Разрозненные мысли и наблюдения
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2014
Джумаев Александр Бабаниязович
— постоянный автор «Дружбы народов»,
родился в 1953 году, окончил Ташкентскую государственную консерваторию по
специальности музыковед-востоковед и аспирантуру НИИ искусствознания им. Хамзы. Кандидат искусствоведения.
Научные интересы: история музыкальной культуры Средней Азии, ислам и музыка, средневековые
письменные источники по музыке, культурная политика в Центральной Азии. Живет в
Ташкенте.
Иной
раз приходится слышать словечко «миф» в самых разных применениях не только к
российской действительности, но и к культурам и реальностям Центральной Азии
или — по старому — Средней Азии и Казахстана. Часто говорят про кого-то, что
он, мол, «миф», то есть представление о его значимости не соответствует
реальности. Или говорят и пишут: «миф Ташкента». Здесь миф уже побольше — миф целого города. Миф в
этом смысле, как полагают, нечто искусственное, не соответствующее
действительности. Имеется в виду реальная жизнь города в прошлом, с ее тяготами
и лишениями, отсутствием европейского комфорта, глинобитными стенами-дувалами, общими дворами
и так далее — то, что десятилетиями отображалось в художественном творчестве (в
живописи, музыке, литературе, кино) и отложилось в ностальгирующем слое памяти целых
поколений. Для многих тысяч людей этот «ложный образ» — теплый во многих смыслах
город — стал неким «Городом Солнца», душевной опорой.
Случайно
ли это? С равным успехом можно спросить: случайна ли любовь к животным,
неожиданно вспыхивающая в разных обществах из-за дефицита уважения или даже
из-за неприязни к человеку вообще? Для большинства простых граждан, в том числе
бывших и нынешних ташкентцев,
жизнь и есть переживание мифов. Стараниями этих людей, переживающих по-своему,
в художественных формах мифическое мироощущение, культура продолжает
сохраняться. Не было бы так — жизнь превратилась бы в сущий ад с заботой
исключительно о пользе, выгоде и собственных интересах на фоне
высокотехнологичных достижений.
В
обществе и культуре Центральной Азии, хотя и не в таких масштабах, как в
России, стал набирать силу некий «гамбургский счет» навыворот — стремление
судить о культуре (явлении по умолчанию нерыночном) предельно конкретно, жестко
и расчетливо. Без всяких там мифов и сантиментов, а преимущественно с учетом ее
продажной стоимости, брендовой
составляющей или в крайнем
случае самофинансирования. То есть ее включенности в борьбу на рынке товаров,
где побеждает «сильнейший». Такое понимание проникает в сознание многих людей
незаметно, но неумолимо, когда речь идет о проблеме выживания и сохранения форм
культурно-творческой деятельности в условиях молодой капиталистической системы.
Старая ценностная шкала обречена на отмирание и поддерживается лишь
энтузиастами, готовыми и дальше терпеть лишения ради творчества. Благодаря им еще и продолжается культурная деятельность,
сохраняющая преемственную связь с лучшими традициями прошлого — с созданными в
советское время многочисленными художественными школами и целыми направлениями.
О
брендах теперь ведут разговоры едва ли не в каждой из постсоветских стран
Центральной Азии. Смысл их заключается в том, чтобы сделать из того или иного
явления или живого человека, создающего художественные ценности, или даже из
целого локального пласта культуры повсеместно «узнаваемую вещь» (тот же самый
миф) — и тогда, мол, у нее/у него появится шанс выжить и сохраниться. И надо
сказать, идею проводят в жизнь. Но культура — это не политика, где пиар и
«раскрутка» — залог успеха. Наблюдения показывают: как ни крути, а ценителей и
покупателей, и тем более меценатов внутри региона не прибавляется, а становится
даже меньше. Надеяться на какой-то «системный подход» в отношениях «творец —
потребитель» вообще не приходится. Процессом правит случай: кому-то везет, а
кому-то нет. Только и слышишь жалобы художников на полное отсутствие в стране
интереса к их художественным творениям. Туристы
из-за рубежа тоже не торопятся скупать художественные изделия наших мастеров —
разве что по мелочи: сувениры, открытки… Западный турист, как правило, человек
небогатый (конечно, по меркам их стран), чаще всего пенсионер, приступивший на
старости лет к долгожданным познавательно-развлекательным поездкам по белу
свету, он привык экономить на всем, на чем только можно. Но вот
русский турист — это другой разговор. Довелось слышать рассказ знакомого
букиниста на ташкентском «бродвее»
об одном таком туристе. Прогуливаясь по «бродвею»,
этот русский увидел большую книгу на арабской графике. Спросил у продавца: «Это
Коран?» — «Нет, — отвечает тот, — это Хамса (пять поэм, “Пятерица”) нашего поэта Алишера Навои». — «Ааа, —говорит,
— слышал-слышал, это большой человек, большой ваш поэт. На вот тебе 50
долларов, пусть пока полежит твоя книга, может, завтра загляну, доплачу еще сколько скажешь и заберу». Но
так больше и не появился. Стиль, конечно, очень русский — местные «бродвейные люди» стали
припоминать и другие похожие случаи. Но русских туристов, к сожалению,
почему-то у нас очень мало. Или мы для них еще не диковинка, не так уж сильно
изменились с советского времени, или сервис не тот, или есть маршруты
привлекательней и дешевле.
