Рассказ.
С английского. Перевод Дарьи Смирновой
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2014
Герберт Эрнест Бейтс
(1905—1974) —
английский писатель, драматург, эссеист, автор многочисленных романов и
рассказов. По его произведениям были сняты фильмы и сериалы, наиболее известные
из которых «Пурпурная поляна» («The
purple plain»), «Любовь к Лидии» («Love for
Lydia»), цикл «Мой дядя Сайлас» («My uncle
Silas»). Многие сборники
рассказов Г.Бейтса были
переведены на русский язык («Черный боксер», «Женщина с воображением», «Отрежь
и приходи снова», «О, этот счастливый селянин» и др.). Рассказ «Время» («Time», 1933) относится к числу
его ранних произведений, в которых отразились воспоминания о Нортгемптоншире, где прошло
детство писателя.
На
железной скамье у подножия каштана, пылавшего ярко-розовым цветом, сидели два
пожилых человека и безмолвно вглядывались в залитую солнечным светом пустоту
городской площади.
Утреннее
солнце сияло в кристально-чистом синем небе, от чего увядающие листья дерева
начинали сверкать, а бледные цветы раскрывались во всей красе. Глаза стариков
тоже были голубыми, но яркое летнее небо лишь смеялось над тусклым, дремлющим
огоньком в них. Их жидкие седые волосы и увядшая кожа, дрожащие губы, ветхая
одежда и слабые кости уже встретили свою зиму. Их руки дрожали, губы были
влажными от слюны, и они смотрели вперед с видом серьезной безучастности, весь
мир для них был лишь неподвижным янтарным туманом. Они все время молчали.
Глухота одного из них превратила бы речь в какофонию криков и переспрашиваний. Изношенные палки
они держали между коленей, а руки — сложенными на палках, и сидели они так,
будто время для них перестало существовать.
Тем
не менее, любое движение на площади становилось чем-то знаменательным. Их глаза
замечали все, что попадало в поле зрения. Похоже
было, что проезжающий мимо транспорт был для них не иначе как причиной грядущей
аварии, появление незнакомого лица — революцией, а вид девушек в легких летних
платьях, скользящих по шелковым ногам, повергал их в состояние сродни тому,
которое испытывали юные герои при виде богини. Изредка огонек в их глазах
неуловимо менялся.
Они
видели, как через площадь к ним приближается человек. В первый раз они
переглянулись между собой — и стали вглядываться еще пристальнее. В первый раз
они заговорили.
—
Кто это? — спросил один.
—
Герцог, разве нет?
—
Похож на Герцога, — ответил первый, — но я не вижу так далеко.
Облокотившись
на свои палки, они смотрели на приближающуюся фигуру с пристальным ожиданием.
Он также был стар. На самом деле, по сравнению с ним оба старика были
подростками. Это был древний старец. Он напоминал библейского пророка, седого,
с длинной бородой. Он был вне времени.
Но
хотя он и выглядел старцем, он шел по площади так, будто был участником
соревнований по спортивной ходьбе. Он двигался с проворством и легкостью, что
было просто поразительно. Заметив стариков на скамье, он весело помахал им
своей палкой — словно юный рыцарь взмахнул мечом. За десять ярдов
поприветствовал их, громко прокричав их имена:
—
Здорово, Рубен, парень! Здорово, Шепперд!
Они
хмуро пробормотали что-то в ответ. Он что-то громогласно вещал о погоде, мотая
бородой из стороны в сторону. Они потеснились на скамье, и он присел. Их лица
несколько смягчились, а он возвышался над ними, как статуя из серебра и бронзы.
—
Мы думали, что ты не придешь, — пробурчал Рубен.
—
Ах, это была замечательная прогулка! — почти прокричал он. — Замечательная
прогулка!
