянки с кистью и в старой сутане, теперь пестревшей мазками краски. Вокруг стояли мисс Стэтхем и мисс Эндерс, две маленькие похожие на птичек женщины, которых я иногда путала, и сестра Блэтт в сером форменном платье, кряжистая и розовощекая, деловитая и прямолинейная.
Все рассматривали стену, которую Джулиан, по всей очевидности, только что закончил красить.
— Очень надеюсь, что, когда краска высохнет, цвет изменится, — сказала сестра Блэтт. — Такой, как сейчас, он любого с ума сведет.
— На банке было написано «Старое золото», — несчастным голосом отозвался Джулиан. — Может, я слишком густо замешал?
— «Консистенции жидкой сметаны», — прочла на банке мисс Эндерс. — Вот как должно было быть.
— Трудно, конечно, вспомнить, какая она, жидкая сметана, — сказала мисс Стэтхем. — Наверное, как пенка на молоке.
— Ох, Милдред! — жестом отчаяния Джулиан махнул в мою сторону кистью, обрызгав всех каплями краски. — Спасите нас!
— Чем я могу помочь?
— Ничем, — почти удовлетворенно отозвалась сестра Блэтт. — Боюсь, отец Джулиан покрасил стену не в тот цвет. Остается только дождаться, пока высохнет, и перекрасить в более светлый оттенок. И вообще краска легла подтеками. — Нагнувшись, она вперилась в стену. — Боже ты мой, не думаю, что мне хотелось бы жить в комнате такого цвета.
— А я думаю, что, когда высохнет, посветлеет, — с надеждой возразила я.
— Жаль, что я не призвал сюда ребят из молодежного клуба, — сказал Джулиан. — Боюсь, по части практических дел я не мастер. Мне всегда думается: какое, верно, удовлетворение испытываешь, сделав что-то хорошее своими руками. Я часто проповедовал это с амвона.
— Ну, в земной юдоли нам удовлетворение не положено, — отрезала сестра Блэтт. — В этом, вероятно, все дело.
Джулиан улыбнулся.
— Жестоко, конечно, что мне не далась даже столь малая радость, но сегодня я определенно научился смирению, так что затея не пропала даром. А ведь казалось — так просто, — печально добавил он.
— М-да, ничто не бывает так просто, как кажется, — назидательно отозвалась мисс Стэтхем.
— Определенно не бывает, — согласилась мисс Эндерс, она была портнихой. — Мне клиентки часто рассказывают, что хотели сами сшить себе хлопчатое платье или прямую юбку, а потом обнаружили, что это далеко не так просто, вот и бегут ко мне, чтобы я исправила.
— Жаль, что вы это не можете исправить, мисс Эндерс. — Джулиан обмяк на своей стремянке.
— Смотрите, — вмешалась я, — действительно становится светлее, и высыхает довольно ровно. Наверное, естественно, что краска более темная, пока сырая.
— А и правда, — согласилась сестра Блэтт. — Теперь уже цвет довольно приятный.
— Какая вы умная, Милдред, — благодарно похвалил Джулиан. — Я знал, что вы поможете.
— Ну, теперь, когда мы вас наставили на нужный путь, пора нам и своим пойти, — добродушно сказала сестра Блэтт.
— Спасибо за помощь и советы, — с едва уловимой иронией отозвался Джулиан.
— А потолок отец Мэлори красить тоже будет? — вполголоса спросила мисс Стэтхем.
— Это самое сложное, — заметила мисс Эндерс.
— Будучи пастырем, он непременно должен совершить подвиг, — жизнерадостно рассмеялась сестра Блэтт. — Возможно, мисс Лэтбери ему поспособствует. Боюсь, моего веса стремянка не выдержит, — довольно добавила она, опуская взгляд на свои обтянутые серым телеса. — И вообще я считаю, что сначала надо было красить потолок, а только потом стены. Если будете красить потолок теперь, отец, стены белым забрызгаете.
— Наверное, вы правы, — смиренно отозвался Джулиан. — Замечательные женщины, — вздохнул он, когда они ушли. — Как по-вашему, можем мы прерваться теперь на чай?
— Вы бы поискали добровольцев из хора или из молодежного клуба, пусть они закончат, — предложила я. — Уверена, Тедди Лимон с подобными вещами прекрасно управляется. Мужчины любят возиться с красками и побелкой.
— Полагаю, меня нормальным мужчиной нельзя считать, — сказал Джулиан, снимая заляпанную краской сутану и вешая ее на стремянку, — хотя у меня тоже есть тяга к подвигам.
Уинифред мы нашли в коридоре с ящиком, набитым чучелами птиц.
— Смотрите, это от миссис Ноуд — как обычно.
— В ее доме, наверное, совсем птиц не осталось, учитывая, что она каждый год присылает на базар по несколько штук, — заметила я.
— Нет, там еще уйма, — возразил Джулиан. — Эти, кажется, из чулана. В холле экземпляры получше — кое-какие — с распростертыми крыльями — имеют весьма угрожающий вид. А эти совсем маленькие, почти как воробышки.
— Они уйдут, как горячие пирожки, — заверила Уинифред. — За них всегда идет драка. Пойдем выпьем чаю.
Чаепитие в этом доме всегда было наиболее безопасным видом приема пищи, а сегодня был даже подан невзрачный с виду пирог.
— Надо спросить Нейпиров, нет ли у них чего-нибудь для базара, — сказала я. — У него, вероятно, найдется какой-нибудь старый гражданский костюм, который ему больше не нужен, или, возможно, даже китель без петлиц и нашивок.
— То и дело слышишь, как муж, вернувшись домой, обнаружил, что его гражданскую одежду сожрала моль, — серьезно откликнулась Уинифред. — Ужасный, наверное, шок.
— За этим женщины должны бы приглядывать, — сказал Джулиан. — Шарики от моли, камфара и тому подобное, — неопределенно добавил он. — Полагаю, что с молью вполне можно справиться. Как по-вашему, миссис Нейпир в этом отношении исполнила свой долг?
— Не знаю, — нерешительно протянула я, так как была почти уверена, что скорее всего — нет. Я не могла себе представить, чтобы она занималась такими хозяйственными мелочами.
— А с ним самим вы познакомились? — спросила Уинифред.
— О да, он совершенно очарователен. Недурен собой, весел, и с ним так легко разговаривать. Мне он очень по душе.
— Уж не влюбились ли вы? — подначил Джулиан. — Больно уж благоприятное первое впечатление он на вас произвел.
— Глупости! — запротестовала я. — Мы с ним и виделись-то всего один раз, и он, скорее всего, моложе меня. К тому же он женат.
— Очень рад это слышать, Милдред, — уже серьезнее сказал Джулиан. — А то многие сегодня забывают, что это должно быть преградой.
— Брось, Джулиан, не надо проповедей, — попросила Уинифред. — Ты сам знаешь, Милдред никогда не сделает ничего дурного или глупого.
Мне чуть печально подумалось, что это слишком уж верно, но я понадеялась, что другие видят меня в чуточку ином свете. Добродетельность — прекрасное свойство, и нам всем следует к ней стремиться, но иногда она малость угнетает.
— Передай Милдред что-нибудь поесть, — велела брату Уинифред.
— Надеюсь, она чувствует себя у нас как дома, и сама, не спрашивая разрешения, возьмет что захочет, — отозвался Джулиан. — Иначе, боюсь, ей очень немного достанется.
Я взяла еще кусок пирога, в разговоре возникла короткая пауза, и я вдруг задумалась над шуткой Джулиана: дескать, я влюблена в Рокингхема Нейпира. Разумеется, это было совершенно невозможно, но я определенно испытала на себе силу его обаяния, и мне следовало бы почаще напоминать себе про нескладных военнослужащих из женского вспомогательного и про то, как он очаровывал их на адмиральской вилле. Но я никогда не была влюбчива и часто жалела, что меня обошел стороной не только опыт замужества, но и, возможно, более великий и возвышающий душу шанс полюбить и потерять. Конечно, в юности был один-другой младший священник, а позднее банковский клерк, читавший после службы отрывки из Священного Писания, но ни одну из этих влюбленностей великой не назовешь.
— А теперь, — воспользовался тишиной Джулиан, — у меня есть для вас новость.
— И какая же? — воскликнули мы хором.
— Кажется, я нашел жилицу для нашей квартиры!
— Как интересно, Джулиан! — Уинифред импульсивно всплеснула руками и опрокинула кувшин с горячей водой. — Рассказывай скорей!
— Кто-то действительно подходящий? — спросила я.
— Исключительно подходящий, на мой взгляд, — ответил Джулиан. — Некая миссис Грей, вдова.
— Звучит замечательно. Некая миссис Грей, вдова, — повторила я. — Так ее себе и представляю.
— И я тоже! — с энтузиазмом подхватила Уинифред. — Опрятная маленькая женщина лет шестидесяти, довольно мило одетая.
— Боюсь, твое предположение далеко от истины. Я бы сказал, она совсем немногим старше Милдред. К тому же высокая, но, да, очень мило одетая. Впрочем, сама знаешь, я на такие вещи мало обращаю внимания.
— Но как вы ее нашли? — поинтересовалась я. — Дали объявление в «Церковных ведомостях»?
— Нет, не понадобилось. Она живет в нашем приходе — пока в меблированных комнатах. Вы, возможно, видели ее в церкви, хотя она мне сказала, что всегда сидит в задних рядах.
— Вот как? Интересно…
Уинифред начала перебирать незнакомые лица, которые заметила в последнее время, но нам никак не удавалось идентифицировать миссис Грей. Описание Джулиана было настолько расплывчатым, что подходило к любой из двух или трех новых женщин, которых мы смогли припомнить.
— А откуда она узнала про квартиру? — поинтересовалась я.
— Она зашла к мисс Эндерс перешить платье, и, надо полагать, они разговорились. Потом она упомянула об этом в разговоре с отцом Грейторексом, а тот рассказал мне. Она не хотела обращаться ко мне напрямую. Вдова священника, понимаете… — добавил Джулиан, словно это объясняло деликатность, какую редко проявляют люди, занятые таким безнадежным делом, как поиск квартиры.
— Ну, надо же! — невольно воскликнула я, поскольку инстинктивно не доверяю вдовам, которые бывают только двух разновидностей, одна из которых может оказаться опасной. Правда, я сочла, что по описанию миссис Грей явно относится к другой, сравнительно безвредной.
— Полагаю, у нее не слишком много денег, — продолжал задумчиво Джулиан, — поэтому даже не знаю, какую плату было бы справедливо запросить. Я не мог заставить себя заговорить с ней об этом. По всей видимости, она тоже.
— А я-то считала, что это должен быть ее первый вопрос, — сказала я, удивившись про себя тому, какой, должно быть, сверхделикатный разговор у них вышел. — Не ждет же она, что получит три комнаты даром? Вам надо быть осторожным, как бы она не попыталась сбить цену.
— Ох, Милдред! — вид у Джулиана сделался удрученный. — Если бы вы ее видели, вы бы так не говорили. У нее такие грустные глаза.
— Нет, нет, извините, — пробормотала я, смутившись тем, что совершенно забыла: она ведь вдова священника.
— Конечно, мы не собираемся наживаться, — сказала Уинифред, — поэтому, уверена, достигнем дружеского согласия. Я могла бы это с ней обсудить, возможно, с женщиной ей будет не так неловко.
С сомнением посмотрев на сестру, Джулиан перевел взгляд на меня.
— Конечно, идеальной кандидатурой была бы Милдред…
— Потому что привыкла находить общий язык с обедневшими женщинами из хороших семей? — спросила я. — Но, боюсь, общение с ними развило во мне подозрительность. Понимаете, иногда к нам приходят не настоящие обедневшие женщины из хороших семей, и каждый случай требует тщательного изучения.
— Правда? Как печально! Я понятия не имел, что кто-то может решиться на подобное мошенничество.
— Ужасно! — воскликнула Уинифред. — Мне всегда грустно слышать про такие греховные поступки. Особенно среди женщин нашего круга.
— Да, возможно, от них такого не ожидаешь, — согласилась я, — но могу вас заверить, иногда случается.
В обществе брата с сестрой Мэлори у меня довольно часто возникало ощущение, что о греховности мира сего я знаю больше них, особенно учитывая, сколько я узнала о слабостях человеческой природы, когда работала в ведомстве по цензуре. Впрочем, большую часть своих познаний я приобрела из вторых рук, так что были основания для сомнений относительно того, кому из нас троих отдать предпочтение по части житейской мудрости. Но мне и впрямь казалось, что по натуре они наивнее и доверчивей меня.
— Надеюсь, я худо-бедно сам справлюсь, — сказал Джулиан. — Было бы нечестно заставлять Милдред заниматься тем, что совершенно ее не касается.
— Могу попробовать, если хотите, — с сомнением возразила я, — хотя это и правда не мое дело.
Тогда я еще не до конца сознавала, что практически все что угодно может стать делом незамужней, не обремененной семейными обязательствами или собственными бедами женщины, которая проявляет дружеское участие к затруднениям ближних.
— Надо будет поискать миссис Грей в церкви, — сказала Уинифред. — А ведь, сдается, я знаю, кто это. Кажется, она иногда носит горжетку из черно-бурой лисы.
— Но Джулиан полагает, что она небогата, — напомнила я. — Хотя, конечно, меха могли остаться от лучших времен.
— Горжетка довольно пушистая, — продолжила Уинифред. — Но может, это и не чернобурка вовсе. Я плохо в мехах разбираюсь.
— Не помню, чтобы при нашей встрече на ней были меха, — внес свою лепту Джулиан, — но одета она была очень мило.
— Надеюсь, она не будет отвлекать вас от сочинения проповедей, Джулиан, — пошутила я. — Нас, верно, ждет сокращение речей, произносимых с кафедры, едва здесь поселится миссис Грей.
Рассмеявшись, Джулиан встал из-за стола.
— Надо возвращаться к покраске, не то комнаты останутся непригодными для жилья. Теперь, когда я знаю, что, высохнув, краска станет светлее, работа будет в радость. Сегодня я определенно кое-чему научился.
Уинифред нежно улыбнулась ему вслед.
— Мужчины совсем как дети, правда? Донельзя счастлив бывает, когда возится с чем-то, чем можно перепачкаться с ног до головы. А теперь, Милдред, может, проставим цены на вещи для базара?
Мы мирно провели полчаса, перебирая присланный хлам и строя домыслы о миссис Грей.
— По сути Джулиан ничего и не сказал о том, какая она, — пожаловалась Уинифред.
— Надо думать, женщин такого типа и возраста трудно описать, конечно, если они не поразительно красивы.
— Как чудесно было бы, будь она поразительно красива! — Уинифред откинула со лба растрепанные седые волосы.
— Ну, не знаю, — протянула я. — Возможно, если бы она к тому же была милой, но, увы, красивые люди не всегда милы.
— Но она же вдова священника…
— Боже ты мой! — рассмеялась я. — Об этом-то я и забыла! — «Вдова священника» — эти два слова уже казались своего рода магическим заклинанием. — Значит, она должна быть не только красивой, но и доброй. Как-то даже чересчур. А откуда нам знать, как умер ее муж? Может, это она свела его в могилу.
Вид у Уинифред сделался такой шокированный, что я оставила глупые фантазии и вернулась к определению цен на поношенную одежду, чучела птиц, старую обувь, клюшки для гольфа, трактаты по теологии, ноты популярных танцевальных мелодий тридцатых годов, каминные решетки и рамки для фотографий — хлам во всей своей красе.
— Интересно… — задумчиво сказала вдруг Уинифред. — Интересно, а имя у нее какое?
Глава шестая
Великий пост в этом году начался в феврале, и погода стояла холодная, с ледяным дождем и пронизывающими ветрами. Контора, где я вела дела моих обедневших дам, располагалась в Белгравии, и по средам я обыкновенно ходила на дневные службы в Сент-Эрмин.
Церковь сильно пострадала при бомбежке, и пользоваться можно было только одним нефом, поэтому он всегда казался переполненным — даже сравнительно небольшому числу прихожан приходилось тесниться в неповрежденном проходе. Это давало нам ощущение сплоченности и отгороженности от остального мира, поэтому мне здешняя паства напоминала первых христиан, окруженных, правда, не львами, а суматохой и суетой обеденного перерыва в будний день.
В Пепельную среду13 я, как обычно, пошла в церковь с миссис Боннер, еще одной нашей сотрудницей, которую привлекал главным образом тамошний проповедник, так как, по ее собственному признанию, она любила хорошие проповеди. Мы поспешно съели ленч (безвкусный ворох спагетти, за которыми последовал передержанный пудинг — самая, полагаю, подходящая пища для Великого поста) и пришли задолго до начала службы. Пробираясь среди развалин, где сорванные настенные плиты, случайная урна или голова херувима были сложены грудами, мы — неуместно среди такого разорения — наткнулись на маленькую седенькую женщину, разогревавшую кофе в сковородке на примусе.
Миссис Боннер удобно устроилась в ожидании удовольствия и стала разглядывать входящих, точно присутствовала на великосветской свадьбе. Наверняка она нашла их не слишком интересными, поскольку это были простые конторские служащие, а еще несколько старушек и унылых старых дев, которые составляют часть любой паствы. Исхудалый священник в порыжелой черной сутане маячил у двери, а его жена суетилась среди входящих, стараясь помешать им последовать естественной склонности и сгрудиться в задних рядах, не оставляя места опоздавшим.
Я сидела смирно, иногда оглядываясь по сторонам, и в какой-то такой момент к своему удивлению и огорчению обнаружила, что смотрю прямо на Иврарда Боуна, который как раз входил. Он тоже посмотрел на меня, но как будто не узнал. Наверное, я была неотличима от множества других женщин в невыразительных зимних пальто и простых шляпках и порадовалась своей анонимности. Но его трудно было не заметить. Его отлично сшитое пальто, длинный нос и светлые волосы сразу бросались в глаза среди этого скопления посредственности. Мне казалось, я почти понимаю, насколько привлекателен он может быть для любого, кого тянет к сложному, необычному и даже к неприятному.
— Какой привлекательный мужчина… Хотя нос у него чуточку длинноват, — громким шепотом сказала миссис Боннер, когда Иврард сел на скамью впереди нас.
Я не ответила, но поймала себя на мысли, что не могу о нем не думать. Его-то я уж никак не ожидала тут увидеть. Наверное, по невежеству я всех антропологов считала неверующими, но появление Иврарда Боуна основательно поколебало мою уверенность. С другой стороны, он, возможно, пришел из профессиональных побуждений: чтобы изучать наше поведение с прицелом написать статью в какой-нибудь научный журнал. Надо будет при следующей встрече расспросить Елену.
Маленькая седая женщина — вероятно, та самая, которая варила кофе в развалинах — села за фисгармонию и заиграла вступление к великопостному гимну. Пели собравшиеся от всего сердца, пусть и немного нестройно, и, пока мы пели, меня захлестнули смирение и стыд за нехристианские мысли об Иврарде Боуне. Несомненно, он был лучшим человеком и лучшим христианином, чем я, что, впрочем, не так уж сложно. А кроме того, почему, собственно, он мне не нравится? Из-за своего длинного носа и того факта, что мне оказалось трудно с ним разговаривать? Из-за его дружбы или что у них там с Еленой Нейпир? Последнее уж точно не мое дело.
Проповедник говорил интересно и убедительно. Его слова словно бы связывали нас, так что мы еще больше казались ранними христианами, у которых много общего. Я старалась изгнать ощущение, что предпочла бы не иметь ничего общего с Иврардом Боуном, но оно то и дело возвращалось, будто в каком-то смысле он был наложенной на меня епитимьей, и совсем расстроилась, когда на выходе мы очутились рядом.
— Боже, боже ты мной! — громким шепотом произнесла миссис Боннер. — Какая интересная проповедь, но сколько всего про грех! Наверное, в начале Великого поста это естественно, но чувствуешь себя глубоко несчастной, верно?
Вряд ли это было уместным замечанием, и ее громкий шепот вызвал у меня неловкость, я испугалась, что он привлечет внимание Иврарда Боуна и что он меня узнает. Оказалось, боялась я зря, так как нерешительно постояв секунду-другую на паперти он быстро пошел в противоположном от нас направлении.
— Неудивительно, что народу у него в церкви всегда битком, — продолжала миссис Боннер. — Он, несомненно, сильная личность, но я не могу поверить, что мы и правда настолько грешны.
— Нет, но нас надо заставить это понять, — неубедительно ответила я, поскольку мы уж точно казались довольно безвредными: люди средних и преклонных лет и несколько добродушных с виду лиц помоложе. Иврард Боун был единственным, к кому хотелось бы вернуться взглядом.
