Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2014
Вадим
Муратханов. Узбекские слова. Стихи и переводы /
Литературный клуб «Классики XXI века». — М., 2013.
Новая
книга стихов Вадима Муратханова называется «Узбекские
слова», а входят в нее стихи на русском языке. Содержание книги — качественный,
литературный русский текст — контрастирует с названием слишком явственно, чтобы
оказаться случайным. Загадка? Кокетство? Или безыскусное следование за контентом: центральное место в подборке авторских стихов
Вадима Муратханова (помимо них в сборник входят и
тексты поэтических переводов) занимает цикл «Узбекские слова» (с посвящением
«памяти Юсупхана Муратханова»).
Узбекские
слова — какие они? Спроси любого читателя, пожалуй, ответит
согласно первой ассоциации: красочные, яркие, радостные, кричащие и
праздничные, как восточный базар! Не так ли воспринимается нами узбекское слово
«дастархан», которым и Вадим Муратханов
оперирует?
Однако
«узбекские слова» Муратханова совсем не таковы. Это
восемь слов — курпача, боорсок,
пул, батыр, сув, пичок, асир, айвон — служащих заглавиями
стихотворений. Из этих нейтральных слов, как из кирпичиков, выстраивается
принципиально обратное «восточному празднику» настроение.
К
некоторым из узбекских слов тут же, в заголовках, даны переводы: одеяло,
деньги, вода, узник, терраса. «Боорсок» и «батыр»
остались без разъяснения — видимо, автор считает, что нет смысла «разжевывать»
их читателям, и так все их значения знают. На мой взгляд, задумка Вадима Муратханова для «Узбекских слов» сложнее, чем дать
«колоритное» восточное слово с переводом. Если это и переводы, то не текста, а
целого поэтического мировоззрения — если не самой жизни, как
бы не казалось банально такое определение:
Курпача
(Одеяло)
Толстая
гармошка,
свернувшаяся до потолка,
научи меня небу.
Подними меня выше крыши,
выше груши, урюка и одноглазой телевышки,
откуда можно всех пересчитать.
Пул
(Деньги)
Дедушка
хрипло откашливается,
отрывает голову от подушки.
«Фахриддин, —
зовёт он младшего внука
именем старшего, —
вот деньги, сходи на базар, купи мяса».
«Здесь
слишком мало, —
кричит Рустам в мохнатое ухо, —
мясо стоит пять тысяч».
«Э,
нет, не обманешь», —
дедушка пальцем грозит…
Батыр
Горел.
Два раза был порезан.
Ходил с простреленной рукой. И говорят, на нём
немало тёмных дел.
Вечерами
на бревне от старого тутовника
сутулится, усталый и больной.
Интересно, помнит он
про нашу детскую драку?
Это
стихотворения из серии «остановись, мгновение» — внешне лаконичные, но
скрывающие за своей краткостью бездны: как и в каждом жизненном мгновении,
сколь бы «проходным» нам оно ни казалось, заключен глобальный смысл бытия, заклю-чено мгновенное изменение
целого мира. Насколько трагичным и непо-правимым
может быть это изменение, Вадим Муратханов запечатлел
в стихотворении «Пичок (Нож)», подчеркнуто лишенном эмоциональности:
Махмуд
сидит на корточках,
держится за бок,
десяти шагов не дойдя до дома.
Будто снова, как в детстве,
сел покурить с друзьями,
пока мать занята лепёшками.
Только б не вышла —
опасливый взгляд на ворота.
Странно:
лезвие входит совсем ненадолго
в недоступный внутренний воздух.
Но мяч уже не скачет,
и вмятина от удара
исчезает не сразу.
Воздух внутри всё больше похож
на тот, что снаружи.
И
даже стихотворение со смачным названием «боорсок»
(кстати, я только в ходе работы над рецензией узнала, что это род пончиков из
кислого теста, жаренных в жире), где якобы описывается пиршество — «дастархан» — на деле не праздничное:
Солнце
плавит стекло портрета.
Красным карандашом обведена дата
в календаре 1976 года.