Они
не осмелились спросить, где он гулял, но Герцог сам рассказал им своим чистым
свежим голосом, и, понимая, что он прошел не менее шести-семи миль, они сидели
в мрачном молчании, смущенные. С облегчением они наблюдали, как он пошарил в
карманах и вытащил пакет мятных леденцов; черно-белые шарики склеились от тепла
его сильного тела. По очереди
положив себе в рот леденцы, старики долгое время сосали их в беззубой и немой
торжественности, всматриваясь в солнечный свет.
Все
это время двое стариков ждали, когда Герцог заговорит, они ждали, как люди ждут
предсказаний оракула, ибо в их глазах Герцог был человеком с большой буквы.
Давным-давно, когда их еще пеленали и кормили грудью, у него уже росла борода,
а когда они еще не вступили в пору юности, он был уже на пороге цветущей
зрелости.
Теперь,
в пожилом возрасте, он продолжал смущать их своей живостью и энергичностью. Он
владел дьявольским секретом бесконечной юности. Для них все, что лежало за
площадью, было скрыто солнечной дымкой, но Герцог мог приметить шустрого
кролика на холмах за милю отсюда. Они слышали звуки мира будто сквозь каменную толщу, а он слышал
отрывистое тявканье лисы в соседнем округе. Воспоминания — главное, что
связывало их с этим миром, поскольку они не могли читать, а Герцог жадно читал
газеты. Он до тонкостей знал этот мир и последние достижения человечества.
Каждое утро он приносил им новости о землетрясении в Перу, войне в Китае,
убийствах в Испании, ссорах духовенства. Он понимал невразумительнейшие ходы политиков и объяснял им
последние законы в стране. Они слушали его с той преданностью, с какой верующие
внимают священнику, глядя на него с трепетом и думая о нем со смиренным
восторгом. Иногда он откровенно врал им — они даже не подозревали об этом.
Пока
они сидели, блаженно посасывая леденцы, тень каштана начала сокращаться, ее
западный край, словно унесенный отливом, подполз к их ногам. А солнце
продолжало пылать ярчайшим сиянием на белой площади. Проглотив последнее
гладкое зернышко леденца, Рубен вслух поинтересовался, сколько времени.
—
Времени? — сказал Герцог. Он говорил зловеще. — Времени? — повторил он.
Они
смотрели, как его рука медленно поднимается и исчезает на груди. У них не было
часов. Только Герцог мог сказать им, сколько времени — при этом сам над ним
подшутив. Очень медленно он вытащил огромные часы на серебряной цепочке и
пристально посмотрел на них.
Старики
тоже взглянули на его часы, сначала со скромной торжественностью, а затем в
немом удивлении. Они наклонились вперед, чтобы разглядеть поближе, и не верили
своим глазам. Часы остановились.
В
тишине трое пожилых людей продолжали смотреть на часы. Остановка этих часов
была чем-то вроде остановки совершенной машины. Она практиче-ски означала
остановку времени. Герцог настойчиво потряс часы. Стрелка сдвинулась на одну
или две секунды от половины четвертого и вновь умерла. Он поднес часы к уху и
прислушался. Они молчали.
На
одну или две секунды Герцог погрузился в скорбные размышления. Часы, как и
Герцог, были памятником, невыразимо древним, более древним, чем он сам. Старики
не могли сосчитать, сколько раз он хвастался их возрастом и работой, тем,
насколько они красивы и бесценны. Они знали, что когда-то часы принадлежали его
отцу, что за них предлагали огромные суммы, и что со времен битвы при Ватерлоо
они никогда не останавливались.
Наконец
Герцог заговорил. Его голос звучал интригующе, как у человека, который
собирается раскрыть некую тайну.
—
Знаете, что это?
Они
могли только качать головами и смотреть с искренним недоумением и любопытством.
Они не могли знать.
Рукой,
в которой держал часы, Герцог сделал зловещий и замысловатый жест.
—
Это электричество.
Они
уставились на него с тусклым удивлением в глазах.
