Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2013
Алексей
Остудин. Эффект красных глаз. — М.: Русский Гулливер, 2011 — 124 стр.
Алексей
Остудин. Это — область Максимилиана… — «Сибирские
огни», № 1, 2012.
Алексей
Остудин. Беспилотное небо. — «Интерпоэзия»,
№ 4, 2012.
Казанский
поэт Алексей Остудин открывает свою книгу стихов
«Эффект красных глаз», вышедшую в Поэтической серии «Русского Гулливера»,
следующим четверостишием:
всего
лишь veba он просил
и взор
являл живую муку,
но
кто-то вирус положил
в его
протянутую руку…
Ирония,
да и не очень мягкая, сарказм — предложение литературной игры, игры в
слова-солдатики, как определил это — все с той же, свойственной ему, иронией — Остудин в одном из своих интервью. Что ж, литературная игра
— вполне достойный повод привлечь внимание литературного критика, склонного к
тому, чтобы и самому затевать литературные игры, обращаясь к тексту. Занятие,
на мой скромный взгляд, насколько затейливое для критика, настолько же скучное
для серьезного читателя, в том случае, если текст этой самой игрой и
ограничивается.
В случае
с Остудиным все иначе. Игра игрой, автор от нее на
протяжении всей книги, похоже, не отказывается. Но то, что это — лишь внешнее
проявление игрового момента, становится ясно уже в следующих четверостишиях
стихотворения, начатого приведенными выше строками:
В эпоху, где не платят за
простой,
где баннеры всплывают, как
пельмени,
для жизни беззаботной и простой
Бог выберет тебя и не применит!
Удерживая ржанье под уздцы,
рассмотришь, что завернуто в
бумагу:
бесплатный сыр, кондомы и
шприцы…
Какая низость — жить на дне
оврага!
Трагизм
мировосприятия, болевое ощущение времени, требующее спасения души в этом
времени, возможно, и не без помощи игры (не только литературной игры, вся жизнь
может оборачиваться игрой) — вот основа поэтического движения Алексея Остудина.
Не
следует доверять автору, который в своей недавней журнальной подборке будто бы
приглашает читателя в развеселое стихотворное действо, тем более, что «веселье» это выглядит подозрительно искусственным:
Камыш в пруду, как взвод
богатырей,
забывших
плавки, не спешит на сушу.
Стоит изба без окон, без дверей
–
собачья конура на ножках
Буша…
И —
верно, оно, это «веселье» обер-нется cовершенно невеселым выводом:
И я
сюда когда-нибудь вернусь,
где,
брошена детьми и мужем бита,
на
побережье Крыма чахнет Русь
старухой
у разбитого корыта.
Остудинский стих временами усложняется,
задавая загадки, настаивая на читательском внимании, требуя почти рационального
поиска отгадки. Но в этом суждении главное слово — «почти», поскольку Остудин чаще удерживает поэтическую ноту в пределах, прежде
всего, эмоционального контакта с читателем. Тем дороже прямые лирические
высказывания, доверяющие читателю искренность и исповедальность
поэтического текста:
Помнишь в небесах разводы мела…
Каждый на рассвете — новосел!
Целоваться в губы не хотела —
просто не умела, вот и все!
Поэтика
автора богата метафорами, порой Остудин именно на
уровне игры щеголяет тропами, и все же смысловая точность поэтического слова —
самая характерная черта его стихотворной речи:
Эту
схему собрал идиот,
втихаря, за диодом диод —
зарядил
и замкнул без опаски…
Ты же,
мама, меня не буди —
осторожней
за плугом иди
гэдээровской детской коляски!
«Кустурица — в кустах, забился в люк Бессон» — на мой взгляд, как
раз из раздела «поиграем в игры», что автор умеет делать уверенно, лихо.
Именно д е л а т ь. Остудин
не смог в этой книге избежать болезни современного стихотворства — рационально,
расчетливо строить стихо-творную
речь, выдавая ее за работу интеллекта, предлагаемую предположительно
интеллектуальному читателю. Месть за эти игрища — потеря читателя, а в
перспективе — умирание поэзии, что в широком современном мире, увы, и
происходит. Мне кажется, что процесс отрезвления налицо, доверие к эмоции
творческого начала, сопряженного с эмоциональным читательским восприятием —
становится требованием времени, что оживляет надежду. И как раз поэтиче—
ское творчество Алексея Остудина
— пример такого движения, явление обратной, в лучшем смысле, перспективы.
Детали и образы работают на полноту поэтиче-ской
картины, возникающей из того, ахматовского, «сора»:
От синоптиков не отвертеться:
дождь небритой щекою колюч…
Вот и мелочь, приятная сердцу,
под резиновым ковриком ключ,
что пропах углеродистой сталью,
открывашка, и —
вместо свистка.
Я его в эту дырочку вставлю
и согну, покрутив у виска.
Поворот механизма натужен —
не хватает каких-то пружин.
Приглашает индейка на ужин,
а судьба соблюдает режим.
Обрати
внимание, читатель, как внешне легко «выстреливаются» трагические обобщения Остудина: «Бог выберет тебя и не применит!» — или: эта
судьба (злодейка-индейка), которая «соблюдает режим».
Здесь такой соблазн возникает — поставить точку, привлечь читательское внимание
ударной концовкой, но именно потому, что это не придумано, а рождено в течение
и в течении стиха, как и в первом, так и во втором
случае, не теряя интонации и художественного содержания, продолжается
стихотворная речь, разворачивая поэтическую картину:
За
подкладкой — идеи из меди,
в
черепушке копейки звенят.