день, когда с неба падали боорсоки.
Возможно,
ключом к пониманию — не рассудочному, а интуитивному, эмоциональному — цикла «Узбекские
слова» служит посвящение. Цикл «поминальный», он
— точно письма на тот свет, точно зарисовки, которыми поэт хочет «обогреть»,
ободрить одинокую душу. Но разлука его с адресатом, над которой человек не
властен, диктует особый смысл и тон этих «весточек». Для поэта они имеют
метафизическое значение: не зря в стихотворении «Ни вина, ни гурий не надо…»,
не входящем в этот цикл, он признается:
Но
чем дольше из памяти рву
детства выгоревшую траву,
тем сильнее боюсь подмены
и больнее жить наяву.
Однако,
при всей элегичности, порой скорбности, местами трагичности «Узбекских слов»,
они создают у читателя не только сочувственное настроение. Я бы сформулировала
чувство, зарождающееся при прочтении этих стихов, с помощью культового для
русской поэзии образа — «печаль моя светла» (а Муратханов,
похоже, обозначает подобное ощущение как «смирение сухое»). Ему больно жить
наяву, потому он живет в мире условной реальности — эта реальность
художественно усовершенствована относительно материального пространства.
Рядом
с естественной человеческой эмпатией, болью от чужой
боли, после чтения «Узбекских слов» неизменно возникает эстетическая радость от
упоения текстом, где все слова гармоничны, точны, стоят на своих местах, и
невозможно представить их в другой последовательности, в обратном порядке, в
иной тональности. Вадим Муратханов постоянно
демонстрирует исключительную чуткость к слову — посмотрите, как он рисует
последствия мельчайшего бытового происшествия — случайно сбито ласточкино
гнездо с потолка — в стихотворении «Айвон (Терраса)»:
Не
с того ли всё началось?
Что-то стало не так.
Что-то больше не даст
приподняться на цыпочки
и взглянуть сквозь узкое отверстие
на покатое дно, покрытое пухом,
нежным помётом и сухими
комочками глины.
Точно
в знаменитом рассказе Рея Брэдбери «И грянул гром»,
где раздавленная в далеком прошлом бабочка породила такой «детерминированный
хаос», что в настоящем изменился язык, правительство и структура власти,
оброненное — и тут же приклеенное назад обрывком клеенки! — ласточкино гнездо
деформирует окружающий мир, а поэт даже бессилен описать масштаб изменений — и
беспомощно разводит руками: «Что-то стало не так».
Вадим
Муратханов не из тех поэтов, кого можно назвать
«оптимистами», тем паче «трибунами». «Громогласье»,
фонтан эмоций, наслаждение бытием, проявления бурной радости, конкретные
высказывания, лобовые утверждения — не для него. Тут напрашивается иной
эмоциональный ряд, иной круг сравнений: пастельная гамма, минорный лад,
сумеречный час, даже мистический «параллельный мир», либо обиталище бестелесных
душ — порой упомянутые настолько определенно, насколько вообще этому автору
свойственна определенность и «прямые линии»:
Вывернут
сегодня наизнанку
внутренний зелёный мир.
Не друзья ли детства спозаранку
шелестят, не ведая квартир?
Я
достигну градуса покоя,
Буду молчаливее на треть.
Гаснет день и умирает стоя,
не переставая шелестеть.
Пока
вы не отвыкли от дыханья
и речи близких в памяти свежи,
нет ни души вокруг. Киномеханик
бесплатно крутит прожитую жизнь.
Вот
входите вы с робостью ребёнка
в пустынный зал на сорок мест.
Стрекочет и потрескивает плёнка,
пока смотреть не надоест.
Но
в этих пределах настроения, интонации и веры — размытых, расплывчатых, точно
детали осеннего пейзажа в стихотворении «Долго на осень
глядя в окно…» — «точкой неясной, рыжим листочком» — Муратханов
остается привержен четкости поэтического слога:
Здесь
минус двадцать пять на солнце — потому,
должно быть, мне так просто одному,
хрустя кристаллами застывшей боли,
пересекать заснеженное поле.