О фондах и других формах помощи
извне
Конечно,
существуют различные международные организации и фонды. Во многом благодаря их
деятельности в культурную жизнь привносится разнообразие, элементы необычного, оригинального, не всегда
характерного для нашей культуры. Но в их деятельности культура не занимает
основного места и финансируется по остаточному принципу. Нередко приходится слышать
жалобы самих руководителей европейских центров и институтов на скудость ресурсов,
отпускаемых на культурные мероприятия. К тому же они предпочитают поддерживать
инициативы собственных граждан — ученых, деятелей культуры — или, в лучшем
случае, совместные проекты. Похоже, это одна из форм поддержки собственной
творческой интеллигенции, которая во многих случаях тоже отнюдь не благоденствует
в своих странах и вынуждена рыскать в поисках средств к существованию, обычно — краткосрочных грантов.
Конечно, и в этом формате появляются очень интересные и полезные для развития
культуры в странах Центральной Азии проекты. В частности, в сфере планирования
и проведения собственных исследований (на европейских языках) культуры и других
сфер жизни в стране пребывания. Но здесь нередки и случаи, когда открывающий для
себя Азию молодой европейский или американский творче-ский человек (чаще
исследователь культуры) самонадеянно полагает, что он открывает это впервые и
для местных народов. Нередки случаи, когда исследователи культуры не владеют
русским языком и игнорируют созданный в советское время гигантский пласт
научной литературы по теме. Иногда это происходит по незнанию, но бывает и
вполне осознанно, когда человек полагает, будто все созданное в советское время
в области истории культуры не представляет никакого интереса. Возможно, здесь
действуют остаточные проявления стереотипов антисоветской пропаганды периода
«холодной войны», когда советская гуманитарная наука о Средней Азии и
Казахстане рассматривалась исключительно как идеологизированная и пропагандистская. (А у нас, «в
отместку», говорилось о буржуазной науке, внутри которой, однако, выделялись и
признавались крупные ученые, способные на независимые от «денежного мешка»
оценки и суждения.)
В
каждой стране Центральной Азии международные организации работают по-разному, в
зависимости от политической ситуации и иных обстоятельств, в разном объеме и
разных направлениях. Культурная политика этих организаций не всегда достаточно
четко продумана, нередко она страдает перекосами, подчеркнутой
избирательностью: либо только современные, авангардные формы культуры — либо
только традиционные. Что ведет к определенному психологическому дискомфорту в
творческой среде «стран оперирования», способствует ее разобщению, а нередко и
внутреннему противостоянию.
Самым
значительным в плане поддержки культуры на постсоветском пространстве — и по
расходам, и по характеру культурной деятельности — был вклад известного Фонда
Сороса. В апреле этого года исполняется ровно десять лет, как Фонд был вынужден
прекратить свою работу в Узбекистане. Возможно, это была единственная
международная организация такого масштаба, где вопросам культуры уделялось
очень серьезное внимание. Фонд тщательно разрабатывал собственную культурную
политику, по возможности привлекая для этих целей лучшие интеллектуальные силы
из числа местной интеллигенции. Его политика в области культуры была
сбалансированной и продуманной, она охватывала все уровни и пласты культуры — и
современной, и традиционной. Поддерживались — как правило, на конкурсной основе
— инициативы по сохранению традиционной культуры — музыки, художественных
ремесел, устно-поэтического творчества. И в то же время — современные виды
творчества, сложившиеся и унаследованные от советского времени, а равно и
неизвестные ранее, авангардные по сути направления, дающие представление о
состоянии отдельных видов творчества в странах Европы и США. Вспоминаю
примечательный случай — грант, одобренный экспертным комитетом программы
«Искусство и культура» и доставшийся пожилой женщине из далекого кишлака в
Ферганской долине, которая занималась вышивкой с исламской символикой и
специально приехала в Ташкент, услышав о Фонде Сороса. Сочетание традиционного и современного,
инновационного и альтернативного позволяло поддерживать пространство культуры в
его противоречивой целостности.
