Из старой тетради.
Рубрику ведет Лев АННИНСКИЙ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2014
Я
еще не обезумел — судить об англичанах по восьми дням пребывания в Лондоне, да
еще в первый раз в жизни. Может, и в последний.
А
с другой стороны, о чем еще и судить? Ведь не о силуэтах же лондонских башен, и
прежде всего — башни университета, под сенью которого мы провели эти восемь
дней. Характер англичан — вот что интересно. И не восемь дней тут в запасе, а
тысяча лет, которые человечество вглядывается в туманный остров, половине мира
давший стиль жизни. В характер небольшого народа, сумевшего построить «на воде»
мировую империю, а затем сумевший от нее отказаться, не уронив своего
достоинства. В язык его, полный чудачеств и несообразностей, и однако ставший практически главным
языком мира.
Думать
об этом можно было и на заседаниях, ради которых мы были приглашены в
Лондонскую школу славистики: к ее 75-летию профессора Бранч и Хоскинг
собрали со всей Европы (со всех концов «континента», как это определяют от
своего берега «островитяне»-британцы)
экспертов, чтобы обсудить черты «посттоталитарного
общества в СССР и бывших странах социалистического лагеря». От нас Елена Немировская собрала весьма
внушительную команду. Достаточно сказать, что должны были ехать Александр Мень и Мераб Мамардашвили
— гибель помешала. Поехали: Галина Старовойтова и Андрей Фадин, Владимир Лукин и Юрий Сенокосов, Георгий Нодиа и Евгений Барабанов, Андрей
Смирнов и Петр Щедровицкий… Мы с Владимиром Корниловым были командированы от
Союза писателей СССР.
Дискуссия
вышла интересная; драматургия ее определилась, с одной стороны, нетерпеливой
эйфорией людей с Запада, жаждавших поскорее принять нас в объятья
цивилизованного человечества, и, с другой стороны, горькой трезвостью людей с
Востока, предостерегавших от чрезмерного оптимизма. Такую дискуссию тоже было
бы интересно прокомментировать, но я хочу поделиться мыслями об англичанах, с
чего и начал.
Поскольку
заседания были спланированы
и велись с секундной точностью (каждый из нас выступал трижды: как докладчик,
как оппонент и как председатель очередного обсуждения), то посмотреть что-либо,
кроме лондонской университетской башни, можно было только стариннейшим способом
«прогуливания уроков». Что
я и делал: глядя на секундную стрелку, сбегал с заседания, которое решался
пропустить, и возвращался на заседание, которое пропустить не решался, добегая
в эти секунды до тех или иных предельно достижимых объектов: до Трафальгарской площади… до Букингамского дворца… до
Парламента… до Тауэра…
Бег
по улицам доставлял впечатления, не менее важные, нежели взгляд на тот или иной
архитектурный силуэт. Ну, хотя бы: в английской толпе ни с кем не
сталкиваешься. Словно круг очерчен около человека, аура неприкосновенная…
только шелестит вокруг: «sorry…
sorry…» — виноват…
простите… Ну, впрочем, такое ощущение (потрясающее именно по контрасту с тем,
как «прут» танками один в другого в нашей московской толпе),
ощущение «ауры» — общее для западных городов вообще. Однако улавливаешь и
что-то специфически лондонское.
Нет,
никакой пресловутой чопорности: такие же люди, как все: живые, эмоциональные,
даже болтливые.
Но:
чувство меры поразительное. Мгновенно улавливают, если что-то не по тебе, —
отступают.
Вообще:
тончайшее чувство партнера, чувство дистанции, чувство границы и позиции. Другой ИМЕЕТ ПРАВО! Право на
мнение, право на оппозицию, право на глупость. Иногда кажется: англичанину
просто безразлично, что о нем думают другие: он уважает право другого думать ЧТО УГОДНО, но СВОЙ
внутренний закон он знает сам.
В
сущности, эта философия — философия личности — лежит в фундаменте всей западной
культуры. У американцев, скажем, она окрашивается в задорные: юношеские, подчас
мальчишеские тона. Здесь, у англичан, она ощущается в каком-то другом,
архаичном, серьезном варианте. Автономия личности, ответственность индивида,
мораль джентльмена. Это не «завоевание» — это ОСНОВА. Это похоже на инстинкт.
Это не обсуждается.
А
если обсуждается, то — приезжими. Русскими.
Александр
Пятигорский говорил нам в своей профессорской комнатушке голосом прирожденного
лектора:
—
Будьте уверены, что говоря с вами, англичанин всегда видит кто вы такой и чего стоите. Хотя и не
показывает этого. Если вы иностранец, то вы можете вести себя как угодно: с вас
ДРУГОЙ СПРОС. Но если вы англичанин… Англичанин уверен, что он ЛУЧШЕ ВСЕХ. И
именно потому он считает, что он должен вести себя ХО-РО-ШО.
И
опять: на раскаленную плиту моей души падали слова Пятигорского. Интересно: а
есть ли народы, которые не питали бы надежд, что они — лучше всех? А — «хуже
всех», но лишь бы — на виду у всех? А вести себя… да хоть бы и плохо, но
непременно — «на весь мир»…
Англичанину
все равно, что о нем подумает «весь мир». Он сам — «весь мир». Он ведет себя
ХО-РО-ШО, и точка.
Безумство
болельщиков на стадионе Уэмбли — коррелят этой базисной черты «островитян»: там,
на континенте — как угодно, а тут, на «острове» — как хотим МЫ.
Последний
штрих. Башня Лондонского университета (Сенат-хауз),
огромная, тупая, давящая, из-под пяты которой я выбегал «смотреть Лондон»,
оказалась достопримечательеностью
почище Гайд-парка.
—
Она вам ничего не напоминает? — улыбались хозяева. — А вы присмотритесь. Здесь
в войну размещалась служба радио, и здесь работал Оруэлл. Эта башня — прообраз
антиутопии «1984».
С
этого момента я уже не мог отвести от нее глаз: в центре Лондона, в центре
«острова» — Столп Тоталитаризма, овеваемый облаками английского юмора.
1991