Словно
в космос, из временного уюта
пассажир шагнёт — не вернешь обратно.
Ты один доживёшь до конца маршрута
за ту же плату.
Тесный
сруб не меня ли ждёт
на краю лакированных вод?
Там сосна переходит дорогу,
и всё длится её переход.
Ту
же точность выражений, кажется, идеально соответствующих интонации и содержанию
текста, сохраняют переводы Вадима Муратханова,
которым отведен второй раздел книги. Кстати, этот раздел «по-своему» отвечает
на вопрос, почему книга называется «Узбекские слова». По чести признаться,
имена большинства поэтов, чьи стихи перевел Муратханов,
не были мне известны: Абдулла Арипов, Алиджан Сафаров, Бабур Бобомурод, Турсунбай Адашбаев, Ахмад Ташходжаев, Белги, Фахриёр, Хуршид Даврон, Кутлибека Рахимбаева, Рауф Парфи и Вафо Файзуллах.
Но подстрочников в книге нет — только русский перевод. Переводы узбекских
поэтов Вадима Муратханова в очередной раз делают
понятной, даже очевидной простую истину, что у просвещенного человечества, на
деле, несмотря на разность этносов и культур, один и
тот же язык — язык межчеловеческих отношений, соответствующих
нравственному кодексу.
Разве
нуждаются в каком-то дополнительном истолковании, например, строки Абдуллы Арипова (хотя в нашем обиходе связано с падающей звездой
другое поверье)?
Сорвётся
в небе ночном звезда —
К кому-то день не придёт уже.
И отзовётся чужая беда
Лёгкой печалью у нас в душе.
Порой
мне случается в поздний час
Внезапно о матери вспоминать.
И кажется: небо должно упасть,
Когда умирает мать.
Или
ночная «жанровая сценка» Турсунбая Адашбаева:
Уснул
кишлак. Блестит луна,
Как чашка медная, над ним.
И песню на один мотив
Поёт ручей, неутомим.
А
за оградою козёл
Жуёт во сне, но сон глубок.
Закир-ака домой пришёл
Подвыпив — спит без задних ног.
Бехзод
храпит — как говорит:
«Пилким пыр-пыр» — вот это да!
И дедушка мой спит, и вверх,
На небо смотрит борода.
Узбекской
поэзии свойственно не только традиционное стихосложение, но различные
авангардные искания, в том числе верлибры. Переводу всех этих опытов Вадим Муратханов воздает должное. В собственном творчестве он «амбидекстр»: одинаково легко слагает и силлабо-тонические
стихи, и дольники, и верлибры — впрочем, может быть, эта легкость лишь
мерещится? Ведь видишь, как правило, не процесс работы, а результат, кажущийся
итогом счастливого вдохновения или вообще волшебства…
И
все же к переводам Муратханова так и тянет отнести
слово «легкость». Легкое дыхание стиха — почему бы и нет? Легко слагается,
скажем, на русском языке символистская картина мира Белги,
закольцованная в таинственное рондо:
одинокой
лампы колеблется свет
в чёрных волнах теряя дрожащий след
вырастает
корабль в ночи горой
странный мир вокруг нет не станет мной
<…>
или
галька звёздам вверяет боль
нет всего лишь звуки в ночи бог с тобой
одинокой
лампы колеблется свет
в чёрных волнах теряя дрожащий след…
Легко
— по контрасту — звучит «тяжесть пустых рук» у Фахриёра.
Легки даже чеканные белые стихи Хуршида Даврона:
Бродить
по городу в вечерний снегопад,
из света в тень, в карманах грея пальцы,
из тени в свет, чтоб на губах
снежинки таяли.
…Кому-нибудь
дорогу уступить,
кого-то поприветствовать — и тут же
забыть о нём. Пусть только снег идёт,
чтоб заблудился ты — и не заметил.
Неожиданный
вывод напрашивается, когда закрываешь последнюю страницу книги Вадима Муратханова. Быть может, «узбекские слова» — эвфемизм, обозначающий
красивый текст?..
Мне
нравится такое толкование.