Знакомство
нашей творческой интеллигенции с достижениями западной культуры также проходило
по принципу отбора лучшего, неизвестного или мало известного. Обсуждалась
проблема «лучшего из Америки», которая в определенной степени была реализована.
Это немаловажно в условиях безудержного распространения американского
«культурного мусора», не дающего реального представления о подлинных культурных
ценностях сверхдержавы и способствующего формированию у нас поколения
мутантов-манкуртов. Вопреки распространенному обывательскому мнению,
какого-либо вмешательства, а тем более диктата при разработке культурных
приоритетов со стороны руководства Фонда (будь то ташкентского или вышестоящего
нью-йоркского) не было, и вся его стратегия в этом направлении определялась
экспертным комитетом, состоявшим из представителей местной творческой
интеллигенции. К тому же и бюджет программы «Искусство и культура» был
немаленький, он позволял реализовать множество проектов и инициатив. Обычно он
превышал двести тысяч долларов в год, а временами переваливал и за триста, что
составляло порядка десяти процентов от общего бюджета Фонда. Это были большие
деньги для культуры страны, и они, как правило, полностью осваивались.
Сокращение
в последние годы грантодающих
международных организаций в области культуры, пересмотр ими своей политики привели прежде всего к
значительному уменьшению количества малых частных художественных инициатив. А
ведь именно они во многих странах мира создают живую ткань культурной жизни. Стало чуть ли не правилом, когда
творческий человек вынужден расходовать собственные более чем скромные средства
для проведения своей творческой акции. Результат — оскудение культурной жизни,
ее многообразия. Такая ситуация подталкивает деятелей культуры, и в особенности
талантливую художественную молодежь, искать удачи за пределами Центральной Азии
— в России, странах Европы, США и других.
Некоторые
наши чиновники, как бы осознавая сложность ситуации в серьезной культуре,
призывают (негласно, конечно) быть ближе к «потребностям народа». Например,
если ты композитор, то прекращай писать симфонии и оперы (тем более, что это не наше традиционное, а
привнесенное извне искусство), а сочиняй побольше популярных песен (имеется в
виду, что народ у нас любит петь и танцевать). Другой путь — продвижение
художественной продукции из одной страны в другую в пределах региона. Так,
например, с давних пор ташкентские художники, в численном отношении,
безусловно, преобладающие в регионе, возлагают надежды на Алма-Ату. Город, мол,
прозападный, жизнь там кипит, много художественных галерей и богатых ценителей
искусства. Но оказывается, что результаты не всегда те, какие ожидались, — и
там все не так просто. Пожалуй, нынешняя ситуация в культуре может быть
интересна лишь ученым-экономистам как своеобразный индикатор общего экономического
положения и отражение стойкой мировой традиции (не только «советской традиции»,
как мы почему-то думали раньше) — экономить средства (сокращать расходы),
начиная именно с культуры.
Действительно,
что уж тут добавить, если даже многие знакомые люди культуры на Западе с
горечью сообщают о потере работы и сокращении штатов и бюджетов организаций
культуры, о падении интереса у европейской публики к традиционному искусству
стран мусульманского Востока. Показатель ли это общего экономического спада?
Трудно судить. Ведь почти ничего не слышно о массовом разорении и закрытии
банков — этого фундамента нынешней системы. Банки и их хозяева, похоже,
процветают при любой экономической и общественной ситуации. Время от времени
западное общество с удивлением, смешанным с негодованием, узнает о баснословных
прибылях и бонусах банкиров в условиях, когда растет число безработных, а
социальные выплаты сокращаются.
Намного
благоприятней обстоит дело в новых независимых государствах Центральной Азии с
художественной культурой, связанной с вековыми национальными традициями. В
советское время она именовалась «традиционной культурой», что по нынешним
временам уже не в полной мере отражает ее подлинный статус в обществе. Она
составляет приоритет в культурной политике каждой из стран региона. Особенно
бурно пошло возрождение традиционных ремесел, а также отдельных видов
исламского искусства и культуры. Искусство миниатюры и каллиграфии в
Узбекистане, наряду с блестящим копированием уже известных образцов, значительно
расширило свою тематику. Традиционная культура сохраняет свою привлекательность
и как объект интересов западных специалистов — менеджеров-организаторов
совместных проектов, исследователей и т. п. У нее есть шанс выжить просто в
качестве «национального бренда», который используется как очень эффективный
способ «национального самоутверждения» в «многоголосом хоре» соседних
государств. Однако старой (советской) модели культуры, которая была направлена
на широкий охват населения страны и преследовала цели его культурного
просвещения и воспитания, кажется, пришел конец.