— Разумеется, множество очень хороших людей не религиозны, в том смысле, что не ходят в церковь, — не унималась миссис Боннер.
— Конечно, конечно, — согласилась я, предвидя, что она вот-вот заведет речь о том, что с равным успехом можно славить Господа в березовой роще или у лунки для гольфа ясным воскресным утром.
— Должна признать, я всегда гораздо больше чувствую присутствие Господа, когда я в саду или на горе, — продолжала она между тем.
— К сожалению, у меня нет сада, и я никогда не бываю на горе, — отозвалась я.
Но, вероятно, еще лучше присутствие Господа можно почувствовать на Уайтхолле или на Белгравия-сквер, чем, скажем, на Воксхолл-бридж-роуд или на Оксфорд-стрит? Без сомнения, в этом что-то есть.
— «Исполнен красоты чудесной сад, так повелел Господь»14, — довольно вяло процитировала миссис Боннер. — На следующей неделе обязательно надо будет снова прийти. Интересно ведь, когда всякий раз другой проповедник: никогда не знаешь наперед, чем все обернется.
Когда я вернулась домой, мне пришло в голову, что надо бы спросить, нет ли у Нейпиров чего-нибудь для благотворительного базара, который состоится в ближайшее воскресенье. А еще мне пришло в голову, что я могу побольше разузнать про Иврарда Боуна и почему он присутствовал на службе. Конечно, это не мое дело, но мне было любопытно. Возможно, узнав, я его пойму и стану лучше к нему относиться.
Поднимаясь к себе мимо квартиры Нейпиров, я слышала, что они дома, поскольку дверь у них всегда была приоткрыта. Голоса звучали громко, будто за дверью ссорились.
— Ты же просто грязнуля, дорогая! — услышала я голос Роки. — Как можно ставить горячую жирную сковородку на линолеум?!
— Да не кипятись ты так! — донесся голос Елены из гостиной.
Я как раз медленно, с виноватым видом пробиралась мимо, понимая, что подслушиваю, когда с тряпкой в руках из кухни вышел Роки и пригласил меня выпить с ним кофе.
Он повел меня в гостиную, где Елена сидела за письменным столом. Вокруг нее были разбросаны листы с какими-то диаграммами и схемами, состоявшими из маленьких кружков и треугольников.
— Выглядит очень научно, — сказала я со слабой претензией на любезность, как иногда случается в неловких ситуациях.
— Это просто диаграммы родства, — резковато отозвалась она.
Роки, рассмеявшись, налил мне кофе. У меня возникло впечатление, будто Елена сердится из-за того, что он меня пригласил.
— Не обижайтесь, что не отрываюсь от работы, — сказала она. — У нас скоро доклад, а работы еще непочатый край.
— Наверное, у вас гора с плеч упадет, когда все останется позади, — сказала я.
— Уж я-то точно испытаю облегчение, — вставил Роки. — В настоящий момент на мне вся готовка и стирка. Я устал как собака.
— Теперь ты не на адмиральской вилле, и вообще осталось недолго. Кстати, я думала, ты любишь готовить, дорогой, — раздраженно заметила Елена.
Мне стало не по себе. Наверное, женатые люди так привыкли говорить «дорогая» и «дорогой», что не осознают, насколько фальшиво звучит это слово, произнесенное раздраженным или сердитым тоном.
— Я хотела спросить, нет ли у вас чего-нибудь для воскресного благотворительного базара, — поспешила вставить я. — Старая одежда, обувь, что-нибудь такое…
— Да-да, у меня вечно уйма хлама. Отличный шанс от него избавиться, — сказала Елена, не поднимая глаз от заметок. — Я соберу что-нибудь вечером.
— А у меня есть пара ботинок и костюм, который съела моль, — сказал, укоризненно глянув на жену, Роки. — Принесу вам сегодня вечером. К Елене придет Иврард Боун поговорить о докладе.
— А я его сегодня видела, — сказала я, как надеялась, небрежно.
— Вот как? — Елена оживленно повернулась от стола.
— Да, я была на службе в Сент-Эрмин и видела его там. Очень удивилась. То есть, — добавила я, не желая показаться самодовольной, — удивилась, потому что туда обычно никто из знакомых не ходит.
— Вы не ожидали, что антропологи ходят в церковь, мисс Лэтбери? — сказала Елена. — Но Иврард новообращенный, и довольно ревностный, знаете ли.
— Новообращенные всегда ревностны, — отозвался Роки. — В том-то и смысл быть новообращенным, верно? Все кругом для них интересно и ново. Он обратился в Африке, глядя на миссионеров за работой? Я-то полагал, это должно оказать обратное действие.
— О нет! — запротестовала я. — Они делают такое благое дело!
— Благое дело? — повторил, смакуя слова, Роки. — Как мне нравится это выражение! Так благородно звучит. Возможно, мисс Лэтбери права, и как раз вид собратьев-антропологов наставил его на путь истинный.
— Это было не в Африке. — Елену как будто разговор совсем не забавлял. — Думаю, это случилось в Кембридже, хотя он никогда про это не рассказывает.
— Наверное, ему неловко, — сказал Роки. — Во многом жизнь без этого лучше.
— Конечно, для него это скорее интеллектуальное действо, — сказала Елена. — Он знает все ответы.
— Нам определенно нужны такие люди, — вставила я. — Церкви нужны интеллектуалы.
— Не сомневаюсь, — пренебрежительно бросила Елена. — Все эти старушки, заглядывающиеся на смазливых младших священников, без интеллектуалов далеко не продвинутся.
— Но наш младший священник вовсе не смазливый, — возмутилась я: перед глазами у меня возникла приземистая фигура отца Грейторекса в неряшливом плаще. — И даже не молодой.
— И вообще зачем церкви куда-то продвигаться? — спросил Роки. — Думаю, гораздо утешительнее знать, что она остается на своем месте.
— Где бы оно ни было, — съязвила Елена.
Я протестующе забормотала, но совсем тихонько, поскольку, находясь в обществе этих двоих, не вполне понимала, о чем речь и где мое место, хотя Роки был как будто на моей стороне.
— Боюсь, не все мы так уж интеллектуальны в своей вере, — сказала я, чуточку обороняясь. — Мы, скорее всего, не знаем многих ответов и плохо умеем дискутировать. Тем не менее, думаю, и для глупых у Господа есть место, — добавила я, вспомнив строки гимна епископа Хебера: «Много богаче славословие сердца, дороже Господу молитвы бедняков». Хотя вполне очевидно: Ему по нраву, что у Него есть такой интеллектуал, как Иврард Боун.
— Вы с ним поговорили? — спросила Елена.
— О нет, думаю, он даже меня не видел, а если и видел, то не узнал. Со мной, знаете ли, часто так бывает. Наверное, во мне просто нет ничего примечательного.
— Милая моя мисс Лэтбери, — улыбнулся Роки, — это чистой воды неправда!
И вновь я перенеслась на террасу адмиральской виллы, где заняла свое место среди военнослужащих женского вспомогательного. Разумеется, я не знала, что ответить.
— Почему бы нам не называть вас Милдред? — спросил вдруг Роки. — В конце концов, мы часто будем видеться. Думаю, мы станем друзьями.
Я испытала некоторую неловкость, но не могла же я ему отказать.
— И вы должны звать нас Елена и Роки. Справитесь?
— Постараюсь, — отозвалась я, мысленно спрашивая себя, когда начинать.
— А Иврарда Боуна называть Иврардом, — внезапно рассмеялась Елена.
— Ну уж нет! — воспротивилась я. — Такого я и вообразить себе не могу!
— Вам следовало бы поговорить с ним после службы, — сказала она. — Про проповедь или еще про что-нибудь. Он обожает все критиковать.
— Он куда-то спешил, — объяснила я, — так что у меня не было возможности, даже если бы он меня узнал.
— Как же мило, что вы над нами живете, — сказала к моему удивлению Елена. — Подумать только, что там могла жить какая-нибудь скучная семейная пара или «деловая женщина», или семья с детьми… ужас какой!
К себе наверх я поспешила в приподнятом настроении. Меня несколько позабавила мысль, что раз я видела Иврарда Боуна на великопостной службе, то сразу стала человеком, с которым приятно жить в одном доме. Ради Елены, если не ради себя самой, наверное, стоит в следующий раз сделать какой-нибудь дружеский жест. Можно назначить себе епитимью: лучше относиться к Иврарду Боуну. Я принялась воображать, как это могло бы быть: что я скажу и что он ответит. Можно, например, сделать какое-нибудь замечание о проповеднике или о погоде или дружески задать вопрос о том, как продвигается работа, — было бы неплохое начало.
Я стояла у окна, опираясь о рабочий стол, и рассеянно смотрела на церковь за голыми деревьями. Вид сестры Блэтт, великолепной на своем высоком старомодном велосипеде — точь-в-точь корабль при всех парусах, — доставил тихое удовольствие. Потом появился Джулиан Мэлори в черной накидке: наш священник разговаривал и смеялся с женщиной, которой я раньше не видела. Она была высокой и довольно элегантно одетой, но лица я не разглядела. Мне вдруг пришло в голову, что это, наверное, и есть миссис Грей, которая будет жить в квартире на втором этаже. Я посмотрела им вслед и, когда они скрылись из виду, ушла на кухню стирать чулки. У меня было такое чувство, хотя я и не могла бы сказать, откуда оно взялось, что она не совсем то, чего мы ожидали. Вдова священника… У нее такие грустные глаза… Вероятно, мы не представляли себе, что она будет смеяться, разговаривая с Джулианом, но причины определеннее я не нашла…
Глава седьмая
Официально меня представили миссис Грей на благотворительном базаре утром в субботу. Ей предстояло работать вместе с Уинифред — та выглядела очень оживленной и довольной, напомнив мне ребенка, который, спросив: «Можно мне с вами поиграть?», бывает принят в друзья.
Миссис Грей, как я и предположила, мельком ее увидев, была недурна собой и недурно одета, возможно, слишком элегантно для вдовы священника, подумалось мне, — я вспомнила, скольких таких, как она, уже встречала. Ее сдержанная обходительность наводила на мысль не о робости, а скорее о самодостаточности, и было что-то потаенное в ее улыбке, будто она видела и знала больше, чем согласилась бы открыть.
— Вам придется говорить мне, что делать, — сказала она, обращаясь к нам с Уинифред, — хотя, надо полагать, благотворительные базары повсюду одинаковы.
— Народ набежит довольно буйный, — игриво отозвалась Уинифред. — У нас не самый приятный район, как вы понимаете, здесь далеко не Белгравия. Многие, кто приходят на наши базары, и носа в церковь не кажут.
— По-вашему, в Белгравии есть благотворительные базары? — спросила миссис Грей. — Никогда бы не подумала.
— Кажется, в Сент-Эрмин иногда устраивают, — сказала я.
— Хочется думать, что на них ходят жены членов кабинета министров, — откликнулась миссис Грей с довольно деланным, как мне показалось, смешком.
Чересчур громко рассмеявшись, Уинифред принялась переставлять вещи на раскладном столе. Они с миссис Грей заправляли «палаткой» всяческих безделушек. На центральном месте здесь величественно возвышались чучела птиц, окружали их книги, фарфоровые статуэтки и рамки — кое в каких еще остались фотографии. Уинифред вынула эдвардианскую леди и молодого священника, но остальные она проглядела, и теперь они словно бы обвиняюще смотрели из своих почерневших вычурных оправ: некрасивая женщина с напряженным лицом (наверное, гувернантка), группа бородатых джентльменов в костюмах для крикета, капризного вида дитя с кудряшками.
— Ой, посмотрите! — услышала я восклицание Уинифред. — Бедняжки! А я думала, что всех вынула!
— Неважно, — успокаивающе, точно разговаривала с ребенком, сказала миссис Грей, — думаю, те, кто покупают рамки, даже не замечает фотографий. Помню, в приходе моего мужа…
Значит, у ее мужа был приход, отметила я. Почему-то я представляла его армейским капелланом, погибшим на войне. Тогда, возможно, он был в годах? После я уже ничего не слышала, поскольку голос у миссис Грей был тихий, а на меня надвинулась сестра Блэтт. Я обрадовалась, что она мне поможет в «одежной палатке», всегда самой популярной. Каждая вещь была заранее снабжена ценником, но все равно среди покупателей будут вспыхивать ссоры, и они по обыкновению будут обращаться к нам с призывами их рассудить.
Базар устраивали в зале приходских собраний — голом помещении с выкрашенными зеленым стенами. С одной стены, благословляя наши старания, взирал со своего портрета маслом отец Басби, первый священник здешней церкви. По крайней мере, нам хотелось думать, что он нас благословляет, хотя, если присмотреться внимательнее, выходило, что он скорее восхищается собственной окладистой бородой, которую любовно поглаживал пухлой рукой. Сейчас в дальний угол зала были сдвинуты бильярдный стол, доска для дротиков и другой инвентарь безобидных развлечений молодежного клуба. Поближе к дверям за стойкой, огороженной решеткой, мисс Эндерс, мисс Стэтхем и моя миссис Моррис, которую, очевидно, больше не смущали ни биретты, ни папские туфли, хлопотали вокруг титана и заварочных чайников. Джулиан Мэлорив фланелевых брюках и спортивном пиджаке, заручившись поддержкой Тедди Лимона и нескольких дюжих ребят из клуба, ждал у дверей, чтобы, когда их откроют, сдерживать напор посетителей. Посреди зала неуверенно топтался отец Грейторекс в сутане и старом синем бушлате, какие носили призывники гражданской обороны во время войны.
Перехватив мой взгляд, сестра Блэтт раздраженно поцокала языком.
— Опять он! Как же он действует мне на нервы!
— На благотворительных базарах он действительно бесполезен, — согласилась я. — Но он такой добрый, почти святой.
Тут я осеклась, поскольку на самом деле ничем не могла подкрепить свое утверждение помимо того факта, что его обычное одеяние из сутаны и старого бушлата указывало на полное безразличие к условностям сего мира, а это, в свою очередь, подразумевало поглощенность высшими материями.
— Как же, святой! — фыркнула сестра Блэтт. — Ума не приложу, с чего вы это взяли. Только потому, что человек на склоне лет принимает сан и расхаживает как старый бродяга? Он ничего не добился в торговле, вот и подался в церковь. Не такие нам нужны.
— Будет вам, — запротестовала я. — Не слишком ли вы суровы? В конце концов, он хороший человек…
— А вот и мистер Моллет с мистером Конибиром! Только посмотрите на них! — продолжала она так громко, что оба церковных старосты вполне могли услышать. — Вот кому бы не повредило испачкать руки толикой честного труда. Ведь это Тедди Лимон и мальчики расставляли столы и таскали воду для титана.
— Да, сестра, когда мы пришли, то обнаружили, что все уже сделано, — подхватил мистер Моллет, кругленький добродушный человечек. — Истинный был удар, скажу я вам. Мы надеялись помочь вам, милые дамы. Но служат и те, кто только стоит и ждет, как говорят поэты.
— А пришли-то вы довольно рано, — с нескрываемым сарказмом откликнулась сестра Блэтт.
— Ранней пташке бог червячка подаст, — откликнулся высокий и жилистый мистер Конибир в пенсне.
— Надеюсь, вы не намекаете, что у нас тут есть червяки, — хихикнула из-за стойки мисс Стэтхем. — И вообще кое-что другое получите, если не отойдете в сторону. Не думайте, что я налью вам чаю, пока вы его не заслужили.
Но в этот момент Джулиан с часами в руке приказал открыть двери. Напирающую снаружи толпу сдерживали Тедди Лимон и его подручные, а Джулиан брал по три пенса платы за вход. Едва попав внутрь, люди бросались к палаткам.
— Вот и говори про высадку в Нормандии, — заметила сестра Блэтт. — Из тутошних прихожан отличные десантники вышли бы.
Следующие несколько минут потребовали больших сосредоточенности и твердости. Я принимала деньги, отсчитывала сдачу и одновременно старалась расправить смятую одежду, уладить споры и спасти от давки старушек.
Сестра Блэтт раздавала направо и налево советы и критические замечания.
— Вам никогда в него не влезть, миссис Райан, — насмешливо заявила она кряжистой ирландке (католичке, кстати сказать), которая на наших базарах всегда оказывалась в первых рядах.
Добродушно рассмеявшись, миссис Райан крепче прижала к себе платье из искусственного шелка, которое успела ухватить. Как всегда, меня привлек ее мягкий говор, поэтому я зачарованно слушала, не совсем даже понимая, что именно она говорит. Я разобрала лишь слова «мировой мужик», когда она уже уходила с платьем.
Миссис Блэтт против воли расхохоталась.
— Ну и нахалка! Пригласила меня на их благотворительный базар на следующей неделе, да еще сказала, что их новый поп, отец Богарт, мировой мужик! Точно меня это может привлечь!
— Да, но если подумать, такое случается сплошь и рядом. Где была бы церковь, если бы не появлялись там «мировые мужики» от случая к случаю? И вообще приятно думать, что благотворительные базары объединяют конфессии. Интересно, а методисты базары устраивают?
— Объединение конфессий через благотворительные базары? — переспросил подошедший к нашей палатке Джулиан. — Ну, могло быть и хуже. — Он с удовлетворением оглядел толпу, напиравшую всего полчаса назад, а теперь уже не такую воинственную. — Вы не уговорили прийти своих друзей Нейпиров? — спросил он меня.
— Даже не пыталась, — призналась я. — Они кое-что прислали, но я почему-то не могу представить их себе тут. Для них здесь неподходящая обстановка.
Джулиан оглядел унылые зеленые стены.
— Полагаю, все мы думаем, что заслуживаем лучшего.
— За исключением отца Грейторекса, — зловредно вставила сестра Блэтт. — Он здесь как раз на своем месте. Весь день ничего не делал. И почему он свой бушлат не снимет? Он, наверное, уже в нем сварился.
— Смотрите, — сказала я, — он несет чай мисс Мэлори и миссис Грей.
— Совершенно на него не похоже, — откликнулась сестра Блэтт.
— Едва ли его можно за это винить. — Джулиан с интересом наблюдал за группкой. — Интересно, захватил ли он кексы? Сомневаюсь, что он сумеет унести все разом. Наверное, надо ему помочь.
Я посмотрела, как он подходит к окошечку выдачи, отходит от него с тарелкой покрытых яркой глазурью кексов, а потом угощает миссис Грей.
Мы с сестрой Блэтт переглянулись.
— Ну, приходской священник всегда любезен с новыми прихожанами, во всяком случае, ему положено быть любезным. Это общеизвестно.
— Но нам-то с вами чаю никто не принес, — возмущенно напомнила она. — Думаю, крайне невоспитанно с его стороны так нас игнорировать. А все из-за нового лица. Старые друзья на вес золота. Может, нам и не следует ценить себя на вес золота, тем не менее…
— Да, сдается, он несколько забыл о манерах, — согласилась я. — С другой стороны, миссис Грей поселится в его доме, поэтому, наверное, он считает, что следует наладить с ней особенно теплые отношения.
— Чушь! Никогда не слышала настолько притянутых за уши оправданий.
— Ага, вы ревнуете, сестра? — проказливо поинтересовался мистер
Моллет. — Вам лучше пойти и взять чаю самой, пока
кексы не кончились.
— Вы хотите сказать, пока вы с мистером Конибиром все не съели, — парировала сестра Блэтт. — Вы уже несколько часов только и делаете что лопаете.
— Давайте, дамы, бегите. Я присмотрю за одежкой, — сказал мистер Моллет, беря платье и комично прикладывая его к себе. — Гарантирую, что под моим руководством дела пойдут в гору.
— Да, думаю, теперь не страшно оставить палатку, — отозвалась я, бросив через плечо взгляд на скомканную одежду, разложенную на голых досках.
Старое бархатное пальто, отороченное поеденным молью белым кроликом, рядом с ним — грязное, покрытое пятнами вечернее платье из розового жоржета, украшенное бисерной вышивкой по моде двадцатых годов, а еще облезлая лиса-горжетка с застывшим безумным взглядом и с ценником «6 пенсов» — эти товары были «постоянными», их никто никогда не покупал.
И у раздаточного окошка наплыв тоже спал, так что никто не мешал поболтать. Над общим гомоном плыл напевный голос миссис Моррис:
— Такие чудные у них есть старинные вещички. Я сказала: «Давайте чуток их отполируем», а он в ответ: «Удачная мысль», а она: «Не утруждайтесь».
Я поняла, что она говорит о Нейпирах, и хотя из естественного любопытства мне хотелось услышать больше, но я понимала, что не стоило ее поощрять, — уж не знаю, в природной ли деликатности, свойственной некоторым из нас, дело, или нам просто не хватает смелости следовать нашим склонностям.
