Рассказы
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2013
Александр Хургин
родился в 1952-м году в Москве. Большую часть жизнь прожил на Украине. С 2003-го живет в Германии. Автор десяти книг прозы, лауреат нескольких литературных премий. Рассказы переводились на немецкий, французский, английский, испанский, венгерский и другие европейские языки.
Ошибка охранника
l
Вечерние смены Густаву нравятся. Но меньше, чем утренние. Вечером народу больше и работать сложнее. Зато перед работой можно позволить себе бутылочку пива. В обед. Как он любит. Обычно-то Густав ее себе не позволяет, но знает, что это можно, разрешено.
Он лысоват, толстоват и чуть хамоват. А также здоров и огромен. И согласно своим способностям, работает тайным охранником в гипермаркете “ТОМ”. Ходит с тележкой под маской рядового покупателя и следит. Чтобы кто-нибудь чего не спер. А тех, кто спирает — безжалостно скручивает, вплоть до того, что кладет лицом в пол и удерживает до прибытия полиции. Особенно он настораживается, когда слышит русскую речь. Не потому, что русские, в смысле немцы из Казахстана и евреи отовсюду, воруют больше других, просто русская речь его настораживает. Возможно, это гены. В смену нахаживает Густав до пятна-дцати километров. И по числу поимок ему нет равных. За это он регулярно получает от шефа благодарности. А премий не получает. Так как ловить воров входит в его служебный долг.
В нерабочее время Густав живет один. У него нет ни жены, ни подруги. Поэтому он посещает пуф1 на Ляйпцигерштрассе. Правда, редко. Раз в месяц. В пуфе Густав берет всегда одну и ту же девушку — Наташу. Она то ли русская, то ли чешка, то ли полька. Но в данном случае национальный вопрос Густава не волнует. Потому что в Наташе ему нравится совсем другое. И ей в нем, наверно, тоже что-то нравится. Не зря же она просит его приходить почаще. На эти просьбы Густав не отвечает. Молчит, и все. В конце концов, это его дело — когда приходить и как часто. Не может же он посвящать Наташе все свободное время и все свободные деньги. Он должен ходить и в пивную, и в боулинг, и в фитнес-клуб.
И на отпуск себе откладывать должен. И на старость.
Зато он думает о Наташе на работе. Думать в любом случае о чем-нибудь нужно. Он думает о ней. Особенно если видит девушку, на нее похожую.
Эта девица, кстати, тоже Наташу напоминала. Хотя видел он ее только со спины. Спина показалась ему подозрительной. Такая узкая, суетливая спина.
И, конечно, девица сунула в рюкзак бутылку Мартеля и палку салями. А чипсы, багет и лимон в тележку положила. Для отвода глаз. Чтобы за них, значит, заплатить в кассе. И он все это издали профессионально заметил. Приблизился к ней сквозь толпу покупателей. Занял выгодную позицию и, как только она расплатилась, налетел с тылу. Хотел по привычке затолкать в служебное помещение, но она с перепугу от него увернулась. Пришлось завалить ее на пол прямо у касс. Чтоб уж не ускользнула. Из-под ста двадцати килограммов. А она, надо отдать ей должное, хотела. Извивалась и что-то такое сипела, ругательное. “Arschloch, Scheisse”2 и тому подобные гадости.
И вот, лежат они на полу в два этажа, люди мимо тележки катят, некоторые через них переступают, а полиция не едет. Обычно через минуту-две на месте.
А тут не едет. И, конечно, девица эта, под охранником — пытаясь его сбросить — начинает делать неприлично-поступательные движения задом, передающиеся телу охранника тоже. При этом она кричит:
— Насилуют!
— Не насилуют, а фиксируют, — говорит охранник.
А она свое:
— Насилуют, спасите!
Естественно, покупатели их понемногу обступили. В возмущении. Цивилизованная страна все же. Не какой-нибудь Бангладеш. Обступили, стоят-ждут. Чем дело кончится. И вот тут уже появляется полиция.
— Быстрее, — говорят покупатели, — здесь девушку насилуют. У нас на глазах.
Полиция говорит:
— Интересно.
А охранник говорит:
— Да вы что? Да я ж… Да вы ж меня знаете.
Полицейские стоят молча — все незнакомые. Может, новенькие. Но самое главное, поглядел он наконец на отловленную девицу. Вблизи. И охренел.
— Не та, — только и смог выговорить.
И еще:
— Как же это?
Потом начал он нервничать и удивляться:
— А где же та?