Российский опыт реформирования
Многие
у нас пристально всматриваются в то, что происходит с культурой и наукой в
России, и пытаются понять смысл проводимых там реформ. Следить за этим изнутри
региона непросто, да и за всем не уследишь, в России происходит много всего,
притом быстро. Можно было бы и не беспокоиться понапрасну, если бы не ожидающие
нас перспективы. А они странным образом бывают связаны с процессами, идущими в
России. Наши азиатские чиновники, на словах независимые, на деле могут запросто
скопировать опыт России, при этом на него не ссылаясь. А что это за опыт и к
чему он приведет — им не совсем понятно. Российские медиа, хотя и в дискуссионном ключе, вещают с
экранов одно, а друзья и коллеги в России говорят совсем другое. И притом
большей частью пользуясь ненормативной лексикой. Так что комментарии (по крайней
мере, одной из сторон) по поводу оценки происходящего излишни. Но все же
попробуем разобраться, опираясь на мнения коллег-ученых.
Картина
получается такая: новый деловой, или «конкретный человек» (о нем — ниже)
добрался наконец-то до науки, чтобы прибрать к рукам принадлежащую ей
материальную инфраструктуру и пустить ее в «рыночный поток» вроде бы для того,
чтобы облегчить существование самой науке. Саму же науку от потока отделить и
пустить на «подножный корм». Как плохой хозяин в зимнюю бескормицу выпускает
скот на самостоятельные поиски корма под снегом. Ищите, мол, сами, если хотите
выжить.
Конечно,
возможно, что это несколько упрощенный и утрированный взгляд. Наука в России —
огромное советское наследие, оно не укладывается в однозначную схему. К тому же
отношения между наукой и властью в России имеют свою специфику, свою
стародавнюю историю, и время от времени она циклически повторяется на новом
витке развития. Вот, например, два свидетельства начала ХХ века, принадлежащие
известным российским востоковедам, — звучат вполне актуально.
Из
письма барона В. Р. Розена (апрель 1901 г.), благонамеренного с точки зрения
властей предержащих ученого, в Ташкент туркестанскому краеведу-востоковеду Н.
П. Остроумову: «Время, которое мы здесь
переживаем (время после введения нового университетского устава 1884 г.,
отменившего университетскую автономию. — Б.Л.1) […],
так тяжело, что перо валится из рук и голова перестает работать, энергия
совершенно исчезает… Я всегда готов служить Вам всей душой, но теперь не имею к
тому ни малейшей возможности. Мой авторитет
при том строе центрального управления, которым были призваны на различные посты
(деятели? — Б.Л.) типа И. Д. Делянова, равняется… нулю».
Из
писем В. В. Бартольда Н. П. Остроумову
(от 3 марта и 23 сентября 1913 г.): «Едва ли в настоящее время торжество
грубого невежества было [бы] возможно в какой-нибудь европейской стране… Не
думаю, чтобы турецкий министр мог заявить ученому своего народа, как мне заявил
[министр] Макаров, что научная литература на отечественном языке вовсе не нужна
и что с наукой можно знакомиться по
заграничным изданиям… Редко какое правительство вело такую
упорную борьбу с наукой и вызывало против себя среди ученых такое единодушное
негодование, как наше».
Примерно
то же самое, судя по казахстанской прессе,
уже произошло с академической наукой этой соседней страны — она потеряла свой
статус государственной отрасли и перешла в формат некоего занятия на
общественных началах. Получается что-то вроде клуба по интересам. Сходный
процесс происходит и в других странах региона. Идут расформирование, укрупнение,
уплотнение и тому подобные «эксперименты» с наукой, на которую теперь уже не
хотят тратить значительные средства (и не тратили больше двадцати лет после
развала СССР). Легче перевести науку на рельсы самообеспечения, заставить ее самостоятельно
добывать дополнительные средства.