— Конечно, он служил во флоте, — говорила тем временем миссис Моррис.
— Да, капитан-лейтенант Нейпир служил в Италии, — произнесла я громко и четко, точно старалась поднять разговор на более высокий уровень.
— Как мило, — отозвалась мисс Эндерс. — Моя сестра однажды ездила туда в круиз. Моя замужняя сестра, та, которая живет в Пейнес-парк.
— Такой милый молодой человек этот мистер Нейпир, — продолжала миссис Моррис. — Слишком хорош для нее, уверяю вас.
Мои потуги совершенно очевидно не возымели особого действия, но было ясно, что больше пытаться не стоит.
— Итальянцы слишком много себе с женщинами позволяют, — объявила вдруг миссис Стэтхем. — Конечно, в любом иностранном городе неразумно гулять одной после наступления темноты.
— Не успеешь оглянуться, как за мягкое место ущипнут, — вырвалось у миссис Моррис, но последовавшее за этим сконфуженное молчание подсказало ей, что она зашла слишком далеко. Строго говоря, по положению в обществе она стояла ниже мисс Эндерс и мисс Стэтхем, и только участие в приходских делах давало ей временное равенство.
— Сестра была там, разумеется, с мужем, — чопорно произнесла мисс Эндерс, — поэтому ничего подобного не могло случиться.
Сестра Блэтт фыркнула от смеха.
— Прошу прощения… — сзади к нам подошел Джулиан с пустыми чашками и блюдцами, которые поставил на прилавок.
— Вы съели кусочек моего домашнего слоеного пирога, отец? — озабоченно спросила мисс Стэтхем. — Мне так хотелось, чтобы именно вы его попробовали.
— Спасибо, очень вкусно, — рассеянно пробормотал тот.
— Что-то я сомневаюсь, — сказала мне вполголоса мисс Стэтхем. — Он взял только тарелочку печений и глазированных кексов.
— Может быть, отец Грейторекс пробовал, — предположила я.
— Если хотите знать мое мнение, большую часть слопали мистер Моллет и мистер Конибир. Они первыми чай пили. Еще я видела, как Тедди Лимон взял кусок.
— Уверена, он заслужил хороший полдник, — сказала я. — Он очень много потрудился.
— Да, а мистер Моллет и мистер Конибир даже пальцем не пошевелили. Только, как обычно, путались у всех под ногами.
Группка распалась, и мы вернулись к столам, чтобы собрать оставшееся. Еще один благотворительный базар подошел к концу.
Ко мне с сияющими глазами приблизилась Уинифред.
— Ах, Милдред, — выдохнула она, — ну, и как вы думаете ее зовут?
Я понятия не имела.
— Аллегра! Разве не чудесно? Аллегра Грей.
Я поймала себя на мысли: действительно ли таково имя миссис Грей или она взяла его вместо более заурядного и малоинтересного?
— Кажется, незаконнорожденную дочь Байрона звали Аллегра? — припомнила я.
— Байрон! Великолепно! — Уинифред благоговейно сжала руки.
— Не вижу тут ничего великолепного, — отрезала я.
— Но ведь Байрон такая потрясающе романтическая личность! — отозвалась Уинифред. — А это ведь самое главное, верно?
— Вы так думаете? — переспросила я, все еще исполненная решимости не восхищаться миссис Грей. — Разве в людях не ищут других качеств?
— Ах, Милдред, вы такая практичная, — рассмеялась Уинифред. — Конечно, я всегда была романтичной и глупенькой… Просто вы такой уродились.
Я подумала про Кристину Россети в мягкой обложке из зеленой замши. «Когда умру я, дорогой…» А ведь тут никакого «дорогого», вероятно, никогда и не было. И разве все мы не таковы, хоть отчасти? Я перебрала своих знакомых с точки зрения романтики. Знакомых у меня, конечно, совсем немного, и среди них нет практически никого, кого можно было бы назвать потрясающе романтичным. Священников можно и нужно сразу вычеркнуть, так что практически никого и не оставалось. Только, возможно, Роки Нейпир и Иврард Боун, каждый из которых был по-своему хорош собой. Роки к тому же обладал шармом и множеству женщин, наверное, казался потрясающе романтической личностью.
Тихонько прокравшись в свою квартиру, я начала готовить ужин. В доме как будто было пусто. Субботний вечер. Возможно, все так, как и должно быть, и я сижу одна и ем очень маленькую отбивную котлетку. Помыв посуду, я буду за вязаньем слушать по радио «В субботу вечером». Интересно, куда пошли Нейпиры? И пошли ли они вместе или Елена ушла с Иврардом Боуном? «Мой сын на собрании Доисторического общества…» Я рассмеялась, стоя над отмокающей в раковине сковородой. Уж в Боуне-то точно ничего романтического нет, но, возможно, он самую чуточку потрясает?
Глава восьмая
В следующие несколько недель погода улучшилась, и внезапно наступила весна. Пришло время моего ежегодного ленча с Уильямом Колдикотом, братом моей подруги Доры. Это всегда была своего рода церемония, уходившая корнями в те дни, когда Дора и, возможно, даже сам Уильям надеялись, что «что-то из этого выйдет». Но с годами наши отношения перетекли в нечто комфортно скучное. Не помню, когда я впервые поняла, что Уильям не из тех, кто женится, и что я сама нисколько на это не в обиде. Теперь представлялось лишь естественным, что, если мы оказывались вместе в такси, он вздыхал — мол, какое облегчение сесть, а не как приятно очутиться наедине со мной. Его одержимость тем, что он ест и пьет, я тоже принимала как данность и даже находила довольно трогательной, если учесть, что и мне самой она была во благо: в обществе Уильяма вкусный ленч всегда был обеспечен.
Он работал в каком-то министерстве возле Уайтхолла и с годами превратился в непримечательного человечка под сорок с удивительно яркими глазами-бусинками. Мы всегда встречались в каком-нибудь ресторане в Сохо, где его все знали, и сегодня, спеша туда (поскольку немного опаздывала), я вдруг подумала, что Уильям не самая подходящая компания для ленча в ясный весенний день. Наиболее очевидным кандидатом была бы какая-нибудь романтическая личность. Голубое небо с пухлыми белыми облаками, ласковый ветерок, веселые шляпки на встречных женщинах, мимоза в ручных тележках — все это не сочеталось с обществом Уильяма, с его озабоченностью своим здоровьем и своим меню, с его злорадностью язвительной старой девы и упоенной тягой к сплетням.
Cегодня он был настроен придираться и привередничать — это стало понятно уже по тому, как раздражительно он вчитывался в меню. Печенку, скорее всего, пережарят, утку не дожарят, погода последние дни стоит слишком теплая, поэтому сельдерей будет вялый — все шло к тому, что мы останемся голодными. Я терпеливо ждала, пока Уильям и официант дискутировали сердитым шепотом. Принесли бутылку вина. Взяв ее, Уильям подозрительно изучил этикетку. Я с недобрым предчувствием наблюдала, как он пробует вино, ведь он был из тех, кто придает большое значение церемониям, и не исключено, что он отошлет эту бутылку и потребует другую. Но, попробовав, он расслабился: дескать, вино удовлетворительное, а если и нет, то не будем придираться, как-нибудь сойдет.
— Сносное вино, Милдред, — изрек он, — без претензий, но, думаю, тебе понравится.
— Без претензий, как и я, — абсурдно откликнулась я, касаясь пера на своей бурой шляпке.
— Сегодня и правда следовало заказать сносное вино. Весна как будто почти пришла, — заметил он сухо.
— «Nuits St. Georges», — прочла я на этикетке. — Какое увлекательное название! «Ночи Святого Георга»… Так и видишь: доспехи и белые лошади, а еще драконы и пожары, может, длинная процессия с факелами.
Он посмотрел было на меня подозрительно, но, увидев, что я еще к вину не притронулась, начал объяснять, что «Нюи де Сен-Жорж» это место, где расположены виноградники, однако не стоит считать, что каждая бутылка с таким названием на этикетке — наилучшего качества.
— Вино вполне может оказаться столовым, — сказал он серьезно. — Всегда это помни. «Поверхностные знания — опасная вещь», Милдред.
— «Пей жадно иль вообще не припадай к источнику пиитов»15, — подхватила я, радуясь, что могу закончить цитату. — Но, боюсь, мне не представится случая жадно упиться, так что придется оставаться невеждой.
— А-а, Поуп в Твикехеме, — вздохнул Уильям. — А теперь еще и телефонная станция Поупсгров. Куда катится мир?
Немного помолчав, он с наслаждением принялся за еду.
Ленч получился поистине замечательным, нам подавали даже то, что в меню не значилось. После того как мы утолили первый лютый голод, Уильям начал расспрашивать обо мне: что я делала с нашей последней встречи, попадали ли в мой комитет какие-нибудь интересные дела.
— Как бы мне хотелось заниматься такого рода работой! — вздохнул он. — Думаю, у меня к ней прирожденный дар. Видишь ли, я прекрасно понимаю, что потеряли эти несчастные дамы из высшего общества. Огромный дом на Белгарвия-сквер, где слуги бегут из подвала с подносами, праздники в эдвардианской усадьбе с приглашенными членами заграничных королевских родов, вилла в Венеции или Бордигере зимой…
— Те, с кем нам приходится иметь дело, обычно птицы не столь высокого полета, — возразила я, удивляясь, сколько всего способен понимать и чувствовать Уильям, учитывая, что они с Дорой дети врача и воспитывались в пригороде Бирмингема. — Конечно, это леди из общества, но они, скорее, похожи на нас: дочери священников, адвокатов или брокеров, которые, возможно, имели какие-то средства, но никогда не были по-настоящему богаты.
— Какая жалость! Я про то, что к тебе не попадают те, кто из богатых, потому что, чем с большей высоты падение, тем острее трагедия.
— Наверное, так. — Я вспомнила, что читала нечто подобное в школе, когда мы проходили шекспировские трагедии. — Трагичные случаи, конечно, встречаются, но, боюсь, в наших бедняжках совсем нет ничего драматического.
— Э, да… — Он было посерьезнел, но потом снова повеселел. — Теперь расскажи про новых людей, которые въехали к тебе в дом.
Не без колебаний я начала описывать Нейпиров, поскольку мне не хотелось слишком уж преувеличивать их семейные разногласия, я ведь знала, что Уильям с его страстью к скандалам и сплетням ухватится за любую малость. Но, наверное, большого значения это не имело, и по ходу рассказа я немного утратила осторожность, поскольку — к некоторому своему раздражению — поймала себя на том, что настаиваю: Роки слишком хорош для нее.
— Но, дорогая моя, так часто случается, — сказал Уильям, — никогда не стоит такому удивляться. Сколько на свете прекрасных мужчин, женатых на сущих гарпиях.
— Ну, миссис Нейпир совсем не гарпия, — запротестовала я, — просто он исключительно мил.
Наверное, виноваты были «Ночи святого Георга» или весенний день, или интимная атмосфера ресторана, но к ужасу своему я поймала себя на том, что бормочу: мол, Роки Нейпир как раз такой, какого мне бы для себя хотелось.
Едва я это произнесла, повисло напряженное молчание, и я принялась оглядывать ресторан, подмечая, как официант колдует над каким-то блюдом, готовящемся над языками пламени на приставном столике, как мужчина тянется коснуться руки девушки, сидящей напротив него. Внезапно я испытала раздражение на Уильяма, что он такой серый и капризный, и вообще брат Доры, которого я знаю уже много лет.
— Но, моя дорогая Милдред, ты-то как раз и не должна выходить замуж, — возмущенно говорил он. — В жизни и без того уйма тревог. Я всегда думаю о тебе как о разумной и уравновешенной, замечательной женщине. Очень надеюсь, что ты не собираешься выходить замуж!
Он смотрел на меня через стол, округлив глаза и губы и став вдруг невероятно серьезным от испуга. Я рассмеялась, чтобы разрядить обстановку, а еще — над идеей Доры, которую она, похоже, все еще лелеяла — будто однажды мы с Уильямом поженимся.
— Нет, конечно, нет! Прости, если я тебя напугала. Да у меня и нет никого подходящего на примете.
— А как насчет вашего священника? — подозрительно спросил Уильям.
— Ты про отца Мэлори? О, он не верит в браки для служителей церкви, и вообще он совсем не тот человек, за которого мне бы хотелось замуж, — заверила я его.
— Какое облегчение, — отозвался Уильям. — Мы, моя милая Милдред, в этой жизни наблюдатели. Пусть другие женятся — чем больше, тем веселее. — Приподняв бутылку и оценив, сколько в ней осталось, он подлил в свой бокал, но не в мой. — Пусть Дора выходит замуж, если хочет. У нее нет твоего дара наблюдательности.
Вероятно, мне следовало порадоваться этому скромному комплименту, но у меня он почему-то тоже вызвал раздражение. И вообще не такой уж это был комплимент: получалось, что я словно бы лишена ряда человеческих качеств. Неужели меня так видят со стороны?
— Есть какие-нибудь вести от Доры? — спросила я, чтобы сменить тему. — Боюсь, я задолжала ей письмо.
— Ах да, уйма новостей. — Широким жестом разведя руки, он откинулся на спинку стула. — Сдается, многое происходит в их маленьком мирке. С другой стороны, надо полагать, в школе для девочек происходит столько же, сколько и в большинстве миров, а подводные течения там тем более смертоубийственны.
— Вот как? Что-то определенное?
Уильям подался вперед, и его глазки-бусинки заблестели от удовольствия.
— Неприятности! — драматично шепнул он.
— Боже ты мой! Из-за чего?
Впрочем, меня это не удивило: в школах, где работала Дора, то и дело случались какие-нибудь неприятности. Временами я ловила себя на нелояльной мысли: не сама ли она их на себя накликивает.
— Что-то связанное с тем, что девочки то ли ходят, то ли не ходят — в сущности это неважно — в часовню в шляпках. О, это бесконечное разнообразие сложностей маленького мирка! Великие события — рождения, смерти, совокупления — проходят незамеченными, точно пустяки.
— Ну, такого в школе для девочек не бывает, во всяком случае, если и бывает, то нечасто, — сказала я, возвращаясь мыслями к собственным школьным дням, когда одна учительница умерла, и ее гроб стоял в часовне. — Да и то разве что смерть.
— О да, никак не остальное! — теперь Уильям был в превосходном настроении. — Но что, если бы происходили?
Я помешивала кофе, испытывая некоторую неловкость, в особенности потому, что голос у него сделался весьма пронзительный.
— Конечно, с мисс Проутеро довольно трудно ладить, — рискнула заметить я. — Я встречалась с ней лишь однажды, но мне она показалась одной из тех, с кем мне не хотелось бы работать.
— Но бедная Дора и сама временами так раздражает, — признался Уильям. — Никогда не мог вынести ее дольше одного уик-энда.
Мы постояли на улице у ресторана. После теплого розоватого сумрака внутри свежий воздух подействовал на меня, как вторая бутылка вина. Прямо напротив входа стояла ручная тележка с мимозой.
— Ой, смотри, мимоза! — воскликнула я, впрочем, безо всякой надежды, что Уильям мне ее подарит. — Обязательно надо купить.
— Напоминает кафе в курортных городах, сплошь сухие палки и дребезжанье бутылочек с соусами на столах, — сказал Уильям, стоявший столбом, пока я покупала букет.
— Знаю, пушистость долго не протянет, но сейчас она такая чудесная.
— Ты сегодня какая-то не такая, — неодобрительно заявил он. — Надеюсь, дело не в «Нюи де Сен-Жорж».
— Ты же знаешь, я не привыкла к спиртному, особенно среди дня, но довольно приятно иногда быть немного другой. Что-то новое — это всегда хорошо.
— Вот уж нет. Меня перевели в новый кабинет, и мне там совсем не нравится. К окну прилетают другие голуби.
— Я никогда не была у тебя на работе, — храбро сказала я. — Можно мне пойти посмотреть?
— А, ты про тюрьму с каменными стенами и железными решетками, которые, как поэтично утверждает Лавлейс, «еще не есть тюрьма»? Пойдем, если хочешь.
Мы вышли на Трафальгарскую площадь, потом зашли в ничем не примечательный подъезд в переулке где-то за ней. Внутрь спешили такие же, как Уильям, серые с виду мужчины, некоторые — даже еще серее. С одним-двумя он поздоровался: у всех тут, похоже, были двойные фамилии вроде Колверли-Хибберт или Рэдклифф-Форд, но менее серыми их это не делало.
— Вот и пришли!
Уильям распахнул дверь со своим именем на табличке, и я переступила порог. За конторскими столами сидели два серых человека, один поспешно спрятал в тумбу стола пакет со сластями, перед другим стоял картотечный ящик, который он, разумеется, не попытался спрятать. Уильям повел себя так, словно их здесь и не было, они поступили точно так же. Он сел за необъятный стол в центре комнаты, на котором стояли два телефона и вереница проволочных корзинок, заваленных папками с важного вида наклейками. Понять, чем он, собственно, занимается, возможным не представлялось.
— Милая комната. — Я подошла к окну. — И какой у тебя прекрасный стол!
Я чувствовала себя неловко в присутствии серых людей, и не знала, что сказать. Но внезапно послышалось дребезжание, словно по коридору катили тележку, и два серых человечка вскочили — каждый со своей фарфоровой кружкой.
— Э-э… извини. — Уильям тоже вскочил, доставая из ящика стола собственную кружку. — Кажется, несут чай.
Мне он чаю не предложил, да мне и не хотелось, ведь не было еще и трех пополудни. Интересно, почему серые человечки, которые явно были рангом или статусом ниже Уильяма, не принесли ему чай? Впрочем, возможно, в этих вопросах существует строгий этикет. А еще, учитывая придирчивость Уильяма, можно было предположить, что он предпочитал сам наливать себе чай. Интересно, подумала я, не спешат ли в данный момент по коридорам со своими чашками люди с многозначительными фамилиями Колверли-Хибберт и Рэдклифф-Форд? Возможно, к общей гонке присоединился даже сам министр?.. Я все стояла у окна, из которого открывался вид на другое здание, возможно, того же министерства. Окна в нем не были занавешены, и происходящее за ними было выставлено на всеобщее обозрение, почти как в кукольном домике. Серые люди сидели за столами, их руки сновали среди папок; некоторые прихлебывали чай, один читал газету, другой неуверенно тыкал двумя пальцами в клавиши печатной машинки. Из одного окна высунулась девушка, в другом еще одна расчесывала волосы, а в третьем девушка печатала с пулеметной скоростью. Окном ниже молодой человек грубовато-игриво обнимал девушку, а она дергала его за волосы, в то время как остальные присутствовавшие в комнате одобрительно улюлюкали. Я смотрела как зачарованная и не смогла оторваться, даже когда вернулись с дымящимися чашками Уильям и его подчиненные.
— Там, напротив, другое министерство? — поинтересовалась я.
— Да, Министерство Мечты, — торжественно ответил Уильям.
Я рассмеялась.
— Те люди в окнах всегда выглядят такими далекими и интересными, такими не от мира сего, — объяснил он. — Но, быть может, и мы им такими кажемся? Возможно, это мы для них Министерство Мечты?
В этот момент часы пробили четверть четвертого. Вскочив, Уильям схватил из одной проволочной корзинки бумажный пакет, подошел к окну и распахнул створки. Шурша крыльями, на плоский участок крыши под окном слетелась стая голубей. Некоторые приземлились на подоконник, а один даже залетел в комнату и уселся на плечо Уильяму. Достав из пакета две булочки, Уильям начал крошить их и бросать птицам. Один серый человечек поднял глаза от картотечного ящика и наградил меня слабой, точно из жалости, улыбкой.
— И так каждый день? — спросила я.
— О, да! И каждое утро. Я не мог бы и дня прожить без моих голубей. Чувствую себя святым Франциском с какой-нибудь скверной открытки, уверен, у вас с Дорой в школе была такая. Но ощущение приятное, а они не часто выпадают.
Я невольно улыбнулась сравнению святого Франциска с государственным служащим, но я не знала про любовь Уильяма к голубям, в ней было что-то неожиданное и трогательное. Он, казалось, был полностью ими поглощен — называл их по именам, подманивал одних и советовал не жадничать другим, — и я решила, что он про меня забыл и мне пора домой.
— Мне пора, — сказала я и добавила: — наверное, я отрываю тебя от работы, — даже не подумав о том, что это прозвучало иронично, пока слова не сорвались у меня с языка.
Вернувшись к столу, Уильям раскрыл папку.
