Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2014
Васильев Сергей Евгеньевич — поэт, переводчик. Родился в 1957 г. в с. Терса Еланского района Волгоградской области. Окончил в 1982 г. Литинститут им. А.М.Горького. Автор 4 книг стихов, в т.ч. «Странные времена», «Бересклет» и др. Пишет стихи для детей. Живет в Волгограде.
* * *
Родина — это когда ты
Сажаешь картошку или цветы,
Нянчишь чужого ребёнка и ждёшь,
Когда пойдёт радостный дождь.
Родина — это корова. Печаль легка,
Если парного — хватает всем молока —
Ребёнку, кошке, тебе, другим дитям,
Я их тоже никому не отдам.
Родина — это не смерть с косой,
А босая крестьянка с острой косой,
Пришедшая на луг, чтоб не брови сурьмить,
А чтоб тебя накормить.
* * *
Бывает так, что нету хлеба
И молока, бывает так,
Что чёрным делается небо,
А ты от смерти в двух верстах.
Растёт трава, щебечет птица —
Кто это, Заболоцкий, Блок? —
А ты, забыв с женой проститься,
Забился в тёмный уголок.
Неважно, кто гремит ключами
От рая, важно то вполне,
Чтоб знать, кто нам грозит ночами,
Тебе и мне, тебе и мне.
* * *
Крёстная мамка моя умерла,
Доброй, сердитой и нежной была,
Каждый раз после работы приносила конфету —
И вот её, крёстной, нету!
А я приносил ей из леса цветы,
Пролески невиданной красоты,
Колокольчики, ландыши и фиалки,
А ещё окуней с рыбалки.
Крестьянскому она была верна труду —
Столько яблок было в её саду.
А теперь не подняться ни антоновке, ни ранету —
Нет её, крёстной, нету!
Пуховые козы паслись во дворе,
Малина была даже в сентябре,
Куры кудахтали и петухи
Орали, но как они были тихи!
Крёстная мамка моя умерла,
Деревня сгорела почти дотла.
Хожу один я по свету —
Нет её, крёстной, нету!
Две ссылки
Цыгане шумною толпой
Опять стоят перед тобой,
И высится надменно табор,
Любуясь ночью голубой.
Алеко — он же Александр,
Курчавый, словно палисандр,
Глядит угрюмо на Земфиру —
Нежнейшую из саламандр.
И где там воля, где покой?
Закат над горестной рекой,
Державинской обрывки оды
И молдаванка под рукой.
Листаю пушкинский дневник,
Я с радостью к нему приник:
«Сегодня снился Кюхельбекер».
А что ещё там среди книг?
Овидий? Нет, я не о том,
Овидий вспомнится потом,
Я сам люблю его творенья,
В особенности первый том.
Плывёт летейская река,
Плывут над нею облака,
И слышится вселенский скрежет,
Грохочущий издалека.
Овидий ходит среди трав
И, думая, что он не прав,
Глотает жребий свой суровый,
Законы римские поправ.
В местечке Томы девять лет
Изгнанья, ивы, бересклет,
Смех императора злорадный
И в вечность радостный билет.
А Пушкин озарится вновь
Весёлым словом Кишинёв,
Проснётся полночью и станет
Вновь рифмовать любовь и кровь.
Назон и Пушкин. Две судьбы
Лишённых нынешней пальбы.
Вот их везут по небу к раю
Две тощих нищенских арбы.
А довезут, не довезут —
Скорее черви загрызут.
Но будут помнить поколенья
Не суд людской, а Божий Суд.
Октавы
1
Я сижу на окне,
Кот приходит ко мне,
Ласковый, словно икона.
«Что грустишь? — говорит, —
Я ведь тоже небрит.
Что до вашего лексикона,
Мне б нежную мышку, чтоб не горевать,
Чтоб её потом целовать, целовать».
2
Кот не Чеширский был, а простой,
В смысле глазки не строил,
Он бежал вслед за мной в этой жизни пустой,
Кот был в общем-то холостой,
Но хотел казаться героем.
И ему не нравился травостой —
Там все мышки прячутся во траву,
Словно русичи в татарву.
3
Я люблю белого своего кота,
Он дурак, но осанка та,
Что великим чудом казалась,
И его надменная простота,
Считанная с компьютерного листа,
Со мною соприкасалась.
Он иногда слишком трудным был,
Но он любил меня, я его любил.
4
Что я скажу? Речь ведь не о коте —
О великой той радостной простоте,
Которой и Русь улыбалась.
Речь о том, что и на последней версте,
Где и ты не тот и люди не те,
Надо помнить про Бога малость.
Речь о том, что в этом объятье и ты —
Средоточье божественной простоты.
5
А мой белый кот, от непогод
Уставший, глядит на икону жарко
Который день и который год,
Ожидая от нее подарка.
То ли мышку жирную, то ль невзгод —
Ну на то он и белый кот!
А потом вместо ловитвы
Чудесные творит молитвы.
6
Нету теперь моего кота,
И России нет, нет даже крота
И Дюймовочки, звери одни остались.
А с ними единственно кровь у рта,
Дремучая нежность и пустота —
Это и есть усталость.
Хватит жаловаться, дурачок, —
Жизнь лови на крючок.
7
Выпьем, да нет, не за упокой,
За то, что ты хороший такой,
За то, чтобы временами
Над нищей скорбной державной рекой,
Держа её лапой или рукой,
Белый кот оставался с нами.
А там опять возникнут костры
Браконьеров и осетры.
8
А как же мой кот? Разумеется, он
Будет окучивать небосклон,
Прикинется рыбкою золотою.
А после вычурных похорон
Он сохранит тот вселенский схрон,
Где жизнь не стала пустою.
А родная Россия всего одна —
В ней ни тверди не видно, ни дна.