Возможно,
именно такая ситуация, в свою очередь, подтолкнула академические научные
структуры в отдельных странах нашего региона внедрять рыночные отношения внутри
своей системы. Хочешь опубликовать статью в академическом периодическом журнале
— внеси официально установленную плату. Также заплати и за экземпляр журнала с
вышедшей статьей и за участие в сборнике статей (плату за участие в
конференциях пока еще не ввели). К чему это приведет, легко догадаться:
усилится профанация научного знания, пойдет дальнейшее падение престижа научной
работы. Почти не осталось общественно-политических, гуманитарных журналов в
странах Центральной Азии, которые бы выплачивали авторам гонорары, хотя бы
символические. Их можно понять: все они едва выживают, вынуждены сводить концы
с концами. Но ведь и ученым в наших странах не предусмотрены дополнительные
средства на оплату публикаций. Конечно, как это всегда было принято, ученый работает и будет работать не ради
денег. В целом это действительно так. Но нынешняя социально-экономическая
ситуация на постсоветском пространстве отличается своими особенностями. Она поставила науку (в какой-то степени и
культуру) «вне закона» — та теперь и не в старой советской системе с гарантированными
приличными окладами (надбавками, выплатами гонораров, системой общества
«Знание», системой общественных фондов потребления и т.п.), и не в новой
рыночной системе, где надо за все платить (попробуй, например, получи какую-то
услугу, не заплатив, даже у того же врача — да ребятки-орлята секьюрити
голову тебе оторвут). Эта ситуация наводит на размышления о самой настоящей
эксплуатации интеллектуального труда, своеобразном бизнесе со стороны соответствующих
структур и «конкретных человеков»,
о переводе научных работников, пользуясь популярным молодежным сленгом, в категорию
«лохов» (см. ниже).
Нечто
похожее происходит и в странах Европы. Там много ученых высочайшего уровня, в
особенности гуманитариев со знанием языков, которые не имеют и не могут найти
работу по специальности и чем только не занимаются. Многие научные журналы
также не платят никаких гонораров авторам и, таким образом, существуют за счет
продажи чужой интеллектуальной собственности, разумеется, законно оформленной
«по соглашению двух сторон», но фактически приобретенной задарма у нуждающихся
в публикациях ученых. Конечно, у нас ситуация сложнее. Во-первых, европейские
авторы публикуются, нередко получая для этого какие-то субсидии (гранты,
зарплату и т.п.). То есть это не чисто альтруистская деятельность, какая
сохраняется преимущественно у нас с советских времен. Во-вторых, возможность
публикации в солидных журналах всегда привлекает авторов независимо от ее
финансовой подоплеки, здесь играет роль научное честолюбие. Теперь его могут
реализовать и многие из ученых центрально-азиатских республик бывшего СССР,
статьи их, особенно по гуманитарным проблемам, как специалистов «изнутри» (по
схеме: inside — outside) с удовольствием берут
солидные журналы.
В
то же время и настоящие жулики всегда рядом. Интернет запестрел новым видом интеллектуального
надувательства. Чуть ли не
через день приходят хорошо и со знанием дела оформленные объявления на
английском языке с предложениями поучаствовать в самых разных престижных научных
конференциях. Западные техногенные жулики-умники быстро оценили ситуацию и нашли еще один способ
интеллектуального («демократичного») отъема денег. Раньше на протяжении многих
лет это были, например, проекты «человек года», «человек столетия» и т. п.,
исходившие от разных международных «биографиче-ских центров» — с выдачей
сертификатов и медалей разного качества оформления, разумеется, за различную
плату, с включением имени ученого в солидные фолианты указателей. Годами
рассылали эти центры в своих фирменных конвертах радостную для уха наивного
ученого весть о том, что он по решению такой-то авторитетной комиссии признан
чуть ли не чудом века. Вспоминаю некоторых наших бедных ученых, которые клюнули
на эту удочку и вынуждены были приобретать эти красочно оформленные сертификаты
и медали (они различались градациями типа: «серебряная», «золотая»,
«платиновая» и т. п.). Потом, с расширением интернет-возможностей,
появилась новая игра, правда, уже не имеющая прямого отношения к науке. К
примеру, вдова погибшего в авиакатастрофе генерала из Люмбу-Мумбу или арестованного там же банкира,
сумевшая увести от конфискации активы своего мужа, очень хочет поделиться ими с
вами.
Вопрос
о судьбе науки, созданной и выпестованной в республиках Центральной Азии в
советское время, — один из самых больных. Если в России, скорее всего, все же
будут найдены новые подходы, и власти, прежде всего в силу становления нового
геополитического статуса России, будут вынуждены считаться с необходимостью
возрождения и наращивания научного потенциала страны, то в Центральной Азии
дело обстоит иначе. Не исключено, что здесь нет ясных представлений на
перспективу: что же делать с этой наукой, с этим огромным и избыточным теперь
уже советским наследием? О гуманитарных науках официальное представление вроде
бы достаточно ясное: они должны обслуживать идеи национальной самобытности,
почвенности, независимости и заниматься поисками их истоков и оснований,
начиная с глубокой древности. Политики, а вслед за ними официальная
историография и огромная масса самостийных историков-любителей, хотят четко различить
и разграничить: «это наше — а это ваше». Без «национальной гордости» ведь
никуда. И даже опасно — все культурное наследие смешают и «зальют» кока-колой
(мы не против кока-колы как напитка, но находим его удачной метафорой масскультуры, объясняющей, как
привнесенный извне продукт может вытеснить собственные традиционные и более
качественные продукты).