— Тебе бы надо прийти посмотреть мою новую квартиру. — Он назвал адрес в Челси, показавшийся мне знакомым.
Поблагодарив, я ушла, унося с собой по голым коридорам букет мимозы. Уже дожидаясь автобуса, я вспомнила, что на этой улице жил с матерью Иврард Боун, — вот почему адрес показался мне знакомым. Как хорошо, что я ничего не сказала Уильяму про Елену Нейпир и Иврарда Боуна, хотя маловероятно, что он с ними знаком. «Мой сын на собрании Доисторического общества…» — снова услышала я сварливый голос миссис Боун и тихонько улыбнулась.
Подходя к дому, я увидела, как с другого конца улицы идет Роки Нейпир.
— Мимоза! — воскликнул он. — И почему я сам о ней не подумал?
— Вот, не смогла удержаться, — объяснила я. — Напоминает про….
— Италию и Ривьеру, конечно.
— Я там никогда не бывала, — напомнила я ему. — Просто день был такой чудесный, и я решила, что хочу ее.
— Да, это гораздо лучшая причина.
Мы вместе поднялись наверх, и, когда поравнялись с его дверью, что-то заставило меня развернуть цветы. Букет легко разделился на две ветки.
— Возьмите одну, — предложила я. — Пожалуйста.
— Как мило с вашей стороны и как похоже на вас, — весело сказал он. — У вас к чаю есть что-нибудь вкусное? У меня ничего.
— Не думаю, что у меня есть что-то особенное.
Мои мысли устремились к коробке из-под печенья с арлекином на крышке: там сиротливо лежал лишь крошечный ломтик слоеного пирога.
— А, знаю! Давайте шиканем и пойдем пить чай куда-нибудь!
Я застыла с мимозой в руках.
— Сначала надо поставить ее в воду.
— Поставим пока у нас на кухне.
Забрав у меня мимозу, он налил в кувшин воды и поставил его на доску для сушки.
Мы пошли в знакомое ему кафе, о существовании которого я даже не подозревала, там подавали очень вкусные пирожные. Но дело было вовсе не в пирожных. Возможно, конечно, я просто не была голодна после плотного и довольно позднего ленча. Просто Роки был так остроумен и весел, что и я начала чувствовать себя веселой и остроумной, кое-какие мои замечания действительно были забавны.
Только много позднее я вспомнила про военнослужащих из женского вспомогательного. К тому времени наступил вечер, и я снова сидела у себя на кухне, размышляя, чем бы поужинать. А еще я вдруг вспомнила, что моя мимоза осталась на кухне у Нейпиров. Не могла же я спуститься и попросить отдать мне мою половину. И вообще, уже пришла Елена, и я слышала, как они смеялись. Не следовало так безнравственно сплетничать с Уильямом, да еще в Великий пост. Поделом мне, что у меня нет мимозы, которая напоминала бы о весеннем дне, а есть только странная взбудораженность, что совсем на меня не похоже. На столе в гостиной стояла ваза с веточками в сережках. «Она из тех женщин, что несут домой сухие ветки и надеются, что на них распустятся листочки!» Что-то в таком духе сказал Роки за чаем…
Глава девятая
Мою половину мимозы Роки принес на следующее утро, как раз когда я спешила на работу. Она утратила свою пушистость и напоминала букетики на столиках в кафе, которые так ругал Уильям. Весенняя погода тоже испарилась, и сам Роки объявился растрепанный и в халате. Мне было неловко на него смотреть, и, протянув руку в приоткрытую дверь кухни, я быстро забрала мимозу, чтобы поставить в вазу с веточками в сережках.
В автобусе я начала думать, что Уильям был прав, а я — чересчур рассержена, чтобы это признать. Мимоза и впрямь слишком быстро утрачивает свою свежесть, чтобы стоило ее покупать, а мне непозволительно иметь собственные чувства, а можно лишь наблюдать за чужими.
Сев за стол, я стала мрачно перебирать карточки в картотеке. Эдит Бэнкс-Толливер, Монтгомери-сквер, 118… Совсем близко от меня. Интересно, ходит ли она в нашу церковь? Возможно, Джулиан ее знает… Пожалуй, следует составить список дам в стесненных обстоятельствах, которые живут в нашей округе, и постараться их навестить. Большинство живут одни, а потому, вполне вероятно, я смогу для них что-нибудь сделать: что-то купить или почитать им, или просто посидеть рядом и дать выговориться… Я задумалась о добрых делах, в которые можно уйти с головой, когда заглянула миссис Боннер, чтобы напомнить, что сегодня среда, а мы договорились в среду пойти на обедню в Сент-Эрмин. Это означало, что с ленчем придется поторопиться (в отличие от вчерашнего дня, подумалось мне, сегодняшний ленч полноценным наверняка назвать будет трудно). Мы съели его в столовой самообслуживания неподалеку от церкви. Наши подносы, дребезжа, плыли по ленте транспортера с ужасающей скоростью, так что под конец у меня — сбитой с толку и разобиженной — набралась уйма всяких разностей, которые я никогда бы не выбрала, будь у меня время подумать, зато не хватало блюдечка для кофейной чашки. Миссис Боннер, которая всегда ходила в подобные места, управилась много лучше и начала объяснять, где я совершила ошибку.
— Блюдечко получаете только после того, как взяли булочку, если, конечно, вы ее брали. Обычно я этого не делаю, потому что, как нам постоянно твердят, нельзя переводить хлеб попусту, но если вы ее берете, то обязательно надо сделать это до того, как получите горячее, — говорила она, пока мы стояли с подносами, высматривая два свободных места.
— Наверное, тут я и запуталась, — согласилась я, глядя на твердую, как пуля, булочку, которую, несомненно, переведу попусту. — Думаю, нужно разрешать сначала попробовать бесплатно — вроде как генеральная репетиция.
Миссис Боннер от всего сердца рассмеялась, но в этот момент углядела свободные места за столиком с двумя индийскими джентльменами.
— Одна бы я туда не пошла, — шепнула она по дороге к столу. — Никогда не знаешь, чем это может обернуться, верно? Но если с тобой кто-то есть, тогда ладно.
Наши соседи выглядели совершенно безобидно и, по всей видимости, были студентами, поскольку обсуждали результаты экзамена. Я прислушивалась, зачарованная быстрой отрывистой речью и тем, как они постоянно называли друг друга «старина». На нас они не обращали ни малейшего внимания, по-моему, миссис Боннер нечего было бояться, даже будь она сама по себе.
Когда мы устроились, я огляделась, переводя дух. Помещение было огромным, как нечто из кошмарного сна — из одного конца едва виден был другой — и, насколько хватало глаз, заставлено столиками, все как один были заняты. А еще от дверей в дальнем конце тянулась длинная очередь, отделенная от остального помещения латунными заграждениями.
— «Время, что вечно катящий струи поток, Уносит сынов своих…»16, — сказала я скорее самой себе, чем миссис Боннер. — От этого места веет какой-то безнадежностью.
— Зато тут совсем дешево и еда не самая плохая, если ходить сюда не слишком часто, — весело и, как всегда, практично ответила она. — И очень удобно, когда спешишь.
— Трудно поверить, что на свете столько людей, — отозвалась я, — и всех их нужно любить.
Вот они — наши ближние, думала я, оглядывая клерков и студентов, машинисток и престарелых чудаков, склонившихся над тарелками и газетами.
— Поспешите, дорогая, — бодро велела миссис Боннер, — уже двадцать минут второго.
К тому времени, когда я рискнула сказать ей, о чем думала, индусы уже ушли. Миссис Боннер несколько шокированно подняла глаза от своего шоколадного бисквита.
— Сомневаюсь, что заповедь следует понимать так буквально, — благоразумно сказала она. — Нам и правда надо поторопиться, не то все хорошие места займут. Сами знаете, как переполнена церковь.
Мы сумели найти места ближе к задним скамьям, и миссис Боннер выразила сомнение, удастся ли нам хоть что-нибудь услышать: на прошлой неделе проповедник по большей части мямлил. Сегодня должен был выступать архидьякон Хокклив — имя было мне неизвестно, и я почему-то решила, что это будет какой-нибудь старый сельский священник, который уж точно станет бубнить себе под нос. Но я ошиблась. Конечно, он был в годах, но внешность имел красивую и исполненную достоинства, а голос — богатый и мощный. Проповедь оказалась равно неожиданной. До сих пор череда дней Великого поста следовала более или менее ясным курсом, но архидьякон Хокклив решительно от него отклонился, посвятив сегодняшний день теме Судного дня. В целом вышла диковинная проповедь, полная пространных цитат из малоизвестных английских поэтов, и хотя сама тема вполне подходила для Великого поста, суть и манера подачи вызвали — вместо более уместных чувств — тревогу и недоумение. А еще проповедь была гораздо длиннее обычного, поэтому многие служащие, которым никак нельзя было опаздывать после перерыва, стали потихоньку красться к выходу еще до ее окончания.
— Все эти разговорчики о DiesIrae17, — не скрывала своего отвращения миссис Боннер, — прямо-таки в духе римских католиков. У нас их не следовало бы допускать. И в других отношениях он не такой уж «высокий». Никак не разберу, что он за птица. Кое-что им сказанное прямо-таки оскорбительно.
Мы медленно продвигались к выходу. Я была так поглощена и измучена проповедью, что позабыла поискать Иврарда Боуна, и только теперь увидела, что он стоит почти рядом со мой. Вспомнив давешнюю решимость постараться получше к нему относиться и сделать какой-нибудь дружеский жест, если подвернется случай, я решила, что лучшего шанса, чем тот, какой представляла собой сегодняшняя престранная проповедь, мне не представится.
— Добрый день, — негромко сказала я. — Как вам проповедь?
Он поглядел на меня недоуменно, потом его почти аскетичные черты смягчились улыбкой.
— Добрый день. Боюсь, я так старался не рассмеяться, что не сумел все расслышать. Я всегда считал, что взрослые люди должны в любой ситуации уметь держать себя в руках, но теперь совсем не уверен в этом.
Мы оказались одни, поскольку миссис Боннер, заметив, что я разговариваю с мужчиной, тактично ускользнула. Но я знала, что завтра в конторе мне предстоит выдержать напор ее — пусть и безмолвного — любопытства. Романтичная по натуре, она не могла снести, что кто-то младше сорока остается вне уз брака.
— Да, такого определенно никто не ожидал.
Я сразу прониклась к нему толикой симпатии, едва он признал, что и у него есть обычные человеческие слабости.
— Как продвигается ваш доклад? — спросила я, стараясь придать тону заинтересованность.
— Делаем его через две или три недели. Кажется, вы хотели прийти? Я вам очень не советую. Будет ужасно скучно.
— Но мне так хотелось бы послушать, — сказала я, вспомнив, что мы с Роки собирались изучать антропологов.
— Тогда Елена может организовать вам приглашение. А теперь прошу меня извинить, мне правда нужно спешить. Увидимся на докладе.
Я сочла, что сделала шажок вперед, чуть продвинулась на стезе добродетели, и хотя он все еще мне не нравился, уже была настроена к нему не так враждебно, как раньше. Но как можно сравнивать его с Роки? И вообще, строго одернула я себя, нехорошо думать о Роки таким образом. Вчера при нежданном весеннем солнышке и с вином какое-то оправдание, возможно, у меня и было, сегодня — ни малейшего. Серым мартовским днем, после проглоченной в спешке неаппетитной еды и устрашающей проповеди гораздо уместнее думать о потоках непривлекательного человечества в столовой, о Судном дне и даже об Иврарде Боуне.
Я решила, что стоит по пути домой заглянуть в дом священника и повидаться с Уинифред. Прошло довольно много времени с нашей последней встречи, и ей будет интересно послушать про проповедь.
Дверь мне открыла миссис Джабб. Мисс Мэлори наверху, помогает миссис Грей обустроиться. Может быть, я хочу подняться к ним?
Я медленно поднялась по лестнице, задержавшись на первой площадке у картины в темном углу, изображавшей младенца Самуила, и спрашивая себя, не повернуть ли мне все-таки назад, поскольку разговор с Уинифред и миссис Грей не совсем то, что разговор с одной Уинифред, на который я рассчитывала, но в конце концов решила: поскольку миссис Грей переехала в дом священника, стоит познакомиться с ней поближе, поэтому поднялась еще на один пролет и постучала в дверь, из-за которой раздавались голоса.
— А, мисс Лэтбери, как мило!
Открыла сама миссис Грей. Я заглянула через ее плечо в комнату, которую Джулиан красил всего несколько дней назад. Теперь она была привлекательно обставлена, и в камине тлели угли. Уинифред сидела, скорчившись на коврике, и подрубала занавеску.
— Правда Аллегра чудно обставила комнату, Милдред? — спросила она, едва я вошла. — Теперь ни за что не догадаешься, что это та же самая комната.
— Уинифред очень мне помогла, — подхватила миссис Грей. — Сами знаете, сколько всего нужно сделать, когда переезжаешь.
Я согласилась, отметив про себя, что они уже называют друг друга по именам, — меня это удивило и, должна признать, чуточку вывело из равновесия.
— Переезд вечно связан с хлопотами, — банально согласилась я, — но вы как будто прекрасно все устроили.
Я вспомнила, что не помогала Елене Нейпир подрубать занавески, когда та въехала. Я только выглядывала из-за перил, когда вносили мебель, а помощь предложила, когда уже почти наверняка никакой работы не осталось. Насколько же Уинифред лучше меня! С другой стороны, у меня обстоятельства были немного иные. Трудно предлагать свою помощь совершенно незнакомым людям, особенно таким независимым, как Елена Нейпир.
— Помочь вам с занавесками? — спросила я.
— Вы так добры.
Не успели слова сорваться у меня с языка, как миссис Грей подала мне ворох занавесок, которые следовало укоротить по линии булавок. Я пришла в некоторое смятение, как бывает, когда наше предложение помощи принимают за чистую монету, и взялась за работу довольно мрачно, особенно учитывая, что сама миссис Грей, вальяжно расположившись в кресле, вообще ничего не делала. Гладко зачесанные назад волосы были стянуты у нее на затылке в тяжелый узел. Эта прическа в сочетании с бледным овальным лицом и некоторой элегантностью манер делали ее похожей на героиню довоенного романа. В ней чувствовалось что-то малость ненастоящее.
— Боюсь, швея из меня никудышная, — сказала она, словно бы объясняя свое безделье, — зато я могу приготовить чашку чаю. Надеюсь, вы останетесь на чай, мисс Лэтбери?
— Спасибо, с удовольствием.
Она выплыла из комнаты, и я услышала, как бежит в чайник вода и звенят приборы. А еще я услышала шаги на лестнице и голос Джулиана:
— Можно войти? Слышу привлекательный звон чашек. Надеюсь, я не опоздал?
Он не прошел прямо к нам в комнату, а задержался поболтать с миссис Грей на кухне. Мы с Уинифред молча сидели над нашими занавесками. Я чувствовала, что нам обеим хочется поговорить о миссис Грей, но в данный момент это, разумеется, было невозможно.
— Одна из занавесок кажется длиннее другой, — громко и натянуто сказала я. — Интересно, их примеряли на окно или просто измерили сантиметром? Когда потом вешаешь, часто обнаруживаешь маленькую разницу в длине.
Вошел Джулиан с подносом, на котором разместились приборы, хлеб, масло, джем и кекс. За ним следовала миссис Грей с чаем.
— Прямо как на пикнике, — сказала со своего места на коврике у камина Уинифред.
— Мне неловко есть ваш джем, миссис Грей, — запротестовала я, как водится в наши дни. — Я с радостью обойдусь хлебом с маслом, ничего страшного.
— Ах, пожалуйста, попробуйте, — запротестовала она. — Честно говоря, джем не из моего пайка, это подарок отца Грейторекса.
— Отец Грейторекс варит джем? — удивился Джулиан. — Впервые слышу про такие его дарования!
— О, нет! — рассмеялась миссис Грей. — Смешно представить себе бедного старикана у плиты! Джем сварила его сестра, которая живет где-то в глуши. Удивительно вкусный.
— Как любезно с его стороны подарить джем вам, — сказала я. — Он действительно вкусный.
— Аллегра как раз такой человек, которому просто тянет делать подарки, — с энтузиазмом откликнулась Уинифред. — Этот коврик вам, Милдред, ничего не напоминает?
Присмотревшись к коврику, я с удивлением обнаружила, что уже видела его где-то раньше. Несомненно, здесь, в доме священника… Уж не в кабинете ли Джулиана?
— Да, он из кабинета Джулиана, — подтвердила мою невысказанную догадку Уинифред.
— Ужасно мило с его стороны, правда? — сказала миссис Грей. — У меня не
было подходящего для этой комнаты, и в кабинете отца Мэлори
я случайно обронила — мол, какой красивый коврик — конечно, безо всякой задней
мысли, — а он мне его подарил!
— Он гораздо лучше смотрится в комнате миссис Грей, чем в моем кабинете, — подхватил Джулиан. — И вообще, зачем в кабинете каминный коврик?
Я с интересом отметила, что они все еще называют друг друга «миссис Грей» и «отец Мэлори».
— Он определенно подходит вон к тому ковру, — поддакнула я.
— Да, но и к ковру отца Мэлори он тоже подходил, — сказала миссис Грей. — Это была большая жертва с его стороны.
Джулиан что-то смущенно пробормотал.
— Я всегда считала, — четко и ясно, точно произносила речь, продолжила миссис Грей, — что нужно давать мужчинам шанс проявить самопожертвование, ведь их натура далеко не так благородна, как наша.
— Вы так думаете? — серьезно спросила Уинифред. — Я знала очень хороших и благородных мужчин.
Джулиан снисходительно улыбнулся, но промолчал. Мне замечание миссис Грей показалось не слишком уместным для вдовы священника, хотя по-своему — на дешевый манер — и весьма забавным.
— Ну что ж, мне определенно пора идти, — сказала я тоном, который, наверное, прозвучал довольно холодно.
— Ах, Милдред, вы же еще не дошили занавески! — воскликнула Уинифред.
— Да, боюсь, действительно не дошила.
— Почему бы вам не прийти к нам на чай в пятницу, тогда и закончите? — предложила миссис Грей, улыбаясь очень и очень ласково.
— Спасибо, было бы очень славно, — ошарашенно отозвалась я. Мне и в голову не могло прийти, что она взаправду думает, будто я стану дошивать занавески.
— Тогда сможете осмотреть и все остальное в моей квартирке, — улыбнулась миссис Грей. — Пока она не вполне готова, но, надеюсь, к тому времени мы уже все обустроим.
— Вас проводить? — предложил Джулиан.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я сама найду дорогу, — промямлила я и поспешно сбежала по лестнице, отдавая себе отчет в том, что мой уход был далеко не светским. Троица наверху казалась совершенно самодостаточной, и я чувствовала себя там лишней. Неужели меня задело то, что миссис Грей так хорошо поладила с семьей Мэлори? Неужели я ревновала? Нет, эту постыдную мысль я прогнала сходу. Просто у меня сегодня не самый удачный день, только и всего. Начался не слишком хорошо и не слишком хорошо заканчивается. Но, по крайней мере, можно спасти хотя бы часть его — пойти домой и заняться стиркой.
— Привет-привет! — зарокотал из сумерек добродушный басок сестры Блэтт. — Видок у вас — что твой Блэкпул в дождливую неделю.
— В самом деле? — невзирая ни на что, я выдавила улыбку.
— Из дома священника идете?
— Да.
— Ну, теперь те двое вечно с миссис Грей, — без обиняков сказала сестра Блэтт. — Я хотела повидать отца Мэлори, чтобы поговорить насчет уроков закона Божьего, но он крепил ей карнизы для занавесок.
— Мэлори — очень любезные люди и всегда готовы помочь.
Она фыркнула, а я рассеянно посмотрела, как она медленно взгромождается на велосипед и уезжает творить добрые дела. Потом поднялась к себе и собрала огромную гору стирки. Угнетает то, что каждую неделю в ней оказываются одни и те же старые вещи. Именно такое белье и может носить старая дева вроде меня, удрученно подумала я, так что даже описывать его незачем.
Глава десятая
Наконец наступил день, когда Елене и Иврарду предстояло читать доклад в Научном обществе. Я боялась, что Елена забудет про свое обещание меня пригласить, но накануне вечером она поднялась ко мне, и мы договорились выйти пораньше: перед докладом предполагалось чаепитие, на которое можно привести гостей.
— Председательствовать будет новый президент, — сказала Елена довольно церемонно. — Ему столько лет, что странно, как его еще раньше не выбирали президентом, но, правда, в этой области уйма стариков. Скоро придет и наш черед.