В общем, подхватили охранника под руки и в бус полицейский культурно запихнули. Пострадавшая и три самых активных свидетеля тоже туда влезли. Чтобы ехать в участок. Но охранник стал вырываться и орать, что должен поймать воровку, которая с Мартелем, иначе она безнаказанно уйдет. Полицейские его, конечно, наручниками к себе пристегнули. Чтоб не дергался. “Сопротивление полиции, — говорят, — знаешь, чем пахнет?” А один из них еще и воздух в себя потянул носом:
— О, — говорит, — да он пьян.
И надо же было Густаву именно сегодня эту разрешенную бутылку пива выпить. Запах-то пивной в нем долго держится. Свойство организма такое. Особенность.
— Кто пьян? — возмутился Густав. — Я в двенадцать часов одну бутылку пива всего. За обедом. Имею право.
А полицейский с тонким нюхом говорит:
— Поори тут еще, поори.
ll
В отличие от Густава Инна красива и беспечна. И не может закончить университет. Седьмой год учится, и все никак. Бывает. Естественно, стипендию давно не платят. Поэтому она в пятницу и выходные работает. Официанткой в греческом ресторане — там хозяин русский и почти весь персонал. А в остальные дни Инна подрабатывает в пуфе на Ляйпцигерштрассе. Если есть желание. По свободному графику. Руководство пуфа ей всегда радо, потому что она пользуется спросом и хорошо владеет профессией. Но все равно денег, чтобы жить достойно в свое удовольствие, не хватает. А жить без удовольствия Инна считает унизительным. Но живет, конечно. И мирится с тем, что государство доплачивает ей за квартиру. Как малообеспеченной. На том же основании она ворует в супермаркетах. Не часто и не много. Под настроение. Ну, там бутылку хорошего коньяка. Или палку итальянской колбасы. Той же салями “Милано”. Чтобы устроить небольшой праздник. Себе и подругам. Потому что, как говорят немцы, Spass muss sein!3 И они правы. Не всегда, но тут — точно.
Короче, прибежала она домой, где подруги ее ждали. Отдышалась.
— Еле, — говорит, — ноги унесла.
Подруги говорят:
— От кого?
А она:
— Да от воздыхателя Наташкиного. Следил за мной в “ТОМе”. Чтобы поймать.
— Ну?
— Ну и не поймал. Спутал с какой-то телкой. Я задницей почувствовала, что он меня ловит, и в щель за полки нырнула, из толпы. Хотела выложить все из рюкзака. А он на другую накинулся. По ошибке. Ну, пока то-се, я расплатилась и ходу.
— А с другой, той — что? — Наташка спрашивает.
— Да ничего. Он ее повалил, а она начала вопить, что ее насилуют. Размечталась. Полиция приехала и его повязали.
— Как? Он же охранник.
— А я знаю как? Видела, что повязали. Ладно, давайте гулять.
Они нарезали лимон, колбасу, багет, разорвали упаковку на чипсах.
И стали выпивать. Только молча почему-то. Сидят, выпивают потихоньку. Как на похоронах. Ну еще заедают выпитое. Кто лимоном, кто чипсами, кто колбасой. И настроение у всех постепенно портится. Почему — неясно.
А потом, через время, по местному ТВ Инна сюжет увидела. Как охранника этого судили. Правда, ему повезло — от изнасилования отвертеться удалось. Все свидетели под присягой утверждали, что он делал характерные движения нижней частью туловища. Но адвокат потребовал провести следственный эксперимент и доказал, что не обвиняемый их делал, а потерпевшая. А обвиняемому они только передавались по законам физики. И алкоголя в крови у него, считай, не обнаружили. Хотя за превышение полномочий, оскорбление действием, насилие над личностью и нанесение травм легкой тяжести — все-таки осудили. Охранник оправдывался, мол, я же воровку задерживал, будучи при исполнении. А судья сказал: “Задерживать надо, не унижая преступника и его человеческое достоинство. Тем более что вы невиновную задержали”.
И проснулась после этих новостей в Инне совесть. И давай ее грызть. Раньше она не знала, что это такое. Вообще не знала. И даже родная мать ее бессовестной называла. Из-за пуфа. А тут на тебе. Грызет и грызет. На ровном, считай, месте. То есть, конечно, не совсем на ровном. Все-таки человека из-за нее посадили. Считай, ни за что. Вот это, видно, ее и мучило. Что из-за нее и ни за что.
И решила она идти на прием в тюрьму. Просить свидания. Пришла.