Конечно,
я несколько преувеличиваю, но не намного, в целом так оно и есть. На данном
этапе, в условиях становления новой национальной государственности, это
неизбежный и едва ли не закономерный подход. Но что делать с естественными
науками, развитие которых требует серьезных субсидий? К тому же потенциал ее
заметно поредел, устремившись в разные зарубежные научные центры Азии, Европы,
Америки, где, подвергая селекции гуманитариев, охотно привечают бывших
советских технарей и естественников, причем без ограничений по возрасту и
партийной принадлежности. Возможный выход, о котором иногда говорят, — узкая
специализация науки по отраслям, соответствующим приоритетным направлениям в
экономике каждой страны. Все остальное, видимо, придет к своему естественному
завершению и сохранится только в анналах истории и в качестве учебных дисциплин
в системе вузовского образования. Очевидно, что эта «часть» науки, если и будет
существовать у нас в будущем, то исключительно благодаря «мифическому сознанию»
ее носителей, тех, кто по-прежнему предан своему делу и продолжает работать
почти «на общественных началах». Но это поколение постепенно уходит.
Потери
касаются не только научного знания как такового. С исторической сцены исчезает
хотя и тонкая, но очень социально значимая прослойка людей, некогда существенно
влиявшая на сознание общества. То есть фактически незаметно происходит
структурное изменение самого общества, которое в своем новом виде будет заметно
отличаться не только от советской, но и от предшествующей ей в Центральной Азии
мусульманской модели носителей знания. О советской модели и ее положительных
сторонах достаточно хорошо известно. Напомним о том глубоко почтительном
отношении к ученым, к носителям знания, мудрецам в мусульманской культуре,
которое формировалось в Центральной Азии столетиями. Им была пронизана вся
народная культура, где ученый человек, он же и учитель — носитель традиционных
знаний имел даже более высокий статус, чем статус родителей, его фигура была
едва ли не сакральной. Такое уважительное отношение к знающему человеку во
многом все еще сохраняется и теперь по всей Центральной Азии в народном
сознании, еще не подвергшемся (в отличие от многих стран и регионов мира)
окончательной коррозии всеобщего нигилизма и равнодушия. Советская же система,
хотя и стояла на принципиально ином идеологическом основании, в основе своей
сохранила и закрепила статус ученого как общественно значимой фигуры. Ученый
пользовался почетом и целым рядом гарантированных льгот и условий для
научно-творческой работы. Теперь, при господстве нового мышления, основанного
на совершенно противоположных ценностях, измеряемых почти исключительно
количеством «зеленой бумаги», все эти рассуждения о народных этических
представлениях кажутся анахронизмом, потерявшим свой смысл. Кому нужны нынче
мудрецы, медлительные и созерцательные, когда реальность такова, что доллар
проникает в самые отдаленные места проживания человека и потаенные уголки его
души, разрушая традиционные ценности и сложившиеся между людьми отношения? Он
как бы работает сам по себе. И от этого никуда невозможно деться. Здесь трудно
не согласиться с хрестоматийным ленинским: «Жить в обществе и быть свободным от
общества нельзя».
«Конкретный человек» и «лох»
Среди
тех, кто постепенно приходит на смену тонкой прослойке носителей знания и
культуры, есть один очень интересный (хотя пока и малочисленный) тип личности,
появившийся уже после распада СССР, — динамичный, деловой и успешный, сознание
которого теперь не ограничено пределами одной национальной культуры или страны,
но разомкнуто во вне, преимущественно в сторону евро-американских жизненных
ценностей. Это определенно новый человек, новый
герой, принадлежащий эпохе глобализации. Не испытывая ностальгии по разрушенной большой общей стране,
лишенный каких-либо эмоций или комплексов, и черпая знания только из интернета,
этот новый человек отвечает уже иным параметрам профессионализма, техногенного
в своей основе, и обладает своим «кодексом адекватного поведения». В его
формировании не задействованы силы прошлого, но можно видеть, что некоторые его
особенности все же соприкасаются с
отдельными из них, близкими по духу, хотя и взращенными в других социальных условиях.
