Рубрику ведет Лев АННИНСКИЙ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2014
Лицо, выразительно глядящее на нас с обложки, многозначно для знатоков. Прищур, в котором светское доброжелательство граничит со светским же высокомерием. Роскошная шевелюра, свисающая до плеч, с двух сторон одевающая лицо в рамку модного вернисажа. Для знатоков и так все ясно; для прочих любопытствующих — заглавие книги, звучащее как пароль: «Оскар Уайльд».
Книга издана в малой серии «Жизни замечательных людей». Насыщена английской фактурой до предельной плотности, а читается — легко и с каким-то даже задором. Чувствуется опытный автор: Александр Ливергант. Это его третья книга в «ЖЗЛ» — после «Редьярда Киплинга» и «Сомерсета Моэма». Своеобразное английское зеркало для нашего самосознания.
Строго говоря, Уайльд не англичанин. Ирландец! В иных внутрибританских разборках различение непременно. Но, явившись с берегов туманного Альбиона завоевывать Америку, блистательный импровизатор литературных собраний и законодатель эстетской моды не скрывает, что за плечами его — Англия.
По-настоящему-то любит — Францию (где и упокоится измочаленный жизнью, не достигнув пятидесяти и не дотянув до наступавшего ХХ века каких-нибудь четырех недель), но из Англии этого блестящего интеллектуального завоевателя вселенной не изъять.
Как не изъять Англию из истории нашего самосознания. Не только
Россия — весь мир учился у англичан. Например, парламентаризму и логике
выборной власти. Мы, правда, в области государственной кое-чему научились и у
французов, например, свергнутых императоров ставить к
стенке. Что же до этики, то завороженно созерцали
загадочную викторианскую мораль, перенимать которую при нашей русской
непредсказуемости не могли, и потому разоблачали ее с тем большей неистовостью.
Интересовался ли Уайльд Россией? Немножко. В сентябре 1880 года — дописывает пьесу из русской истории «Вера и нигилисты» и утверждает, что это «громогласный крик народов, требующих свободы». В России в эту пору идет громогласная охота на царя-освободителя, его вот-вот угробят. Выведя в своей пьесе нигилистку Веру (и заменив ей фамилию «Засулич» на более откровенно русскую «Сабурофф»), Уайльд полагает свою задачу выполненной.
Годы спустя он выказывает интерес к русской литературе, проницательнейшим образом охарактеризовав Достоевского.
Но не эти контакты существенны в нашем диалоге, а та поистине легендарная слава, которая разносится по читающей России (по рядам русской либеральной интеллигенции) уже после кончины кумира, когда до нас доходят его виртуозные тексты, и лучшие русские переводчики признают в нем (и справедливо) великого романиста.
Облик блестящего виртуоза слова и законодателя светской моды сохраняется в памяти наших (и зарубежных) ценителей изящного, хотя самые непримиримые ценители подозревают, что это мошенник, шут гороховый, фигляр и даже в известном смысле прохвост. Охмуритель публики.
Как теперь сказали бы, законодатель тусовок. Ливергант время от времени вставляет в свой текст современные словечки (каждый раз особо указывая читателям на эту вольность). Это важно потому, что по глубинному внутреннему заданию книга Ливерганта обращена не только к хранителям отечественной культурной памяти, но и к нынешним малопредсказуемым ее наследникам. Знающим, что такое тусовка.
Одно место из книги Ливерганта хочется особо откомментировать.
«Любимая тема — соотношение фактов и идей, к этой те-ме Уайльд возвращается постоянно: "Тот, кто уделяет слишком большое значение фактам, страдает нехваткой идей". "Нет ничего проще, чем собирать факты, и ничего труднее, чем пользоваться ими" — это нехитрое, в сущности, соображение повторяет-ся не один раз. А вот та же самая мысль, выраженная куда более образно и витиевато: "Факты — лабиринт; идеи — связующая нить". И еще раз — но какова метафора: "Факты, — пишет Уайльд, — это масло, коим историческая муза питает лампу; однако свет дают не факты, а идеи"».
Подозреваю, что это рассуждение Ливергантаимеет скрытой мишенью общеизвестное ленинское: «Факты — упрямая вещь». И рискну заметить, что факты были для Ленина неотменяемой почвой именно потому, что у него имелась железная идея, которой надлежало стать материальной силой.
У Уайльда что же, нет идей, ради которых можно так пренебрежительно шутить с фактами? Да он же углубленно изучает философию древних греков! Он, попав в Лувр, часами простаивает перед Венерой Милосской, разгадывая секрет ее воздействия! И в лучшем своем романе — в «Портрете Дориана Грея» — объясняется исчерпывающе насчет идей, вложенных в роман:
«Не бывает книг нравственных и безнравственных… Не искусство подражает жизни, а жизнь подражает искусству… Искусство совершенно безразлично к фактам… Искусство и мораль несочетаемы…»
Прочтя такое, мы записываем Уайльда в декаденты и аморалисты. Что соответствует ситуации, когда пишутся энциклопедии и справочники в духе соцреализма.
Но в том же «Портрете Дориана Грея» ходом вещей вскрываются и противоположные закономерности. «Искусство дает ответы еще до того, как жизнь задает вопросы». Просто вопросы и ответы никак не сцепятся во что-то логичное. А только в нечто ложное. Поэтому надо выйти за пределы «ханжеской викторианской морали».
Прочтя такое, мы записываем этого героя в число жертв викторианского ханжества.
А вот и факт: в урочный час Уайльд «с помпой празднует бриллиантовый юбилей королевы Виктории».
И все это не мешает нам видеть в его наследии такое сцепление идей и такое бешенство фактов, которые уже после его смерти, став материальной силой, обходятся человечеству в две мировые войны.
Он до проклятого века не дожил. Но успел под самый конец жизни хлебнуть лиха. По причине, которая в наше время может показаться смехотворной. Сел в тюрьму за гомосексуализм. Да сегодня эти самые однополые связи уже и законами оправдываются…
А ему — за что такое наказание?
Объяснено. Не за то, что «содомит», а за то, что вел себякак содомит.
Повторюсь: книга Ливерганта адресована современному читателю.
Интересно: современный подражатель давешнему законодателю моды, завоевывая свою тусовку, что же, непременно станет извращенцем? Да нет же. Но прослыть извращенцем постарается. Чтоб заметили и оценили. Чтоб обратили внимание.
Чтоб на истину обратили внимание, напоминает Ливергант, надо перевернуть ее вверх ногами. Очень актуальная рекомендация. И куда менее опасная, чем во времена Уайльда. Он-то, попав в тюрьму, горько плачет. От вони, которой приходится дышать. От работы, которую приходится выполнять. А более всего, кажется, от тюремной стрижки. Лишившей баловня моды его неотразимой шевелюры.
По выходе из заключения сам он лучше всех сознает смысл произошедшего.
«Люди гибнут от греха гордыни. Я вознесся слишком высоко — и был втоптан в грязь».
Грязь можно стерпеть, если понимаешь, как говорил наш классик, что это грязь реальная.
Гордыню можно стерпеть, если понимаешь, что вознесясь над реальностью, никуда от нее не денешься. Она ждет тебя. Не чтобы втоптать, а чтобы дать опору.