Ей говорят:
— Какое свидание, он понедельно наказание отбывает. В воскресенье выйдет, и свиданничайте сколько влезет.
А она говорит:
— Понимаете, мне очень надо.
Ей объясняют, что нету ни причин, ни оснований. А она: “Мне надо. Понимаете?”
Ну и в итоге тюремное начальство сказало:
— Дайте свидание этой сумасшедшей.
И ей дали свидание. Привели Густава.
Он смотрит — девка какая-то красивая. Красивее Наташи.
— Ты кто? — говорит.
А она:
— Я хочу спросить, может, нужно тебе чего?
А он:
— Да нет, я по неделе сижу. В счет отпуска на работе беру и прихожу сидеть.
— А когда кончится отпуск?
— Когда кончится, придумаю что-нибудь.
— Это хорошо, — она говорит.
А он:
— Тебя как зовут?
— Инна.
— Где-то я тебя, Инна, видел.
— Какая разница, — она говорит, — где.
— Никакой, — он соглашается. — Действительно.
Ну, так поговорили они ни о чем, и ей на душе полегчало. И отлегло вроде. Встала она, чтобы уходить.
— Будь здоров, — говорит, — увидимся.
А он:
— Да я здоров. И увидеться, — говорит, — совершенно не против.
Говорит, а сам ее разглядывает в упор мучительно. И:
— Где же, — говорит, — я тебя раньше видел? Ну где?
Так и не вспомнил.
Новокузнецкий холодильник
Пришел Петров с митинга, где за лучшую жизнь родной страны ногами голосовал и боролся, а будто и не ходил никуда. Никаких внутри Петрова не произошло тектонических сдвигов. И вне Петрова, в стране то есть, не произошло. Потому что в его, Петрова, стране что бы ни происходило — все равно ничего не происходит и не меняется никогда. А должно же. Меняться. Петров это хорошо понимает. Правда, что именно нужно менять в стране, он не знает. Но что нужно — уверен. Сколько же можно не менять? Вот он и ходил. К сожалению, без толку. Потому что не только в стране, но даже и в квартире Петрова ничего от этого не изменилось. Те же стол и кровать, та же кухня Игренской мебельной фабрики грез, тот же холодильник. Петров, между прочим, и на митинге нес лозунг насчет естественной ротации холодильников в быту. Звучал этот несомый им лозунг приблизительно так: “Долой старый холодильник! Мы выбираем новый”. Что-то вроде этого, в общем. Точнее смысла своего лозунга Петров не помнил. Он же его на память не учил. А какой попался, такой в массы и понес восторженно.
И взяла Петрова тоска. Ну прямо за живое взяла и за жабры. Хоть снова на митинг иди. Благо их на каждом шагу пока до хрена и больше. И на любой вкус. Хотя со временем, конечно, число митингов на душу населения решительно поубавится. Это все прогнозируют. Потому что это не глядя видно.
А тут вдруг друг Петрову звонит юных лет. Из глубины сибирских руд, в смысле из Новокузнецка.
— Холодильник, — говорит, — хочешь?
— Какой холодильник? — Петров не понимает и спрашивает.
— Белый, — говорит друг, — ненадеванный. Я, — говорит, — сыну его купил и невесте его долбаной для украшения дома и семейного очага. А они расходятся на все четыре стороны. Не дожив до торжественного бракосочетания три дня. Хотел вернуть его обратно продавцам — чуть не убили. А мне он без надобности, у меня их три. Вот я о тебе и вспомнил. И о юности нашей минувшей, как лето, тоже вспомнил.
“Холодильник, конечно, жалко. В Новокузнецке оставлять. Кому он там, в Новокузнецке, нужен? А нам бы, в южных широтах, зачем-нибудь пригодился, — Петров думает. — Но как же он ко мне попадет? Авиапочтой? Или в багажном вагоне возможно скорого поезда? И во что это обойдется моему одинокому семейному бюджету?”
— Я даже не знаю, — говорит Петров, — за морем, как говорится, телушка полушка, да рупь перевоз.
Друг говорит:
— Какой перевоз?
— Ну холодильника.
Друг задумался и говорит:
— Да это вот… — согласился, значит.