Как
закат отвратительно медлит,
как
стихи упоительно злят!
И в
стране, где дороги в порядке —
в
глушь, в Саратов, поэтов маня,
наступает
прохожим на пятки
оболденская осень моя!
Право
же, да простит мне автор фривольность, «в черепушке» Остудина
возникает поэзия в своем первородстве. И это дороже любой литературной игры,
любой шалости поэта. Только не показалось бы читателю, что сама по себе игра
раздражает рецензента, нет же — в том и дело, что в большинстве своем игровые
приемы автора работают, действуют, создают, выстраивают поэтический характер Остудина. Его ассоциативные переключения стремительны,
изобретательны, азартны. Свободное поэтическое дыхание — очевидная примета остудинского стиха, и привет классику звучит в качестве
поэтического сопряжения времен, когда поэтика сегодняшнего дня отзывается
узнаванием поэзии, уже преодолевшей временные границы:
Люблю
грозу в конце июня,
когда
кипит в саду вода,
когда
пускают окна слюни
и днем
темно как никогда…
Сломив
сопротивленье Ома,
природной
физики азы,
дождь
отрясает клубни грома
с трепещущих
корней грозы!
Тогда и
выстоять не страшно
былинкой
в этом кураже.
Сирени
гречневая каша
готова к ужину уже…
Остудина вкусно цитировать еще и
потому, что стих его музыкален, аллитеррирован,
многозвучен и это не достигается мучительными стараниями бедного интеллекта, а
является еще одним важным природным свойством его стихо-творной речи. Иными словами — Остудин точен не только в слове, о
чем уже было сказано. Он точен в звуке. Стих богат, свободен, таким бы и писать
«клубни грома» и «корни грозы», да вот болевое ощущение времени и пространства
ищет точного приземления: «Ты летаешь, как птица, только некуда сесть!» —
печалится автор.
Сказанное
не значит, что поэт не ощущает земли под ногами, что им потеряно чувство родной
почвы. Наоборот, он подчеркивает это свое земное — в духовном и географическом
смысле происхождение:
Я вышел из
детства, в чем был, ты меня
не рожала —
я выскользнул искрой в трубу
из ночного
пожара!
удящее пламя казанских проулков и скверов
вылизывало, будто сука,
нас —
сирых и серых.
Я вышел за квасом с
бидоном
в июльское утро
во двор, где на лавках
— портвейн, а в кустах
— камасутра.
Где пеной пивной
поднялись
тополиные кроны
и старый фокстрот
подавился иглой
патефонной!
Каждый
настоящий поэт заново открывает «свою Америку» (по Винокурову),
открывает свою Казань. Каждый настоящий поэт, таким образом, открывает свой
мир, обретает его и себя в этом мире. Жизнь может быть обыденно печальной,
«простой», как заметил сам Остудин, но это прежде всего — жизнь! И жизнь во всех ее проявлениях —
радость жизни, радость бытия. Об этом можно рассуждать, не замечая, что пафос
отдает дешевым содержанием, что произносишь банальные вещи, но обратись к слову
поэта — и банальное станет неожиданным в своей простоте открытием:
Дождь
доносы печатает нудно,
ну и ты
по стеклу барабань!
На
суку, где болтался Иуда,
астраханская
сохнет тарань.
Банка с
пивом, разбитая осень —
пусть
ее киноварь в монтаже.
Все
любви у Всевышнего просим,
невдомек,
что любимы уже…
Внимательный
читатель, соглашается ли он с мнением рецензента, или готов спорить с ним,
прослеживая цитаты из остудинских стихов, не может не
ощутить мощную лирическую волну, составляющую суть поэзии Алексея Остудина. Его лирико-философские стихи — при всем разнообразии
постмодернистских
приемов, в исполнении автора не противоречащих прямоте лирического
высказывания, — доверительны по отношению к читателю. Остудин
чувствует своего собеседника, потому что он сам — собеседник, щедрый на полноту
человече-
ской искренности и отзывчивости. Это хорошо
прослеживается во многих цитированных выше строках. Остудин
испытывает страх перед всякой житейской и, в том числе, словесной фальшью.
Поэтому тонко чувствует момент, когда стиховая интонация приближается к
выспренности, пафосности, а они претят Остудину и его стиху. Переключение регистров — надежный
инструмент поэта. Ирония, улыбка, озорство немедленно приходят ему на помощь,
снижая «форсаж»:
Танцующий
лезгинку шесть веков
оброс Тбилиси шерстью облаков —
оттуда и прядется нить Кавказа.
Куру с Арагви
Лермонтов связал:
у Грузии зеленые глаза
и гибкий стан девицы, что ни
разу.
Но чем
важнее для поэта мысль-переживание, тем сдержанней интонация автора, тем строже
его строка, это видно в одной из его новых журнальных публикаций:
Цыганский откудахтал
леденец…
Двадцатый век, позволь, пока не
поздно,
тебя вдохнуть, как жемчуга
ловец
с запасом набирает свежий
воздух.
Путешествие
по книге поэта Остудина сродни путешествию по
Вселенной, которая может представляться безграни-чной,
а может сжиматься до предельной малости — в любом случае читателя ждет ощущение
всеохватности жизни. По-остудински это звучит так:
Обернется
правителем шизик,
брызнет
солнце в кромешную ночь —
ничего
нет причудливей жизни,
даже
то, что представить невмочь.