Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2014
Юрий Кублановский,
поэт, переводчик
С английской литературой происходят странные вещи: Пушкин и Гете читали Вальтера Скотта как глубокомысленного прозаика на все времена. Но уже в моем отрочестве — это был писатель исключительно для юношества.
Не знаю, что сказать о Диккенсе: этот замечательный пример торжества добра над злом, кажется, тоже уже перекочевал в юношескую литературу, и для зрелого сознания слишком умилен и простоват…
Недавно я перечитал «На маяк» Вирджинии Вульф: какая сильная проза, кажется, оставившая во рту послевкусие ветра и моря.
Но, конечно, постоянный мой спутник Шекспир. Простите за нескромность и разрешите привести несколько недавних строк о Шекспире, написанных под впечатлением от кладбища в Эдинбурге в сырое ненастье:
При слове Шекспир представляем кровь на клинке
вместе с небосклоном в закатный час,
колтуны в пеньке
волос
и так много значащую для нас
утопленницу в венке.
Но мне примстилось, что именно тут
на сыром и влажном кладбище
недалеко от прибоя
уж скорее место суровым его героям:
мыслителям, воинам и изгоям…
и т. п.
В целом, английская литература сейчас в моем сердце занимает больше места, чем французская.
А в прошлом году на сельском погосте под Лондоном я вдруг наткнулся на изъеденную лишаями плиту Олдоса Хаксли…
Юрий Серебрянский (Алматы)
Самой английской книгой для меня остаются «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома, и именно от нее у меня экстраполируется художественное пространство в остальных. И в «Десяти негритятах», и в «Сокровищах Аргы». Во время чтения всего, от Диккенса до Уэлша, другая мысленная рука держала раскрытой Джерома.