Конечно, наш взгляд — это некое упрощенное изображение многообразной социальной
картины, которая отнюдь не сводится к дихотомическому разделению на «плохих
богатых» и «несчастных, но хороших бедных». Современное состояние общества
теперь уже значительно сложнее и многообразнее. В нем есть и динамично развивающийся
практицизм, и позитивная предприимчивость, трезвость и деловитость, отсутствие которых в свое время так негативно
сказалось на состоянии советского общества. Но не наша задача в данной статье проводить
социологическое исследование. Мы лишь хотим обозначить те истоки или, точнее,
один из истоков, с которым связано формирование новой личности в культуре —
личности с «хозяйской» психологией.
Для
России и некоторых стран нашего региона его нужно искать в «лихих девяностых»,
когда многое подпитывалось «криминальной
этикой». Именно тогда «конкретный человек» с его сленгом («он их конкретно
развел» и т.п.) и с его собственной «картиной мира» стал выражением успешного
человека. Он возник в противоположность «лоху» — а этим словом в недалеком
прошлом были испещрены многие подъезды, стены и заборы, по-видимому, на всем
пространстве СССР (во всяком случае, в ЦА мне довелось это видеть в самых
неожиданных местах во многих городах каждой из республик). Ранее, чем в других,
те, кто почувствовал тогда грядущие «перемены», появились в молодом поколении.
В противоположность «конкретному человеку» «лох» обозначал «неконкретного» —
неуспешного, не умеющего делать деньги, не способного устроить свои делишки за счет других. «Конкретные
люди» за двадцать лет много чего добились, устроили свое «новое дело», оно заработало,
принося и обществу различные материальные блага. Но добивались они этого
разными способами и разной ценой. Теперь иных из их числа понемногу и дозированно стала «успокаивать»
сама власть. А то ненароком доведут до новых социальных потрясений — близок
17-й год! Хотя вышли-то все они из народа, «дети семьи трудовой» — других
классов и не было, — в России они, сколачивая первоначальные капиталы,
обездолили миллионы «лохов», отняв у них квартиры-хрущевки,
пенсии, все сбережения, работу, укоротив их жизни или даже отняв их — истребив
физически или доведя до самоубийства. А сколько по всему бывшему СССР
разрушенных и разъединенных семей, брошенных родных городов, загубленных надежд
и остановленных начинаний! Конечно, все это не только на совести «конкретных
людей», но происходило не без их совокупного участия.
Свершился
и обратный прыжок — из царства свободы в царство необходимости (вот и бросишь
свою научно-творческую, но никому не нужную профессию и займешься делом).
Конечно, сравнение может показаться неуместным и даже кощунственным, но иногда
думаешь, что масштабы этого процесса не меньшие, чем масштабы репрессий 30-х
годов. Но только нынешних-то некому оплакать и воспеть, увековечить в списках и
в мемориальных музеях репрессированных. А и то, представьте себе: «Музей жертв
переходного периода на территории СССР» или «Музей вынужденных переселенцев и
обездоленных представителей разных народов» этого же периода.
Общество
незаметно поделилось на «советских лохов» и успешных «конкретных человеков», на «бывших советских»
и новую буржуазию. Последняя разработала и
свою субкультуру со специфическим набором ценностей, главной из которых стали
«интересы».
Интересы как движущий фактор
Интересы
— один из универсальных, имеющих устойчивые биологические основания принципов
жизни, который теперь неотвратимо овладевает и культурным пространством Востока
— Центральной Азии. Устоит ли, одолеет ли Восток как большое культурное
пространство со своими тысячелетними культурными ценностями и принципами это
дьявольское нашествие эпохи глобализации или пойдет по «общим путям»? Поневоле
начинаешь задумываться о национальных духовных ценностях и о неизбежном поиске
баланса национального и общечеловеческого.
Конечно,
интересы существовали всегда, в том или ином объеме. Но никогда в таком, как
это наблюдается сейчас, когда нарушены все пропорции и все мыслимые пределы.
Были известны различные движущие факторы общественных отношений, процессов и
даже прогресса. Интересы, например, смыкались с поисками и обладанием
«дефицитом». Старшему поколению в бывшем СССР еще помнится замечательная сценка
Аркадия Райкина о дефиците как специфическом двигателе общественных отношений.
Но был при этом и дефицит книжный. Пусть и не все читали, но почти каждая семья
охотилась за книгами, даже тогдашние «буревестники» экономических перемен — жулики-толстосумы (теперь они
реформаторы) — и те собирали библиотеки. Это считалось престижным.