Я была чуть обеспокоена, что мне надеть. Казалось маловероятным, что собрание Научного общества может обернуться светским раутом, но мне ни в коем случае не хотелось опозорить Нейпиров, а потому я пошла на решительный шаг: купила новую шляпку к коричневому зимнему пальто еще прежде, чем окончательно выяснилось, что я иду. Сама Елена была очень элегантна во всем черном.
— Нельзя выглядеть как женщина-антрополог, — объяснила она.
— Не имело бы значения, даже выгляди ты как американка, — сказал Роки. — Уж эти-то умеют одеваться.
— А ты, естественно, заметил, — довольно кисло отозвалась она.
— Я все замечаю. Особенно очаровательную новую шляпку Милдред.
Я приняла комплимент насколько могла небрежно, но, поскольку не привыкла к тому, чтобы мою внешность вообще замечали, смутилась.
— Ничто не бывает так к лицу, как бархатная шляпка, — продолжал Роки, — а коричневый подчеркивает цвет ваших глаз, которые приобретают оттенок хорошего темного шерри.
— С Иврардом встретимся на месте, — нетерпеливо вмешалась Елена. — Нам нужно обсудить последние мелочи, поэтому, может, ты позаботишься о Милдред? — спросила она, поворачиваясь к мужу. — Думаю, нам лучше взять такси.
Помещения Научного общества располагались неподалеку от Сент-Эрмин, и когда мы проезжали мимо, я указала Елене на церковь.
— А разве здание не обрушилось? — удивилась она. — Надо же, устраивать службу среди развалин! Я бы сказала, в этом есть что-то особенно благочестивое.
Я объяснила, что один неф уцелел и что службы ведутся в нем, но, наверное, она нервничала из-за предстоящего доклада, поэтому совсем меня не слушала, а еще через несколько минут такси остановилось возле солидного викторианского дома, на двери которого висела латунная табличка Научного общества.
В холле Елена расписалась за нас в книге посетителей, и мы поднялись в библиотеку, где должно было состояться чаепитие. Иврард Боун, элегантный и довольно сердитый, ждал у самых дверей.
— Я уже думал, ты никогда не приедешь, — сказал он Елене, потом небрежно кивнул мне и Роки.
— Пожалуй, нам лучше удалиться в уголок и понаблюдать за ученым сообществом, — предложил Роки, — но хорошо бы расположиться поближе к закускам. Должен сказать, когда дело доходит до кормления, эти ученые ничем не лучше туземцев.
— Боюсь, мы даже хуже, дорогой сэр, — отозвался стоявший рядом с нами пожилой мужчина с крупной головой. — У так называемых туземцев в том, что касается приема пищи, сложный порядок первенства, а у нас — страшно сказать! — каждый за себя.
— Выживают сильнейшие? — пошутил Роки.
— Да, что-то вроде того. Надеюсь, мы не забудемся окончательно и пропустим вперед дам, — продолжал старик, кланяясь в мою сторону. — А вот и наша замечательная мисс Кловис с чайником.
Отвернувшись, он деловито занялся чашками и блюдцами.
— Как по-вашему, он нам принесет чаю? — спросила я у Роки.
— Ну, после таких слов я бы полагал, что хотя бы вам чашка обеспечена.
Но мы ошиблись: наш собеседник быстро налил чаю себе, наложил на тарелку самых разных сэндвичей и печений и удалился со своей добычей в противоположный конец комнаты. На наших глазах точно так же поступили другие мужчины средних и преклонных лет, хотя одного властный женский голос все же задержал: «Не забудь, Герберт, мисс Джеллинк молока не надо!»
Мы с Роки присоединились к общей толкотне и урвав свою добычу, отошли к удобному книжному шкафу, где можно было поставить чашки на полку.
— Тут явно книги, которые никто не читает, — сказал, изучая корешки, Роки. — Но какое утешение знать, что они есть, на случай, если захочется почитать! Уверен, они окажутся поувлекательней многих современных. «Дикие звери и их повадки», «Пять лет среди каннибалов Конго», «С фотоаппаратом и ручкой по Северной Нигерии», «Солнцепек и буря в Родезии». Какая жалость, что книг с такими названиями больше не пишут. Сегодня уже нельзя просто показать фотографию «Автор с пигмеями» — вас сочтут недостаточно академичным.
— Можете написать книгу о своих приключениях в Италии, — предложила я. — Ей подобное название вполне подошло бы.
Мы забавлялись, обсуждая различные вариации на ту же тему, но в самый разгар наших фантазий подошли Иврард и Елена и начали показывать нам самых значительных людей среди присутствующих. Президентом оказался высокий, добродушный с виду старик с белой реденькой бородкой, в которой застряли крошки меренги. В молодости он, по словам Елены, писал подстрекательские памфлеты об устройстве Вселенной.
— Кажется, отец выгнал его из дому, — прокомментировал Иврард. — Он, видите ли, был пастором методистской церкви, и когда узнал, что его сын воинствующий атеист, обстановка в доме, наверное, накалилась.
— Этот старик — атеист?! — воскликнула я, не в силах поверить, что человек, выглядевший таким добродушным и благосклонным, может оказаться столь одиозной личностью. — Но он совсем не похож на атеиста. Скорее уж, на епископа.
— Или на старомодное представление о Всевышнем, — подбросил Роки. — Так и видится сцена, разыгравшаяся в викторианском семействе: гнев отца, слезы матери, бурные ссоры за завтраком. Но какое это сейчас имеет значение? Через несколько лет они воссоединятся на небесах.
— Ах, милый, — раздраженно сказала Елена, — ну что за ерничество. После я познакомлю тебя с действительно стоящими людьми. Эпфелбаум, Тирелл Тодд иСтейнартц из Йейля. Новое поколение.
— Звучит заманчиво, — серьезно отозвался Роки.
— Наверное, нам пора идти, — решил Иврард. — Президент, как будто, направляется в зал.
Я последовала за ними в примыкавшее к библиотеке помещение, где уже собралась приличная аудитория. В передних рядах стояли плетеные кресла, в которых удобно расположился кое-кто из пожилых членов общества. У одного старика шея была замотана пурпурным шарфом, старушка позади него достала из сумки разноцветное вязание и защелкала спицами. Мы с Роки нашли себе место в середине зала, на гораздо более жестких стульях. Тут собрались люди помоложе: девушки с распущенными волосами и ярко-алыми ногтями, юнцы с волосами, почти такими же длинными, как у девушек, и в вельветовых штанах. Я заметила двух-трех американцев, серьезных с виду молодых людей в очках без оправы и с открытыми блокнотами, а также группку африканцев, говоривших на неведомом мне наречии. Повсюду стоял неразборчивый гул разговоров.
— Надо же, как интересно они все выглядят, — сказала я, — совершенно непривычно.
— Теперь понимаете поговорку — в мире всякой твари по паре? — отозвался Роки. — Интересно, зачем нужно так уж много тварей?
— Чудесно, наверное, увлекаться чем-нибудь научным. Это приносит, должно быть, одинаковое удовольствие и старым, и молодым.
— Сомневаюсь, что Елена и Иврард одобрили бы такое наблюдение, — рассмеялся Роки. — С ваших слов выходит очень похоже на игру в гольф. И помните: мы тут не для развлечения. Доклад будет длинным, а стулья, как вы видите, жесткие. Вот-вот начнется наше испытание.
И действительно, президент поднялся и в ходе краткой невнятной речи представил Елену и Иврарда. Прозвучало почти так, словно они муж и жена, но он так мило улыбался в редкую бороденку, что на него невозможно было обижаться. Елена с Иврардом сидели по одну руку от него, по другую — кряжистый рыжий молодой человек, которого представили как секретаря общества, вел протокол.
— А теперь предоставим нашим юным друзьям говорить самим за себя, — сказал президент. — Их доклад называется…
Поискав на столе, он водрузил на нос очки в золотой оправе и ясным, четким голосом прочел какие-то слова, в которых для меня было так мало смысла, что я их тут же забыла. Но без сомнения, название доклада сохранилось где-то в архивах Научного общества.
Я с надеждой посмотрела на проектор, стоявший в дальнем конце зала, но слайдов, судя по всему, не предвиделось. Карандаши американцев зависли над блокнотами, старушка на время отложила вязание. Елена Нейпир начала говорить. Это единственное, что я могу сказать — «начала говорить», потому что очень скоро я утратила нить ее сообщения и поймала себя на том, что озираюсь по сторонам, разглядывая зал и остальных слушателей.
Зал был с высоким, оклеенным обоями потолком и вычурной каминной полкой
из мерцающего, словно бы студенистого мрамора. Французские окна выходили на
балкон, за которым виднелось опушенное первой листвой дерево в скверике. Так
странно было сидеть в четырех стенах в такой чудесный день. Впрочем, негоже глазеть в окно: доклад — большое событие, и мне выпала
немалая привилегия присутствовать на нем. Определенно жаль, что недостаток
образования не позволяет мне сосредоточиться на чем-то более сложном, чем
сравнительно прямолинейная проповедь или речи на собрании комитета. Голос Елены
звучал так ясно, так компетентно, что я была уверена: то, что она говорит,
имеет огромное значение. Роки, наверное, очень ею гордится. Я заметила, что
американцы отчаянно строчат в блокнотах. Жаль, что мне не пришло в голову
заранее почитать что-нибудь по теме, в этом было бы гораздо больше толку, чем в
покупке новой шляпки. Как унизительно сознавать, что все, кроме меня, понимают
доклад Елены и способны испытывать ученый интерес к ее словам. Я вперила взгляд
в докладчицу с твердым намерением сосредоточиться, но меня отвлекала старушка с
вязаньем. Я увидела, что вязанье тихонько выпало у нее из рук, а голова
свесилась на грудь. Потом эта голова вдруг дернулась. Оказывается, старушка
заснула. Открытие несколько меня утешило, и я снова стала оглядывать зал, на
сей раз рассматривая таблички с позолоченными именами
тех, кто удостоился за какие-то заслуги медали либо оказал ту или иную
поддержку обществу. Зачарованно я пробегала глазами списки.
Когда Иврард закончил, президент, у которого тоже был такой вид, словно большую часть доклада он продремал, встал и произнес слова благодарности.
— А теперь, уверен, вам хотелось бы перейти к вопросам и комментариям, — заключил он. — Кто… э-э… начнет?
Последовало обычное неловкое молчание: никому не хотелось быть первым. Заелозили по полу стулья, и женщина из нашего ряда, протолкавшись мимо сидящих, вышла из зала. В руке у нее была холщовая сумка с каким-то газетным свертком, из которого торчал рыбий хвост. Елена нервно улыбалась. Иврард, сняв очки в роговой оправе, прикрыл глаза рукой.
— А, доктор Эпфельбаум! Наш первопроходец! — с облегчением сказал президент, и все, откинувшись на спинки стульев, сделали выжидающие лица. Как ужасно было бы, подумала я, если бы никто не захотел задать вопрос.
Доктор Эпфельбаум оказался низеньким человеком тевтонской наружности. Что он сказал, осталось для меня совершенно непостижимым и из-за содержания, и из-за ясно выраженного иностранного акцента, но Иврард расправился с ним очень ловко. Теперь, когда пробный шар был брошен, один за другим стали быстро сменять друг друга прочие участники. Они выскакивали со своих мест, как чертики из табакерки, едва давая себе труд дождаться, когда закончит предыдущий. Кажется, все они «обрабатывали» каждый свое племя или местность и могли провести параллели или выдвинуть возражения из собственного опыта.
— Я просто через одно ухо все это впускаю, а через другое выпускаю, — небрежно шепнул мне Роки.
Но мне не всегда удавалось последовать его примеру. В какой-то момент возникла перепалка между доктором Эпфельбаумом и крепкой темноволосой женщиной, а пустячный, на первый взгляд, вопрос старика в пурпурном шарфе вызвал волну жизнерадостных смешков.
— Что, совсем никакого церемониального поедания человеческой плоти? — повторил он разочарованно и сел, качая головой и бормоча себе под нос.
Наконец собрание завершилось. Елена увела Роки, чтобы представить его разным важным персонам. Я довольно неловко топталась у двери, размышляя, уйти ли мне домой сейчас или будет невежливым не поблагодарить Елену и Иврарда за приглашение. Собравшиеся тем временем разбились на группки, многие вели ученые беседы.
— Ну и что вы думаете? Боюсь, вам было очень скучно.
Около меня возник, бросив американцев, Иврард Боун. Я испытала благодарность за то, что он меня спас, хотя не могла придумать темы для беседы, лишь вежливо что-то бормотала и была совершенно уверена, что ему хочется вернуться к обсуждению своего доклада с людьми сведущими.
— Думаю, мне пора домой, — сказала я. — Большое спасибо, что позвали меня.
— Э-э… полагаю, мы пойдем куда-нибудь обедать, — неопределенно отозвался он. — Почему бы вам не пойти с нами?
— Ну, дома у меня есть особо нечего, — начала было я, но осеклась, сообразив, что рассказ о скудном состоянии буфета едва ли уместный ответ на приглашение отобедать. — Я бы с удовольствием присоединилась к вам, если можно.
— Хорошо бы они поторопились, — сказал Иврард, глядя в конец комнаты, где Елена и Роки разговаривали с группой гостей.
— Ученые и впрямь от других людей не отличаются, — произнесла я почти про себя. — Эта старушка с вязаньем… Она даже задремала.
— Это жена президента, — объяснил Иврард. — Она всегда засыпает.
— Она ездила с ним в экспедиции? — поинтересовалась я.
— Господи милосердный, нет! Она ничего не смыслит в антропологии.
— Но разве она даже не составляла предметный указатель или не вычитывала корректуру какой-нибудь его книги? В предисловиях или посвящениях часто говорится: «Моей жене, которая взяла на себя тяжкий труд вычитывать корректуру» или «составить предметный указатель».
— Возможно, что-то такое она и делала. В конце концов, для этого и существуют жены.
Он внезапно улыбнулся, и мне вспомнилась моя великопостная епитимья — постараться относиться к нему получше. Это становилось чуточку легче, но мне казалось, что в любой момент может наступить рецидив.
— Боже, как же хочется выпить! — сказала Елена в характерной для нее манере. Теперь они с Роки присоединились к нам.
— Надеюсь, боженька тебя слышит, — согласился Роки. — Потому что я тоже хочу. Я страшно перепугался, что все эти люди пойдут с нами обедать.
— По-моему, для этого ты был с ними слишком неприветлив, — сварливо возразила Елена, — иначе они действительно могли бы пойти, и ради разнообразия вышел бы интересный разговор.
— А удобства цивилизации здесь имеются? — спросил Роки.
— Ну конечно. Иврард тебе покажет. Может быть, вы тоже хотите пойти со мной, Милдред?
Я поднялась за ней следом в комнату, на которой висела табличка с отпечатанным на машинке словом «Леди». Первым мое внимание там привлек свернутый государственный флаг Великобритании. Он казался тут несколько не на месте, равно как и портреты туземных вождей, громоздившиеся стопками под раковинами.
— Как вы, верно, уже догадались, складских помещений здесь катастрофически не хватает, — объяснила Елена. — Условия у нас самые примитивные, но в конце концов достаточно удовлетворять лишь основные потребности.
— Да, это главное, — неуверенно согласилась я.
— По крайней мере, у нас нет угрюмой старухи, выжидающей, когда вы бросите шестипенсовик ей в блюдечко, — сказала Елена. — Мне всегда казалось, что эти женщины видят истинную драму жизни, учитывая, какие сцены разыгрываются в дамских уборных.
— Да, наверное, тут разное случается, — согласилась я.
Мне вспомнились наши девичьи походы на танцы, когда мы старались подольше задержаться в уборной в надежде переждать танец, на который у тебя нет партнера, но все равно всегда получалось, что выходишь слишком рано. Елена скорее всего в такую ситуацию никогда не попадала, но по-своему это был важный опыт.
— Во время войны было еще хуже, — продолжала Елена. — Помню, однажды… Господи, какую же все наводило тоску! От тусклой синей лампочки все казалось синюшным, и мысль: я никогда больше его не увижу, и когда я выйду, он мне скажет, что все кончено — сами знаете, как это бывает: слезы, виски, а потом надо выходить в это кошмарное затемнение.
Поскольку я не знала, как это бывает, то могла лишь поправлять прическу в сочувственном молчании. Подойдя к зеркалу, Елена достала кисточку и начала делать что-то с ресницами.
— Иврарду вы как будто нравитесь, — беспечно заметила она.
— Что вы, конечно нет. Мне никогда не приходит в голову, что бы ему сказать.
— По-вашему Роки более привлекателен, да?
— Да, по-моему, он приятнее, — сказала я смущенно, поскольку не привыкла в такой манере обсуждать людей.
Однако, если быть честной с собой, то придется признать, что «привлекательный» гораздо более подходящее слово, чем «приятный», оно точнее выражает мои чувства к Роки. Но разговаривать подобным образом было неправильно, и мне хотелось, чтобы Елена прекратила, или поехать домой и оставить их обедать втроем.
— Наверное, не стоит заставлять их слишком долго ждать, — сказала я, пока разговор не зашел слишком далеко.
— Им это не повредит, но вот мне определенно не мешает выпить. Идемте.
Я последовала за ней вниз, чувствуя себя собачкой или человеком низшего порядка.
Мужчины ждали нас в холле. Какой бы разговор они ни вели, он уже иссяк, и они практически вытолкали нас на улицу, а потом довольно бесцеремонно бросили идти позади. Я решила, что они, наверное, слишком голодны и устали ждать, а потому не способны думать о хороших манерах, но очень уж приятного вечера это не сулило.
Наконец мы добрались до ресторана, и нас усадили за столик. Заказали коктейли, один подали мне. Он был очень крепкий, кажется, с джином. Я отпила осторожно, пока Роки и Иврард пререкались над винной картой. Они привередничали почти как Уильям, хотя и на иной лад, и я даже подумала, что гораздо проще было бы заказать воду, впрочем, у меня не достало храбрости это предложить.
Когда принесли первое блюдо, это оказались спагетти особо длинного и резинистого сорта. Роки показал мне, как накручивать их на вилку, но у меня все равно плохо получалось, и участвовать в разговоре стало невозможно. Наверное, длинные спагетти — та еда, которую следует есть в тишине и одиночестве, чтобы никто не наблюдал за твоей борьбой. Готова поспорить, что многие нежные страсти угасли в зародыше, когда двое, сидя друг против друга, ели спагетти.
После этого испытания подали мясо и к нему вино, беседа возобновилась. Говоря о докладе, Роки начал задавать фривольные вопросы.
— Что вы там говорили? Дескать, от мужчины ожидается, что он станет спать с незамужней cвояченицей, если она придет погостить в его дом?
— Для этого в антропологии существует термин: «шуточные отношения». — Иврард тщательно выговаривал слова.
— Едва ли это можно назвать шуткой, — не отступал Роки, — хотя может получиться весело. Конечно, все зависит от свояченицы. А ему обязательно с ней спать?
— Ты не понимаешь, Роки, — нетерпеливо вмешалась Елена.
Было очевидно, что они с Иврардом не приветствовали шуток по поводу своих исследований.
— Интересно, изучение обществ, где распространена полигамия, поощряет аморальность? — серьезно спросил Роки, поворачиваясь к Иврарду. — Как вы считаете?
— Не вижу для этого никаких причин, — ответил Иврард.
— А антропологи склонны иметь по несколько жен одновременно? Вам удалось выяснить?
— Они склонны скрывать такие вещи, — с подобием улыбки отозвался Иврард, — а напрямую не спросишь.
— Они ужасающе моногамны, — вмешалась Елена, — и очень добродетельны в своих поступках. Много строже, чем так называемые хорошие люди, которые ходят в церковь. — Она бросила на меня отчасти насмешливый, отчасти язвительный взгляд.
— Что вы на это скажете, Милдред? — спросил Роки.
— Те, кто ходят в церковь, привыкли, что их постоянно в чем-то упрекают, — ответила я. — Я так и не выяснила, что именно мы делаем не так и что нам полагается делать.
— Мы гробы поваленные, — вмешался Иврард. — Мы не практикуем того, что проповедуем. Не так ли, Елена?
— От вас ожидают, что вы будете вести себя лучше других, — ответила Елена, — а вы, разумеется, этого не делаете.
— С чего бы? Мы всего лишь люди, верно, мисс Лэтбери?
Теперь, похоже, стороны переменились. До этого Елена и Иврард сплоченным строем выступали против Роки и меня, теперь моим партнером стал Иврард. Я всегда плохо играла в игры: когда подбирали команду, меня никогда не звали. Но у Иврарда выбора не было. Такое положение вещей сохранялось на протяжении всего обеда и даже после, когда мы вышли на улицу. Мы с Иврардом шли бок о бок, словно бы он нарочно так подгадал, но едва ли ради удовольствия побыть в моем обществе — разговор прискорбно не клеился.
