(Чабуа Амирэджиби. «Дата Туташхиа»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2014
Чабуа Амирэджиби. «Дата Туташхиа»: Роман. С грузинского. Перевод автора. // «ДН», 1977, № 3, 4.
Я принадлежу к тому поколению российских читателей, что мало наслышано о писателе Чабуа Амирэджиби. Может быть, кому-то из нас удалось посмотреть многосерийный фильм «Берега» по его сценарию. А кому-то, возможно, попадался тот самый роман, по которому сняли фильм. Но и то и другое — скорее случайность, чем закономерность. Классика бывших союзных республик в наших школах, как известно, не преподается, да и фигура Чабуа Амирэджиби, умершего на излете прошлого года в возрасте девяноста двух лет, — неординарная, будто сошедшая со страниц большого исторического эпоса, как и самый знаковый его герой Дата Туташхиа, — плохо укладывается в скупые строки биографической справки.
Впечатляет даже сухой перечень некоторых событий из его жизни. Участие в студенческом политическом заговоре, три побега из мест заключения, жизнь в Белоруссии по поддельным документам, продвижение там до должности директора завода, заграничная командировка и возвращение в СССР, несмотря на то, что во Франции жила родная тетя, представление к ордену и, вследствие этого, — разоблачение, новый срок, участие в восстании заключенных в Сибири, отправка штрафником на Колыму… После освобождения — писательская деятельность, работа сценаристом, редактором, журналистом, с начала «перестройки» и провозглашения независимости Грузии — депутатство и активная гражданская позиция. За три с лишним года до смерти — постриг в монахи с благословением на продолжение творческой деятельности и присвоением церковного имени Давида… Амирэджиби сам становится романом.
«Дата Туташхиа» — не просто эпическое полотно о дореволюционной Грузии и двух любящих друг друга двоюродных братьях, высоконравственных, чистых, ищущих правду, но оказавшихся по разные стороны баррикад, один — изгнанником и вечным беглецом, второй — служителем жандармерии и вечным преследователем. Текст писался автором сначала на грузинском, потом был им же самим переведен на русский язык. Критики справедливо и много рассуждали об открывающейся в романе широкой панораме грузинского общества, где мелькают и военные, и ремесленники, и интеллигенция, и духовенство, и о явственной символике грузинской языческой мифологии (в том числе — эпиграфических главок о духовных исканиях бога Туташхи, давшего имя герою), и о жанровой принадлежности текста (магический реализм), и многом другом, таком же существенном.
Но мне главным образом интересен сам Дата Туташхиа — человек, решивший собственными силами искоренить зло и сызмальства вершащий суд и помощь во имя добра. По стечению обстоятельств оказавшийся по ту сторону закона и всю жизнь скрывающийся от его блюстителей, он продолжает творить хорошие и справедливые по сути поступки, которые тем не менее довольно часто имеют плохие последствия. Туташхиа превращается в ту силу, что вечно хочет блага, но иногда совершает зло (Воланд наоборот) и на какое-то время уверяется в том, что род людской не достоин его самоотверженной помощи. Но постоянные перемещения и не прекращающаяся внутренняя работа духа возвращают героя на прежнюю стезю неуловимого Зорро и Робина Гуда. Правда, в конце концов, после длинных перипетий Туташхиа попадает в ловушку брата, всю жизнь лавировавшего между любовью, долгом и нравственным чувством, и гибнет от рук своего же юного сына.
На самом деле Дата Туташхиа — трагический супермен. Он хочет, как лучше для общества, но общество выдавливает его за свои пределы, превращая в бандита-абрага. Абраг (то же, что абрек — на Северном Кавказе) — образ вечный, выламывающийся за рамки бытовой логики в экзистенциальные выси. Это изгой, ставший святым. Вершитель высшей правды, который преследуется слабым человеческим законом как бандит и разбойник. Неправый де-юре и правый де-факто. Отчаянный борец со вселенским злом, не понятый и не принятый официальной системой. По крайней мере так видится с одного, самого романтического ракурса.
Это очень опасный ракурс. В этом ракурсе абрагами безусловно являются лесные кавказские муджахиды, которые жгут бордели и подрывают взяточников, желая по их мнению установить мир справедливости и предписанных небесным посланцем порядков. Абрагами можно назвать восточно-украинских ополченцев, по искреннему убеждению воюющих против фашизма и вражеского гнета. В такие же абраги легко зачислить членов «Правого сектора», ратующих за прекрасные категории национальной гордости и единства. Абраги — революционеры и диктаторы, карающие сотни и тысячи людей во имя светлой идеи, абраги — террористы, подрывающие гастрономы как язвы капиталистической агрессии и одуряющего потребительства. Абраги живут среди нас, их много, и мы воспринимаем их по-разному, в зависимости от того, как их нам подадут. Возможно, как кошмарных и одержимых преступников, а возможно, — как мессий, святош, лучших из людей. Самое ужасное, что в каком-то смысле верно и то, и другое.
Оптика Амирэджиби, который сам прожил во многом геройскую жизнь, безусловно симпатизирует такой же геройской, но болезненно непреклонной, обреченной позиции Даты Туташхиа. К примеру, так же смотрит на своего героя режиссер фильма «Таксист» Мартин Скорсезе. Если таксист Скорсезе устраивает кровавую расправу в притоне, чтобы избавить город от мерзости, то Туташхиа убивает тех, кто оступился, совершил неблаговидный поступок. И авторы восхищаются этими персонажами, хотя и понимают всю неоднозначность их идейных деяний. Таксист — один из первых в череде одиночек-антиглобалистов с неустойчивой психикой, Дата Туташхиа — реинкарнация доброго языческого бога, настолько белого, что все, что не белое, считает черным.
Такое двуцветное восприятие присуще, кстати, не только этим героям, но и большинству из нас. Большинству кажется, что правда одна, что в каждой ситуации кто-то обязательно плохой, а кто-то хороший. На этом строится вся пропаганда во всех странах и обществах. Проблема в том, что на деле мир оказывается разноцветным, сложным и пестрым. Поэтому и справедливость в нем невозможна.
Чабуа Амирэджиби, конечно, это понимал. По сути — это очевидно всем, но люди, понимая головой, не всегда понимают сердцем. Так вот, Амирэджиби понимал и сердцем, но не мог не поддаться обаянию сказочно высокодуховного и высокоморального героя. На практике эта сказочная мораль принесла много горя, в первую очередь самому ее защитнику и носителю. Но появление таких защитников тем не менее радует — хотя бы тем, что некоторые из них — не реальные воины Правды, а литературные персонажи прекрасных романов. А еще тем, что, видимо, Кант был все-таки прав. И если звездное небо еще не каждый сейчас разглядит, зато нравственный закон внутри нас уж точно существует.