Римские сонеты.
С итальянского. Перевод и вступительное слово Евгения Солоновича
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2014
Джузеппе
Джоакино Белли
(1791–1863)
Судя
по нескольким письмам Гоголя из Рима в Россию, написанных по-итальянски, автор
«Мертвых душ», над которыми, кстати, он работал в Вечном городе, недурно владел
итальянским языком. Но оказывается, русский писатель, называвший Италию «своей
душенькой», знал еще и романеско — римский
диалект, lingua romanesca,
как он его называл, знал настолько хорошо, что даже на слух понимал написанные
на нем сонеты Джузеппе Джоакино Белли. «…вам, верно, не случалось читать
сонетов нынешнего римского поэта Белли, которые, впрочем, нужно слышать, когда
он сам читает, — писал Гоголь из Рима М. П. Балабиной
в апреле 1838 года. — В них, в этих сонетах, столько соли и столько остроты, совершенно
неожиданной, и так верно отражается в них жизнь нынешних транстеверян,
что вы будете смеяться, и это тяжелое облако, которое налетает на вашу голову,
слетит прочь вместе с докучливой и несносной вашей головной болью. Они
писаны in lingua romanesca, они не напечатаны, но я вам их после пришлю».
Неизвестно,
выполнил ли Гоголь свое обещание (во всяком случае, подтверждений этому нет),
но справедливость его оценки сонетов Белли несомненна, как
несомненно и то, что они ходили по Риму в списках (при жизни автора был
напечатан лишь один сонет). Умеющие читать их читали,
переписывали, порой с ошибками, порой переиначивая, их передавали из рук в
руки, из уст в уста, и делали это те, от чьего имени они были написаны, —
мастеровые, трактирщики, лавочники, могильщики, слуги и служанки, тещи и
свекрови, матери и отцы, представительницы древнейшей профессии. Они
«делегировали» свои голоса поэту, и он говорил от их имени, на их наречии —
языке римского простонародья.
К
поэзии на диалекте Белли пришел в конце 1820-х годов, а до этого писал
традиционные стихи на литературном итальянском, открывшие ему двери в одну из
литературных академий и позволившие основать с друзьми-единомышленниками
другую. Замысла «человеческой комедии», как
принято, с легкой руки одного из исследователей его творчества, называть
римские сонеты Белли, ничто до некоторых пор не предвещало: казалось бы, что
ему, состоятельному — благодаря женитьбе на богатой вдове — подданному Папского
государства, в меру консервативному, до малых сих, защищающихся от
превратностей судьбы всеми возможными и невозможными способами? Но память о
тяжелом детстве, о пережитых в юности невзгодах рано или поздно должна была
помочь ему услышать этих людей, находивших повод для недовольства во всем,
начиная с папских указов и кончая легкомыслием собственных чад, глухих к
родительским советам. Люди эти были в курсе всех событий, происходивших в их
насквозь пронизанном ханжеством государстве, духовная и светская власть в
котором принадлежала Папе. Они соблюдали все христианские праздники и исправно
ходили к мессе, что не мешало им, выйдя из храма, привычно грешить и при каждом
удобном случае на чем свет стоит ругать понтифика,
кардиналов, священников и монахов, а заодно и богохульствовать. Сам примерный
христианин, Белли тоже видел зло не в Церкви, а в засилии
клерикальной власти. Это и помогло ему услышать человека из толпы, вслушаться в
его разговоры с другими бедолагами на самые разные
житейские темы и попробовать воспроизвести меткое слово рядового римлянина в
стихах на римском наречии. Одно время Белли пробовал писать пьесы, и знание
природы сцены пригодилось ему теперь. Он строит свои сонеты в форме монолога,
подразумевающего слушателя (пример «театра одного актера»), но не пренебрегает
и диалогом. В обоих случаях действующие лица — простолюдины, чью смачную речь
поэт сохраняет со всеми ее синтаксическими, лексическими и фонетическими
особенностями, воссоздать которые на другом языке бесконечно трудно. Стерильный
литературный язык противоречил бы в переводе искрометному стилю оригинала, так
что переводчику не остается ничего другого, кроме как нащупывать близкие
палитре римских сонетов краски в просторечии, в разговорной плоскости, в
образном строе пословиц и поговорок, ни на минуту не забывая, от чьего имени
выступает Белли на страницах своей комедии.
Е.С.
Страсти по власти
Когда хромает власть, когда забыла
Про хромоту и кое-как бредёт,
Когда, воскресни Калиостра1, было
Ему бы отчего разинуть рот,
Когда Понтифик, главный наш мудрила,
Ждёт, что дурной исправят оборот
Волшебные чернила и кадило,
Пяток авемарий и крестный ход,
Когда казна на что попало тратится
И вор насытить может аппетит,
Не жди, что власть ворованного хватится.
И власть сыта, и вор при власти сыт.
Скажи, но разве колесо не катится,
Пока на камень — бац! — не налетит?
Палач
Преступников не меньше, чем доселе,
Хватает, слава Богу, как всегда,
И не беда, что в судьях есть нужда,
Без них и мы бы на бобах сидели.
А если что не так на самом деле,
То в якобинцах главная беда:
Совсем сдурели эти господа —
Отмены смертной казни захотели.
Попы, хотя любить не могут их,
Тут с ними не затеивают спора,
А я и рад — на что мне передых!
Я знаю, что разнадоблюсь не скоро:
Как может власть всю жизнь терпеть
живых,
Коль я для власти главная опора?
Отшельник
Он этот грешный мир ругал в запале,
Он говорил: «Да ты глаза протри,
Кругом одна сплошная грязь, смотри,
Какие, братец, времена настали.