— Вы живете где-то поблизости? — спросила я, зная, что это не так.
— Нет, я живу в Челси. Наверное, это трудно назвать «поблизости».
— Но и не так далеко, как, скажем, Хендон или Путни.
— Ну да, это определенно было бы дальше.
Какое-то время мы шли молча. До меня доносились тихие злые голоса Елены и Роки, они ссорились.
— У вас свой дом или квартира? — спросила я громко, с отчаянием в голосе.
— После увольнения из армии я жил в доме матери, но недавно переехал в собственную квартиру, неподалеку от нее.
— Вам повезло, что удалось ее найти.
— Да, я знаком с домовладельцем, а у него как раз один из жильцов съезжал. — Он остановился на автобусной остановке. — Отсюда я могу доехать на автобусе.
К нам вернулись ушедшие было вперед Елена и Роки, и мы немного постояли все вместе. Последовал обмен прощаньями и благодарностями.
— Ты мне позвонишь? — спросила Иврарда Елена.
— Я, наверное, уеду на несколько дней, — неопределенно ответил он.
«На собрание Доисторического общества?» — мелькнуло у меня в голове.
— И ты не придешь на следующее заседание? — не унималась Елена. — Тирелл Тодд будет читать доклад о пигмеях.
— А-а, пигмеи… Ну, не знаю.
В этот момент пришел автобус Иврарда, и он уехал, даже не оглянувшись.
Роки поймал такси, и большую часть пути мы проехали молча, точнее, Елена молчала, а мы с Роки обсуждали вечер — ту его часть, которая поддавалась нашему обсуждению.
— У вас с Иврардом как будто был интересный разговор, — сказала вдруг Елена. — Он вам в любви объяснялся или это было что-то другое? — Тон у нее был светский, но слова прозвучали так жестоко, словно ничего более невозможного нельзя было и представить.
— Он рассказывал про свою новую квартиру, — запинаясь ответила я.
— А в самом деле, он Милдред очень даже подойдет, — вмешался Роки. — И как мы об этом не подумали? Нам определенно надо найти ей хорошего мужа.
— Кажется, водитель проезжает мимо нашего дома, — перебила его я. — Вы назвали ему номер?
— А, ладно, пешком пройдем.
Роки постучал в стекло, и мы вышли, оказавшись довольно далеко от входной двери, и как раз когда проходили мимо приходского зала, оттуда вывалился Тедди Лимон с ватагой мальчишек — все смеялись и грубовато болтали. Мое сердце потянулось к ним, таким простым и добрым с их незатейливой, незапутанной жизнью. И почему я не вернулась домой сразу после доклада? Сегодня собрание молодежного клуба Джулиана, я могла бы быть там, разливать чай за стойкой — это гораздо больше в моем духе, чем вечер, который я только что провела.
Глава одиннадцатая
Любовь в общем-то ужасная штука, решила я на следующее утро, вспоминая подводные теченья прошедшего вечера. Пожалуй, не в моем вкусе. Лучше держаться подальше от Нейпиров и их сбивающей с толку жизни и общаться только с людьми вроде Джулиана и Уинифред Мэлори и Доры Колдикот, от которой утром пришло письмо. Она туманно намекала на какие-то «неприятности» в школе, возможно, те самые, про которые упоминал Джулиан, и спрашивала, нельзя ли приехать провести у меня часть пасхальных каникул. Поэтому я занялась подготовкой маленькой свободной комнаты, даже поставила нарциссы в вазочку на каминной полке и повесила бесполезные вышитые гостевые полотенечки. Комната выглядела милой и уютной — совсем как с иллюстрации в каком-нибудь женском журнале. Я знала, что после приезда Доры долго это не продлится, и все равно чуть расстроилась, когда, зайдя поговорить с ней, пока она распаковывала вещи, увидела на каминной полке знакомую раздутую косметичку и сетку для волос.
— Надо же, Милдред! — воскликнула она. — Что ты с собой сделала? Ты выглядишь по-другому.
Конечно, Дора слишком давняя и честная подруга, чтобы мне льстить, но она обладала способностью заставлять меня чувствовать себя глупо, особенно учитывая, что мне даже в голову не пришло, что она может углядеть какие-то перемены, произошедшие в моей внешности с нашей последней встречи. Наверное, я стала чуточку больше пользоваться косметикой, волосы у меня были старательнее уложены и одежда не столь унылая. У меня едва-едва хватало честности даже самой себе признаться, что причина перемены — в знакомстве с Нейпирами, а уж признаваться в этом Доре я никак не собиралась.
— Ты, наверное, хочешь Уильяму голову вскружить? В этом все дело?
Я благодарно рассмеялась.
— Мало что можно сделать, когда тебе за тридцать, — самодовольно продолжала она. — Слишком уж привычки укореняются. К тому же брак это еще не все.
— Ну, разумеется, не все, — согласилась я, — да и нет у меня на примете никого, за кого бы хотелось замуж. Даже за Уильяма.
— Вот и у меня сейчас никого на примете, — отозвалась Дора.
Мы погрузились в комфортное молчание. Это была своего рода игра, которую мы всегда заводили: мол, в настоящий момент нет никого на примете, за кого бы выйти замуж, — будто таковой имелся в прошлом или может появиться в будущем.
— Как в школе? — спросила я.
— Ну, мы с Проутеро друг с другом не разговариваем, — энергично отозвалась Дора.
Она была низенькой и кряжистой, с рыжими волосами — совсем не похожая на брата и временами могла показаться чересчур напористой, почти бешеной.
— Печально слышать. Но, наверное, с мисс Проутеро вообще непросто ладить.
— Непросто! Удивительно, что у нее вообще кто-то из учителей еще остался.
— А что случилось?
— Ну, как-то утром я позволила пойти своему классу в часовню без шляпок, а сама знаешь, как она к такому относится. Разумеется, мне нет дела до подобной чепухи…
Я позволила Доре болтать, но, по сути, не слушала, поскольку знала ее точку зрения и на мисс Проутеро, и на религию в любых ее проявлениях. Когда-то мы много из-за этого спорили. Я удивлялась тому, что она тратит столько сил на свары и стычки из-за такой мелочи, как шляпки в часовне, но потом напомнила себе, что такова в сущности жизнь у большинства из нас: мелкие неприятности вместо великих трагедий, мелкие тщетные томленья вместо великих отречений и любовных страстей из истории или литературы.
— Чем хочешь заняться? — спросила я. — Пройдемся по магазинам?
Личико Доры просияло.
— Было бы прекрасно!
Позднее, когда мы примеряли платья в недорогом отделе большого универмага, я совершенно забыла про Нейпиров и сложности отношений с ними. Я вернулась в те более счастливые времена, когда общества подруг казалось достаточно.
— О боже, слишком узко в бедрах, — сказала Дора, ее растрепанная голова и раскрасневшееся лицо появились в вырезе коричневого шерстяного платья.
— Не уверена, что это твой цвет, — с сомнением сказала я. — Знаешь, я пришла к выводу, что нам уже стоит избегать коричневого. Тех, кому за тридцать, он не очень-то красит, особенно если ты не большая модница. Когда мое коричневое пальто совсем сносится, куплю черное или темно-синее.
— Ну, прямо советы из журнала мод, — сказала Дора, сражаясь с застежкой. — Я всегда покупаю коричневое платье на каждый день.
«Вот-вот, и посмотри, до чего тебя это довело», — подумала я со вспышкой злорадства, которое временами одолевает всех нас.
— Почему бы не примерить это зеленое? — предложила я. — Тебе бы пошло.
— Господи милосердный, что в школе скажут, если я появлюсь
в зеленом? — воскликнула Дора. — Я сама себя не узнаю.
Нет, просто попрошу коричневое на размер больше.
Платье на размер больше нашлось, правда, оказалось великовато, но Дора как будто полностью им удовлетворилась.
— Не знаю, что на тебя нашло, Милдред, — пожаловалась она. — Раньше ты никогда не придавала значения одежде.
— Куда пойдем пить чай? — сменила я тему, поскольку не нашла в себе сил дать удовлетворительное объяснение.
— В «Корнер-хаус»! — с энтузиазмом ответила Дора. — Ты же знаешь, как я его люблю.
Мы дошли до этого грандиозного заведения и сели за столик в почти элегантной зале с мраморными колоннами и бело-золотым декором. Оркестр играл «Si mes vers avaient des ailes»19, и в воображении я перенеслась в эдвардианскую гостиную. Как они могли выносить такие песни? Даже с юмором мы сейчас едва-едва их выносим — слишком уж велика ностальгия. Внезапно я испытала ужасную опустошенность от общества Доры. Она же с довольным видом изучала меню.
— Яичница-болтунья, — прочла она, — но, конечно же, яйца ненатуральные. Кит в карри, боже ты мой, кому захочется такое к чаю? Я на днях поругалась из-за него с Проутеро — сама знаешь, как строго она блюдет Великий пост и прочую такую чушь. Так вот, она ела китовое мясо, думая, что это рыба!
— А разве нет?
— Конечно, нет. Кит ведь млекопитающее, — громко и с вызовом сказала Дора. — Поэтому, сама понимаешь, его никак нельзя считать рыбой.
У столика застыла официантка, готовая принять заказ.
— Мне только чай и кекс, — быстро пробормотала я, Дора не спеша заказала ассорти из сэндвичей.
— Из-за кита тоже вышли неприятности? — ехидно спросила я.
— А? Нет. Но, думаю, Проутеро была порядком расстроена. Я не могла отделаться от мысли, что теперь один ноль в мою пользу. Я отплатила ей за шумиху вокруг отсутствия шляпок в часовне!
Оркестр заиграл румбу, и я разлила по чашкам чай. Вскрыв сэндвич, Дора заглянула внутрь.
— Томатная паста, — объявила она. — Слушай, Милдред, как насчет того, чтобы в субботу съездить в школу на встречу выпускниц? Ты знаешь, что они собираются посвятить витраж памяти мисс Риду? Не думаешь поехать?
— Так это уже в ближайшую субботу? Я, конечно, получила извещение, но не думала, что так скоро. Приятно было бы выбраться за город, — мечтательно сказала я. — Весенние цветы уже появятся.
Мы еще немного поговорили про поездку, пока ехали на верхней площадке омнибуса по Пикадилли. Светило солнце, на стульях в парке сидели люди.
— Странно видеть, как священник держит кого-то за руку на людях, — мимоходом обронила Дора. — Не знаю почему, но странно.
— Где?
— Смотри… Вон там! — она указала на пару, полулежавшую в шезлонгах.
— Надо же, не может быть! — воскликнула я, но сомнений не оставалось: священником был Джулиан Мэлори, а рука, которую он держал, принадлежала Аллегре Грей.
— Что значит не может быть? — Дора посмотрела снова. — Он определенно держал ее за руку… Ха, да это же Джулиан Мэлори! Ну и ну! С кем это он?
— Она вдова, некая миссис Грей, которая поселилась на втором этаже его дома.
— А, понятно. Ну, наверное, тут нет ничего дурного?
— Разумеется, нет, — довольно резко ответила я.
Просто совершенно неуместно держаться за руки у всех на виду, притом даже не сидя на жестких чугунных стульях, а развалившись в шезлонгах!
— Подумать только, пойти в парк, чтобы держаться за руки! Странно как-то.
— Полагаю, они не именно с этой целью пришли сюда, — заупрямилась Дора. — Просто пошли погулять, решили посидеть и так одно за другое. В конце концов, держаться за руки — вполне естественное проявление привязанности.
— А ты-то откуда знаешь? — услышала я собственный голос.
— Милдред! Да что на тебя нашло? Ты влюблена в этого священника, что ли? — спросила она так громко, что пара впереди нас начала толкать друг друга локтями и хихикать.
— Конечно, нет! — рассерженно ответила я вполголоса. — Но это кажется неподобающим, Уинифред, и вообще… Ох, не могу сейчас объяснить!
— Не понимаю, из-за чего ты так разволновалась, — с бесящим спокойствием отозвалась Дора. — День чудесный, она привлекательна, к тому же вдова, он холостяк, так что все в порядке. Я вижу тут назревающий роман.
К тому времени, когда вышли из автобуса, мы уже откровенно ссорились. Это было глупо и бессмысленно, но почему-то мы не могли остановиться. Я вдруг увидела нас лет через двадцать или тридцать: возможно, мы живем вместе и препираемся из-за пустяков — депрессивная картина.
— В конце концов, священник тоже мужчина и имеет право на человеческие чувства, — продолжала Дора.
Теперь мне стало очевидно, что она в том настроении, чтобы с порога отвергать все, что бы я ни сказала, потому что обычно она держалась мнения, будто священников нельзя считать мужчинами и человеческие чувства им не полагаются.
— Джулиан не из тех, кто женится, — не унималась я. — И вообще миссис Грей ему не подходит.
— А я думаю, ты сама на него глаз положила, — раздражающе шутливым тоном заявила Дора. — Потому и прихорашиваешься.
Отрицать было бесполезно, раз уж она забрала это себе в голову. Я с благодарностью увидела замаячившую впереди у церкви парусную громаду сестры Блэтт.
— Привет-привет, — окликнула она нас, когда мы поровнялись. — Куда, скажите на милость, запропастился отец Мэлори? Повечерие через пять минут, а его и в помине нет. Мисс Мэлори сказала, он пошел на заседание Отдела планирования резервов. Затянулось, наверное, — хохотнула она. — Не командировали же его вдруг миссионером в Африку, верно?
— Тогда он, скорее всего, сначала вернулся бы и поставил нас в известность, — отозвалась я.
— Ну и ладно, надо думать, отец Грейторекс объявится, — весело заключила сестра Блэтт и ушла в церковь.
— Уж мы-то могли бы ей объяснить, где на самом деле отец Мэлори, правда, Милдред? — хихикнула Дора. — Думаю, нам надо его шантажировать.
По возвращении домой Дора решила перед ужином
заняться стиркой, и уже через полчаса кухня была завешана гирляндами наводящего
тоску нижнего
белья — трусы из бежеватого нераспускающегося
трикотажа и комбинации из того же материала. Выглядело оно еще более унылым,
чем мое.
За ужином мы говорили про нашу старую школу, про Уильяма и на общие темы. Джулиан Мэлори больше не упоминался. Я готовила чай на кухне, когда раздался стук в дверь и в проеме возникла голова Роки.
— Елена ушла слушать доклад про пигмеев, — сказал он. — И я остался совсем один. Можно войти?
— Да, заходите, пожалуйста, — сказала я чуть растерянно, смущенная развешенным нижним бельем. — Приехала моя подруга Дора Колдикот, — пояснила я, пока он пробирался под веревками.
— Вот повеселитесь! — легко подхватил он. — Кофе нальете?
— Мы собирались пить чай. — Я чувствовала себя чуть пристыженно — и за чай, и за себя, что стыжусь. — Но, конечно, могу сварить вам кофе.
— Ну уж нет. Обожаю чай.
— Вы старая подруга Милдред по школе? — шутливо обратился он к Доре. — Я столько всего про вас слышал!
Дора с улыбкой зарделась. Ах, эти неуклюжие военнослужащие из женского вспомогательного, подумала я, мысленно увидев их на балконе адмиральской виллы. Как они, наверное, расцветали в лучах такого обаяния!
Роки остановился у окна.
— Вон идет ваш пастор. Значит, будет служба?
— Он один? — спросила Дора.
— Да, совсем один, и накидка ему весьма к лицу. Мне всегда казалось, я тоже в такой неплохо смотрелся бы.
— Мы сегодня видели, как он в парке держался кое с кем за ручку, и Милдред очень расстроилась, — игриво сообщила Дора. — А я не понимаю, почему ему нельзя.
— Нет, так не пойдет, — воскликнул Роки. — Я всегда считал его собственностью Милдред. Ну да неважно. — Он повернулся ко мне. — Не так уж и приятно было бы держать его руку. Мы найдем вам кого-нибудь получше.
— Ему полагалось быть в церкви и служить повечерие, — не желая оставлять тему, сказала Дора.
— Бедняга! Что может быть более унылым в такой чудесный будний вечер. Спрашивать себя, придет ли кто-нибудь, или испытывать усталость при виде все тех же немногих верных прихожан? Почему бы нам не сходить в кафе? Выпьем чего-нибудь, — скучливым тоном предложил он.
— Не после чая, благодарю, — отказалась я. — Мне что-то не хочется.
— Дорогая моя Милдред, вам нужно научиться хотеть выпить в любое время. Я лично займусь вашим образованием.
Конечно же, мы пошли. Дора заказала сидр и хихикала с Роки, рассказывая ему истории из наших школьных дней, которые вгоняли меня в краску. Я в своем желании быть другой и не выглядеть старомодной занудой, попросила пива, которое оказалось выдохшимся и горьким, такой вкус, надо думать, бывает у воды после мытья посуды.
— Милдред грустит из-за своего священника, — сказал Роки. — Найдем-ка мы ей лучше антрополога.
— Никого мне не надо, — проворчала я, понимая, что звучит это ребячески-капризно, но не в силах ничего с собой поделать.
— Будь тут Иврард Боун, можно было бы уговорить его подержать вас за руку, — продолжал подтрунивать он. — Как вам такой вариант?
На мгновение мне почти захотелось, чтобы с нами был Иврард Боун. Он был спокойным, здравомыслящим и ходил в церковь. Мы завели бы скучный, натянутый разговор без скрытых смыслов. Он, не подначивая меня, выслушал бы историю про Джулиана и миссис Грей в парке, возможно, даже понял бы, что в целом ситуация очень тревожная. А ведь она и впрямь была тревожной. Если Джулиан женится на миссис Грей, что станется с Уинифред? Теперь я была совершенно уверена, что он действительно намерен жениться на вдове, и даже удивилась, почему сразу этого не поняла. Священники не держат женщин за руку в общественном месте, если не имеют благородных намерений, сказала я себе, втайне надеясь: а вдруг я все-таки неправа, ведь, как указала Дора, священники тоже люди, и у них могут быть те же слабости, что и у обычных людей. Лежа той ночью в постели, я все еще терзалась этой дилеммой, спрашивая себя, следует ли мне что-нибудь предпринять. Но что? Мне вдруг вспомнились «Ответы нашим читателям» в «Церковных ведомостях». «Я видела, как наш пастор держит за руку в парке вдову… Что мне делать?» Сформулированный таким образом вопрос казался почти фривольным. Какого ответа я могла бы ожидать? «Обратитесь к своему епископу немедленно!»? Или: «На наш взгляд, это не ваше дело»?
Глава двенадцатая
К воскресенью все казалось уже чуточку менее удручающим. День был
солнечный, и мы с Дорой отправились на посвящение
витража памяти мисс
Риду — нашей бывшей школьной директрисы. В поезде мы читали школьный журнал,
извлекая тайное удовольствие из того, что принижали тех выпускниц, которые
многого добились, и злорадствовали над теми, кто не сумел воплотить
возлагавшиеся на них надежды.
— «Эвелин Брэндон все еще преподает античную литературу в школе Святого Марка в Феликс-Стоуве», — с удовлетворением прочла вслух Дора. — А ведь она была такая талантливая. Столько премий завоевала в Джиртоне20, все думали, что она далеко пойдет.
— Да, — согласилась я, — но опять же все мы далеко ушли, верно? Я хочу сказать, далеко от тех дней, когда считались талантливыми или еще какими-то.
— Ну, мы с тобой не слишком изменились.
— Во всяком случае, у нас больше нет стрижек «под фокстрот» и сборок сзади на талии. Несколько удручает, правда, мысль о том, что мы помним тогдашние моды. Быть молодой в те годы кажется так неромантично.
— Но, Милдред, нам тогда было всего двенадцать или тринадцать. Смотри, тут и про тебя есть… «Мисс Лэтбери все еще работает на полставки в Обществе попечения о престарелых дамах», — прочла она вслух. — Звучит немногим лучше, чем про ЭвелинБрэндон.
— Да, именно этим я и занимаюсь, — согласилась я, но почему-то фраза показалась совсем пустой, ведь она передавала лишь крошечную часть моей жизни. — Кое-кто пишет о себе подробнее, поэтому об их жизни получаешь большее представление.