—
Это электричество, — повторил он. — Электричество моего тела.
Шепперд
был глуховат.
—
А? — переспросил он.
—
Электричество, — значительно проговорил Герцог более громким голосом.
—
Электричество? — они не понимали и ждали объяснений.
Оракул
наконец заговорил, вновь и вновь производя рукой один и тот же зловещий
витиеватый жест.
—
Они остановились вчера. Остановились, когда я обедал, — сказал он. Затем
помолчал некоторое время. — Сколько я себя помню, они никогда не
останавливались. Никогда. А потом, вот так вот, остановились, как раз за
пудингом. Не мог понять этого. Хоть убей — не понимал.
—
А если отнести к часовщику? — спросил Рубен.
—
Я так и сделал, — ответил Герцог. — Так и сделал. Эти часы старше меня, сказал
я, и, сколько себя помню, они никогда не останавливались. Он прищурился,
поковырялся в них, и вот что он сказал.
—
Что?
—
Это электричество, сказал он, вот что это. Это электричество — электричество в
вашем теле. Так он сказал. Электричество.
—
Электрический свет?
—
Так он сказал. Электричество. Вы полны электричества, сказал он. Идите домой,
оставьте часы на полке и они вновь заработают. Так я и сделал.
В
глазах стариков застыли невысказанные вопросы. Стояла зловещая тишина. Наконец,
Герцог вновь повторил замысловатый жест, уже в знак спокойного торжества — часы
по-прежнему оставались у него в руке.
—
И они заработали, — сказал он. — Они заработали.
Удивленные
старики что-то пробормотали.
—
Они заработали! Точно как в аптеке! Изумительно!
Вновь
восхищение промелькнуло в глазах стариков. Капризы часов были выше их слабого
старческого разумения. Их попытки осознать это были равносильны тому, как если
бы они пытались своими помутневшими глазами различить воздушный шарик, парящий
высоко в небе. Глядя в одну точку и бормоча, они могли только притворяться, что
понимают.
—
Истинная правда, — проговорил
Герцог. — Работают на полке, но не работают на мне. Это электричество.
—
Не могу взять в толк, — сказал Рубен. — Электричество.
—
Это мое тело, — настаивал Герцог. — Оно наполнено им.
—
Электрическим светом?
—
Наполнено им. Живет им.
Он
говорил как человек, выигравший состязание. Радость переполняла его изнутри, но
он притворялся сдержанным. Его борода развевалась энергично и гордо, но рука,
по-прежнему державшая часы, смиренно опустилась.
—
Это электричество, — скромно похвастался он.
Они
никак не отреагировали на эти слова. Похоже, что они наконец начали понимать всю силу жизни в Герцоге,
проворство его ума, поразительную юность его древнего тела.
Тень
каштана уменьшилась до маленького темного круга вокруг скамейки. Солнечные лучи
падали перпендикулярно. На каштане бесчисленные канделябры цветов превратились
в настоящее бело-розовое пламя. Городские часы начали бить полдень.
В
этот момент Герцог посмотрел на часы, по-прежнему лежавшие у него на ладони.
С
виноватым видом он вздрогнул от удивления. Чудесным образом стрелки
переместились на четыре часа, и в тишине летнего воздуха он услышал тиканье.
Поспешным
смиренным жестом он снова положил часы в карман. Он быстро взглянул на
стариков, но те погрузились в печальное раздумье. Они не видели и не слышали
того, что произошло с часами.
Он
резко поднялся.
—
Вот что это, — сказал он. — Электричество.
Жестом
он показал, что является жертвой некоего божественного вмешательства.
—
Электричество, — повторил он.
Проворным
шагом он шел от них по площади, под палящим солнцем, а старики восхищенно
смотрели ему вслед с выражением простодушного удивления. Он двигался с
механической поспешностью и удивительно быстро исчез из виду.
Солнце
переползло за точку зенита, и ноги стариков теперь купались в солнечном свете.