Вообще-то, честно говоря, холодильник был Петрову не то чтобы позарез. Он и на митинг ходил не холодильника ради, а за идею демократического централизма и счастье в личной жизни всего человечества России. Из принципа то есть и идейных побуждений. Холодильник у Петрова имелся в рабочем порядке и состоянии. Хороший холодильник, антикварный, можно сказать, “Зил”. В смысле “Днепр”. Ну, или, может быть, “Минск” — у него название отвалилось еще при Андропове. А дочке конечно да, дочке как женщине без холодильника противоестественно жить на свете. Петров это осознает. И дочкой своей заслуженно дорожит. А также гордится. Дочка Петрова при всем своем уме, красоте и трезвой памяти — человек легкий и веселый. И зовут ее Елена Викторовна. Образование — высшее. Это притом что и сам Петров отнюдь не лишен интеллигентности, а также и некоторых энциклопедических знаний. Но больше всего на свете он любит высокохудожественную литературу. Так что холодильник его вышеупомянутой дочке никак не повредил бы для полного в жизни счастья и домашнего тепла. Да и подарка ей Петров на этот Новый год никакого не дарил. И на прошлый тоже не дарил. И на позапрошлый. А холодильник, он бы к Восьмому марта все мог собой заслонить и с лихвой компенсировать. При удачном стечении обстоятельств.
— А сколько твоей дочке лет? — друг из Новокузнецка неожиданно спрашивает.
Петров ответ нашел не сразу. Поскольку был поставлен другом временно в тупик.
— Я так полагаю, двадцать три года ей. Если без подробностей, приблизительно. Никак не больше. А точно один бог знает и мать ее непутевая, с которой я лет двадцать живу в разных городах и весях. И отношений никаких не поддерживаю. Я с ней даже не ВКонтакте. У дочки тоже, конечно, можно уточнить, но ее что-то давно не видать. На горизонте.
— А сыну моему двадцать пять лет, — друг говорит. И продолжает свою речь долгим, продолжительным молчанием.
— Ты еще тут? — Петров у него после молчания спрашивает.
— Тут, — говорит друг и говорит: — Ну?
— Что — ну? — говорит Петров.
— Ничего, — говорит друг. И: — Можем, — говорит, — если их состыковать, породниться.
— А как же с холодильником?
— Так с холодильником. Я ж про это и говорю. Пускай сын мой берет холодильник под мышку и — к вам, с дочкой твоей серьезно знакомиться и в лучшем случае жениться. Вдруг на них любовь нечаянно нагрянет? А холодильник пускай будет свадебным подарком со стороны жениха невесте. От моего имени.
Перспектива стать не только другом, но и родственником своему новокузнецкому другу, Петрова, можно сказать, порадовала и взбодрила. Холодильник опять же для дочки нежданный-негаданный. Раз уж самому ему холодильник ни к чему. Подошел бы только ей сын новокузнецкого друга. И он, пытаясь выяснить хотя бы приблизительную степень духовности гипотетического родственника, спрашивает:
— А Доширака твой сын любит?
— Он всех любит, — говорит друг, — без разбору. Пол-Новокузнецка уже перелюбил, боюсь, как бы не прибили за грехи. А Доширак — это кто?
— Ты меня расстраиваешь, — говорит Петров. — Классику надо читать иногда.
— Ты же знаешь, — друг говорит, — я с молодых ногтей не по этому делу. Я музыку люблю, а не читать. Волшебную, например, флейту и Аллу, например, Пугачеву. Вот где классика так классика. Душа по швам трещит.
В общем, спорить Петров с другом и друг с Петровым про классику не стали. И вообще не стали. А договорились, что друг своего сына Петрову в самое ближайшее время как-либо вышлет. Само собой разумеется, вместе с холодильником. И он таки их выслал. Потому что новокузнецкий друг Петрова — человек слова. Как, впрочем, и дела.
А кончилось все это мероприятие немного печально. На минорной, можно сказать, ноте. Что и неудивительно. Потому что у нас все кончается печально и неудивительно. Особенно мероприятия.
Короче, как говорят в России, баб любят — щепки летят. Сын друга с холодильником приехал, дочку и пятерых ее знакомых подруг собой обаял и очаровал всех в порядке живой очереди до основанья. Но жениться на них на всех под благовидным предлогом отказался. Заявив тоном, не терпящим отлагательств, что вынужден их оставить и немедленно отбыть в неизвестном направлении, чтобы полюбить другую женщину. И отбыл. Возможно, что и в Новокузнецк. И холодильник увез туда же. После чего прекрасно до сих пор работавший антикварный “Минск” Петрова сразу и навсегда вышел из строя — сгорел.
А дочка его, к счастью, так замуж никогда и не вышла. До конца своих дней.
1 Публичный дом.
2 Распространенные немецкие ругательства. Означают “дырка в жопе” и “дерьмо”.
3 Удовольствие должно быть.