Теперь,
в условиях рынка, дефицита материальных ценностей давно нет. Интенсивно
формируется и уже почти сформировалось пресловутое «общество потребления». А
дефицит иных, нематериальных ценностей больше не осознается в полной мере
большинством общества. Теперь это удел тонкого слоя отторгнутых успешным
обществом интеллигентов. «Уходящая натура» и целое поколение. Теперь и
времени-то нет, чтобы осознать, а главное прочувствовать утрату. А те, кто это
делает в силу потребностей своего таланта — писатели, поэты, художники —
работают в очень узком пространстве и обречены на неуспех. Да и не нужны они
теперь как будто не только обществу, но главное — времени, эпохе, разве что как
объект купли-продажи у «конкретных людей».
Впрочем,
иногда и быстродвижущийся человек со своими каждодневными интересами задумывается
об утрате каких-то иных ценностей, существовавших в его молодости — о
немеркантильном и душевном общении, о чтении классической литературы, посещении
театров и выставок и т.п. Но это ненадолго, и разговоры об этом обычно
случаются почему-то с водителями частного извоза и таксистами. А с кем еще
говорить, если все экстремально заняты? Посокрушаются такие водитель и пассажир
немного и — дальше, уже без остановки. Нет
у них времени, чтобы остановиться и вникнуть во все утраты. Да и нужно ли расслабляться эмоционально, когда каждый день, без
выходных, приходится думать о хлебе насущном, а к нему еще ой как много можно
подбавить разных соблазнов, о которых вещают со всех сторон — и в визуальном, и
в звуковом, и в каком угодно другом оформлении. А тут еще и
интересы политические, тиражируемые с утра и до утра средствами массовой информации.
Трещат без умолку все эти СМИ о «национальных интересах государств», о
«стратегических партнерах», о взрывах и убийствах… Иногда думаешь: а может, и хорошо, что у нас в
стране немного по-другому, пусть будет разнообразие. Нет у нас своих
ужастиков-программ, а люди все больше поют и танцуют, хотя над нами и смеются.
А надо тебе — переключай на другие программы. Переключишь — а там опять та же
песня, только под другим соусом: раз ты такой умный, почему же тогда такой
бедный? Бедность, мол, — состояние ума. Перестраивайся, пока не поздно.
Так
стремительно меняется жизнь, что культурные картины прошлого мелькают, как в
кино. Собственно, они там только и остались, в кино — документальном и игровом
— там и хранятся. Хорошо, если это национальное кино со своими, пусть наивными
и смешными, но добрыми мифами, а не одно из тех высокоталантливых произведений
зарубежных мастеров, по ходу действия которых что-то вдалбливают в голову на
высоком техническом и художественном уровне. Если документальное — то «комплекс
жертвы» тоталитарной системы, репрессий и произвола, а если художественное, то
— «береги и собирай доллар смолоду». Теперь и с Запада бежать-то некуда, Восток
— уже не место паломничества, а зона коммерческих интересов инвесторов. И это,
к сожалению, неизбежный процесс.
Разрушенные
культурные ценности почти не поддаются восстановлению физически, но в памяти
людей они остаются и «разрушенными», как бы кто ни старался забыть об этом.
Здесь Запад и Восток накопили богатую историю своеобразного «взаимодействия» и
«обмена опытом». На памяти последнего времени — варварское разрушение талибанскими боевиками всемирно
известных гигантских буддийских скульптур в Бамиане. О нем много было разговоров. Но мало кто вспоминает
о сходных, хотя и не столь масштабных разрушениях во время египетского похода
Наполеона. Тогда наполеоновские солдаты, развлекаясь стрельбой из пушек,
выбрали мишенью и изуродовали лицо Сфинкса. Прошло два века, и «опыт»
повторился, но уже на более высоком техническом уровне и по отношению к
собственной культуре, но, несомненно, с определенными интересами.
Все
сопряжено и взаимосвязано, через века и расстояния; как ни старайтесь, ничего
нельзя вычеркнуть и переиграть заново. Сможет ли культура Центральной Азии
сохранить свои исконные интересы и ценностные ориентиры или же окончательно
окажется вовлеченной в общий водоворот неукротимой глобализации, зависит не
только от самой Центральной Азии, но и от усилий всех, кто заинтересован в
сохранении человечного и духовного в человеке.
Ташкент,
февраль 2014
_________________________________
1
Фрагменты писем цитируются по кн.: Лунин Б.В. Средняя Азия в научном наследии
отечественного востоковедения. Историографический очерк. Ташкент: Издательство
«Фан» Узбекской ССР, 1979, с.
137-138.