— В точку. А вот тут про Мейзи Уинтерботэм, помнишь ее? Рыжая, в очках? Она вышла замуж за миссионера. Миссис Эрроусмит (Уинтерботэм) сообщает из Калабара в Нигерии, что ее муж открывает новую миссию на реке Имо. «Мой третий ребенок (Джереми Пол) родился там, а потому, учитывая также, что Кристофер и Фиона недавно научились ходить, забот у меня хватает. По счастью, для них я нашла чудесную африканскую няню. В Лагосе я столкнулась с мисс Коунс, но сразу же уехала сюда». — Дора захихикала. — От Коунс кто угодно сразу подальше сбежит. Смотри, мы почти на месте!
Сердце у меня упало, когда я узнала привычный ландшафт. Я тут же перенеслась в школьные годы: вот я приезжаю на станцию дождливым сентябрьским вечером на осенний семестр, и антисептический запах недавно отдраенных раздевалок…
— Смотри, там Элен Эгглтон и Мейвис Буш!.. — крикнула Дора, высовываясь в окно, пока поезд подходил к перрону.
Казалось, этим поездом приехало большинство выпускниц: на перрон разом выплеснулась волна дам всех возрастов. У меня на глазах словно бы ожили напечатанные в журнале заметки… «Миссис Буш подвизается на ниве Нравственного вспомоществования в Пимлико…», «Э.Б. Эгглтон — старшая преподавательница домоводства в школе Святой Моники в Эрн-Хилле…» И вдруг — вот они во плоти, почти такие же, какими ты их помнишь. Тут были и женщины старше нас, которые, возможно, уже обзавелись внуками, и моложе, чьи модные пальто и костюмы говорили, что школу они покинули совсем недавно. Учительницы, что утешительно, остались прежние. Мисс Латфут, мисс Грегг, мисс Дейвис… Они как будто совсем не постарели, но были и одна-две новеньких, моложе нас, почти девочки.
Перед церемонией освящения в холле подали чай, и представилась возможность поболтать, или точнее, обменяться новостями, поскольку трудно было назвать беседой нечто, состоящее из фраз «А что теперь поделывает такая-то? Ты все еще преподаешь? Представляешь, старушка Херст выходит замуж!»
После чая мы торжественно направились в часовню, чтобы перед службой осмотреть новый витраж. Часовня была построена в 1925 году в сравнительно холодном современном стиле: белые стены, неудобные легкие дубовые стулья и много серо-голубого в декоре и занавесях. Тут мы с Дорой в возрасте пятнадцати лет проходили конфирмацию, немного опасливо преклонив колени и ожидая чего-то, что так в полной мере и не свершилось. О школьных службах ничего вдохновляющего у меня в памяти не сохранилось — только сдавленные смешки над некоторыми строчками гимнов и псалмов, а после — стремление вину за эти смешки перевалить на девочек помладше. Наверное, мы с Дорой (в те годы мы обе считались толстушками) теперь без дрожи и призрачной полуулыбки могли бы стоять бок о бок и петь: «Хрупкие дети праха». Довольно печально, если подумать.
Витраж, который предстояло освятить, был работы современного художника и выполнен в общем духе часовни. На нем была изображена фигура святой с именем ОЛИВА СТЕРДЖЕС РИДУ готическим шрифтом, даты рождения и смерти и надпись на латыни. Мы стояли перед ним в благоговейном молчании, нарушаемом только редкими восхищенными замечаниями. Несколько минут спустя мы расселись в ожидании службы, провести которую предстояло школьному капеллану. В наши дни это был высокий представительный мужчина средних лет, каноник городского собора, и все мы были тайно или открыто в него влюблены. Тогда его прихода ждали с нетерпением, но сейчас, — возможно, к лучшему — дела обстояли иначе, поскольку капелланом оказался суетливый человечек, лысый и в пенсне. Он провел службу подобающе неспешно и завершил ее короткой речью, превознеся добродетели мисс Риду — Стердж, как мы называли ее по второму имени. Внезапно я была тронута, у меня защипало глаза. Стердж была хорошей женщиной и с добротой относилась ко мне, а еще у нее было острое чувство абсурдного, которое я не умела оценить, пока не повзрослела. Я вообразила себе, как она теперь улыбается нам с каких-то своих небес — возможно, чуточку сардонически.
На обратном пути мы с Дорой, обе в элегическом настроении, ударились в воспоминания. Мы больше не принижали своих успешных сверстниц и не злорадствовали над неуспешными. В конце концов, мы-то сами каковы? Ни одна не сделала звездной карьеры, и самое главное — ни одна не вышла замуж. В том-то, по сути, все дело. На встречах выпускниц первым делом ищут кольцо на левой руке. Часто, да что там, почти всегда это ничем не примечательное кольцо, иногда всего лишь простой золотой ободок с очень маленьким и тусклым бриллиантиком. Вероятно, и муж — того же пошиба, но, поскольку на встречи мужей с собой не берут, их можно только воображать, и почему-то мне думается, мы никогда не воображали себе чужих мужей настолько неинтересными, насколько они, скорее всего, были.
— Подумать только, кто-то женился на старушке Херст! — сказала Дора, точно прочла мои мысли. — Что, скажите на милость, у нее может быть за муж?
— Нам никогда не узнать. Недалекий и лысеющий, но очень заботливый и добродушный? Или пожилой пастор, возможно, вдовец? Или кто-то, отличившийся на своем поприще и красивый? Может быть кто угодно.
Повисло меланхоличное молчание. Уже стемнело, поезд шел медленно. Всякий раз, когда я выглядывала в окно, оказывалось, что мы проезжаем церковный двор или кладбище. «В ограде церковной бок о бок стоят, белеют рядками могилы»21, — вспомнилось мне. Но однажды мы проехали большое кладбище: ничего утешительного не было в акрах могильных плит, лишь временами прерываемых какой-нибудь беломраморной фигурой, чьи простертые руки или крылья в сумерках выглядели почти угрожающе.
Листая страницы школьного журнала, я нашла кое-что созвучное моему настроению, некролог выпускницы, учившейся в школе с 1896 по 1901 годы. Дороти Гертруда Пайбус, «для друзей Ди Джи или Пай», с ее пылким личиком, любовью к розыгрышам, неустанными трудами в приходе святого Криспина, а ниже — стихотворение, смущающее своей неуклюжестью, что-то путаное про туманы и горные пики, пожалуй, в духе «Эксельсиора» Лонгфелло… Подробности и туманные отсылки на нечто глубоко личное настолько меня тронули, что я уже не знала, смеяться мне или плакать. Очевидно, мы с Дорой еще не достаточно стары, но, возможно, придет время, когда одна из нас напишет некролог для другой, и я очень надеялась, что у нас хватит благоразумия не сочинять стишков.
В одном с нами купе ехала молодая женщина, но мы даже не догадывались, что она тоже из школы, пока Дора случайно с ней не заговорила. Она рассказала, что оставила школу в начале войны и пошла служить в женский вспомогательный.
— Мне ужасно повезло, меня отправили в Италию, — щебетала она. — Поразительное везенье, я провела там больше года.
— А Рокингхема Нейпира вы там не встречали? — праздно спросила я. — Он, кажется, служил где-то на адмиральской вилле.
— Знала ли я Роки? Самого обаятельного адъютанта на всем Средиземноморье? Да его все знали!
Я посмотрела на нее другими глазами. До сих пор казалось, она не из тех, кому довелось испытать что-нибудь интересное, на ней никто не задержался бы взглядом, но теперь я легко представила ее себе на террасе адмиральской виллы.
— У вас была белая форма? — рискнула предположить я.
— О боже, да! И она всегда нелепо сидела на нас, пока не садилась от стирки или ее не перешивали. Моя на мне поначалу мешком висела. Спустя день по прибытии нас пригласили на коктейль на виллу адмирала, и Роки Нейпир был ужасно к нам добр. Понимаете, его обязанностью было обеспечивать адмиралу светскую жизнь и всех очаровывать.
— Уверена, он хорошо с ней справлялся, — пробормотала я.
— О да! — весело подхватила она. — В него то и дело кто-нибудь влюблялся, правда, длилось это обычно месяц или два. Пока девушка не понимала, какой он на самом деле поверхностный человек. Он заводил роман на неделю-другую, потом бросал бедняжку. Мы, из вспомогательного, так и называли себя «игрушками»: иногда нас снимали с полки, стряхивали пыль, осматривали, но потом всегда убирали назад. Конечно, у него была подружка-итальянка, так что понимаете…
— Конечно…
Подружка-итальянка? Да, этого следовало ожидать. Интересно, знала ли Елена, обижалась ли она? А потом я решила, что наивно так на это смотреть.
— Мужчины — очень странные создания, — самодовольно сказала Дора. — Никогда не знаешь, что они выкинут.
— Да уж, — согласилась я, поскольку это показалось самым безопасным определением.
— Разумеется, не все мужчины таковы, — сказала служащая из женского вспомогательного. — В армии есть и очень приятные офицеры.
— У которых нет подружек-итальянок?
— Вот-вот. Эти показывали фотографии жен и детей.
Я глянула на нее подозрительно, но она, похоже, была совершенно серьезна.
Поезд подошел к вокзалу, мы приготовились сойти.
— Кстати, надеюсь, Роки Нейпир вам не закадычный друг или родственник? Наверное, мне не следовало распускать язык…
— О нет, не закадычный друг, — успокоила ее я. — Они с женой живут в одном со мной доме, и он всегда казался очень приятным.
В конце концов, какое имело значение, что думала о нем эта наводящая тоску женщина? Она видела его только в фальшивом, светском окружении.
Поезд остановился, и мы расстались.
— Ну вот, пожалуйста, — удовлетворенно заявила Дора. — Так я и думала. Нисколечко не удивилась, такое про него услышав. Нам еще повезло от него спастись, если хочешь знать мое мнение.
«Повезло спастись?» — печально подумала я. А стали ли бы мы, любая из нас, спасаться, представься нам шанс поступить иначе?
— Вероятно, лучше быть несчастной, чем вообще ничего не чувствовать, — сказала я вслух. — «Любовь, обиду все тебе чинят, твердя, что сладости твои горьки, горьки»22.
Дора воззрилась на меня изумленно.
— Пожалуй, мне до отправления автобуса надо в дамскую комнату, — сказала она.
Я покорно пошла следом, хотя в сущности мне туда не было надо. Само место отрезвляло, и одного взгляда на отражение в пыльном, плохо освещенном зеркале хватило, чтобы прогнать любые романтические мысли.
Глава тринадцатая
Следующие несколько недель прошли без особых событий. Роки был, как всегда, очарователен, но я всякий раз, когда его видела, повторяла про себя «подружка-итальянка» и «довольно поверхностный человек», чтобы перестать думать о нем слишком уж хорошо. Они с Еленой умудрились обзавестись коттеджиком за городом и теперь много времени проводили там. Он сообщил, что снова начал рисовать, но наброски, которые он мне показывал, не вызывали особого восторга. С Иврардом Боуном я вообще не виделась и вскоре забыла и про него самого, и про обещание лучше относиться к нему. Дора со своим коричневым шерстяным платьем вернулась в школу, а я — к моим дамам по утрам и рутиной дома и в церкви в остальное время дня. Приход весны взбудоражил всех нас, но теперь, когда она окончательно наступила, жизнь вошла в привычную колею. Я не видела, чтобы Джулиан Мэлори и Аллегра Грей держались за руки где бы то ни было, хотя стало очевидно, что она теперь на очень короткой ноге и с Джулианом, и с Уинифред, а Уинифред по-прежнему отзывалась о ней с большим пылом.
— Аллегра собирается мне помочь с летними платьями, — сказала она. — У нее такой хороший вкус. Как по-вашему, Милдред?
Я согласилась, дескать, выглядит она всегда очень мило.
— Да она даже Джулиана принаряжает! Неужели вы не заметили? Потом, наверное, за отца Грейторекса возьмется.
— Вы все хорошо ладите? — спросила я. — Не утратили ли толику независимости, когда обзавелись жилицей?
— Совсем нет, у нас скорее такое впечатление, что Аллегра с нами — одна семья. Мы то и дело друг к другу заходим.
Было утро субботы, и мы собрались в ризнице в ожидании, когда настанет время украшать церковь к Троице. Пришли все те же: Уинифред, сестра Блэтт, мисс Эндерс, мисс Стэтхем и еще одна-две дамы. Единственным мужчиной, помимо духовных лиц, был Джим Сторри, недалекий юноша, который пособлял нам понемножку: иногда закреплял на подоконниках проволочные каркасы под цветы или доливал воды в консервные банки.
Сама ризница была сумрачной захламленной комнатенкой, вместившей в себя десяток стульев, рояль и шкаф, набитый попорченными томиками «Гимнов старинных и современных» (мы, разумеется, пользовались «Английской гимнодией»), а еще вазами, различными плошками и духовыми инструментами, нуждавшимися в чистке.
— Так, так, вот мы все и собрались, — сказал Джулиан тоном более чем обычно клерикальным. — Очень любезно с вашей стороны прийти нам помочь, я особенно благодарен тем, кто принес цветы. Леди Фармер, — он упомянул единственную титулованную особу, оставшуюся в нашей пастве, — была так добра, что прислала из загородного дома великолепные лилии.
Повисла пауза.
— Он собирается прочесть молитву, — шепнула мне сестра Блэтт.
Поскольку молчания никто не прервал, я благочинно склонила голову и стала ждать. Но произнес Джулиан не молитву, а слова веселого приветствия Аллегре Грей, которая как раз переступила порог.
— Ага, вот и вы, теперь можно начинать.
— Ну надо же, неужто мы ее ждали? — пробормотала сестра Блэтт. — Мы давным-давно церковь украшаем… Задолго до появления какой-то там миссис Грей.
— Она в приходе недавно. Возможно, отец Мэлори счел, что вежливо будет ее подождать. Надо думать, он будет ей помогать.
— Чтобы отец Мэлори помогал с украшениями?! Эти мужчины вечно бездельничают. Полагаю, когда дойдет до дела, они потихоньку смоются и станут попивать кофе.
Мы вошли в церковь и начали разбирать цветы, решая, что куда пойдет. Уинифред, как сестра священника, узурпировала привилегию супруги и всегда занималась алтарем, но должна признать, его убранство не всегда было на высоте. Я со временем поднялась от очень скромного окошка, которого никто никогда не замечал, до помощи сестре Блэтт с алтарным экраном, и сейчас мы начали с трудом проволокой закреплять по местам старые консервные банки, чтобы поставить в них цветы. Все оживленно болтали, и мне вспомнились Лили Дейл и Грейс Кроули у Троллопа, которые так привыкли к церквям, что сделались «почти так же непочтительны, как пара младших священников». Какое-то время все шло мирно, каждая была занята в отведенном ей уголке, а Джулиан и отец Грейторекс бродили вокруг, поощряя и подбадривая, но не оказывая конкретной помощи.
— Вот именно! — одобрил Джулиан, когда я поставила охапку мелких гвоздик в банку из-под тушенки. — Великолепно!
Я не нашла ничего особенно великолепного в своих гвоздиках, и мы с сестрой Блэтт обменялись улыбками, когда он отошел к мисс Стэтхем и мисс Эндерс, суетившихся у кафедры. И тут я услышала диалог Уинифред и миссис Грей, которые вместе занимались алтарем, диалог очень напоминал перепалку.
— Но у нас всегда были на алтаре лилии, — донесся до меня голос Уинифред.
— Ах, Уинифред, но почему вы всегда такая консервативная! — довольно резко отозвался голос миссис Грей. — Только из того, что на алтаре раньше были лилии, еще не следует, что ничего другого ставить нельзя. Я вот думаю, что пионы и дельфиниумы будут смотреться гораздо эффектнее. А лилии можно поставить в большую вазу на полу, вот тут, сбоку. Как по-вашему, разве не великолепно?
Ответа Уинифред я не услышала, но стало очевидно, что цветы будут стоять так, как предложила миссис Грей.
— Конечно, она была женой священника, — сказала сестра Блэтт, — поэтому, наверное, привыкла всеми командовать и по-своему украшать церковь.
— Вопрос, скорее всего, в том, должна ли сестра священника иметь первенство перед вдовой священника, — ответила я. — Едва ли в книгах по этикету имеются такие тонкости. Но я и не знала, что муж миссис Грей был священником, я думала, он был лишь младшим помощником, а потом армей-ским капелланом.
— Ну да, до того как стать капелланом, он имел приход. И говорят, был очень хорошим проповедником, современным, умел вворачивать всякие новомодные словечки. Но я слышала… — Сестра Блэтт понизила голос, точно собиралась поделиться чем-то скандальным: — У него были склонности…
— Склонности? — эхом повторила я.
— Да, к Оксфордскому движению23.
— О боже, тогда, возможно…
— Вы хотите сказать, мол, даже к лучшему, что бог прибрал бедолагу? — спросила сестра Блэтт, закончив фразу за меня.
— Думаете, миссис Грей снова выйдет замуж? — хитроумно спросила я, чтобы выведать: вдруг сестра Блэтт слышала или видела что-нибудь.
— Ну… суть-то в том, за кого? Она, полагаю, женщина видная, но подходящих кандидатов у нас ведь не много, а?
— А священники?
— Вы про отца Грейторекса? — изумилась сестра Блэтт.
— Он же подарил ей горшочек джема.
— Это для меня поистине новость.
— А отец Мэлори — каминный коврик, — продолжала я, не в силах остановиться.
— Ту проеденную молью тряпку из своего кабинета? По мне, так это ничего не значит. А кроме того, отец Мэлори никогда не женится, — уверенно сказала сестра Блэтт.
— Не знаю… У нас нет причин так думать. И вообще, вдовы почти всегда снова выходят замуж.
— Они знают, как заарканить мужчину. Проделав такое раз, нетрудно и повторить. Наверное, тут нет ничего мудреного, если знать как.
— Как перегоревшую пробку поменять, — предложила я, хотя никогда не рассматривала поиски спутника жизни под таким углом.
К счастью, тут нас прервала мисс Стэтхем, спросившая, не найдется ли у нас лишней зелени, потому что такой разговор был совершенно неуместен в церкви и, по правде говоря, мне было чуточку стыдно.
Когда мы закончили, церковь выглядела настолько красиво, насколько позволял викторианский интерьер. Алтарь смотрелся поразительно и необычно, и лилии хорошо выделялись, так что даже леди Фармер, посети она нас (чего она не сделала), не сочла бы, что их обошли вниманием.
На следующее утро мы все пели «Славься, праздничный день», пока процессия огибала церковь, запах ладана и цветов приятно сочетался с солнечным светом и пеньем птиц снаружи. Нейпиры уехали за город, я чувствовала себя умиротворенной и счастливой, как было до их вторжения в мою жизнь. Когда я выходила из церкви, ко мне подошла миссис Грей. Обе мы по случаю Троицы были в новых шляпках, но мне казалось, что ее, украшенная плодами, была необычнее и элегантнее моей, с ее традиционной россыпью цветов.
— О боже, какой же это трудный гимн, — сказала она. — Я про тот, что выбрали для процессии.
— Но такой красивый! — отозвалась я. — И его стоит петь, пусть даже иногда спотыкаешься на том или ином куплете.
— Я хотела спросить, не согласитесь ли вы как-нибудь пойти со мной на ленч, — внезапно предложила к моему изумлению миссис Грей.
— На ленч? — переспросила я, точно никогда о таком мероприятии и не слышала: слишком уж я была удивлена и недоумевала, чем вызвано приглашение. — Спасибо, с удовольствием.
— Завтра, конечно, Троицын понедельник, поэтому лучше во вторник или в среду. Если вы свободны, конечно.
Она назвала ресторан в Сохо, мимо которого я несколько раз проходила.
— Когда вам будет удобно? Скажем, в четверть второго?
К себе я вернулась, гадая насчет дружеского жеста миссис Грей. Я была уверена, что на самом деле ей не нравлюсь, что она считает меня в лучшем случае серенькой мышкой, которую даже не замечают, да и сама чувствовала, что она мне не слишком по нутру. Но вдруг у нас найдется что-то общее и мы даже подружимся? С кем я только ни собиралась дружить! От самой идеи меня разобрал смех, и я поиграла с мыслью о том, что будет, если их свести. Иврард Боун и Аллегра Грей… Может, они поженятся? По крайней мере, это отвлечет ее от Джулиана, разве только он твердо вознамерился ее заполучить. Интересно, священники в подобных делах проявляют ту же настойчивость, что и обычные люди? Наверное, да. И если дойдет до схватки, кто победит — Джулиан или Иврард Боун?
В Троицын понедельник я решила разобрать кое-какие ящики и шкафы и, возможно, начать шить летнее платье. Я всегда это делала именно в Пасхальный и в Троицын понедельник и ни в какое другое время. Это было больше связано с ясной погодой, чем с важными церковными праздниками — обычай, скорее, языческий, чем христианский.