Когда-то у меня, чёрт подери,
Три бабы было, и меня, канальи,
Одна, другая, третья, променяли,
Кто на кого, ну надо же, все три.
Да я и не особенно горюю,
Чуть вечерок, в трактирчик за углом
Иду и пью с дружками круговую.
А бабу захочу, так с этим злом
Чтоб сладить, — знамо дело, невпервую, —
Хотельник завяжу морским узлом».
Только его и видели
Ты что, не знаешь мужиков, балда?
Как можно верить им, таким-сяким?
Все добренькие, всё, что захотим,
Сулят, покуда мы не скажем «да».
А как засунут, сволочи, куда
Мы сами их пущать не погодим,
Посулы разом превратятся в дым,
Кому — потеха, а кому — беда.
Довольно было одного козла,
Чтобы на всех озлиться мужиков, —
Какая же я дурочка была!
Святого корчил несколько деньков,
Очки втирал, а как ему дала,
Надел штаны, козел, и был таков.
Тайна
Без тайны, хоть на малость, хоть на чуть,
Поверьте мне, нельзя в любовном деле,
Она куда важней, чем на похмелье
Глоток, чтобы очухаться, хлебнуть.
Дабы, кому не след, не углядели,
Задеть рукой коленку, подмигнуть,
Навроде ненароком тронуть грудь
И кой-чего ещё на женском теле.
Дарить подарки (почему тишком,
И сами понимаете — не дети),
На ощупь ночью красться босиком…
К людям учёным просьбочка: «Ответьте,
Почто особый смак во всём таком
И слаще нету хитростей, чем эти?»
Астролог
Случись тебе по улице идти,
Где роют яму, и увидишь сам,
Что люди шаг сбавляют по пути,
Как будто сроду не видали ям.
Вниз посмотреть охота всем почти,
Поди, пойми, чего это людям
Не терпится внизу, на дне найти.
Аль Сатану выглядывают там?
Ещё и набегут со всех сторон,
Стоят и смотрют аж до свербежу
В глазах, — дурак, он дуростью силён.
А я спокойно мимо ям хожу,
Зато чуть вечер, выйду на балкон
И вверх, на звёзды и луну гляжу.
Одра
Священник, как решил, что без разбору
Я, греховодник, баб тащу в кровать,
Ко мне с невмочной гилью приставать
Повадился, — неймётся крохобору.
«А на одре признанье даст опору,
А на одре беда грехи скрывать,
А на одре будь добр отчёт давать,
А на одре вернёмся к разговору…»
Все праздники, как в церковь ни приду,
Он мне сулит исправно Божью кару
И про одру дудит в одну дуду.
Когда меня в больницу дохтура
Определят, я сразу санитару
Скажу, что мне без надобы одра.
А дальше что?
Живи, как жил, Маттео, так же само,
Картёжник, бабник, выпить не дурак,
Глаза продрал — и прямиком в кабак
По воскресеньям дуй заместо храма.
Напропалую богохульствуй, знамо,
Умеешь с детства — так, мол, перетак…
Но Бог, он видит твой каженный шаг,
Хоть ты, что Бога нет, твердишь упрямо.
Валяй, греши, баб в Риме до черта,
Вина залейся и трактирчик рядом.
Но глядь — и жизнь, приятель, прожита.
Стращать тебя не собираюсь адом,
Но ты попробуй удержать Христа,
Когда к тебе он повернётся задом.
Не везёт так не везёт
Да, хныкаю. Сказать, какого хрену?
Допустим, паука хочу вразмах
Прихлопнуть, и, как говорится, бах,
Нечайно разбиваю нос об стену.
Шепнул дружку на ушко про измену
Его жены, а он мне в ухо трах!
Чулок натягиваю впопыхах —
И пяткой на носок, как пить, одену.
От лотереи зря подарка жду,
По денежкам соскучилась мошница,
Выигрывать бы хоть разок в году!
Того и жди, ещё сильней припрёт,
Того гляди, хлеб в камень превратится
Уже в руке на полдороге в рот.
Папа Лев2
Был Папа Лев всех лучше, всех умнее,
Покудова не взял и не помёр,
Молва ходила до последних пор,
Что он для нас — как тройка в лотерее.
Сходились все, что этот Папа скор
На добрые дела — одно добрее
Другого, и что могут лишь злодеи
Идти ему, такому, вперекор.
Но только протянул бедняга ножки,
Как в одночасье стал лисой, ослом,
Черт знает кем, вчерашний свет в окошке.
Скапустился — и ладно, слёз не льём.
Так, чтоб сплясать на пузе дохлой кошки,
Мышиная толпа валит валом.
Близорукий чужестранец
Вы думаете, Пасха очень много
для римлян значит, ежели народ
боится опоздать на крестный ход,
великий праздник соблюдая строго?
Но вы, милорд, забыли, что дорога
не только в храм, но и назад ведёт:
глядишь, денёк-другой прошёл, и вот
примерным Божьим чадам не до Бога.
Мамаша с дочкой всем подряд дают,
в служанке просыпается воровка,
упырь чиновник грабит бедный люд.
У нас и вера напоказ, и честь,
для райской жизни надобна сноровка, —
короче, всё как было, так и есть.
__________
1 Калиостра – Джузеппе Бальзамо (1743—1795), сын сицилийского торговца, объявивший себя графом Алессандро Калиостро. Известный авантюрист, мистификатор, успешно выдававший себя за чудодея, окончил дни в заточении, приговоренный к пожизненному заключению.
2 Ко времени написания сонета к «Папе Льву»: Льва XII не было в живых уже без малого четыре года, но «добрая» память о нем все еще была жива. Впрочем, не исключено, что автор сонета имел в виду другого понтифика — Григория XVI.