Начала я с отделений для бумаг в письменном столе, но не слишком продвинулась, поскольку наткнулась на связку старых писем и фотографий, а от них перешла к грезам и воспоминаниям. Моя мама в широкополой шляпе сидит под кедром на лужайке пастората — я, наверное, слишком маленькая, чтобы помнить, по какому именно случаю сделан снимок, но я помнила те времена в деталях, вплоть до держащегося в тени младшего священника, который вечно маячил на заднем плане. А еще нашлась наша с Дорой фотография в Оксфорде, нас сняли в лодке с Уильямом и каким-то его приятелем. Предположительно, приятель (худощавый молодой человек, по виду которого не скажешь, что он когда-нибудь женится) предназначался Доре, в точности так же, как Уильям считался моей собственностью. Но что произошло в те послеполуденные часы? Теперь я даже не могла вспомнить, почему мы поехали на реку.
Выдвинув ящик, я наткнулась на большой торжественного вида студийный портрет (в сепии) молодого человека, в которого когда-то (я так во всяком случае считала) была влюблена. Бернард Хейзерли был банковским клерком, и временами ему доверяли читать после проповеди отрывки из Священного Писания, а еще его зазывали к себе по воскресеньям ужинать младшие священники. Сейчас его черты чуточку напомнили мне Иврарда Боуна, только у Хейзерли внешность была не такая эффектная. Неужели в девятнадцать лет я действительно прижималась щекой к холодному стеклу портрета? Сейчас мне самой стало от этого неловко, и я поспешно отвернулась и от портрета, и от воспоминаний о том, как в сумерках спешила мимо его дома, надеясь и одновременно боясь, что могу увидеть его лицо в окне или хотя бы как его рука отводит кружевную гардину в гостиной на первом этаже. «Лох Ломонд», Виктория-пэрейд… Я все еще помнила названия дома и улицы. Он подарил мне фотографию на Рождество, а я в ответ — сборник поэзии, что казалось тогда несоразмерным подарком, ведь мой говорил много больше, чем его. Все это выглядело довольно романтичным: слушать, как он читает из Священного Писания на повечерии, видеть его случайно в городе или через открытую дверь банка, а после — долгие прогулки воскресными вечерами и бесконечные разговоры о жизни и о нем самом. Не помню, чтобы мы когда-либо говорили обо мне. Как-то он поехал отдыхать в Торки, а после все уже стало иначе. Я страдала или считала, что страдаю, поскольку он не слишком деликатно сообщил мне о своих чувствах к другой. Возможно, высоко принципиальные молодые люди в таких вопросах более жестоки — поскольку менее опытны. Уверена, Роки сделал бы это с гораздо большей добротой.
Встала я, неловко покачнувшись, поскольку сидела на полу, неудобно скрючившись. Затолкав фотографии и письма назад, я решила, что гораздо больше пользы будет, если я заварю чай и раскрою платье. С разборкой покончено до следующей Пасхи или Троицы.
Глава четырнадцатая
Собираясь на ленч с миссис Грей, я оделась как можно тщательнее, и моя внешность вызвала интерес и замечания миссис Боннер, которая предположила, что я собираюсь встретиться с «тем представительным мужчиной, с которым вы как-то разговаривали после службы в Великий пост». Она была разочарована, когда я честно признала, что мне не предстоит ничего более увлекательного, чем ленч в обществе другой женщины.
— А я так надеялась, что это будет тот молодой человек, — сказала она. — Мне он понравился, то есть насколько я его рассмотрела.
— Он совсем не из тех, кто нравится мне, — поспешно ответила я. — И я ему тоже не нравлюсь, а это, понимаете, уже совсем другое дело.
Миссис Боннер таинственно закивала, склонившись над свой картотекой. Она была большой любительницей дамских романов, и нетрудно себе вообразить, что она думала.
В ресторан я пришла точно в срок и почти десять минут ждала появления миссис Грей.
— Мне так жаль, — улыбнулась она, и я поймала себя на том, что вежливо бормочу, мол, я пришла слишком рано, словно это моя вина, что она опоздала.
— Куда вы обычно ходите на ленч? — спросила она. — Или вы возвращаетесь к ленчу домой, ведь вы работаете только по утрам?
— Иногда возвращаюсь, а так хожу в «Лайонс» или куда-нибудь в этом роде.
— О боже, «Лайонс»… Я наверняка не смогла бы! Слишком много народу. — Она содрогнулась и взялась просматривать меню. — Думаю, аперитив нам бы не помешал, как по-вашему? Выпьем шерри?
Мы пили шерри под весьма натянутый разговор о делах прихода. Когда подали ленч, миссис Грей ела очень мало, гоняя еду вилкой, а после и вовсе отодвинула тарелку, от чего я почувствовала себя сущим животным, поскольку, проголодавшись, съела все.
— Мне нравятся девушки в «Желтом Кроме»24, хотя в наши дни не так просто пойти домой и тайком съесть плотный обед. Что они там ели? Про огромный окорок я помню, а вот остальное забыла.
Я не знала, о чем она говорит, и могла только спросить, не хочет ли она заказать что-то другое.
— О нет, у меня от природы совсем слабый аппетит. К тому же и жизнь была не слишком простой, сами понимаете.
Она одарила меня пронзительным взглядом, который словно бы приглашал к откровенности. От него я почувствовала себя чопорной и неуклюжей, и мне захотелось замкнуться в собственную скорлупу. При этом я понимала, что надо как-то ответить, но не сумела выдавить ничего лучше, чем:
— Ну да…
В этот момент явился с фруктовым салатом официант.
— Думаю, у вас тоже была не самая простая жизнь, — продолжала миссис Грей.
— Ну, — услышала я свой бодрый голос, — у кого она была легкой, если уж на то пошло?
Сама ситуация становилась чуточку абсурдной: две женщины чуть за тридцать сидят прекрасным летним днем за отличным ленчем и обсуждают тяготы своей жизни.
— Я не была замужем, поэтому один источник счастья или несчастий сразу исключается.
— И то верно, — улыбнулась миссис Грей. — Брак не всегда только наслаждение.
— Так часто видишь распадающиеся браки, — начала я, но, призвав себя к честности, подумала: много ли таких пар я знаю лично. Я не смогла припомнить ни одной, если не считать далеких от уравновешенности Нейпиров, и понадеялась, что миссис Грей не предложит привести пример.
— Да, но, наверное, вы по своему роду занятий часто с таким сталкиваетесь, — предположила она.
— По моему роду занятий? — недоуменно переспросила я. — Но я работаю на Общество попечения о престарелых дамах.
— Вот как? — улыбнулась она. — А у меня почему-то сложилось впечатление, что речь шла о падших женщинах или о чем-то в этом роде, но, наверное, даже дамы из хороших семей могут пасть. Впрочем, если подумать, Джулиан действительно говорил, где вы работаете.
Имя было произнесено мимоходом, но было очевидно, что она только и ждала, чтобы ввернуть его в разговоре. Я вообразила себе, как они судачат обо мне. Интересно, что именно обо мне говорилось?
— Джулиан предложил мне руку и сердце, — без паузы продолжила она. — Мне хотелось, чтобы вы первой узнали об этом.
— О? Но, мне кажется, я уже знала… то есть, догадалась, — поспешно ответила я, постаравшись, чтобы это прозвучало весело. — Я так рада.
— Рады? Какое облегчение? — она со смехом закурила еще сигарету.
— Это прекрасно для вас обоих, и я желаю вам всяческого счастья, — промямлила я, не находя в себе сил распространяться о радости, которой на деле не испытывала.
— Это правда очень мило с вашей стороны. Я так боялась… Но я знала, что вы не такая.
— Чего вы боялись? — насторожилась я.
— Что вы не одобрите…
— Вдову священника? — я улыбнулась. — Как я могла не одобрить?
Она улыбнулась в ответ. Казалось неправильным, что мы сидим и улыбаемся тому, что она вдова духовного лица.
— Я думаю, вы с Джулианом удивительно подходите друг другу, — сказала я уже серьезнее.
— А я думаю, вы просто чудесная. Вы ведь правда не в обиде?
— Не в обиде? — рассмеялась было я, но оборвала смех, потому что до меня вдруг дошло, что она на самом деле пытается сказать: мол, как она рада и какое для нее облегчение, что я не в обиде, ведь, конечно же, я сама хотела выйти за Джулиана.
— Да нет, конечно, я не в обиде, — ответила я. — Мы всегда были хорошими друзьями, но ни о чем, кроме дружбы, даже речи не заходило.
— Джулиан думал, возможно… — она запнулась.
— Он думал, я его люблю? — воскликнула я, быть может, чуточку громковато, поскольку женщина за соседним столиком насмешливо шепнула что-то своему спутнику. — Но с чего он взял?
— Наверное, тут не было бы ничего экстраординарного, — перешла в наступление миссис Грей.
— То есть это было бы совершенно обычным делом? Да, пожалуй, так могло бы показаться.
Какая же я дурочка, что сразу не поняла! Мне ведь и в голову не приходило, что кто-то может думать, будто я влюблена в Джулиана. И вот, пожалуйста, самая очевидная ситуация: представительный холостой священник и женщина, интересующаяся благотворительностью… Неужели все видели это в таком свете? Сам Джулиан? Уинифред? Сестра Блэтт? Мистер Моллет и мистер Конибир? Конечно, думала я, стараясь быть совершенно честной с самой собой, было время, в самом начале нашего знакомства, когда я задумывалась, не перерастет ли дружба в нечто большее, но скоро поняла, что это невозможно, а потому выбросила все из головы.
— Надеюсь, вас это не растревожило? — сказала я сердечно, стараясь скрыть свою растерянность.
— Не то чтобы мы тревожились. Но, боюсь, влюбленные довольно эгоистичны и не всегда должным образом думают о чувствах других людей.
— Особенно когда влюбляются в чужих мужей и жен.
Миссис Грей рассмеялась.
— Вот видите. Браки распадаются сплошь и рядом.
— Уинифред будет счастлива услышать эту новость.
— Да, милая Уинифред. — Миссис Грей вздохнула. — Тут есть небольшая проблема.
— Проблема? Какая?
— Ну, где она, бедняжка, будет жить, когда мы поженимся?
— Уверена, Джулиан захочет, чтобы она осталась в пасторате. Они так преданы друг другу. Она могла бы перебраться в вашу теперешнюю квартиру, — предложила я, переходя к практичным советам.
— Однако бедняжка так раздражает… Знаю-знаю, вы ее очень любите.
Люблю? Да, конечно, люблю, но я слишком хорошо понимала, какой докучливой она может быть в совместной жизни.
— Вот почему я подумала… — начала было и осеклась миссис Грей. — Но нет, наверное, о таком нельзя просить.
— Вы хотели сказать, что думали, будто она сможет жить со мной? — вырвалось у меня.
— Да, а разве по-вашему, это не отличная мысль? Вы с ней ладите, она вас любит. А кроме того, у вас ведь нет ни родных, ни друзей, верно?
В ресторане стало вдруг очень жарко, лицо миссис Грей словно бы надвинулось на меня, глаза расширились и смотрели пронзительно, мелкие зубки заострились. Какая у нее гладкая кожа… бархатистая, как бок персика.
— Сомневаюсь, что это возможно, — сказала я, подбирая со стола сумочку и перчатки, поскольку чувствовала себя в западне, и мне не терпелось сбежать.
— Пожалуйста, подумайте, Милдред. Ну же, будьте милочкой. Я ведь знаю, вы как раз такая.
— Вовсе нет, — нелюбезно отрезала я, поскольку никто не любит, чтобы его называли «милочкой». Есть в этом что-то очень скучное и пошлое.
У столика возник официант со счетом, который миссис Грей быстро взяла со стола. Порывшись в сумочке, я протянула ей несколько монет, но она твердо сомкнула на них мои пальцы, и мне пришлось убрать деньги.
— Самое меньшее, что я могу, это заплатить за ваш ленч, — сказала она.
— Джулиан знает? Я хочу сказать, про Уинифред?
— Господи боже мой, нет! Думаю, лучше не посвящать мужчин в свои планы, верно?
— Наверное, — неуверенно ответила я, чувствуя, что оказалась в проигрыше: у меня ведь никогда не возникала необходимость не посвящать мужчину в какие-либо планы.
— Не сомневаюсь, вы с Уинифред чудесно уживетесь, — не сдавалась миссис Грей.
— Она могла бы жить у отца Грейторекса, — легкомысленно предложила я.
— Бедняжки. Так и вижу их вместе. Интересно, а может быть, в этом что-то есть? Или это совершенно невозможно? Что вообще делают женщины, если не выходят замуж? — задумчиво протянула она, точно понятия не имела, чем бы могли заняться такие женщины, ведь сама она уже состояла однажды в браке и собиралась вступить снова.
— Сидят дома с престарелыми родителями, расставляют цветы в вазах, или раньше расставляли, а сегодня, наверное, имеют работу, делают карьеру и живут в крошечных квартирках или пансионах. А потом, разумеется, становятся незаменимыми в приходе. Некоторые даже вступают в религиозные общины.
— О боже, с ваших слов выходит скука смертная. — Вид у миссис Грей сделался почти виноватый. — Наверное, вам пора возвращаться на работу? — предположила она, будто действительно существовала какая-то связь между мной и скукой.
— Да, — солгала я. — Надо ненадолго вернуться. Большое спасибо за ленч.
— Это я получила огромное удовольствие. Обязательно надо будет как-нибудь повторить.
Я ушла, повернув в сторону конторы, а когда увидела, как миссис Грей садится в автобус, шмыгнула в универмаг. У меня было такое чувство, что надо бежать, и мне хотелось потеряться в толпе деловитых покупательниц, вот почему я слепо позволила увлечь себя людскому потоку, вливавшемуся в раздвижные двери универмага. Одни спешили, бросаясь в тот или другой отдел, к тому или другому прилавку, другие, как и я, бродили без цели, толкаемые и пихаемые, поскольку не знали, куда податься.
Прогулявшись по роще из рулонов тканей, я очутилась у прилавка, загроможденного баночками с кремами для лица и тюбиками помады. Мне вдруг вспомнилось гладкое персиковое лицо Аллегры Грей, только что находившееся слишком близко к моему… Интересно, чем она пользуется, чтобы добиться такого поразительного эффекта? На прилавке стояло зеркало, и я мельком увидела собственное отражение: бесцветное и встревоженное, глаза большие и испуганные, губы слишком бледные. Пожалуй, мне никогда не добиться гладкой персиковой кожи, но по крайней мере можно купить новую губную помаду. Я сверилась с карточкой оттенков. У всех были престранные названия, но в конце концов я выбрала один как будто подходящий и начала перебирать гору тюбиков в вазе в попытке его найти. Однако то ли выбранный мною тон был чересчур неуловим, то ли его вообще там не было, так что девушка за прилавком, безразлично наблюдавшая за моим копаньем, наконец спросила:
— Вы какой тон хотели, милочка?
Меня чуточку задело, что меня называют «милочка», хотя, наверное, это было чуть более дружелюбным обращением, чем «мэм», но все-таки в нем содержался намек на то, что мне не хватает лет и элегантности, чтобы удостоиться более почтенного титула «леди».
— Он называется «Гавайский огонь», — промямлила я, чувствуя себя довольно глупо, — до этого мне не приходило в голову, что надо будет произнести нелепое название вслух.
— А, «Гавайский огонь». Он, скорее, оранжево-красный, милочка. — Продавщица с сомнением изучала мое лицо. — Я бы не сказала, что это ваш цвет. Но он как будто где-то тут есть.
Она достала из-за прилавка коробку.
— Неважно, не трудитесь, — быстро сказала я. — Возможно, другой лучше подойдет. Что бы вы посоветовали?
— Даже не знаю, милочка. — Она посмотрела на меня безо всякого выражения, точно никакому тону моей внешности все равно не исправить. — «Красные джунгли» очень популярен… Или «Морской коралл», очень симпатичный тон, довольно светлый…
— Спасибо, пожалуй, я возьму все же «Гавайский огонь», — упрямо сказала я, наслаждаясь идиотскими словами и полнотой своего стыда.
Поспешно сбежав, я очутилась на эскалаторе. Ну надо же, «Гавайский огонь»! Ничего более неподходящего и представить себе невозможно. Я начала улыбаться и от смеха удержалась, только вспомнив вдруг про миссис Грей и помолвку и про беспокойство за бедную Уинифред. Это заставило меня очень степенно, этаж за этажом, переходя с эскалатора на эскалатор, направиться на самый верх, где находилась дамская уборная.
Внутри ждало воистину отрезвляющее зрелище, способное любого навести на мысль о тщете всего сущего и нашей неизбежной смертности. «Вся плоть есть прах…» — думала я, глядя, как покупательницы с одержимой сосредоточенностью трудятся над своими лицами: широко открывают рты, закусывают и облизывают губы, тычут пуховками в носы и подбородки. Несколько несчастных, отчаявшись в этой борьбе, сидели на стульях: их тела обмякли, руки отдыхали на свертках с покупками. Одна женщина вытянулась на банкетке, сняв шляпку и туфли и закрыв глаза. Зажав в кулачке пенни, я на цыпочках прокралась мимо нее.
После я пила чай в ресторане универмага, где только женщины с редкими, выглядевшими тут не к месту спутниками казались подтянутыми: губы свежеподкрашены, силы подкреплены чаем. На лицах многих сквозило удовлетворение после плодотворно проведенного в хождении по магазинам дня и от того, что будет над чем позлорадствовать, когда вернутся домой. У меня были только мой «Гавайский огонь» и что-то малоинтересное на ужин…
«…такова, в сущности, жизнь у большинства из нас: мелкие неприятности вместо великих трагедий, мелкие тщетные томленья вместо великих отречений и любовных страстей из истории или литературы». О том, чем закончатся «мелкие неприятности» и «тщетные томленья» героини и сможет ли она вырваться из круговорота, в котором «практически все что угодно может стать делом незамужней, не обремененной семейными обязательствами или собственными бедами женщины, которая проявляет дружеское участие к затруднениям ближних», читатель узнает из книги Барбары Пим «Замечательные женщины», которая в ближайшее время выйдет в издательстве АСТ.
________________
Право публикации фрагмента романа Барбары Пим «Замечательные женщины» (Barbara Pym. Excellent Women) предоставлено журналу редакцией Neoclassic издательства АСТ, за что мы сердечно благодарим ее и лично заведующего Н.А.Науменко.
1 Крик души (франц.).
2 Время бежит (лат.).
3 «Высокая церковь» — направление в англиканской церкви, тяготеющее к католицизму, сохраняющее обрядность и утверждающее авторитет духовенства.
4 Традиционный головной убор священников латинского обряда, представляющий собой четырехугольную шапочку с тремя или четырьмя гребнями наверху и помпоном посередине.
5 Псалтирь 106, стих 23-24.
6 Религия врача (лат.).
7 12-томный труд религиоведа и антрополога Дж.Дж. Фрезера, систематизировавший фактический материал по религиозным верованиям, фольклору и обычаям различных народов.
8 Настроение (нем.).
9 Справочники-путеводители, как правило, карманного формата, названные по имени их составителя Карла Бедекера (Karl Baedeker) — немецкого книготорговца и издателя.
10 От названия Ламбетского дворца, лондонской резиденции епископов Кентерберийских.
11 От латинского «pax» — мир.
12 Перевод В. Савина.
13 Пепельная среда (лат. Dies Cinerum) — день начала Великого поста в латинском обряде католической, англиканской и некоторых лютеранских церквей. Отмечается за 46 календарных дней до праздника Пасхи.
14 Из стихотворения «Мой сад» Томаса Эдварда Брауна.
15 Обе фразы — цитаты из «Эссе о критике» английского поэта XVIII в. Александра Поупа.
16 Цитата из гимна Исаака Уоттса, парафраза Псалма 89.
17 Гнев Божий (лат.).
18 Английская писательница и исследовательница (1862–1900), оказавшая существенное влияние на представления европейцев о тропической Африке.
19 «Будь у моих стихов крылья» (франц.) — из стихотворения Виктора Гюго «Mes vers fuiraient», положенного на музыку различными музыкантами конца XIX — начала ХХ в.
20 Расположенная в Джиртоне — спокойном жилом районе на окраине Кембриджа — Кембриджская школа английского языка обладает многолетним опытом проведения курсов для подростков из Великобритании и других стран мира с проживанием в семьях и резиденциях.
21 Из церковного гимна Сесила
Александра,
22 Стихотворение анонимного автора елизаветинской эпохи из Оксфордского сборника английской поэзии.
23 Движение среди англикан Высокой церкви, которое во второй трети XIX в. постепенно перетекло в англо-католицизм.
24
Роман Олдоса Хаксли (